Гераклея

Подвиги Геракла

121. Эврисфей назначает первый подвиг

Алкид, теперь нареченный дельфийским богом Гераклом, больше решил не испытывать судьбину и прямо из Пифийской обители явился к Эврисфею в Микены.

Арголидский Владыка, узнав о новом имени Алкида, постарался скрыть удивление и, прищурив свои маленькие вечно невеселые глаза, сказал Гераклу с грустным смешком:

– Ты опять, Алкид… нет, теперь ты Геракл, но все в той же львиной шкуре, хоть имя сменил. Радуйся! Твое первое заданье я готов объявить. Забавно получается – мужу, одетому в львиную шкуру, надо будет добыть, хе-хе, другую львиную шкуру, как будто ему одной шкуры мало, хм-хм…

Из тонких бледных губ Эврисфея послышалось старческое дребезжание – так он смеялся. Герой угрюмо исподлобья взглянул на царя и, поморщившись, отвел неприязненно-настороженный взгляд. Видно было, что он продолжал упрямо ненавидеть троюродного брата (он не хотел даже в мыслях называть его дядей), но после убийства детей и последнего посещения дельфийского храма он стал другим, вероятно, боялся беспощадную Судьбу прогневить. Конечно, он помнил данное себе слово и больше не мог позволить себе непослушание и тем более издевательство над царем и потому спросил, стараясь сделать голос почтительным, но сумел сделать только небрежным:

– Говори, что надо сделать? Еще одного льва убить?

– При такой силе огромной, ты еще и догадлив, брат мой; не зря Гераклом тебя нарекли – твое новое имя связано с Герой, а царица богов не только очень добродетельна, но и умна. Но давай говорить о деле: Тебе надо в Немее убить льва совершенно особенного. Говорят, что у него кожа вся, как из камня, но это, должно быть, шутки разноречивой Молвы, любит эта богиня напрасно душу людям морочить. Впрочем, мы это сможем проверить, когда ты, свершив этот подвиг, принесешь показать мне его шкуру. Да, еще я строго предупреждаю тебя, что все подвиги у меня на службе ты должен совершать бескорыстно и сам, без помощи посторонних! Это непременное условие твоей службы придумано не мной. Боги решили, что совершение трудных подвигов, это не просто твоя работа, это еще и кара за тяжкие преступления, совершенные тобой.

– Если уж я совершил преступления, то и расплачиваться буду сам. Не уклонюсь ни от какого задания, ведь я не трус. И в помощи я ничьей не нуждаюсь, во мне самом силы не мало. Льва в Немее убью, какая б не была у него шкура и ее принесу в доказательство совершенного подвига.

Ответил угрюмо Геракл, не глядя на Эврисфея, а тот опять задребезжал бескровными своими губами:

– Не хочу тебя понукать, брат мой, ведь ты не конь, хе-хе, но все ж не затягивай дело. Я слышал, что Пифия объявила тебе за 12 лет 10 выдающихся подвигов совершить, хотя по моему разумению, их должно было бы быть тоже 12, ибо это священное для бессмертных число. Впрочем, Фебу виднее, и, как бы то ни было, ты не откладывай и уже завтра к выполнению первого подвига готовиться начинай. Если потребуется настоящий доспех или какое-нибудь оружие, в любое время приходи в мои кладовые, и ключник тебе выдаст все, что надо, это я ему прямо сейчас прикажу.

Сказал Эврисфей, довольно сощурив водянистые голубоватые глаза – было видно, что ему нравилось, как он говорит с племянником, обреченным неизбежной Судьбой на службу к нему. Он опять вспомнил, как Гера в ночном сне ему приказала:

– Веди себя так, чтобы Гераклу не на что было жаловаться Зевсу или Афине, которая по заданью отца негласно его опекает, оберегая от преждевременной смерти. Мы же с тобой должны находить для него такие задания, чтобы, выполняя их, грозной смерти он бы не смог избежать и, внезапно настигнутый ею, навсегда бы спустился в преисподние домы Аида в мрачных безднах подземных.

– Как мы его погубим, если ему помогать будет сама могучая Афина-Паллада?

