Kitabı oku: «Отряд отморозков. Миссия «Алсос» или кто помешал нацистам создать атомную бомбу», sayfa 3

Они принялись за работу и после целого дня бурной деятельности, в результате которой в лаборатории воцарился нехарактерный беспорядок, поняли, что происходит. Во всех других известных экспериментах этого типа, когда альфа-частицы обстреливали металлическую фольгу, они выбивали что-то немедленно. Однако в этом случае алюминий поглощал альфа-частицы и становился радиоактивным лишь позже, с некоторой задержкой. Это озадачивало, потому что с технической точки зрения альфа-частицы – это просто комок протонов и нейтронов. Маленький шарик, по две штуки каждой частицы. Итак, если атом алюминия поглощает альфа-частицу, он получает два протона. Природа элемента определяется количеством протонов в атомном ядре, поэтому, если алюминий (13-й элемент) поглотил альфа-частицу с двумя протонами, он должен превратиться в фосфор (15-й элемент); затем фосфор претерпевает радиоактивный распад и испускает шрапнель. Иными словами, Ирен и Жолио, по всей видимости, открыли способ искусственного превращения одного элемента в другой. Это была искусственная радиоактивность – научная алхимия.

Как ни ужасно, само осознание величия этого открытия заставило Ирен и Фредерика Жолио-Кюри заколебаться. Ошибившись дважды, они уже не доверяли себе. Что, если их детектор просто неисправен? А если они снова неверно истолковали полученные результаты? А если?.. Увы, на тот вечер у них был запланирован важный ужин, поэтому работу пришлось прекратить. Но они оставили указания молодому немецкому ассистенту, приятелю Жолио по перекурам в лаборатории, чтобы тот проверил каждый миллиметр детектора на предмет коротких замыканий или других дефектов.

Немец всю ночь выполнял всевозможные тесты и оставил им записку. Утром Ирен и Жолио поспешили в лабораторию, волнуясь, как подростки после серьезного экзамена. Аппаратура, заверял их немец, работала безупречно.

Это убедило импульсивного Жолио, и он уже был готов праздновать открытие. Ирен не спешила с выводами. Химики больше физиков полагаются на тактильные ощущения, и ей нужно было увидеть этот вновь созданный фосфор своими глазами, подержать его в пробирке. Она разработала план. Они убрали в сторону все, что осталось со вчерашнего дня, и в течение нескольких минут бомбардировали новый лист алюминиевой фольги. Но в этот раз Ирен не поместила его перед детектором, а бросила фольгу в колбу с кислотой, которая начала пузыриться и шипеть, выделяя газ.

Если они действительно создали фосфор, этим газом был фосфин (PH₃). Идентифицировать фосфин было просто, но ситуацию осложняло то, что фосфор, P в PH₃, сам был радиоактивен и стремительно распадался. Поэтому Ирен пришлось работать быстро, собирая газ и проводя его полный анализ всего за три минуты. Менее опытный химик не справился бы с такой задачей. Но не Ирен, которая нашла убедительные доказательства наличия фосфора. Алхимия стала реальностью.

Наблюдая, как его жена завершает анализ, Жолио едва не запел. Он начал бегать по лаборатории, подпрыгивая от радости. «С нейтроном мы опоздали, с позитроном опоздали, а теперь успеваем!» – кричал он.

Однако в семье Жолио-Кюри ни одно открытие не засчитывалось до тех пор, пока его не оценила старшая Кюри – Мария. К началу 1934 г., после многих лет работы с радиоактивными веществами, она страдала анемией и редко посещала лабораторию. Однако, узнав об открытии, сделанном ее дочерью и мужчиной, который на ней женился, старая львица выбралась из логова. (Любопытно, что ее сопровождал бывший любовник Поль Ланжевен, который к тому времени развелся c женой и оставался другом семьи Кюри.) Ирен хладнокровно повторила эксперимент для матери, растворив фольгу в кислоте и собрав газ. Когда Мария сжимала пробирку с фосфором, на ее пальцах были отчетливо видны трещины и язвы от радиационного поражения. Зрение старухи ослабло из-за катаракты, а счетчик Гейгера ей приходилось держать поближе к уху, чтобы слышать щелчки, указывавшие на радиоактивность. Расслышав их, Мария улыбнулась улыбкой, которую можно было описать только как фосфоресцирующую. Позже Жолио скажет: «Без сомнения, это была последняя большая радость в ее жизни».

