Kitabı oku: «Визиты: Осенние визиты. Спектр. Кредо», sayfa 10
5
Ярослав проснулся. Поезд потряхивало на стыках, в окно бил свет. Слишком яркий, невыносимо режущий. Он повернулся, посмотрел на бесконечную степь. Серо-желтые мертвые злаки, холмистая гряда вдалеке, что-то слегка похожее на проселочную дорогу. Ярослав застонал – от разламывающей голову боли, от невыносимой, бескрайней, как пространство вокруг, тоски.
– Возьми… – Слава со своей полки протянул ему облатку анальгина. – И лучше две, одна таблетка не поможет…
– Давно… проснулся?
– С полчаса.
Он жадно проглотил таблетки, запил теплой, безвкусной минералкой из открытой с вечера бутылки. Покосился вниз, на старуху. Та сидела в той же позе, что и вчера, как будто и не ложилась. Древняя и равнодушная, как сама степь.
– Ненавижу… это… – Ярослав кивнул на окно. – Здесь жить нельзя…
– И здесь живут. – Слава пожал плечами. Он, похоже, уже избавился от головной боли, но мятое лицо выдавало принятую накануне дозу.
– Это не жизнь…
– А как же твои татарские предки? – Слава усмехнулся. – Лук за спину – и вперед на лихом коне…
– Они потому и скакали, что пытались выбраться из степи, – буркнул Ярослав. – Скоро там Саксаул?
– После обеда.
– Поговори с проводником, а?
Слава кивнул:
– Мы прекрасно понимаем друг друга. Поговорю.
Ярослав валялся на полке еще минут двадцать, пряча глаза от света в грязной подушке, дожидаясь, пока схлынет боль. Слава успел сходить умыться, вернулся добродушным и посвежевшим. Пихнул его в плечо.
– Давай поднимайся. Хватит страдать.
– Я хотел бы проснуться еще раз… – прошептал Ярослав.
– Ну извини, вот этого не получится. Я не могу никуда сгинуть. Вставай.
Он спрыгнул с полки, пытаясь попасть прямо в ботинки. Слава участливо смотрел на него.
– Больше напиваться не будем, – пообещал он. – Мы должны приехать в Москву работоспособными.
– Да уж…
– Выхода у нас нет, Ярик. – Слава похлопал его по плечу. – Соберись. Я пока чай заварю, с проводником потолкую.
Человек был одет в гражданское, но выправка выдавала в нем военного.
Собственно говоря, сам он даже не считал себя человеком. Но это, по сути, такая мелочь. Миллионы живых существ в этом мире считают себя людьми, не имея на то никакого права.
Двойник Николая Шедченко шел по больничному саду, задевая ветки, роняя фонтаны холодных капель. Осень…
Он забрался в больницу через незакрытое окно туалета на первом этаже. Здесь стоял сильный запах табака, перебивавший даже неизбежную вонь. Двойник полковника вымыл руки, перепачканные осыпающимися с рамы чешуйками краски и невесть откуда взявшейся ржавчиной. Постоял, глядя на полуоткрытую дверь. В больнице стояла тишина, достойная скорее морга.
По холодному коридору он прошел к лестнице. На секунду задержался у двери в приемный покой – там о чем-то тихо разговаривали, временами негромко смеялась женщина. Двойник пожал плечами и стал подниматься на второй этаж.
…В ординаторской хирургического отделения молодая женщина, бывшая человеком не больше, чем он, подошла к зеркалу. Оправила волосы, провела холодной ладонью по лицу. Прошептала, глядя в свой отраженный лик:
– Дай мне силы…
Зеркало молчало. Оно умело лишь одно – отражать. Никогда и ничего не таилось на амальгаме, кроме истины, молчаливой, как любая правда.
Двойник Шедченко тихо открыл дверь, завешенную изнутри белой занавеской, и вошел в отделение. Помедлил, глядя на дверь ординаторской. Потом, отвернувшись, прошел в палату, которую выбрал так же легко, как нашел путь в больницу.
Юноша, бывший единственным обитателем палаты, открыл глаза.
– Привет, Сашка, – прошептал двойник Шедченко.
– Здравствуй, дядька.
