Kitabı oku: «Почти непридуманные истории. Из записок хирурга»

Yazı tipi:

ISBN 978-5-0056-9034-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аннотация

«…Вдруг Вадик увидел, что веки на одном глазу его друга разлепились, и на него уставился глаз. По спине пробежал отряд мурашек. Затем медленно открылся второй… Зрачки смотрели в разные стороны, и это было жутко… Потом зрачки сошлись в кучку, затем, приняв нормальное расположение, уставились на Вадика. Волосы на голове медика зашевелились. Он, конечно, по роду своей деятельности видел умерших и даже изучал их в анатомичке. Но чтобы мертвец изучал тебя… Это было уже слишком…»

«… – Слушай, я не понял, а в чем фокус смысла? Кровь есть, а источника нет? Чудеса…

– Слушай дальше! – Роман многозначительно поднял палец. – Вот ты правильно сейчас сказал, именно чудеса!

В общем, я опять пошел в коридор на разведку. Смотрю, а два сгустка на полу переместились со своего места где-то так на полметра. И за ними кровавый след тянется…»

Приготовься дорогой читатель – это то, с чем тебе придется встретиться, если решишься, заглянуть внутрь этой книги. Там еще много чего… О своем жизненном опыте рассказывает и делится самыми сокровенными впечатлениями Гордеев Сергей Александрович практикующий врач – хирург, кандидат медицинских наук.

Сергей Александрович начал работать еще в восьмидесятые уже теперь прошлого века. Большой практический опыт, встречи с интересными людьми, жизненные истории, в том числе курьезные забавные, необычные до неправдоподобности. Ничего придумывать не надо. Сама жизнь дарит такие сюжеты, диву даешься. Автору удалось собрать самые интересные из этих сюжетов и весь этот животрепещущий материал изобразить на бумаге. Надо отметить, что изложены эти самые сюжеты в особой, необычной манере. От этого рассказы выглядят более яркими и интересными. От этого и название книги: «Почти непридуманные…». Вроде как все описанное было на самом деле, но верится с трудом.

Известно, что все врачи в той или иной степени циники… Тут ничего не поделаешь – издержки профессии. Но в данном случае рассказы украшены юмором и юмором в хорошем смысле этого слова. Впрочем, есть темы и для размышлений.

Всем этим автор делится с теми людьми, кто рискнет прочитать эту книгу. А уж потом поспорим: «было, не было… верите, не верите»…

Вторая часть это настроение. Оно выражено в стихах. Самая откровенная и от этого в определенной степени беззащитная исповедь души. Судить дано любопытному или не очень читателю. Отдельно публиковать такую тему сложно. А в общей книге, хоть походя, но кто – то вдруг возьмет да и ознакомиться и с этой стороной творчества писателя. Обсуждать тут нечего – дело личное.

От автора

А было так… Еще в далекие 80-е в хирургии большинство операций делали под местной анестезией. Болевые ощущения притуплялись, но не исчезали полностью. Сколько ни вводи лекарство, вмешательство оставалось весьма чувствительным испытанием. Больной на столе не только терпел, но и слышал всё, что происходит. Хирург старался работать аккуратно и быстро.

Как-то, закончив операцию, наложив последний шов, я поблагодарил бригаду:

– Всем спасибо!

И вдруг услышал голос больного:

– Пожалуйста, доктор!

Смеялись все, даже пациент.

Вот так оно было… Жизнь наша – неровная, как дорога с ухабами. То вверх, то вниз, то налево, то направо. А главное – трясет. Мы постоянно в тонусе. Случается разное. Взлеты и падения, любовь и разочарования, победы и поражения… Каждый надеется удержаться в седле. Кому-то удается и без труда. А бывает и наоборот. Потому как звезды у всех выстроены по разному. Вытряхнет на ухабе, и всё становится по-другому. Никто не властен над судьбой.

Вот ухудшилось состояние. Как говорится, – среди полного здоровья… Попал человек в больницу… Все серьезно. Как к этому относиться? Расстраиваться, конечно… Менять планы, образ жизни, укоротить желания. Ты, кажется, не властен больше над собой. Как будто чья-то чужая рука взялась контролировать твою жизнь. Часто люди «уходят» в болезнь. Страх и уныние парализуют сознание. Так случается со многими. Но, как оказалось, далеко не все подвержены унынию. Но есть люди особого «покроя», с каким-то удивительным нервным аппаратом.