Через несколько месяцев Мария умерла. Но осенью 1935 г. Жолио-Кюри получили Нобелевскую премию по химии за открытие искусственной радиоактивности. Вспомнив о толпе журналистов, осаждавшей дом ее родителей, Ирен в день объявления лауреатов сбежала из дома, потащив мужа в магазин за скатертью для обеденного стола. Но на церемонии в Стокгольме в декабре того же года она присутствовала и получила свою премию из рук того же короля, Густава V, который дважды вешал медаль на шею ее матери.

Совершенно заслуженно вместе с Ирен и Жолио на сцене присутствовал человек, чье открытие нейтрона заставило их так переживать, – нобелевским лауреатом по физике в том году был объявлен Джеймс Чедвик. Но все последующие годы большинство присутствовавших будут вспоминать, причем с содроганием, другого лауреата – немецкого биолога Ханса Шпеманна. В финале своей речи он приветствовал аудиторию странным жестом – вытянув руку с раскрытой ладонью вперед на уровне плеча. Вскоре этот жест узнает весь мир – Sieg Heil.

Как часто бывает с этапными событиями в семейной жизни, совместное получение Нобелевской премии изменило ситуацию для Жолио-Кюри, особенно для Фредерика. Один коллега как-то назвал его «наиболее честолюбивым человеком со времен Рихарда Вагнера», и, едва вернувшись из Стокгольма, Фредерик начал работать над планом сооружения самой амбициозной на тот момент в мире научной установки – циклотрона. Эти ускорители элементарных частиц позволяли физикам исследовать субатомный мир, сталкивая атомы друг с другом. Циклотроны также лучше всего подходили для масштабного производства радиоактивных изотопов.

Была только одна проблема. Циклотрон был машиной большой и дорогой, а в институте Жолио и Ирен не было для него места. В результате Жолио пришлось переехать в новую лабораторию на заброшенной электростанции в нескольких километрах от института. И с этим переездом для Ирен и Фредерика все изменилось. Как писал один биограф, они «легко могли дойти друг до друга пешком, но это было совсем не то, что находиться в одной комнате, склонив головы над одним экспериментом». Впервые в своей профессиональной жизни Жолио-Кюри стали работать раздельно – распалась одна из самых продуктивных научных команд в мире.

Жолио, впрочем, не только не сожалел о расколе, но и настаивал на нем. Как муж и жена они с Ирен все еще были в прекрасных отношениях и крепко любили друг друга. Однако в научном плане ему надоело быть «жиголо Ирен». Он хотел вырваться из-под гнета матриархата Кюри, стать самостоятельным человеком. Пусть у Кюри были их граммы радия и семейный коттедж – у него будет свой циклотрон. Он не представлял, к каким тяжелым для него последствиям приведет это решение.

Глава 3
Быстрые и медленные

В речи Фредерика Жолио при вручении ему Нобелевской премии содержалось грозное предостережение. Он предупредил, что искусственная радиоактивность может когда-нибудь привести к «превращениям взрывного характера» с использованием так называемой «цепной реакции». Никто еще не применял этот термин к ядерному процессу, и Жолио, несомненно, полагал, что опасность относится к далекому будущему. Но не прошло и нескольких лет, как эти два слова уже были на устах каждого физика-ядерщика на планете – во многом благодаря открытиям резвых ученых из Рима.