Спросил тогда озадаченно Эврисфей, и Гера похвалила его за внимательность и ответила:

– Молодец, Эврисфей, что ты это заметил! Но Афина не всемогуща, и она, как и мой сын Кривоногий большая Эргана (Труженица) и потому есть у нее и другие дела, кроме, как приглядывать за моим пасынком. И потом, никто не может помогать Гераклу в совершении подвигов, ибо они – не просто работа, а кара за тяжкое преступление. Чтобы соблюсти справедливость, ты ему об этом скажи. Если мы узнаем, что кто-нибудь Алкиду помог в совершении какого-нибудь подвига, будь это Афина иль кто-то другой, этот подвиг не будет засчитан!

Гера, словно легкая дымка, беззвучно растаяла в прозрачном, как горний эфир, воздухе, а Эврисфей, опять засыпая, улыбался и думал блаженно:

– Как же приятно общаться мне с обворожительной Герой, ведь она разговаривает со мной почти как с равным, спокойно, разумно, без непомерной гордыни, не то, что с бесноватым Алкидом, т. е. теперь уж с Гераклом – никогда не знаешь, что от него ожидать. Кто-нибудь посторонний может подумать, слушая наш разговор, что это он царь, а я раб у него… А злокозненность Геры в отношении необузданного Геракла, убивающего всех, кто на пути попадается, даже своих детей, конечно, и необходима, и справедлива… а как с ним иначе?

122. Лев с каменной шкурой

Выздоровевший Геракл переселился в крепкостенный Тиринф, который семью брюхорукими каменщиками киклопами был обведен высокой крепкой стеной из огромных каменных глыб. Он, скрипя зубами, запретил себе всходить на ложе к женщинам, пока не выполнит первый из предназначенных Судьбой неумолимой подвигов:

– Нельзя мне надеяться ни на чью помощь и не потому, что все подвиги я должен совершать в одиночку в наказание за преступление, а потому, что я не могу полагаться на изменчивую Судьбу после того, как проклятая Старуха соткала мне тройное убийство детей. Я могу надеяться только на свою силу – отныне она мой единственный в жизни верный друг и помощник. Как там сказала мне на перепутье Арета: «Хочешь быть сильным – развивай тело в тренировках упорных и ежедневных тяжелых трудах».

Каждый день Геракл стал тяжко тренироваться, бегая по несколько сотен стадиев в полном боевом доспехе с крепкой дубиной в руке. После непродолжительного отдыха он много раз подбрасывал вверх медный диск и сбивал его в воздухе своей нестроганой сучковатой дубиной из дикой оливы. Это была новая дубина, которую он вырезал специально для битвы с обитавшим в Немее особенным львом. Об этом непонятном звере Геракл ежедневно старался узнавать у людей что-нибудь новое, но добытые сведения оказывались не надежными и противоречивыми.

Одни говорили, что огнедышащая, мощная, большая Химера родила Немейского льва, в жаркой любви сочетавшись с псом Орфом двуглавым. Лев этот, белорукою Герой вскормленный, супругою славною Зевса, людям на беду и на горе в Немейских полях поселен был златотронной богиней. Там зверь свирепый и мужей пожирал земнородных, в области всей Апесанта, Немеи и Трета.

Другие утверждали, что богиня луны Селена родила его в страшных судорогах и уронила на землю на гору Трет неподалеку от Немеи, у пещеры с двумя входами, и в наказание за нечестивость Селена наслала его на собственный народ.

Геракла раздражали эти совершенно неправдоподобные россказни и он, недовольно морщась, так беседовал сам с собою:

– Слишком много выдумывают небылиц люди и про льва, и про Геру. В самом деле – зачем олимпийской царице вскармливать этого льва, да еще, как позорной служанке из хлева, делать все это белыми своими руками? Не по сердцу ей такая работа, ей надо власть, она любит надменно командовать всеми.

Один образованный человек, пешком обошедший всю Ойкумену, Гераклу так рассказал о льве из Немеи:

– Этот чудовищный лев огненноокий, поселившийся в Немее, является сыном исполинской змеедевы Ехидны и беззаконного Тифона – самого сильного из всех чад, порожденных когда-либо всеобщей праматерью Землей – Великаншей. Ты не думай, что Немейский лев – это просто громадный и сильный зверь, подобный убитому тобой Киферонскому льву, только больше размером. Это чудовище является древним богом, двоюродным братом самого Зевса, ибо у них одна бабка Гея. Дедом Зевса является, как известно, звездный Уран, а дед Немейского льва – бездонный Тартар – такой же древний бог, как и Небо – Уран, и праматерь всеобщая Гея. Поэтому человеку, причастному смерти, убить Немейского льва почти невозможно. Впрочем, поговори обязательно с ловцами, оставшимися в живых после большой охоты на этого льва, если такие найдутся.