Они продолжают жить полноценно, несмотря на изменившиеся обстоятельства. Эти самые обстоятельства пытаются раздавить, сплющить, а эти самые люди не раздавливаются. Ну не хотят, и все тут. Лозунг приблизительно такой: «неудачи – нас, а мы – на эти неудачи». Это помогает людям стоически переносить свои злоключения. Больше того, они по-злому веселы и сохраняют при этом завидное чувство юмора. Просто понимают: жизнь может быть очень коротка и не стоит тратить драгоценное время на уныние.

Встречаясь с такими людьми, я немало удивлялся их оптимизму. Однажды спросил: «Хороший юмор – откуда?» «А что мне остается делать? Нам шутка жить и болеть помогает…» – ответил больной. Вот так. Бывает юмор придуманный, бывает от сердца, чтобы с ума не сойти. Вот тогда и появилась идея: коллекционировать различные истории из жизни. Жизни профессиональной и гражданской.

Не все истории, представленные в этой книге, чистая правда. Многие приукрашены, изменены сюжеты. Но так могло быть…

Лирическая часть «Настроение» – чистые эмоции, которые попросили материализации. Никогда не был поэтом, а тут «нате вам».

Писал сначала для себя, потом для друзей. Они-то и устроили публикацию этой книги. Так что не судите строго.

Особую благодарность выражаю моим друзьям Гузановым Александру и Наталье, без участия которых эта книга не увидела бы свет

Часть I.
Рассказы

Астигматизм

Пианино – один из самых популярных клавишных инструментов, почитаемый в народе. Предмет упования мам и бабушек и источник раздражения для детей, часами принужденных осваивать гаммы и аккорды, дабы удовлетворить амбиции предков.

Надо отметить, что ко всем положительным качествам инструмент этот является громоздким, страшно тяжелым ящиком, что делает его совершенно непригодным к перемещениям в пространстве. С такой вот «оборотной» стороной столь замечательного предмета пришлось столкнуться однажды моему другу Владимиру Рогалину. Теща, заподозрив музыкальный слух у внучки, решила сделать детям подарок и приобрела у соседей пианино с надеждой, что в старости благодарное чадо ублажит слух женщины волшебными звуками виртуозно освоенного инструмента. На долю зятя оставалась только техническая часть работы – доставить пианино домой. Одно только омрачало столь легко заключенную сделку: громоздкий инструмент следовало переместить с пятого этажа одного подъезда на пятый этаж соседнего без надежды на лифт, не предусмотренный архитектором при планировании дома.

Надо сказать, что происходило это в те недавние счастливые времена, когда девственное сознание народа не принимало денежных форм расчета. Всё обходилось личной симпатией, желанием помочь другу и заканчивалось простой веселой поседелой за бутылкой вина, нарезанной колбасой по два двадцать и «охотничьими рассказами». Участники компании расходились большими друзьями и были переполнены чувством благодарности друг к другу. Всё легко и просто.

На работы Рогалин, будучи заведующим отделением, рассудительно пригласил ординатора первого года обучения Юру, вторым помощником вызвался анестезиолог той же больницы Андрей – приятель Владимира. Если Юра находился под непосредственным началом Рогалина, то Андрей готов был участвовать в любой авантюре, лишь бы затем оторваться во второй, так сказать, «неофициальной» части мероприятия.

Итак, в один из счастливых дней они встретились… Три интеллигентных врача – розовощеких, чистеньких, в очках, готовых к употреблению. Надо отметить, что «промысловое» значение в смысле противовеса грузу мог иметь один только ординатор, выделяющийся среди коллег и ростом, и сложением. Владимир Викторович и Андрюша в этом плане могли рассчитывать только на прикладное значение. Работа предстояла малоквалифицированная, грубая, но команда была полна азарта и решимости в достижении поставленной цели.

Все дружно впряглись в бурлацкие петли, нарезанные из пожарных шлангов и пропущенные под днищем объемного инструмента предусмотрительным Рогалиным. Первая попытка поднять ящик буквально расплющила работников. Инструмент чуть не подмял под себя худосочную бригаду, изумив своей неимоверной тяжестью. Возникло короткое замешательство.

– Ты что, кирпичей туда насовал? – Андрей зло посмотрел на хозяина.

– Не-е, там только струны музыкальные, – пожал плечами Владимир. – Я заглядывал. Сам не пойму…

– Ничего себе струны… – Андрей расстегнул рубашку и осмотрел свое побагровевшее плечо.

