«Обещания и гранаты» – это самостоятельный роман, однако в сюжете будут моменты, которые не раскрываются в книге, но упоминаются в других романах серии.

И хотя это отдельный роман, возможно, вам будет интересно прочитать приквел (хотя это вовсе не обязательно).

Надеюсь, вам понравится романтическая история Кэла и Елены.

Не рекомендуется к прочтению детям и людям с неустойчивой психикой.

Пролог. Кэл

Еще ребенком я привык к тишине.

Такой, которая царит в больничных палатах, скрывающаяся за унылым, ритмичным пиканьем электронных мониторов и монотонными капельницами.

Если же эта тишина нарушалась – когда приходили медсестры, чтобы взять кровь на анализ, или заглядывали члены семьи со своей фальшивой моральной поддержкой, – все мое существо начинало скучать по ней.

Я влюбился в ее бесконечную безмятежность, умиротворение, которое она дарит, секреты, которые можно утаить в ее глубинах.

Я научился находить ее в полном хаосе, питаться ее энергией.

В конце концов, тишина стала необходимостью.

Самой тяжелой зависимостью, которую сложно контролировать.

Наваждением.

Болезнью…

Сверстники в колледже, а позднее и коллеги, называли это психическим расстройством. Говорили, что в моем мозге происходило короткое замыкание при определенном возбудителе. Причем иногда об этом возбудителе было достаточно просто подумать.

Я понимал, что это делало меня уязвимым.

Ни на что не годным.

Поэтому мне была необходима какая-то отдушина. Место, куда я мог бы прийти и не потеряться в нехватке отсутствия звуков. Место, где жестокость, зашитая в моей ДНК, могла быть удовлетворена, а те части моей души, что жаждут смерти и разрушения, – насытились.

Работа на Рафаэля Риччи, главу бостонской – в свое время – главной криминальной семьи, должна была быть временной. Он подобрал меня с улицы и пообещал роскошную жизнь, если взамен я соглашусь немного замарать руки.

Но, как и многое остальное, все вышло из-под контроля.

Я научился наслаждаться привкусом жестокости на языке.

Люблю, как она расцветает, словно цветок, пробивающийся из-под земли, разжигающий непреодолимое желание, как ничто другое.

Отчаяние облегчалось, только когда я чувствовал биение чужого сердца под кончиками пальцев – такой изысканный и такой глубоко человеческий трепет, который прекращается и умирает по моей воле.

Это желание могли утолить только окровавленные руки и искалеченные ими тела – моими руками, теми, которые поклялись исцелять.

Я позволил самым темным желаниям жить внутри меня. Проявляться через мои обязательства перед организацией, к которой я присоединился, не успев ничего понять. И я прощал себе это, потому что моя основная работа вполне прилична.

Этого должно было быть достаточно.

Я никогда не задумывался о потакании собственным слабостям, пока они не начали кровоточить так сильно, что разница между ними стала очевидна.

Пока не встретил Елену.

Самый запретный из всех плодов.

Персефона для моего Аида, как говорили некоторые. Весенняя пора в мире, где царит смерть и разрушение.

Девушка, которую я презирал, пока не понял, что ослеплен новым наваждением.

Пока не вкусил освежающий аромат ее бархатистой кожи, сладость ее возбуждения, поблескивавшего на кончиках ее собственных пальцев, солоноватость ее слез, когда я вдребезги разбивал остатки ее невинности.

Знает она это или нет, но она подарила мне себя той ночью.

Отдала свою душу под прикрытием выбора.

И хотя я ушел, как это обычно делает Смерть, – безмолвно и до рассвета, – у меня и мысли не было исчезнуть навсегда и отказаться от нее насовсем.

Глава 1. Кэл

Ш-ш-р.

Сжимая зубы до боли в челюсти, я прожигаю взглядом своего босса, пока он пьет горячий чай из кружки и смотрит видео на своем компьютере.

Его прихлебывание действует мне на нервы, как визг тупого ножа по тарелке. К тому времени, как он придвинул в мою сторону лист бумаги, поставил кружку на стол и снял очки, я уже представил все возможные способы, которыми мог бы его прикончить.