– Ты как?
– Хреново. – Парень улыбнулся. – А где мать?
– Попозже подойдет. Ты здорово вырос.
– Головы это не коснулось… наверное.
– Ничего. Головой потом займешься. – Двойник Шедченко, который не считал себя человеком, коснулся его плеча с грубоватой, неумелой лаской.
– Я не верил, что ты сможешь приехать…
– Знаешь, я люблю тебя, идиота. Спи.
– А ты?
– Мне надо поговорить с врачом. – Он позволил себе странную улыбку. – Ладно, парень. Спи.
Юноша кивнул.
– Ты сразу меня узнал? – отступая к двери, спросил мужчина.
Александр Шедченко кивнул.
– Это здорово.
Мужчина вышел, плотно прикрыв за собой дверь, посмотрел на серый рассвет, вползающий в коридор через мутные окна. Шумно, не таясь, подошел к двери ординаторской, толкнул ее.
Женщина в белом халате, стоявшая у окна, молча и без удивления посмотрела на него.
– Я пришел, – сказал тот, кто не боялся считать себя нечеловеком.
6
Мария смотрела на того, кто был рожден злобой и тьмой, не отводя глаз, не произнося ни слова.
В глазах мужчины не было ничего человеческого. Только холод профессионального убийцы. О, она знала, что этот умел убивать. Он достаточно повоевал, прикрываясь приказами и красивыми словами для того, чтобы безнаказанно отбирать чужие жизни. И пусть большая часть его войн была там, на Востоке, ни одна из них не была войной за веру. Он не умел нести свет.
– Я пришел, – сказал тот, кто принял облик военного.
– Я знала, что ты придешь.
Мария заставила себя ответить. Даже этого ей необходимо любить. Но любить – не значит прощать.
– Ты сама понимаешь, что должно произойти, – сказал мужчина.
– Знаю. Ты должен покаяться – или умереть непрощенным.
Мужчина улыбнулся, словно он имел право улыбаться.
– Глупая девчонка… Ты считаешь, что несешь свет…
– Я несу свет. Но могу и лишать его тех, кто недостоин.
– Что ты сделаешь с миром, если войдешь в него, если победишь? – Мужчина медленно продвигался к центру комнаты. Мария застыла у окна.
дай мне силу…
– Я дам миру любовь.
– Мир уже не спасти любовью, девочка. Слишком часто любовь предавали, слишком часто ею оправдывали зло.
– Кто ты такой, чтобы судить о добре и зле?
– Я? Я слуга.
– Ты слуга Тьмы.
– Нет, человечества. Тех, у кого есть силы любить, но нет сил ненавидеть. Я просто страж покоя. И не моя вина, что покой хранит лишь Сила.
– Да, не только твоя вина в этом. Но и слуга отвечает за то, что творит по приказу.
– «Слуги… повинуйтесь господам своим. Ибо то угодно Богу…» – Мужчина вновь улыбнулся.
– Лишь в тебе выбор – Свет или Тьма.
– «Свет, который в тебе, не есть ли Тьма?»
– Я знаю, что ты умеешь искушать, – сказала Мария. – Ибо слово – оружие. И ложное слово – оружие Тьмы. Твой дар – искажать слова.
– Мой дар – служить.
Мужчина обвел комнату взглядом. Взял со стола нож.
– Не хотел бы этого делать, – негромко сказал он. – Мы еще можем объединиться. Есть другие… и в них подлинная Тьма. Давай предотвратим худшее, а после будем решать.
– Я лишаю тебя Света, – сказала Мария. На мгновение мужчина замер, неуверенно поднимая руку к глазам. Потом засмеялся и покачал головой. Сделал еще один шаг к Марии.
– Я не верю в тебя – и ты не сможешь меня ослепить. Выбирай, девочка.
– Даже твой земной брат отступил от тебя. Как можешь ты верить в свою правоту?
– А где твоя сестра, девочка?
Мария смотрела лишь на него. Неотрывно, чтобы даже в глазах не отразилась Анна, тихо входящая в открытую дверь.
– Моя сестра уже спасена, и прощено ей все, что было и что будет. Моя сестра есть любовь.