После недолгого спора последовала перестановка участников, и усилия возобновились. Сопя и громко шаркая ногами, бригада наконец сдвинула инструмент с места. Пианино медленно поплыло из прихожей на лестницу. Далее, зубчато покачиваясь и что-то музыкально напевая, ящик поплыл пролет за пролетом к нижней подъездной площадке. Упираясь в петли и трясясь от напряжения, друзья, как муравьи, тащили пианино, застревая в углах лестничных пролетов.

На тротуаре около соседнего подъезда ребята привалились к инструменту, с трудом переводя дыхание.

– Любишь кататься – люби и саночки возить! – весомо заметил Андрюша, прикидывая перспективу второго этапа эвакуации, и невесело ухмыльнулся.

Видя трясущихся от усталости ребят, Рогалин как доктор правильно оценил ситуацию. Он быстро сбегал наверх и вернулся с поллитровкой «горючего» и закуской. Разложились тут же на пианино. Первая стопка обожгла горло, прокатилась по пищеводу и горячей волной растеклась под ложечкой. Вторая – просто растворила усталость. Бригада снова встала на ноги.

И откуда только что взялось?.. С муравьиной суетливостью ящик поволокли наверх по лестнице соседнего подъезда и опомнились только на площадке третьего этажа. Далее остановка, снова прием «горючего», закуска и вперед до следующего проема. К последней площадке добрались, что называется, на карачках, безбожно чертя инструментом по стенам и перилам и раскачивая его, как колокол. Через порог квартиры пианино пропихнули уже в беспамятстве. Локомотив, возмущенно прогремев последним аккордом, застыл в прихожей, остывая от столь тяжелого путешествия. Вот он – памятник непокоренному труду. Затих… Обиделся…

– Черт бы тебя подрал – кувалда стоеросовая! Будешь теперь тут стоять… – Рогалин ползал вокруг пианино, освобождая из запутавшихся пожарных «кишок» своих удушенных и еле шевелившихся помощников.

– Ну, всё, ребята, конец! Поднимайтесь! Всем мыться и за стол! Отдохнем, здоровье поправим! Вставайте…

Итак, застолье! Друзья уже наполнили вспотевшие бокалы и с нетерпением выслушивают благодарственную речь патрона. Далее покатилось, как и должно быть после столь серьезного и с блеском законченного дела. «Сделал дело – гуляй смело»! Вон он, мамонт-то, в коридоре, стоит как миленький…

Всё поплыло перед глазами: стол, лица, шум, веселье… Предметы и события вдруг приняли чуть дрожащие, но четкие и даже без очков различимые очертания.

Когда в квартиру вошли супруга Владимира Викторовича с дочкой, веселье было в самом разгаре. Владимир Викторович на кухне и почему-то в трусах и майке извлекал на перламутровом баяне (забытом уже лет десять назад где-то на шкафу) какие-то нестройные и сиплые аккорды. За столом жуткого вида компания, сильно кося глазами и размахивая вилками, горланила непристойные частушки, не сверяясь с темпом и мелодией гармоники. Все были настолько увлечены хоровым пением, что не заметили появления зрителей. Девочке пришлось закрыть глаза и уши… Сердце женщины не выдержало, когда компания, не удержавшись от распиравшего веселья, предприняла попытку пуститься в пляс тут же на кухне. Она громогласно заявила о своем приходе. Затем отняла баян у мужа, оказавшего слабое сопротивление, и отнесла инструмент в соседнюю комнату. Вернувшись, она увидела, что мужчины стоят вокруг стола с полными рюмками и торжественно салютуют ей, приложив руку к пустым головам.

– Ппп-иа… ни… ну… видела? – Владимир сделал попытку строго взглянуть на супругу, отчего брови и зрачки его сошлись к переносице.

– За пианино, конечно, спасибо большое! А теперь хватит! Хороши уже. – Хозяйка выхватила бутылку и убрала ее в холодильник. Обернувшись, она увидела мужа вновь с баяном на груди, и вся компания тут же запела, даже не дождавшись первого аккорда. Она вновь отняла инструмент у супруга, тот даже не сопротивлялся. По пути в комнату она резко обернулась, озаренная догадкой.… Так и есть! Мужчины стояли вокруг стола с полными рюмками и глупо ей ухмылялись.

– За присутствующих здесь дам! – скомандовал Владимир Викторович, и они немедленно выпили. Довольные собой, в грязных майках, мокрые… Андрей с ссадинами на плече и безмятежным выражением лица.

– Как вы домой-то добираться будете? – Супруга всплеснула руками.