Самым простым и эффективным была бы передозировка инсулином, особенно учитывая тот факт, что он хранит глюкометр и шприцы в верхнем выдвижном ящике своего стола, совсем без защиты.

Хотя, полагаю, большинство людей в нашем мире не стали бы тратить время на изучение изощренных методов убийства. Им подавай быстрые решения да сброшенные в реку тела; им плевать, смогут ли отследить их преступление, потому что они все равно подкупили местную полицию.

Им главное – удержать свою власть.

Свой авторитет.

И передозировка – это слишком скучно.

Это не то же самое, что вонзить нож в грудь, пробить и сломать грудную клетку, вырезать еще бьющееся сердце, пока жизнь кровью сочится из глаз твоей жертвы.

Есть что-то магическое в том, что чья-то жизнь находится в твоих руках. Эдакая симметрия, встречающаяся в природе, когда у тебя есть выбор – зверски лишить жизни живое существо или исцелить его.

Они полностью в твоей власти.

Власти, которую люди, подобные Рафаэлю Риччи, даже не могут себе представить. Поэтому у него есть я.

Наконец, потерев ладонью гладковыбритый подборок, Раф снимает очки с носа, откидывается в своем кожаном кресле и поднимает на меня взгляд. Он пристально меня изучает, а его темные глаза пусты. Ни намека на то, что творится в его голове.

Закинув ногу на ногу, я сжимаю колено рукой в перчатке и жду. После почти двадцати лет совместной работы, уверен, он понимает, что я не просто болезнь, которая может выйти с потом.

Если он хочет сидеть в тишине, пока один из нас ее не нарушит, я подыграю.

На кону всего лишь жизнь его дочери.

Раф щелчком пальцев приказывает двум здоровым охранникам выйти из кабинета, массивное золотое кольцо на его большом пальце поблескивает на свету. Он открывает ящик стола, достает бутыль с фамильным гербом Риччи и два хрустальных бокала.

Молча разливает алкоголь по бокалам, затем двигает один в мою сторону, прежде чем поднести второй ко рту и сделать щедрый глоток. Несколько капель падают на воротник его белой рубашки, но он, кажется, этого не замечает.

Я беру свой бокал, ставлю его на колено, но не пью.

Он со вздохом вскидывает бровь.

– Грубо отказываться выпить со своим боссом.

– Только не тогда, когда мой босс знает, что я здесь не ради халявной выпивки.

Осушив бокал, он со стуком ставит его на деревянный стол и вытирает рот рукавом.

– А для чего ты здесь, Андерсон? Ты до сих пор ничего не сказал.

– Видео говорит само за себя, разве нет?

– Я вижу, как ты трахаешь мою старшую дочь в моем же доме, хотя она помолвлена с другим с момента своего зачатия.

В моих венах вскипает кровь при мысли о том, как кто-то другой лапает ее нежную бархатную плоть, его губы ласкают ее, его ДНК там, где первой оказалась моя. Я крепко сжимаю бокал в пальцах, пока они не занемеют, чтобы сохранить хладнокровие.

Нельзя терять контроль над собой.

– Что ж, мы все знаем, что верность не самая сильная черта семьи Риччи.

На его челюсти вздувается желвак, но он не проглатывает наживку. Возможно, потому что не уверен, о чьих именно изменах я говорю – его собственных или его жены. Или, быть может, потому что это и неважно, ведь даже если я уточню, мои слова не перестанут от этого быть правдой.

– Елена не такая, как остальные, – говорит он и бросает взгляд на фотографию в рамке, стоящую на краю стола. На фотографии она лежит на поляне в окружении цветов, одетая в шапочку выпускника и мантию, а на фоне – академия Фонтбонн^[1].

Фотография, на которой запечатлен академический успех, хотя Елена, скорее всего, уже тогда знала, что ее мечты о высшем образовании и карьере проживут недолго.

Трудно гнаться за собственными интересами, когда твое благополучие зависит от того, будешь ли ты выполнять определенные обязанности.

Хотя это не помешало ей гнаться за мной.