Геракл узнал, что на божественное чудовище охотники однажды устроили большую облаву, более напоминавшую воинское сражение, чем охоту. В этой битве с ужасным львом приняло участие больше ста человек, многие из которых были опытными охотниками, убившими в одиночку не одного льва. Лишь несколько человек смогли вернуться с той жуткой охоты живыми и не искалеченными и то только потому, что позорно бежали с поля боя в самом начале сражения. Один из оставшиеся в живых в той охоте калека со сломанными ногами Гераклу так о ней рассказал:

– Мы долго и тщательно готовились к той охоте. Были сделаны упирающиеся одним концом в землю огромные луки, тетиву которых могли натянуть двумя руками только самые сильные мужчины. Были изготовлены особые крепкие копья в 16 локтей длиной, и их могли только сильнейшие воины метать и то недалеко. Так же были вырыты несколько глубоких ям, между которых расставили очень крепкие сети. Всей охотой руководил один бывший спартанский стратег, умеющий командовать войском. И все равно результат оказался плачевным. Этот страшный лев любые сети рвал так легко, словно они были сделаны из тонких нитей, а не из толстых веревок. Замаскированные травой и ветками глубокие ямы зверь словно чуял и обходил стороной. Однако ужасней всего была его шкура, она оказалась тверже гранита, и ей нипочем было никакое оружие. Ударившись в эту шкуру, гнулись медные наконечники копий и стрел, а изоострые мечи из закаленного железа оставляли на ней лишь белые царапины. В него пускали и горящие стрелы, но он и огня не боится. Я остался живой потому, что бежавшие в ужасе от льва люди сбили меня с ног, и он, пробегая мимо, меня, лежачего, не заметил и на ноги своими пальцами мне наступил, колени сломал и духа надолго лишил. Когда я очнулся всюду валялись убитые и раненые стонали, а льва нигде уже не было.

После таких рассказов у Геракла надолго пропадал аппетит, и сон, освежающий ночью не приходил, а придя – по много раз прерывался.

123. Молорх оказывает Гераклу гостеприимство

Поведя целый месяц в нескончаемых тренировках, Геракл отправился в Немею – священную местность близ северных границ Арголиды, славную знаменитым храмом Зевеса. Прибыв в Клеоны, что расположены между залитым солнцем Коринфом и Аргосом конелюбивым, он попытался у автохтонов (коренные жители) разузнать еще что-нибудь важное, что помогло бы ему в битве с каменнокожим чудовищем.

Почти во всех семьях клеонских были убитые или раненые Немейским львом. Люди жили в постоянном страхе, но им некуда было деться. Гераклу врезался в память затравленный взгляд отца, недавно потерявшего на львиной охоте правую руку, он уже не мог оказать льву никакого сопротивления, чтобы хоть попытаться защитить свою жену и детей. Когда Алкид сказал ему, что он пришел сражаться с ужасным львом, тот только горько заплакал.

В Клеонах, недалеко от дороги, ведущей к древнему Аргосу, построенному сыном Океана и Тефии Инахом, отрасль Алкмены и Зевса был радушно принят одним бедным человеком по имени Молорх. Этот пожилой селянин жил в небольшой хижине в полном одиночестве потому, что недавно потерял жену и двух взрослых сыновей, которых растерзал лев, когда он был в Аргосе. Бедный Молорх, увидев останки своей дружной семьи, за одну бессонную ночь стал совершенно седым и, на целый месяц повредившись в уме, он все эти долгие 30 дней безуспешно боролся с мышами, думая, что это новорожденные дети Немейского льва.

Узнав, что Геракл явился, чтобы убить чудовищного льва, селянин благоразумно попытался его отговорить от задуманного. Окинув завистливым взглядом мощную, дышащую неимоверной силой фигуру гостя, селянин трясущимися руками погладил седые жидкие волосы и печально сказал:

– Даже твоей огромной силы, безбоязненный герой, не хватит, чтобы убить это страшное чудовище. Ведь лев этот не просто громадный и сильный, ему не страшно никакое оружие – ни стрелы, ни копья, ни мечи изоострые. И еще я тебе скажу – он умный, прямо как ты и я потому, что обходит все ямы и любые ловушки с петлями и сетями, с ядом, словно сам изготовил их и поставил. Поэтому пожалей своих милых родителей, детей и супругу – не ходи сражаться с этим львом, одетым в непробиваемую никаким оружием шкуру. Только боги смогут избавить нас от этого чудовища, и потому наше спасение единственно в мольбах и молитвах!