– Я сегодня никуда не поеду! – успокоил он растревоженную Иру. – Вот он, – Андрей указал почему-то на Юру, – обещал меня здесь пристроить…

Юра улыбнулся, без очков он выглядел беззащитным пухлым ребенком.

– Всё, хватит! – Ира догадалась, что гоняться за разыгравшимся мужем бесполезно. Вся эта суета только подливала огня в праздник, и каждый последующий маневр ее с мужем принимался на ура азартными зрителями.

– Спасибо, гости дорогие! Вот вам на дорогу… До свидания! – Она открыла дверь и чуть ли не пинками вытолкала упиравшихся помощников на лестницу. Это был мудрый ход. Вернувшись из прихожей, она вновь увидела мужа, который, пригнувшись, торопливо семенил на кухню с гармонью на ремне через плечо. Несильно ориентируясь и потеряв способность к маневрам, Владимир буквально убился об окаменевшую статую жены, которая специально встала на пути следования мужа. Она стояла, уперев руки в бока, как памятник – символ борьбы с разгильдяйством. От сурового взгляда супруги он едва не выронил инструмент с плеча. Ни на кухне, ни в прихожей признаков прежней веселой жизни не оказалось. Медленно осознавая непоправимое, Владимир опустился на табурет… Праздник был окончен.

Оказавшись на темной лестничной площадке, двое друзей силились прикончить остатки невесть откуда взявшегося спиртного. Было совершенно непонятно, куда девалась музыка и из какой двери следует ждать выноса тела хозяина. Подождав немного и осиротело потоптавшись у чужой двери, они стали медленно спускаться с «Олимпа» по недавно и с таким трудом покоренной лестнице. Юра надел очки и только тут смутно осознал, как сильно набрался. Он ничего толком не различал. Всё плыло перед глазами или принимало до неузнаваемости причудливые формы и очертания. Расстояние до ступенек просто не поддавалось определению.

Как расстались и куда двинулся Андрюша, он не понял. Помнил только, что держался с ним за руку… Потом друг стал растворяться, мозаично распадаясь на плоские кубики, потерял телесность и пропал… Собрав в кулак волю и плохо разбирая дорогу, Юра на автопилоте взял курс к дому. Руки и ноги ритмично выполняли поставленную задачу. Но всё больше тревожило явное расстройство зрения, которое никак не укладывалось по опыту в количество выпитого. Не двоится, а расходится в стороны и тянет вниз, потом теряет очертания и качает из стороны в сторону. Ничего не понятно!..

В таком расстройстве Юра, страшно кося «неверными» глазами, прошел мимо своего дома, своего подъезда, где его ждали жена и дочка, вышел на проспект, затем поймал зачем-то проходивший мимо самосвал, сел в него и уехал, что называется, куда глаза глядят. Несмотря на неопределенность курса, машина, как ни странно, остановилась аккурат у дома родителей Юры. Они жили в противоположном конце города. Провалившись в темный проем открывающейся двери, Юра, наконец, закончил столь трудный и совсем не бесполезный день своей жизни. Что сказал папа и как спала мама после приема «блудного сына», говорить не приходится. Нужен просто отдых, покой, тишина… Всё!..

Утро следующего дня в комментариях не нуждается. Головная боль, погребальный звон в ушах и ухмыляющееся лицо эскимоса в зеркале напротив – атрибуты знакомого нам с детства пробуждения… Надев со второй попытки трясущиеся очки и приоткрыв тяжелые веки, Юра вновь ощутил кошмары вчерашнего вечера. Расстройства зрения не прошли… Весь мир завернулся в какую-то безумную «Евклидову» геометрию.

До работы добрался на общественном транспорте, страдая тошнотой и томимый самыми дурными предчувствиями. Что же такое они вчера пили, если даже наутро он не мог отогнать глюки и сфокусировать зрение даже на близко расположенных предметах? На ум шли недобрые мысли об отравленной водке… В отделении Юра добрался до кабинета заведующего и тяжело опустился в кресло напротив патрона. Рогалин со следами пирушки на лице с иронией посмотрел на ординатора.

– Владимир Викторович! – протянул Юра, чуть не плача. – Что за херню мы вчера с вами пили? Я… Домой ночью не попал, и вот зрение… что-то… Ничего не понимаю!

Рогалин, не отрывая смеющегося взгляда от несчастного, открыл ящик стола и протянул очки поникшему юноше.