Пожимая плечами, я наклоняюсь вперед и ставлю бокал на деревянную поверхность стола, затем запускаю руку в карман своего плаща за спрятанным в нем письмом. Выудив конверт, я расправляю его на колене и демонстрирую Рафу.

– Неважно, что она хуже. Это письмо оказалось в доме, который я арендую на другом конце города, – говорю я. – Его не отправили по почте и не принесли в бесплатную клинику, где я раньше работал. Его просунули в отверстие для писем во входной двери, а это значит…

– Что, кто бы его ни принес, он хотел быть уверенным, что письмо дойдет до адресата. – Раф потирает подбородок основанием ладони, глядя на конверт. – Не надо мне объяснять, как работает чертов шантаж, Кэл.

Я кладу письмо на стол и подталкиваю в его сторону.

– Отлично. Тогда мне также не нужно объяснять, что, если они не побоялись прийти ко мне, они определенно не станут колебаться, чтобы докучать Елене.

– Мне нравится полагать, что мое имя имеет куда больше веса в Бостоне, чем твое, – говорит он.

– Это не так. – Лицо Рафа краснеет, раздражение вспыхивает в нем с каждым словом, что срывается с моих уст. – Когда-то так и было, безусловно. Но затем ты стал слишком сентиментальным, и теперь главный источник твоей власти – это связи.

– Следи за языком, Андерсон. – Грозя пальцем в мою сторону, он выдвигается вперед, от гнева на его шее ершатся метафорические перья. – Ты идешь по тонкой грани между правдой и неуважением, сынок.

Внутренне морщась от этого обращения, я снова пожимаю плечами, не обращая внимания на его тактику запугивания.

Нельзя одолеть того, кто тебя не боится, а у нас всегда было наоборот.

– Суть вот в чем, – продолжаю я, игнорируя его слова. – Автор письма предельно ясно дает понять, чего они хотят и что будет, если они этого не получат. Ты готов к тому, что весь твой план пойдет коту под хвост?

– Ради бога. Федералы не станут ничего разнюхивать, если местная полиция не даст им повода, а с ними у нас проблем не будет. Они обычно готовы к сотрудничеству.

– Я говорю не о копах. Но так как другие семьи, с которыми ты ведешь бизнес, предположительно с восьмидесятых придерживаются строгой политики относительно наркотиков, сомневаюсь, что им понравится, когда они услышат, чем ты занимаешься в Мэне с Монталтосами.

Раф сглатывает, его лицо слегка краснеет, и он снова бросает взгляд на монитор компьютера.

– Я не могу отдать им Елену.

Постучав костяшками пальцев по его столу, я киваю.

– Дело твое.

Встав на ноги, я поправляю костюм и застегиваю на пуговицы плащ. Затем вытаскиваю флешку из компьютера, прячу в карман и разворачиваюсь на каблуках, чтобы уйти.

Я разочарован, но не удивлен. Существует не так много вещей, которые заботят бывшего короля бостонского подземного царства, кроме собственного имиджа. Очевидно, безопасность дочери в них не входит, и от этого мой желудок сводит, когда я подхожу к двери.

Я надеялся, что все будет проще, и весь мой план, моя свобода основывались на его желании защитить семью. Теперь мне нужно заново продумывать следующий шаг.

Открываю дверь, переступаю через порог, и в этот момент Раф откашливается за моей спиной, заставляя меня остановиться. Я не оглядываюсь, жду, намеренно ли он издал этот звук. Моя рука все еще на изысканной дубовой ручке.

– Что… – Он замолкает, и я поворачиваю голову в сторону, смотрю на стену, где находится огромная копия Давида Микеланджело, в которой сочетается религия Рафа с тем, что он больше всего презирает, – с искусством.

Вот что посеяло бунтарские гены в его дочери.

Вот что привело ее ко мне.

– Не трать мое время, Риччи, – предупреждаю я, теряя терпение из-за молчания, последовавшего за его незаконченным предложением. Я перешел все границы, но знаю, что он ничего не сделает.

Как можно контролировать Смерть, когда она знает обо всех твоих слабостях?