Геракл долго тер кулаком недавно появившиеся завитушки усов и бородки и потом со вздохом сказал:

– Увы, Молорх! У каждого своя беспокойная доля. Мне нельзя не сразиться с вашим львом потому, что это приказ царя, которому я должен служить целых 12 следующих лет. Но этого льва-людоеда и без царского приказа я истребил бы! Потому, что я чувствую сердцем, как Необходимость могучая властно меня заставляет начать очищать землю от самых страшных чудовищ. Когда я слышу, что он наделал – все во мне восстает, кипит и бурлит, и я потом спать не могу и никакой кусок в горло не лезет!

Молорх виновато улыбнулся добрыми карими глазами и сочувственно развел натруженными руками:

– Боги судили всесильные нам, человекам несчастным, большее время жить на земле в огорчениях: одни лишь они всегда беспечальны.

Не привыкший унывать крестьянин гостеприимно предложил Алкиду отдохнуть с дороги, усадив его на почетном месте у защищаемого Гестией домашнего очага – средоточия всего дома и места соединения семьи, правда, семьи у Молорха уже не было. Он сам хотел омыть гостю ноги в теплой воде, но сын Алкмены не позволил ему этого сделать. Тогда Молорх поспешил развести чуть тлевший в сером пепле очаг, чтобы сварить овощи с мясом костлявой старой облезлой козы – единственного животного, которое было в его скудном хозяйстве.

Геракл же в это время после долгой дороги прилег отдохнуть на ложе из своего любимого тростника. Тут он услышал шум и испуганное жалобное блеянье козы и понял, что Молорх собирается зарезать свою рогатую кормилицу, много лет дающую ему шерсть и молоко, а значит и сыр, и творог. Алкид быстро вскочил и отобрал у хозяина уже занесенный у горла связанной козы нож.

Селянин тогда, пряча навернувшиеся слезы, стал причитать:

– Пищи забыть не могла даже жена Амфиона Ниоба, у которой сразу все 12 детей нашли себе смерть, – шесть дочерей в первом цвету и шесть сыновей возмужавших. Стрелами юношей всех перебил на охоте сребролукий Дельфиец, неистовый гнев к Танталиде питая, а девушек умертвила всех в траурном зале дворца стрелолюбивая Артемида. Мать их надменная со своей бывшей подружкою Лето, желая равняться, говорила, что та лишь двоих родила, сама ж она целых 12, и счастье ей обеспечит чад изобилье. Однако эти, двое близнецов, луками грозные, 12 всех погубили за матери нечестивый язык, доставшийся ей от отца негодяя. Сирой Ниоба долго сидела, между остывших тел сыновей, дочерей и супруга, оцепенев от бед и безутешно рыдала, пока не была Немесидой в камень обращена, и слезы льют и поныне обильно ее окаменевшие очи. Но прежде, чем превратиться в вечно плачущий камень, Танталида вспомнила все ж и о пище. Хочешь – не хочешь, а помнить велит о себе голодный желудок всегда, как бы ни мучился кто, как бы невыносимо сердце его не ныло и не страдало.

– Хватит, старик, мне говорить о спесивой Ниобе. Даже если б, я от голода сейчас умирал, все равно единственную козу, подругу твою и кормилицу, не дал бы тебе зарезать. С тебя довольно прошлых бед и несчастий, чтоб самому не вызывать новых.

Хозяин продолжал настаивать, но уже совсем вяло на том, что для удачной охоты какое-нибудь животное все же надо принести в жертву богам:

– Скрыли великие боги от смертных источники пищи: иначе каждый легко бы, почти не трудясь, имел для себя пропитанье и животных для жертвы. Все же и нам следует для твоей успешной охоты принести вечным богам, на Олимпе живущим, сообразную достатку жертву! Ведь желают их они постоянно…

Однако Геракл решительно повелел:

– Друг, о жертвах пока позабудь. Будешь меня здесь ждать тридцать дней. Если нет вина совершать возлиянья богам, то все это время просто молись… Если я возвращусь с охоты целым и невредимым, то жертву вместе мы принесем Зевсу Сотеру (Спаситель)…, если же я погибну, то жарко помолись и принеси эту козу в жертву мне самому, как герою, отдавшему жизнь за людей.