Как и Жолио-Кюри, итальянцы бомбардировали образцы различных элементов радиоактивным излучением. Разница заключалась в том, что вместо альфа-частиц они использовали нейтроны. Итальянские исследователи также действовали более системно, начав с самых легких элементов периодической таблицы и постепенно переходя к тяжелым.

Их экспериментальная установка была хороша всем, за исключением одного недостатка: из-за ограниченного пространства все оборудование для облучения образцов располагалось в одном конце длинного коридора, а для детектирования частиц – в противоположном. Хуже того, многие их проявляющие искусственную радиоактивность образцы распадались за считаные секунды – гораздо быстрее, чем можно было пройти по этому коридору. И вот, стараясь выжать максимум из неблагоприятных обстоятельств, руководитель лаборатории Энрико Ферми превратил каждый эксперимент в игру, предложив ассистентам устраивать в коридоре гонки на скорость, чтобы выявить, кто сможет быстрее доставить образцы к детектору. (Оказавшиеся в коридоре коллеги быстро научились уступать дорогу.) Эти гонки поддерживали боевой дух в лаборатории, и каждый из участников клялся, что именно он – самый быстрый физик в Италии.

Однажды утром в октябре 1934 г., когда была пройдена уже половина периодической таблицы Менделеева, один из ассистентов Ферми, Эдоардо Амальди, отметил нечто странное, обстреливая образец серебра. Если серебро стояло на мраморной полке, то облученный и со спринтерской скоростью доставленный по коридору образец вызывал лишь несколько всплесков радиоактивности. Но если эксперимент проводился на деревянном столе, количество звуковых сигналов увеличивалось стократно. Амальди не понимал, в чем дело. Почему поверхность имеет значение? Он позвал Ферми. По наитию Ферми поместил серебро в брусок парафина и снова облучил его. Когда они на этот раз рванули к детектору, прибор словно обезумел: сигналы звучали с такой скоростью, что не поддавались подсчету. Как позднее вспоминал один из физиков, в этом было что-то от «черной магии».

Озадаченная команда сделала перерыв на обед. Но, пока остальные занимались набиванием желудков, Ферми продолжал обмозговывать странный результат. Он не зря считался самым быстрым физиком – и речь здесь, конечно, не о том, как он бегал, а о том, как он думал, – поэтому, когда все снова собрались в лаборатории, Ферми уже разгадал загадку. (Впрочем, стоит помнить, что типичный итальянский обед длится несколько часов.) Все дело, объявил он, в скорости нейтронов.

Когда нейтроны врезаются в образец, может произойти одно из двух. Либо они срикошетят и улетят, либо будут поглощены его атомами. Ферми утверждал, что именно скорость нейтронов определяет их судьбу. Обычно нейтроны движутся с огромной скоростью (10 000 км/c), но некоторые элементы просто оказались прекрасными ловцами – подобно кетчеру Мо Бергу, они ловили все, что в них бросали. Однако, возможно, такие элементы, как серебро, были менее ловкими и не могли справиться с фастболами. Может, они предпочитали нейтроны, движущиеся с более умеренной скоростью (скажем, 1 км/c). Ферми, естественно, использовал более сложные доводы, но в целом суть сводилась к следующему: каждый элемент взаимодействует с нейтронами с определенной скоростью, и, когда его бомбардируют нейтронами с этой скоростью, он поглощает их и становится радиоактивным. В противном случае у него это не выходит.

Но как, спросили его помощники, это объясняет разницу между мраморной и деревянной столешницами? Спокойно, отвечал Ферми. Представьте летящий нейтрон. Возможно, он не попадает в цель напрямую, а сначала отскакивает от ближайшей поверхности. Если материал поверхности содержит в основном тяжелые атомы, нейтрон будет отскакивать, не теряя импульса, – точно так же, как бильярдный шар отскакивает от борта гораздо более тяжелого стола, не теряя скорости. Но если материал поверхности содержит более легкие элементы, то нейтрон будет терять импульс, так же как бильярдный шар теряет скорость, врезаясь в другой шар такого же размера. Главное, что древесина и парафин содержат гораздо больше легких элементов, особенно водорода, чем мрамор. Поэтому, когда серебро было окружено этими материалами, срикошетившие нейтроны довольно существенно замедлялись, позволяя серебру их улавливать.