Судорожно выдохнув, он снова открывает рот:

– Ты мог бы защитить ее.

Я моргаю, мои внутренности закручиваются, как тропический шторм. Делаю шаг назад, закрываю дверь и медленно поворачиваюсь к нему. Бросаю взгляд на фотографию на его столе, теряюсь на секунду во взгляде ее кофейных глаз, прежде чем кивнуть.

– Мог бы.

Он постукивает пальцами по подбородку, затем опускает руки на стол, принимается вертеть кольцо на большом пальце, пока говорит:

– Что мы будем делать с Матео? Он не отдаст ее без борьбы.

Удовлетворение прокатывается по моему позвоночнику, вызывая головокружение. Я доволен. Практически окрылен.

– Я о нем позабочусь.

Раф прищуривается, внимательно смотрит на меня и со свистом втягивает воздух скозь зубы. Этот звук – шок для моего мозга, триггер, к которому я не готов, тревога волной разливается по моим венам, прежде чем я успеваю взять себя в руки.

Реакция незамедлительна, паника нарастает, пока он продолжает языком чистить свои виниры. Мои плечи напрягаются, мышцы каменеют, ярость от потребности остановить звук захлестывает меня, затуманивает мой взор.

На мгновение я вижу, как Раф обмякает в своем кресле с зияющей дырой от пули во лбу. Вижу себя забрызганным его кровью, пока вырезаю хрящи и кожу с его ушей, собирая их, как фермер урожай.

Его голос возвращает меня обратно, я моргаю, отгоняя прочь наваждение, пока мое тело пытается привыкнуть к реальности.

– Знаю, ты ничего не делаешь для меня бесплатно, – говорит Раф. – Что тебе нужно?

Глубоко вдыхая, пропитываясь ароматом старых сигар и дорогого алкоголя, я прячу широкую улыбку. Мой пульс разгоняется, ярость уходит.

В моем мозге всплывает стихотворение, которое я однажды оставил Елене, – обещание и угроза, собранные воедино.

Просто тогда я этого не знал.

«Дис за одно мгновение увидел ее, полюбил и украл – это истинная любовь».

Похищение Прозерпины.

Не любовь, но нечто гораздо более зловещее и смертоносное в моем случае.

Я думаю о фотографии, прожигающей дыру в моем бумажнике, – карие глаза, точь-в-точь как мои, длинные черные французские косы. Боль разрастается в моей груди при мысли о ней, заново убеждая меня в правильности решения, когда я вспоминаю о том, кто за этим стоит.

Если есть хоть один шанс на отношения с моей давно потерянной сестрой, это единственный путь.

Встретившись с Рафом взглядом, я вскидываю брови.

– Душа Елены.

Глава 2. Елена

Большинство девочек, которых я знала в детстве, представляли свадьбу своей мечты.

Моя младшая сестра Ариана мечтала о свадьбе в мягких пастельных тонах и девственно-белом цвете, несмотря на то что сама являлась полной противоположностью. Годы занятий балетом означали, что она знала конкретную песню и танец, который танцевала бы с нашим папочкой; и выглядела бы при этом невероятно.

Даже Стелла – младшая и самая умная из дочерей Риччи – нацарапала свадебное меню на клочке бумаги, который потом использовала в качестве закладки для учебников.

Я же планировала свои похороны.

До сегодняшнего дня мраморный гроб и букеты из георгин и лилий казались большим, чем просто мечта. Иллюзия, которую я придумала, чтобы избавиться от унылой реальности.

Однако теперь, когда я смотрю на свое отражение в зеркале, пока мать пытается застегнуть мое платье, я понимаю, что, возможно, эти два события синонимичны.

Моя свадьба с самым завидным женихом Бостона, Матео де Лука, означала конец привычной жизни.

– Dio mio!^[2] Втяни живот, Елена, – бросает мама, упираясь локтем в мое бедро, затягивая шнуровку. – Последняя примерка была всего две недели назад, когда ты успела располнеть?

Жар приливает к щекам после ее вопроса, стыд пронзает кожу подобно тупому лезвию.