– Ты говоришь о любви, не умея любить.
Мария даже улыбнулась этим словам – всей лжи, которая была в них.
– Нельзя любить человечество, не любя человека, – сказал тот, кто был ложью и Тьмой. – И слепая любовь хуже ненависти. Всепрощение – дорога, которой приходит зло.
– Я прощаю даже тебя, – сказала Мария в тот миг, когда Анна, оказавшаяся за спиной двойника Шедченко, достала из кармана пальто нож и вонзила его в спину посланника зла.
Мир закружился. Потолок косо скользнул к полу, пол вздыбился, ударяя в лицо. Тот, кто считал себя лишь копией человека, упал на скользкий линолеум. Свитер намок почти мгновенно, кровь толчками била из раны. Девушка с ножом в руках стояла над ним, глядя взволнованно, но без страха.
– Ты не совершила зла, – сказала та, что пришла в мир со светом. – Ты остановила зло.
– Он… не будет спасен? – прошептала Анна.
– Не знаю. Все в нем теперь. – Та, что пришла в мир со светом, склонилась над двойником Шедченко. Он молча смотрел в ее лицо – в глаза, в которых было столько света и тепла… словно в жерле доменной печи. – Я могу спасти тебя, – сказала она.
Он не ответил. Странно, почему-то думалось совсем не о том. Не о мире, где Сила уже никогда не сможет стать защитой, не об этой девушке, чья доброта будет страшнее любой злобы. Не о том, как бездарно он прожил свой единственный день.
Двойник Шедченко думал о сестре, которую уже не сможет увидеть, и о семье, которая все равно никогда не была его семьей.
– Я могу дать тебе прощение и жизнь, – сказала женщина, глядя ему в лицо. – Ты можешь уйти с миром или раскаяться и пойти со мной рядом. Мне стоит лишь коснуться тебя – и рана закроется.
– Сила не прислуживает, она лишь служит, – прошептал он.
– И где же твоя Сила?
В глазах поплыли белые туманные хлопья. Он помнил их с тех пор, когда был человеком, но в тот раз руки друзей успели затащить его за полуобрушенный угол глинобитной хижины и под непрерывные матюки перетянули пробитое пулей плечо.
– Она уйдет со мной, – прошептал тот, кто не называл себя человеком. – Тебе ее не получить.
– И все же я прощаю тебя. – На лице женщины не дрогнул ни единый мускул.
– Подавись им… своим прощением…
Он уже падал в тот темный колодец, который рано или поздно ждет всех. И голоса женщин становились все тише и тише, оставаясь там, где он был так недолго…
– Нам придется что-то сделать с телом.
– А он прощен?
– Да. Принеси носилки…
Посланник Силы попытался открыть глаза.
Но даже на это уже не было сил.
7
Поезд подошел к Саксаулу по расписанию. Ярослав, лежа на верхней полке, смотрел, как наплывают на пути грязные домишки, расписанные дембельскими лозунгами бетонные заборы, какие-то совершенно ужасные ларьки, уставленные бутылками с радужными этикетками. В Азии даже поддельное спиртное несет в себе некую гарун-аль-рашидовскую пышность.
– Пам-парам-пам, – промычал Слава, глядя в окно. – Прекрасная местность. Ты хотел бы здесь жить? Тихо, уединенно. Можно думать и писать о вечном. А поезда все идут с востока на запад и с запада на восток.
Ярослав не отреагировал. Поездка в поезде через степь всегда нагоняла на него тоску.
– Как ты думаешь, москвичи поверят, что есть город под названием Саксаул?
– Они вначале будут долго вспоминать, что это такое.
– Да, вероятно.
Старушка собралась уже с час назад. В недрах объемистой сумки исчезли почти нетронутые продукты, бесформенное толстое пальто было накинуто на плечи. Слава добродушно посмотрел на старуху. Предложил:
– Может, вам помочь выйти?
– Спасибо, – очень чисто ответила та, покачав головой. Ярослав даже вздрогнул от неожиданности. Ощущение, что старушка не знала русского языка, уже успело устояться.