– У тебя ведь близорукость? Так? А у меня астигматизм высокой степени! Если бы вчера дочка по секрету не сказала маме, что пьяный дядя Юра у папы «втихую» очки стырил, я бы в твоих тоже неизвестно где бы оказался. Как это ты еще до работы добрался, ума не приложу!.. Ну клоуны!.. – Рогалин сжал виски, сдерживая рвущиеся наружу воспоминания вчерашнего праздника.

От наступающего понимания у Юры отвалилась челюсть. Дрожащими руками он взял со стола очень похожие очки и надел их вместо Рогалинских… Мир, наконец, встал с головы на ноги, предметы вдруг приобрели обычные свои размеры и форму. От внезапно произошедшей трансформации Юра стал клониться вбок, хватаясь руками за Рогалина.

2001 г.

Никандр Гаврилович
и все-все-все…

Никандр Гаврилович Вихров, ассистент кафедры хирургических болезней лечебного факультета медицинского института, без сомнения был личностью выдающейся. Когда говорят «харизма», то это как раз про Никандра Гавриловича. Как-то он был заметен более других. Активен, общителен, остроумен, отчего любим публикой. Лет пятидесяти с лишним, маленького роста, очень подвижный и какой-то уютный, да еще по имени Никандр, он сразу располагал к себе. Когда он появлялся в ординаторской, уже после первого приветствия у всех повышалось настроение, появлялось желание общаться, слушать его рассказы, в которые не всегда верилось, до того они были необычные.

Был он весь кругленький: голова, туловище, голубые, как-то по-детски распахнутые глаза, нос и движения – всё было закруглено и смягчено в его образе. Родом он был из-под Нижнего Новгорода, и говорок тоже, соответственно, смягчался округлым «оканьем». Мало того, и характер у Никандра был скорее по-мальчишески озорной и незлой, что в совокупности с его округлым внешним видом вызывало положительное и вовсе не серьезное впечатление. Отличительной особенностью Никандра Гавриловича, несомненно, был юмор. Говорил он смешно всегда и везде, никогда не стеснялся своего, прямо скажем, остроумного личного мнения, – отчего мог пострадать неоднократно, – но, удивительное дело, не страдал и не унывал по этому поводу.

Круглая белая шапочка на круглой голове, плоские черного цвета тапочки, выглядывающие из-под слишком длинного халата, и серьезно-комичное выражение лица иногда смущали пациентов.

Одной чопорной даме, которая приехала как-то к Вихрову на консультацию, друзья в шутку представили Никандра как лифтера. Произошло недоразумение. В лифте, оказавшись с Никандром Гавриловичем наедине, она манерно использовала его, соответственно, как «водителя» лифта, осталась недовольна. Вышли вместе. А когда подошли к кабинету, случился конфуз. Об этом случае не преминули позубоскалить студенты. Но появившаяся кличка тотчас «разбилась» о крутой нрав хозяина. Спекулировать своим внешним видом он не позволял даже «старшим» товарищам.

На самом деле Никандр Гаврилович был прежде всего маститым хирургом. Он и все на этой кафедре были представителями «старой» хирургической школы, начинали еще со «Склифа». Вот уж где была практика. Так что хирургию он знал, оперировал много и широко.

Ординатура

– Ты, если попадешь в эту клинику, сразу найди Никандра Гавриловича и попросись работать под его началом. Сразу не возьмет, но будет присматриваться. А там уж от тебя зависит.

Так я и сделал, и, действительно, всё было не сразу, через нервы, сомнения.

Я стал участвовать в операциях Никандра Гавриловича. Было нелегко, но интересно. Он показал различные приемы при выделении органа, которые значительно облегчали дальнейший ход операции. Смотри, помогай, запоминай!

Только была одна особенность… как только он брал скальпель в руки, в него, что называется, «черт вселялся». Он зверел на глазах, ругался, бил по «кривым» рукам инструментом, в общем, отрывался по полной. Операции проходили, что называется, на адреналине. Выходишь из операционной – тебя аж потрясывает.

– Видал, а! Никандр шурует в животе, как у себя дома! Ну чума! – восторгался ассистент Саша после операции.

– Ты лучше на руки свои посмотри: пальцы целы?

Так что как в том анекдоте: «Вообще-то я белая и пушистая, просто ты тут под руку»…

Так что, шествуя с ним на обходе, все понимали, кто в доме хозяин. Еще у него была привычка: он вдруг, внезапно останавливался, доставал из заднего кармана брюк старые наручные часы и сверял время, всматриваясь в циферблат, вытянув руку. Обход останавливался, и все с любопытством наблюдали за священнодействием. Потом поднимал глаза кверху, как бы подсчитывая что-то, убирал часы и шел дальше. Обход продолжался. Скоро и я нашел дома старые наручные часы, еще со школы, фирмы «Ракета» и тоже стал доставать их из заднего кармана тотчас, как только патрон доставал свои. Мы имели успех у окружающих, хотя Никандр Гаврилович никак не догадывался, отчего такое настроение у народа. Так что и на обходах оставалось местечко чудаковатой веселости, которая витала вокруг Никандра Гавриловича.