– Всего несколько фунтов, – говорю я и, пытаясь подчиниться ее просьбе, делаю самый глубокий вдох, на какой способна.

– Наверное, всему виной стресс или вода, – говорит тетя Анотелла. Она сидит на краю кровати и жует клубнику в шоколаде, которую мы заказали на обед. – Или все то время, что она проводит, уткнувшись в книгу.

– Или она просто сдалась. Дети в наши дни больше не проходят через конфетно-букетный период. – Нонна, бабушка по линии отца, снова заходит в комнату со светло-голубой подарочной коробкой в руке.

– Поясни, Фрэнки.

Нонна пожимает плечами.

– В моей молодости девушки ждали как минимум несколько лет, прежде чем запустить себя. Теперь они считают, что держать себя в форме необязательно, а потом удивляются, что полстраны разводится.

Мыча что-то себе под нос, мама затягивает платье потуже, выдавливая воздух из моих легких. Делая шаг назад, она убирает прядь черных волос с лица и победно выдыхает.

– Все. Хорошо, что мы выбрали платье со шнуровкой, а не на молнии.

Лицо горит, я смотрю на себя в платье с длинными рукавами – ткань плавно обтягивает мой плоский живот. Открытое декольте, на котором настояла Ариана, скрыто под этим консервативным платьем.

– Матео впервые увидит тебя голой, – сказала она, лучезарно глядя на меня из секции с нижним бельем в свадебном салоне. – Пусть помучается.

По правде говоря, единственный человек, у которого я хотела бы вызвать такие чувства, скорее всего, даже не появится на церемонии.

Хотя ему все равно не довелось бы увидеть то, что под платьем. Не в очередной раз.

Скрестив руки на груди, я отворачиваюсь от своего отражения в зеркале, чувство стыда закручивает мой желудок в узел. Пот струится по спине и лбу, и я пытаюсь занять себя проверкой плана посадки гостей, убеждаясь, что позаботились о каждом.

Нонна подходит ко мне, облизывает подушечку большого пальца и принимается тереть мне щеку.

– Анотелла, принеси свою косметичку. Нужно будет держать ее под рукой, если она и дальше будет продолжать так потеть.

Тетя торопливо покидает комнату, через открытую дверь на долю секунды передо мной открывается вид на холл дома семьи де Лука. Обслуживающий персонал суетится, когда дверь закрывается, я чувствую аромат лобстера и маринары, и у меня начинает урчать в животе.

Я не ела ничего со вчерашнего вечера, но теперь, когда мой вес стал темой всеобщей обеспокоенности, уверена, что, если я попытаюсь стащить себе что-то на перекус, мама снесет мне голову.

Не приведи господь, чтобы на моей свадьбе было что-то не так, если только не она сама это устроила.

Хотя имидж всегда был самым главным приоритетом для моей семьи, особенно в последние годы, когда сократилось количество организованной преступности. Она все еще существует, но в очень ограниченных масштабах – за кулисами, спрятанная в тени. Папе и его людям вместе с другими семьями в стране приходится вести свой бизнес более осторожно.

– Главное – контролировать, что о тебе говорят, – всегда твердит папа. – Тогда и все остальное будет под контролем.

Если люди не считают тебя членом жестокой бандитской группировки, у них не будет повода заявлять на тебя в полицию.

Поэтому меня выдают замуж за наследника ведущих бостонских медиакомпаний, несмотря на то, что единственное чувство, которое я питаю к своему будущему мужу, – это пренебрежение.

Разумеется, мои чувства ничего не значат. Не в этом мире.

Все, что нужно la famiglia^[3], – это чтобы я вела себя тихо, как мышка, и выполняла свои обязанности.

Мама со вздохом подпирает руками бока и, прищурив глаза, оглядывает меня с головы до ног. Из трех дочерей Риччи я единственная, кто похож на прекрасную бывшую дебютантку Кармен, – у нас одинаковые длинные черные волосы и золотисто-карие глаза, в то время как мои сестры более светлые, как папа.