Это было виртуозное объяснение. Ферми, по сути, открыл в обеденный перерыв новый закон физики. Но он еще не закончил. Согласно его логике, вещество с еще более высоким содержанием водорода – скажем, H₂O – должно замедлять нейтроны еще более эффективно. Поэтому итальянцы решили набрать немного воды и проверить эту теорию. Почему они не наполнили ведро в ближайшей раковине, никто не знает. Вместо этого Ферми, Амальди и остальные промчались вниз по лестнице, как мальчишки после последнего школьного звонка, и направились к пруду позади университета. Обычно там ловили саламандр и пускали игрушечные лодки, но сегодня они залезли прямо в пруд и, отгребая тину, зачерпнули воды.

Новый эксперимент показал, что Ферми, как всегда, оказался прав: вода отлично замедляла нейтроны. И, хотя никто этого еще не осознал, его открытию предстояло резко расширить возможности искусственной радиоактивности. Жолио-Кюри показали, как сделать некоторые элементы радиоактивными. Но благодаря обнаружению быстрых и медленных нейтронов Ферми теперь мог сделать радиоактивным почти любой элемент – и это умение мир вскоре проклянет.

Глава 4
Из Крыма в Голливуд

Толпившиеся на пристани люди были в отчаянии. Кровожадные большевистские орды готовы были вот-вот ворваться в Феодосию – город на крымском побережье. Стоящие у причала корабли оставались единственной надеждой на спасение, и тысячи беженцев с воплями пытались попасть на борт. Лишь окружавшие пристань заграждения из колючей проволоки предотвращали полномасштабный бунт.

12 ноября 1920 г. горстка сотрудников Красного Креста в Феодосии, включая Бориса Пашковского, весь день готовилась к эвакуации, перенося припасы на свой корабль. Когда они уже заканчивали, несколько дезертиров с шашками наголо попытались завладеть их грузом. Группа Пашковского отбила атаку, но он по должности остался на страже, чтобы не допустить дальнейших грабежей. Свой пост он покинул только однажды, в сопровождении охраны наскоро пообедав в здании Красного Креста в городе. Там он поцеловал молодую жену Лидию и велел ей оставаться дома, пока на следующий день фургон Красного Креста не доставит ее на пристань.

Тем временем в город продолжали прибывать толпы беженцев, многие из которых тащили в грязных узлах все нажитое. Уже были слышны выстрелы наступавших красных; вечером на складе боеприпасов прогремела серия взрывов. Толпа на пристани все росла, Пашковский стоял на страже всю ночь и бóльшую часть следующего дня. Он не позволил себе расслабиться, пока фургоны Красного Креста не въехали наконец в ворота порта, доставив десятки сотрудников в безопасное место.

Двери грузовиков открылись, но Лидии нигде не было. Стараясь не паниковать, Пашковский подбежал и, перекрикивая шум толпы, стал спрашивать, где она. Ранена? Потерялась? Коллеги отводили глаза. Погибла?

Наконец капитан корабля «Фараби», осуществлявшего эвакуацию, выложил все начистоту. Лидия пропала. «Эта чертова дура решила попрощаться с какой-то подругой и побежала к ее дому», – сказал он. Прошло несколько часов, но она не вернулась, поэтому все уехали без нее.

Пашковский сразу заявил, что пойдет за ней. Тогда капитан обозвал «чертовым дураком» уже его: «Ты ни за что ее не найдешь. Видишь, народ обезумел». Он указал на заграждение из колючей проволоки и на рычащую толпу. Пашковский сознавал, что у него мало шансов пробиться сквозь толпу, не говоря уже о том, чтобы вовремя вернуться. Он заколебался, и капитан предупредил его: «Мы не сможем ждать».