Поезд медленно затормозил, за окнами забегали торговки с сумками и бережно укутанными кастрюлями. Ярослав поежился, глядя в окно. Что-то столь беспросветное и холодное было в этой суете на затерянной в степях станции, что-то унылое и бесконечное, длящееся, казалось, от сотворения времен и не способное кончиться никогда. Это казалось ему самым страшным в любой поездке на поезде: крошечные станции и городишки, где живут – вынуждены жить – люди.
– Помнишь, как Геннадий говорил? – неожиданно спросил Слава.
Ярослав кивнул. Тогда он ехал домой из Сибири, с одной из тех писательских конференций, на которые какой-то меценат выделил несколько тысяч «зеленых». Часть пути он ехал с Геннадием Мартовым, фантастом из Новосибирска. Когда они проезжали такой же городишко, только утонувший не в степи, а в тайге, Геннадий, глядя в окно на шатающегося железнодорожника с полной сеткой бережно собранных бутылок, сказал: «А ведь это я мог здесь идти… с печатью вырождения на лице». Оказалось, что из этого городка он родом. Конечно, глядя на импозантного Мартова, который мог даже пиво из горлышка пить с выражением усталого аристократизма, представить его на перроне в рваном ватнике было невозможно. А вот наоборот… Ярослав, тогда еще совсем пацан, привыкающий к ощущению добродушных похлопываний по плечам от мэтров, смотрел на ничего не подозревающего мужичка, бредущего по перрону. И представлял его здесь, в купе, лениво раскинувшимся на полке и излагающим: «Когда я был в Куала-Лумпуре, довелось нам попробовать тот самый знаменитый плод дуриан…»
– Кто в силах это изменить? – спросил Ярослав.
– Никто, – безразлично ответил Слава.
Дверь купе дернулась, уползая в сторону. Старушка поднялась, часто кивая входящим мужчинам.
– У тебя, кстати, тоже был этот шанс, – наблюдая, как вошедшие извлекают из-под койки объемистые баулы, сказал Слава. – Навсегда остаться в маленьком городе среди степей.
– Что же, я виноват, что выбрал иное?
– Нет. По крайней мере ты научился дарить новые жизни. Всем, кто возьмет в руки твою книгу… и на день-другой вырвется с полустанка, спящего в степях.
– Куда? В параллельный мир с мечами и драконами? В космос?
– Ну и что? С каких пор ты стал комплексовать? Ты думаешь, больше пользы принесет описание реальности? Этого городка, где ветер кружит пыль растраченных жизней; где отмерены все пути; где люди вынуждены жить маленькими радостями доставшейся судьбы? Зачем? Когда можно дать им то, что не доступно никому?
Старушка уже выплыла из купе. Мужчины, закинув сумки на плечи, протискивались в дверь. Выходящий последним кивнул им.
– Судьбы нет, Слава.
– Да, конечно…
– Точнее, мы сами ее творим.
– Давай уж обходиться без банальностей. Миллион факторов влияет на каждый наш шаг, на его допустимость. Вряд ли воля и мечты играют большую роль, чем случайность.
Они замолчали – надолго. И даже когда поезд уполз со станции Саксаул, ни Ярослав, ни Визитер не сказали ни слова. Лишь смотрели на осень, неумолимо наступавшую на степь.
Это было очень незаметное наступление, ибо степь и так была осенью.
8
Самохин остановил «девятку», чуть свернув с дороги. Они с Морозовым переглянулись, словно решая, не стоит ли отказаться от задуманного.
– Пошли, – сказал Морозов.
Они выбрались из машины одновременно, еще раз посмотрели друг на друга. Что ни говори, а такими делами им раньше не приходилось заниматься. Даже то, что стариков было двое, сильно меняло привычные схемы. Одновременный инфаркт у обоих – это слишком уж странное совпадение.
– Черт… – Самохин вновь метнулся к машине. Достал из багажника литровую банку с грибами, закатанную машинкой, забросил ее в спортивную сумку. Морозов молчаливо ждал. – Налево, – подходя к нему, сказал Самохин. – Вот это называется Яблочной улицей, и нам нужен семнадцатый дом.
Дачный поселок в будний осенний день был тих и печален. Ни звука, ни движения. Они медленно пошли по засыпанной мокрым гравием дорожке, поглядывая на номера.