Знаю, наше сходство влияет на ее отношение ко мне. Из-за него она критикует меня по малейшему, самому незначительному поводу, потому что исправить эти мелочи в себе уже слишком поздно.

Хотелось бы, чтобы понимание этого помогало мне легче переносить ее нотации… но это не так.

– Итак, дамы, пора выдвигаться. Мы должны быть в церкви через полчаса, – говорит Нонна по пути к углу комнаты, где стоит поднос с обедом. Она берет оливку с серебряного блюда и отправляет ее в рот, запачкав кончики пальцев ярко-розовой помадой.

– Ой-й, – доносится стон из холла. Вдруг на пороге появляется стройная фигура Арианы, огненно-оранжевое вечернее платье обятивает тело балерины.

Зависть разрывает мою грудь при виде ее – высокой, грациозной и красивой, – пока я стою здесь в своем свадебном платье и чувствую себя гадким утенком. Я молчу, пытаясь прогнать мамины комментарии, которые снова и снова крутятся в моей голове.

– Вот опять, – бормочет мама, заправляя выбившуюся прядь волос мне за ухо.

Нонна закатывает глаза.

– Ариана, ты можешь когда-нибудь перестать жаловаться?

– Нет. – Сестра моргает, ее оленьи глаза расширяются, когда она видит меня. – Господи, Е, выглядишь потрясающе.

Я благодарно ей улыбаюсь, чувство вины пожирает меня изнутри. От чего именно, сама не понимаю.

– Чувствую себя фарфоровой куклой.

– Привыкнешь, – говорит мама, отмахнувшись.

Хмурясь, сестра скрещивает руки на груди.

– Зачем нам ехать так рано? Гости приедут только через два часа.

– Потому, nipotina^[4], что на нас лежит ответственность за организацию церемонии. Как будто я могу доверить кому-то другому в этом городе свадьбу моей внучки. – Нонна подмигивает, подходит к моей сестре и, приобняв за талию, выводит из комнаты.

– Ты почти готова, carina^[5]. Мы для тебя кое-что приготовили, что-то синее… – Поджав губы, мама оглядывает комнату, ее взгляд останавливается на подарочной коробке, которую Нонна принесла ранее.

Она подходит к ней, снимает крышку и вынимает из нее тиару с фатой. Я поворачиваюсь к матери спиной и смотрю через зеркало, как она приближается ко мне. Ее пальцы скользят по моему виску, когда она надевает тиару мне на голову и закрепляет шпильками, которые достает из кармана.

Расправив фату так, чтобы она падала мне на плечи, закрывая мои волосы, она удовлетворенно пищит и обнимает меня.

– Идеально, – говорит она, сжимая меня. – Матео будет в шоке, когда увидит тебя у алтаря.

Страх заполняет мои внутренности, затвердевает, подобно цементу, причиняя боль от груза нерешительности.

– У тебя было так же? – тихо спрашиваю я, зная, что мы похожи не только внешне.

– Что ты имеешь в виду?

Я в неуверенности прикусываю щеку.

– Тебе тоже казалось, что тебя ведут на смерть?

Она опускает взгляд на свои пальцы, украшенные многочисленными кольцами. Мама задумчиво наклоняет голову набок, глаза в расфокусе, словно на мгновение вернулась в прошлое.

– Ты найдешь способ смириться с этим, – говорит она наконец и целует меня в лоб. Выпустив меня из объятий, она улыбается, но улыбка неискренняя и кривая. Такая хрупкая, что она легко может разбиться, а ее осколки разлетятся по всему полу.

Откашлявшись, мама всплескивает руками и делает шаг назад.

– Ну вот, figlia mia^[6]. Ты готова стать чьей-то невестой.

Я бросаю взгляд на свое отражение и вижу пленницу в элегантном белом платье, но все равно киваю.

– Нам уже пора?

Мама кивает.

– Думаю, мы…

– Мисс Риччи!

Одна из официанток вламывается в спальню, ее розовые щеки залиты краской и стали почти такими же яркими, как ее волосы. Она наклоняется и сжимает руками колени, пытаясь отдышаться, затем поднимает руку, чтобы что-то сказать.

– Мистер де Лука просит вас подойти.