Пашковский снова огляделся. Какого черта она не осталась дома?

Это было не первое несчастье, которое принесла ему война. Хотя Пашковский родился в Сан-Франциско в 1900 г. и одним из самых ранних его воспоминаний стало землетрясение 1906 г., его семья происходила из России и в 1913 г. вернулась в Москву, когда отец, православный священник, получил новое назначение. Борису едва исполнилось 14 лет, когда началась Первая мировая война, но этот невысокий круглолицый паренек в очках смог попасть в артиллерийскую часть и участвовал в нескольких битвах с немцами.

А в 1918 г. в России разразилась Гражданская война. Одной стороной были большевики и их Красная армия. Будучи сыном священника, Пашковский презирал этих безбожников и сразу вступил в Белую армию. В результате к своему восемнадцатилетию он был ветераном уже двух войн. В последующие годы он участвовал в различных сухопутных и морских кампаниях; во время боев за Одессу получил штыковое ранение, оставившее 13-сантиметровый шрам на левой ноге. Он побывал в плену у красных, а позднее был награжден за отвагу Георгиевским крестом.

Но война для Пашковского закончилась в 1920 г., когда он женился на молодой голубоглазой женщине по имени Лидия и вышел в отставку. К тому моменту дело белых уже выглядело безнадежным. В то время как красных сплачивала идеология, белые представляли собой разрозненную группу из монархистов, религиозных фанатиков и дворян из романов Толстого, которые не доверяли не только большевикам, но и друг другу. Пашковский продолжил служить делу белых, вступив в Красный Крест и оказывая гуманитарную помощь в Крыму, но ко времени женитьбы на Лидии Белая армия, по его словам, уже «превратилась в сброд». Между тем ряды Красной армии продолжали пополняться по мере того, как она захватывала город за городом, оставляя за собой бесчисленные мертвые и изувеченные тела.

В ноябре 1920 г. война достигла перелома. Красные зажали остатки белых в Крыму, на юго-западе России. Крым соединяется с материком перешейком, окруженным болотистыми топями, и, несмотря на разницу в численности армий, белые генералы сочли местность благоприятной для последнего боя, который должен был остановить продвижение красных.

Но все случилось не так. Подобно тому как перед Моисеем расступились воды Красного моря, в начале ноября неудачное сочетание сильных ветров и чрезвычайно низких приливов почти осушило болота; затем после резкого похолодания почва замерзла, открыв дорогу войскам. Битва была ожесточенной и кровопролитной, белые отразили несколько атак подряд, но их позиции в конце концов были прорваны. Более 100 000 беженцев и солдат начали отступать вглубь Крыма. Они пробирались пешком, на ослах и верблюдах. Многие из них были разоренными аристократами, вынужденными снимать обувь и одежду с умирающих. Свирепствовала холера. Дальше было только море, и организации, подобные Красному Кресту, пытались эвакуировать всех, кого могли: люди набивались в ялики и угольные баржи, яхты, шлюпки и траулеры – во все, что плавало; иногда пассажиры рвали на себе одежду, чтобы сделать паруса. Наконец, даже Красный Крест больше не мог ничем помочь, и его сотрудники получили приказ эвакуироваться. Пашковский был готов к этому, пока не пропала Лидия.

Когда он заявил, что идет за ней, капитан предупредил: «Мы не будем вас ждать. Тебе лучше просто о ней забыть».

Пашковский знал, что это разумный совет. Даже если он найдет ее, вопящая, ожесточенная толпа преградит ему путь обратно к кораблю. Он окажется в ловушке в Феодосии, и когда красные его настигнут, то вздернут как ветерана Белой армии – и это еще если повезет. Тысячи других умерли куда более ужасной смертью.