– Надеюсь, ты не ошибся в своих догадках, – заметил Морозов. Самохин лишь поморщился от его тона, заранее обвиняющего.
– Куда он мог еще податься? У дочери его нет, друзья сами в панике. Меня больше тревожит, почему взорвался дом.
– Газ…
– И у нас в квартире газ. Но никто на воздух не взлетает. Мог Романов еще кому-то поручить… это дело?
– Романов бы сказал. Только ведь и он тут посредник.
– Хрен его знает, какой он посредник. И почему он говорил о брате-близнеце – по документам такого нет?
Они остановились у низенького штакетника, глядя на маленький домик, построенный, наверное, лет двадцать назад. Редкие деревья с облетевшей листвой, покосившийся нужник в углу участка…
– Академик… – буркнул Морозов. – Смотри! – схватил он Владислава за плечо.
Тот и сам уже заметил легкий дымок, ползущий из трубы. Кивнул.
– Ну, кто был прав, Гена?
– Пошли. – Морозов толкнул калитку. – Хватит рассуждать.
Чувствуя неприятный холодок в груди, Самохин двинулся за ним. Надо было утром выпить немного… для храбрости. Ее всегда не хватает в такие моменты.
Большую часть пути Карамазов проехал на электричке. Потом прошел через чахлый лесок. Он не боялся сбиться с дороги – когда путь указывала Тьма, то ноги сами несли его к мишени.
Осенний лес успокаивал, дарил покой. Он засыпал, чтобы возродиться после зимней стужи. Лес знал тайну вечной смерти, разделяя ее с Ильей.
Когда-то давным-давно, еще в детстве, он участвовал в экологическом движении «Зеленая тропа». Конечно, тогда еще и слово-то это было не в ходу – экология. Но из толпы подростков он был, наверное, одним из самых самозабвенных малолетних экологов, очищающих ручейки, с неумелой руганью заваливающих дерном кострища и собирающих в подмосковных лесах пустые консервные банки. Для кого-то это было просто возможностью пошляться в походах или гордо выпалить обалдевшим туристам: «Зеленый патруль! Затушите костер!» Илья принадлежал к числу тех немногих, кто относился к делу серьезно. Это осталось в нем на всю жизнь – серьезный подход к работе… Да еще, наверное, легкое удовольствие, когда клиентом оказывался начальник какого-нибудь особенно вредного предприятия.
Илья очень любил лес.
По пути он напился из родника – чистой, ломящей холодом зубы водой. Постоял минуту, борясь с желанием просто посидеть в тишине, под легкое, бесконечное бульканье бегущей воды.
Не время. Сейчас он на работе…
Оправив старую куртку с оттянутым привычной тяжестью карманом, Илья двинулся дальше. К поселку он вышел минут на десять позже двух дилетантов, но ему не пришлось тратить время на поиск нужного участка. Он просто шел к нему – напрямик, не испытывая ни страха, ни волнения. Проглоченный утром стимулятор вызвал легкую эйфорию, но не возбуждение.
Карамазов знал, что сегодня ошибок не будет.
Самохин потянул дверь веранды. Та скрипнула, отворяясь.
– Давай входи, – прошептал Морозов.
Внутренняя дверь тоже была незаперта. Владислав медленно вошел в комнату. У него было очень неприятное предчувствие, чрезвычайно тягостное. Если бы он увидел, что домик набит людьми в форме, то не испытал бы ни малейшего удивления.
Но в комнате был только сухощавый лысоватый старик, сидевший на продавленном дачном диване. В углу тихо бормотал телевизор, но старик не смотрел на экран – он перебирал какие-то мятые бумаги.
– Здравствуйте. – Самохин попытался придать лицу строгое, официальное выражение. – Аркадий Львович Зальцман, если я не ошибаюсь?
Старик посмотрел на него очень спокойно. Сказал:
– «Здравствуйте» – хорошее начало. Но это ведь только начало, верно?
Владислав почувствовал себя неуютно. Но возникший рядом Морозов прибавил ему уверенности.
– Аркадий Львович? – повторил он.
– Полагаю, вы знаете, кто я, – ответил старик.