Так, запнувшись, Геракл закончил речь неуверенно, а немейский крестьянин, наклонив седую голову, благодарно посмотрел на него снизу вверх, как на милостивого бога. Радость взяла старика, ведь и сам он не хотел резать свою единственную кормилицу, которая в последний месяц стала еще и милым другом. Ровную чистую доску стола хозяин радушный натер только, что сорванной мятой и подал Гераклу свежие овощи, вымоченные в рассоле оливы позднего сбора и небольшой кусочек ново жатого козьего сыра, еще сочащегося мутной влагой.

Геракл попировал скромной пищей самой простой, без всякого мяса и дичи с большим аппетитом, на пожилого селянина благосклонно взирая голубыми глазами и пошел спать на уютное тростниковое ложе. Все это время Молорх с жалкой улыбкой и со слезами на глазах, смотрел на могучего гостя и тихо, почти шепотом приговаривал:

– Каждый день по несколько раз буду я неустанно молиться, чтобы великие боги помогли тебе как-нибудь победить ужасное чудище.

124. Неудачное начало охоты

Еще не взошел Зареносец, всем возвещая о свете нового дня, и в платье шафранном Заря розовые персты свои еще не распростерла над вечно шумящим морем, а Геракл, бодро вскочив, в полумраке стал собираться на битву со львом. Неуверенно покачивая из стороны в сторону недавно коротко остриженной головой, он взял лук со стрелами – свадебный подарок лучезарного Дальновержца, меч серповидный, подаренный быстролетным Аргоубийцей и новую дубину, осененную бледной красою дикой оливы, которую он сделал специально для немейского зверя. Было видно, что не надеется он ни на какое свое оружие потому, что морщился недовольно все время и покачивал головой.

Провожаемый Молорхом, юный герой, отбросив все бесполезные для дела колебания, бодрым, пружинистым шагом быстро пошел в горы, где на одной из лесистых вершин было логово каменнокожего льва-людоеда. Вскоре Молорх отстал, но еще долго, оборачиваясь, Геракл видел в лучах восходящего солнца его склоненную седую голову на фоне зеленых трав и листьев деревьев.

В поисках зверя Геракл сначала обыскал всю гору Апес, названную так по имени юного пастуха Апесанта, погубленного львом. Не найдя там его, он направился на гору Трет и там вдалеке увидел льва, возвращавшегося в свое логово. Судя по громадным размерам, это был тот самый лев, которого он искал. Подобравшись поближе, герой увидел, что огромная светлая голова и мощная желтая грудь чудовища были в темно-красных пятнах. Зверь почуял человека и, издав жуткий рык, от которого у людей стыла в жилах кровь, медленно пошел, сотрясая при каждом шаге землю, навстречу Алкиду.

Геракл выпустил две стрелы, одна попала в голову, другая – в грудь зверя, но они не смогли пробить шкуру льва и от нее отскочили словно от каменной глыбы. Когда расстояние между ними уменьшилось до четверти стадия Геракл остановился – его сердце так забилось, что ему казалось, что он не удержится на ногах и упадет от мощных толчков, сотрясавших тело и грудь. Лев тоже остановился и опять зарычал и от этого рыка, напоминавшего раскаты близкого грома, герой на какое-то время совершенно оглох и начал пальцами прочищать уши и мотать головой.

Когда взгляд Геракла встретился с желтыми немигающими глазами чудовища, горевшими над белыми усами и седой бородой, он почувствовал, как зашевелились и встали его короткие курчавые волосы дыбом. Ему показалось, что в этих жутких глазах светится разум, каким одарены лишь боги и люди. Сходство с человеком дополняли усы, борода и грива почти белого цвета на светло серой голове, венчавшей мускулистое желтое тело. Во взгляде чудовища Гераклу почудилось недовольное удивление потревоженного разумного существа, но тут с него упала шкура Киферонского льва, и удивление Немейского льва сменилось на лютую звериную злобу.

Щеки Геракла белыми стали, его мощные плечи как-то ужались и чуть приподнялись, дрожащий подбородок с короткой бородкой прижался к груди, и он ко льву повернулся спиной. Он бросил на землю лук и дубину, явно за тем, чтобы легче было бежать по спускающейся вниз тропинке, но тут вместо побега, вдруг сам себе закричал:

– Нет! Нет! Нет! Уже поздно бежать! Да и кто он такой, чтоб от него я бегом позорно спасался?! Лучше погибну в бою, как бесстрашный герой, но спину мою больше он не увидит!