«Я рискну», – сказал он капитану.

Он догадывался, к какой подруге она побежала, и, пробившись сквозь толпу, добрался до этого дома. Лидия была там. Когда она увидела мужа и осознала, что он вернулся за ней, чувства, несомненно, переполняли ее. Но времени на нежности не было. В городе уже вспыхнули беспорядки, в результате которых погибло несколько человек; немало было и тех, кто покончил с собой, лишь бы не попасть в руки красных. Молодая пара ринулась обратно к пристани и обнаружила, что толпа стала еще больше – плотный слой людей вокруг колючей проволоки достигал в глубину 40 м. Шум стоял такой, что Пашковский даже не пытался позвать на помощь. Он был невысокого роста (165 см), поэтому не мог рассчитывать, что кто-то из своих заметит его среди толпы. Наконец он взобрался на брошенный фургон и начал размахивать руками в надежде, что готовящиеся к отплытию моряки его увидят.

Через несколько минут его заметил капитан, по крайней мере так показалось Пашковскому. В такой толчее ничего нельзя было утверждать наверняка. Но он увидел, как капитан подозвал офицера и указал в его сторону. Наверняка капитан прорычал: «Вон этот чертов дурак». Несмотря на раздражение, он собрал отряд и приказал ему выдвинуться штурмовой колонной. Они распахнули ворота и бросились в толпу с винтовками и штыками наперевес.

Казалось, вот-вот начнется кровопролитие: несколько человек бросились на моряков. Но, увидев синие мундиры в боевом построении, бóльшая часть толпы отхлынула. Несколько напряженных минут толчков и окриков – и моряки, сумев окружить Пашковских, пробились обратно за периметр колючей проволоки.

После этого молодая пара, несомненно, получила заслуженный разнос от капитана. Толпа же, как ни странно, притихла. Из тех, кто находился за ограждением, спасли двоих, все прочие остались брошенными на произвол судьбы. Тысячи людей теперь точно знали, что им никто не поможет, и в отчаянии смолкли.

В течение нескольких недель после отплытия Пашковских Красная армия расстреляла в Крыму и вокруг него 50 000 человек, и, хотя в Сибири и других регионах столкновения продолжались, поражение на юге фактически ознаменовало конец Белого движения. Позднее Пашковский описывал свои последние дни в России как переживание не менее сильное, чем ужас от последствий землетрясения в Сан-Франциско, делясь со своими собеседниками ощущением «пожизненного страха перед тем, что это когда-нибудь повторится». С тех пор Борис Пашковский стал ярым противником коммунизма.

В 1924 году, после нескольких лет жизни в Берлине, Борис и Лидия с новорожденным сыном уехали в Соединенные Штаты. В эмиграции Пашковский взял себе более короткое имя – Борис Паш. Хотя сначала он поселился в Массачусетсе, где получил профессию

учителя, ему очень хотелось вернуться в Калифорнию, и в 1926 г. он устроился на работу во всемирно известную Голливудскую среднюю школу.

Трудно представить себе более резкий контраст с его тяжелым военным прошлым. Голливудская школа была одной из самых богатых школ Америки и, несомненно, самой модной. В Калифорнии действовали строгие законы о детском труде, в том числе и в киноиндустрии, поэтому юным актерам и актрисам приходилось между съемками посещать занятия, а Голливудская школа была для этого самым удобным местом. Высокомерный Микки Руни обычно парковал свой голубой кабриолет на лужайке перед школой и выходил в толпу обожательниц. Одноклассники помнят Лану Тернер такой обворожительной, что на нее засматривались даже учителя. Джуди Гарленд очень расстроилась, когда из-за участия в рекламном турне она не смогла выйти на сцену во время выпускного вечера. (Мэгги Хэмилтон, сама Злая ведьма Запада, просила руководство студии MGM пожалеть Гарленд, но безуспешно – девушка получила диплом по почте⁵.) Другие ученики школы снимались в фильмах «Кинг-Конг», «Эта прекрасная жизнь», «Психо», «Джентльмены предпочитают блондинок» и «Лицо со шрамом». Но тут были не только знаменитые актеры. Золотые олимпийские медалисты, лауреат Нобелевской премии, судья Уопнер, который 12 сезонов вел на телевидении юридическое реалити-шоу, – таким набором знаменитостей не может похвастать ни одна школа в Америке.