– Мы из органов, – вступил в разговор Геннадий. Сделал легкое движение, словно собираясь достать из кармана несуществующее удостоверение. – Мы искали вас по поводу взрыва в вашей квартире.
Старик улыбнулся:
– Какая доблестная у нас милиция… Я хотел бы все же взглянуть на ваши документы.
– Ваш брат находится здесь? – словно не слыша его, спросил Морозов.
– Вам должно быть известно, что у меня нет брата.
Наступила тягостная пауза. Самохин сделал несколько шагов к старику.
– А вы должны понимать, о ком мы говорим.
– Ищите… – Старик развел руками. – Комната одна, много времени это у вас не займет.
– Он наверняка ушел, – сказал из-за спины Геннадий. – Ладно, хватит тянуть.
Самохину показалось, что его начальник тоже нервничает. Словно на них обоих наползала чья-то тень, такая огромная и холодная, что не было даже сил поднять глаза и посмотреть в небо.
– Вам придется ответить, – сказал он старику. Тот покачал головой, бережно откладывая бумаги.
– К сожалению, я не смогу этого сделать… Даже если вы заставите меня мечтать об ответе. Я не знаю, где тот, о ком вы спрашиваете.
– Гена. – Самохин сделал еще шаг к старику. – Он, наверное, и впрямь ничего не знает. А у нас нет времени.
Как ни странно, но Морозов даже не отреагировал на то, что он назвал его имя.
– Поставь банку на стол, – негромко велел он. – И открой ее, там лежит нож.
Старик почти равнодушно смотрел на то, как Самохин, повернувшись к нему вполоборота, открывает банку.
– Очень интересно, – сказал он наконец. – Вы собираетесь заставить меня есть грибы? Вероятно, у них будет очень своеобразный вкус.
Самохина продрала дрожь.
– А ты смелый, дед, – сказал он.
– Я уже свое отбоялся, внучек.
Карамазов секунду помедлил у крыльца. Он предпочел бы обойти дом и хотя бы бегло обследовать участок… но из дачи доносился легкий шум. Вынув пистолет, он торопливо миновал веранду и распахнул дверь.
Картина, открывшаяся его взгляду, напоминала сцену из дешевого триллера. Двое мужчин, одному он дал лет сорок, другому, пожалуй, даже чуть больше, прижали к дивану слабо сопротивляющегося старика. Тот, что помоложе, достав из кармана пальто пенициллиновый пузырек с мутной жидкостью, открывал его, стараясь держать подальше от себя. Илье потребовалось несколько секунд, чтобы оценить намерения конкурентов и смысл стоявшей на столе банки с грибами.
– Ботулинический токсин? – поинтересовался он.
Мужчины шарахнулись от старика так, словно их разметало взрывом. Пузырек покатился по полу прямо к ногам Карамазова. Старик, приподнявшись на локтях, непонимающе смотрел на Илью.
– Кто из вас главный? – глядя на мужчин, спросил Карамазов. В глазах того, что постарше, мелькнул ужас, смешанный с пониманием.
– Я! – выпалил он.
Илья ухмыльнулся этой панической лжи, которая удивлением отразилась на лице второго бандита. Впрочем, быстрота реакции требовала некоторого поощрения.
Он выстрелил дважды, и пальто более тупого из подельников вспухло на груди, словно прорванное изнутри, что было прямо противоположно истине. Илья проследил, как тот заваливается на спину, и перевел ствол на оставшегося в живых конкурента.
– Как звать-то? – полюбопытствовал он.
Мужчина глотал ртом воздух, не в силах ответить.
– Ладно, это мелочь, – решил Карамазов. – На кого работаешь, падла?
Тот все еще не мог говорить. Пуля, ударившая в пол у его ног, однако произвела некоторый эффект.
– Ро… Романов…
– Владимир Павлович? – уточнил Илья с легкой заинтересованностью. Мужчина торопливо закивал. – Забавно… забавно.
Он отошел к стене, так чтобы видеть через окно пространство перед домом.
– Что вам приказали?
Кажется, у конкурента возникла легкая надежда.
– Устранить… пятерых близнецов…
пятерых?