Зубы Геракла злобно оскалились, словно он сам превратился в свирепого зверя, и он, выхватив меч серповидный, с криком, похожим на рев зверя бросился навстречу чудовищу. Подбежав, словно ветер, к неповоротливому огромному чудовищу, только еще припавшему на задние лапы к земле для прыжка, он изо всех сил ударил его несколько раз серповидным мечом так, что меч изогнулся. Шкура божественного льва оказалась такой твердой, что даже меч Аргоубийцы, высекая целые снопы искр, всякий раз отскакивал от нее, как от гранита. Однако могучие удары мечом из седого железа не прошли для зверя бесследно – на шкуре виднелись глубокие царапины, он взвыл от боли и, сев на задние лапы, дважды взмахнул лапой передней, норовя зацепить Геракла когтями. Герой ловко отпрыгнул, но два огромных когтя все же задели его бедро и успели вырвать большой клок мяса. Геракл быстро отбежал назад и схватил валявшуюся дубину. Он ожидал, что лев кинется на него, но чудище, взглянув умными злыми глазами на человека, покачав огромной своей головой, медленно развернулось и тяжелой поступью направилось в свое логово.

Только сейчас герой вскрикнул от жуткой боли и схватился за ногу, которую, словно ярый огонь охватил. Оторвав кусок хламиды, он туго перевязал рану на бедре, чтобы остановить кровотечение. Остановив кровь, Геракл опять повернулся к тропинке, бегущей к подножью горы и закашлялся. Прочистив горло, он стал покусывать себе дрожавшие губы, все время с надеждой поглядывая на спасительную тропинку. Медленно он одел шкуру льва, убитого в Кифероне, повесил на плечи лук с колчаном, и взял в руки меч серповидный и дубину. Погнутый меч не влезал больше в ножны. Понурив голову, герой нерешительно сделал первый шаг по тропинке, но потом вдруг заскрежетал зубами, как свой великий отец, и вскричал:

– Нет, никогда! Дух мой не примет из этого сражения постыдного бегства! Не родился тот лев, что заставит меня позорно бежать, словно лань, от испуга, даже, если у него шкура крепче гранита и сам он ростом больше быка! Выбора у меня сейчас нет. Нет, выбор один: либо я это чудовище погублю, и горящие глаза ему потушу и навечно закрою, даже, если он бог самый древний. Либо сам я погибну в схватке смертельной и навсегда из светлого мира под землю сойду в царство безутешного ужаса и неизбывной печали! Если не одолею его, значит там мне и место!

Сказав так себе, Геракл словно успокоился, низкий лоб его прояснился, выпуклые брови чуть приподнялись, и в голубых глазах засветилась немеркнущая надежда. Сдерживая с трудом нетерпение, мужественный герой, как буйный конь, на состязаньях награды берущий, устремился к чернеющему входу в пещеру, так и не зная, как ему победить страшного льва с каменной шкурой и ростом с большого быка.

Благодаря многолетним тренировкам ходить в темноте Геракл довольно быстро продвигался по гулким подземным переходам темной пещеры, в которую переходило логово. Он слышал то впереди, то сбоку тяжкие шаги зверя, от которых иногда сотрясались своды пещеры, но встретиться с ним так и не пришлось. Несколько раз, когда в темноте ясно слышалось хриплое прерывистое дыхание чудовища, он удваивал осторожность и шел медленно, опасаясь внезапной атаки из непроглядной мрачной засады, ведь львы видят в густом полумраке намного лучше людей.

Проплутав всю бессонную ночь по темным коридорам пещеры, храбрец вышел на другой склон горы уже утром, когда рано рожденная розоперстая Эос уже взошла на неторопливую свою колесницу, влекомую розовыми быками, и умылась в лазурных волнах глубокого океана, обтекающего землю по кругу. Сын прекрасноволосой Алкмены с легким разочарованием и одновременно с большим облегчением присвистнул, поняв, что зверь вышел наружу через этот второй вход. Чтобы лев опять не ушел, он завалил этот выход из пещеры огромными валунами и стволами вековых деревьев так, что лев, не имевший развитых рук, несмотря на всю свою силу, никогда не смог бы разобрать завала и выскочить из пещеры. Затем он по тропинке, огибающей гору, поспешил к первому входу в пещеру.