Однако Борис Паш, известный учащимся как Док, не стремился к славе. Он преподавал физкультуру и естествознание (в основном физиологию), пробуя свои силы в обучении всем видам спорта, которые предлагала школа: футболу американскому и европейскому, баскетболу, плаванию, волейболу, легкой атлетике. Особенно привлекал его бейсбол, эта самая американская из всех игр. Команда Голливудской средней школы была известна под названием Sheikhs («Шейхи», в честь фильма с Рудольфом Валентино); хоть она и не отличалась высокими достижениями, Док ежегодно фотографировался для альбома со своими игроками в бейсболках или фирменных свитерах, дурашливо ухмыляясь в объектив. (Забавно, что многие ученики на фотографиях были выше его, даже те, кто только недавно пришел в школу.) Паш и не подозревал, что занятия с бейсболистами снова втянут его в войну.

Паш вел в Голливуде двойную жизнь. Во время летних каникул 1930 г. он записался резервистом в Сухопутные войска США (это была уже третья его профессиональная армия) в звании второго лейтенанта⁶ и начал посещать занятия по технике военной разведки, включая разведывательный поиск, патрулирование, диверсионные действия и анализ документов. Эти навыки неожиданно приобрели актуальность в конце 1930-х гг. К тому времени волосы Паша поредели, а живот округлился. Он стал заведующим отделением физического воспитания, а его «Шейхи» сыграли в 1938 г. один из лучших матчей в истории школы и стали победителями в своей конференции⁷. Окрыленный успехом, Паш решил организовать для некоторых учеников познавательную поездку. Среди учащихся Голливудской школы имелись представители разных национальностей (что было необычно для того времени), и Паш часто учил бейсбольным премудростям подростков японского происхождения. Недавний тур по Японии бейсболистов Главной лиги, включая Мо Берга, немало способствовал популяризации там этой игры, и Паш решил собрать дюжину нисеи (детей японских иммигрантов) из Южной Калифорнии, чтобы тоже отправиться на острова.

Когда Док планировал поездку, студент по имени Хасимото в частном порядке решил его предупредить. Хасимото объяснил, что вооруженные силы Японии быстро растут, а правительство все еще считает молодых людей японского происхождения гражданами Японии независимо от того, где они выросли или проживают. Любой юноша старше 18 лет из команды Голливудской школы, появившись в Японии, скорее всего, будет задержан и призван в армию.

Ошеломленный Паш не поверил Хасимото. Японцы не казались ему воинственными – все, кого он знал, были милейшими людьми. Тем не менее он связался с агентом ФБР, который под видом спонсора путешествия провел интервью с Хасимото в спортзале школы. Затем, применив свои знания в области военной разведки, Паш предпринял собственное расследование. Выяснилось, что местное консульство Японии составляет списки всех молодых людей из числа нисеи и втайне отслеживает их передвижения. Паш также обнаружил, что многие из его бывших учеников-нисеи после выпуска получили японские паспорта и записались в японскую армию, считая это своим долгом. Даже Хасимото поддался этому давлению – вскоре после выпускного Паш получил от него открытку с надписью: «Банзай. Я служу в японском ВМФ».

Эти события обеспокоили Паша. Он любил своих учеников-нисеи: из них получались прекрасные бейсболисты, они хорошо соображали, быстро учились и к тому же были примерными гражданами. Тем не менее он не мог отделаться от мысли, что Япония и Соединенные Штаты быстро становятся противниками.