– Почему ты так боишься слова «убить»? – полюбопытствовал Илья. – Суть-то не меняется… Имена!
– Зальцман… – Мужчина покосился на старика, так и застывшего на диване. – Корсаков… Шедченко, Корнилова, Заров…
– Для чего ему это нужно?
– Не знаю… он только посредник.
– Угу. А ты не забыл назвать шестое имя?
Мужчина замотал головой так энергично, словно собирался открутить ее с плеч. Впрочем, невелика была бы потеря…
– Где брат старика?
– Уехал… Так он сказал! – Мужчина вновь посмотрел на молчаливого участника их беседы.
– Значит, ботулинический токсин… Старички нажрались грибов и… – Илья поддел ногой пузырек. – «А почему у тещи синяки? Не хотела грибы есть, стерва…»
Мужчина угодливо захихикал.
– У тебя есть некоторый выбор, – сказал Илья. – Ты можешь поднять этот пузырек и сожрать все его содержимое…
– Нет! – выкрикнул мужчина.
Илья пожал плечами:
– Ты выбрал.
Три пули вошло в грудь бывшего юриста, и Владислав Самохин, добрый отец двоих детей и ласковый дедушка трехлетней внучки, довольный собой и жизнью убийца-любитель, отлетел к стене. Он еще видел того, кто принес ему смерть, – человека с холодными голубыми глазами и красивым, хоть и грубым лицом. Видел сквозь боль и сгустившуюся Тьму, и почему-то в последний миг ему показалось, что эта Тьма видна не только ему.
– Передай ей привет, – сказал Илья, отворачиваясь от трупа.
Старик молчал, глядя на него.
– Где твой брат? – беззлобно спросил Карамазов.
– Я действительно не знаю, – ответил старик. – Он уехал рано утром, сразу после завтрака. В Москву, вероятно. Полагаю, мне не следует особо радоваться смерти этих негодяев?
– Не стоит. Я просто не люблю дилетантов… и тех, кто видел меня за работой.
– Это ведь ты взорвал квартиру?
– Да.
– Там погибли невинные люди… дети…
– Поверь, я об этом сожалею, – честно сказал Илья. – У тебя тоже есть выбор, старик.
Его новый клиент посмотрел на валяющийся на полу пузырек.
– Противно… – прошептал он.
Илья одобрительно кивнул.
– Пуля лучше. Это мужская смерть… и мужское оружие. Мне действительно жаль, что так вышло.
– Я могу попросить вас не сжигать дом?
– Зачем? Думаю, дачка застрахована…
Старик кивнул на бумаги:
– Книга. Она почти готова, возможно, ее даже выпустят. «Экология души».
Карамазов почувствовал к нему неясную симпатию.
– Здесь слишком много следов, старик.
– Если вам не очень дорог пистолет, вы можете вложить его мне в руку, – сухо, словно рассуждая о чем-то абстрактном, предложил старик. – Словно я застрелил этих двоих, а потом покончил с собой.
Илья молча подошел к старику и приставил к его виску увенчанное глушителем дуло. Почему бы и нет. Мужественные люди заслуживают маленьких подарков… тем более если те удобны и ему.
– Ты можешь помолиться, – предложил он.
– К сожалению, я не верю в Бога. – Голос старика впервые дрогнул.
Илья нажал на спуск.
– Не держи зла, старик, – отступая от тела, сказал он. Неприятная работа. Гнусная. Для таких слизняков, как те двое. Хорошо хоть, пуля вошла аккуратно.
Когда через четверть часа Илья вышел из домика, он не сразу понял, что изменилось. Ему пришлось почти минуту оглядываться, прежде чем до него дошло.
Дверь сортира была открыта.
– Бля… – Илья метнулся к «скворечнику», запоздало заглядывая внутрь. Вот так дедок. Как убедительно он говорил! На мгновение ему захотелось вернуться в домик и поджечь его. Но восхищение немощным противником так и не рассеялось бесследно. – Полклиента. – Он позволил себе улыбнуться. Карамазову еще не приходилось убивать клиентов по частям. Непривычно, но в чем-то забавно.
К электричке он вновь возвращался через лес. Ему очень понравился вкус воды в роднике.