Я сжимаю зубы, раздражение пронзает мою кожу изнутри.

– Нам нельзя видеться до свадьбы, это дурной знак.

К тому же я не хочу проводить с ним больше времени, чем необходимо.

– Пожалуйста, мисс. Ему нехорошо, но он не хочет говорить ни с кем, кроме вас.

Я со вздохом смотрю на маму, та пожимает плечами.

– Мы сами строим свою судьбу, верно? – Поцеловав меня в обе щеки, она перекидывает сумку через плечо и направляется к двери. – Разберись с этим, и встретимся в церкви как можно скорее!

Я смотрю на бейджик официантки – Марселин, написано большими печатными буквами – несколько коротких секунд, гадая, не будет ли это очередная попытка Матео вывести меня из себя или еще что похуже. И все же я не хочу, чтобы он устраивал сцену или откладывал неизбежное, поэтому следую за этой девушкой по коридору в спальню Матео.

Оказавшись внутри, я замираю, отметив, что его комната ничем не отличается от той, из которой я только что ушла; никакого намека на личные вещи, захламляющие стены или комод. Кажется, что эта комната принадлежит привидению.

Или, понимаю я, заметив Матео, сидящего на краю кровати, человеку, который скоро им станет.

– Какого черта? – выдыхаю я, бросаясь к нему.

Он стискивает живот, наклоняется вперед и обильно блюет в пластиковое ведро.

– Господи, Матео, что случилось?

Он судорожно с хрипом вдыхает, смотрит на меня стеклянными глазами – в его карих зрачках читается паника. Его кожа приобретает темно-красный оттенок, а рука неуклюже хватается за воздух, пока из него вырывается еще один залп рвоты.

– Я слышал, пищевое отравление, – раздается голос позади меня, – проявляется по-другому.

Голос, который я знаю лучше собственного.

Он ласкает мою кожу, я чувствую его тепло на своей шее, это говорит о том, что его владелец совсем близко.

– А ты что думаешь, крошка?

По лбу Матео сбегают крупные капли пота, ведро падает из его рук на пол, сам он заваливается на бок и бьется в конвульсиях.

У меня сводит желудок, к горлу подступает тошнота, когда голос материализуется сбоку от меня, как физическое появление фантома, от которого я пыталась избавиться несколько недель после моего двадцатого дня рождения.

После нашей последней встречи.

Я молчу, страх впился когтями в мое нутро и сжимает его, пока я абсолютно беспомощно наблюдаю за тем, как мой жених корчится на кровати в конвульсиях и пускает слюни без перерыва.

Хотя человек, стоящий рядом со мной, – врач.

Однако его присутствие говорит о том, что здесь и сейчас он решала моего отца.

Что это было убийство.

Пока тело Матео обмякает, а жизнь покидает его тело, я боковым зрением смотрю на Кэла Андерсона и пытаюсь увидеть в нем парня, которого любила.

Парня, который лишил меня девственности восемь недель назад и ушел еще до рассвета, оставив мне не один шрам.

Взъерошенные угольно-черные волосы спадают на лоб, словно он нарочно их так уложил. Его скулы – такие острые, что ими можно резать стекло, и покрытые тонким слоем щетины – делают его похожим на Адониса, а темные глаза говорят о его жестокости больше, чем слухи о ней.

Он выше всех, кого я когда-либо знала; черная ткань его дорогого костюма идеально подогнана под каждый мускул и изгиб стройного накачанного тела.

Его рука в перчатке держит телефон, камера которого направлена в мою сторону, и я понимаю, что он делает. Понимаю, зачем меня сюда вызвали.

– Давай поговорим.

1. Частная римско-католическая школа для девочек в Милтоне, штат Массачусетс, США.

2. Боже мой! (ит.) – здесь и далее прим. пер.

3. Семье.

4. Внучка.

5. Милая.

6. Дочь моя.

12 3 4 İz.

Обещания и гранаты

* * *

Примечание автора

Пролог. Кэл

Глава 1. Кэл

Глава 2. Елена

Bu kitabı okuyanlar şunları da okudu