В спорах Никандр всегда распалялся и первый переходил на личности.

Как-то на собрании кафедры он сцепился с доцентом Корневым:

– А на лекциях ты вообще несешь какую-то небывалую чушь. И как это студенты тебя слушают?

Корнев даже не обиделся, он любил потасовки.

– А кто это всё мне говорит? – спросил он, раскачиваясь в кресле, с удовольствием оглядывая Никандра.

– Ты вообще похож на старшего повара. Вот раньше, когда в какой-нибудь привокзальной столовой возникнет пьяная ссора, выбегает вот такого вида, как ты, человечек в халате и колпаке, с черпаком, разводит руками: «Извините, дескать, товарищи, но в нашей столовой распивать спиртные напитки и громко выражаться нельзя».

Сравнение было столь ярким, что, представив всю картину в красках, я покатился со смеху.

Шутка обидела Никандра Гавриловича, и, распаленный, он вдруг обрушился на меня:

– А ты! – подскочил он. – Смеешься потому, что хочешь угодить доценту! А шутки у него – дурацкие!

Боже мой! Взрослые люди! Серьезным делом занимаются, а тут «черпак».

Много что мог вспомнить Никандр Гаврилович из своей многогранной профессиональной жизни. Два года он работал в Эфиопии. Еще раньше практиковал в Арктике, где вытянул буквально с того света своего друга – американца, с которым потом они чуть не допили цистерну спирта, спасаясь от арктической стужи. Это не была какая-то пьянка. Это был союзного значения эксперимент. Проводились испытания каких-то там трубок – дренажей из новой латексной резины на возможность их использования при низких температурах.

– Эти трубки оказались очень хорошими, – вспоминал Никандр Гаврилович. – Бывало, скажешь Пашке, младшему научному сотруднику: «Сходи-ка, малец, на двор, апробируй вот этот материал… Там цистерна со спиртом стоит, так ты вот через трубочку и нацеди нам в ведерко-то». А на дворе мороз – аж семьдесят градусов ниже нуля. Американских Фаренгейтов этих я не понимал, хотя американец спорил против Цельсия. Но это уже после второй… Так вот, значит, мороз дикий. Без ушанки помочиться не выйдешь! Штаны чуть приспустил – уже примерз! Начнешь нужду справлять, а по земле льдинки стучат. Типа «Ледяной дождь», слышал? Я не только не слышал, но и не очень-то верил этим байкам, но головой согласно кивал. Интересно ведь.

– Наша красная резина-то не держала, рассыпалась на куски. Но вот эти трубки из Америки – хоть бы что!

Дружба со спасенным американцем растянулась на годы. В конце командировки тот стал звать Никандра в гости в Америку. Оглядишься, а там, чем черт не шутит, глядишь, и насовсем останешься. И никак не мог понять, почему же это невозможно для гражданина Советского Союза, наивно оценивая дружбу выше всяких там политических неурядиц. Никандру эти отношения аукнулись уже дома.

Через некоторое время его повесткой пригласили в инстанцию Госбезопасности и долго, как «школяра», таскали по всяким там кабинетам секретных ведомств, стращали и угрожали, подозревали и стыдили. В общем, сильно подозревали в тайных связях с мировым империализмом. И всюду Никандр давал свойственные его характеру, несерьезные до глумливости объяснения и никак не хотел отречься от друга. К всеобщему удивлению, уставшие от упрямого «диссидента» блюстители Государственной безопасности вынуждены были с досадой отпустить оного за отсутствием прямого состава преступления. Предупредили, правда: коли что… Или если еще раз… Никандр не помнил точно. Однако дружба уже не могла быть продолжена, оставшись теплым воспоминанием в сердцах бывших сослуживцев, живущих на разных континентах, в противоположных концах земного шара, в странах с диаметрально противоположным мироустройством.

Знакомство с «Конторой», допросы и беседы «по существу» еще более усугубили отвращение Вихрова Никандра Гавриловича к существующей политике в стране и социалистическому строю в целом. Он и до этого не скрывал своего критического отношения к советской власти. Отказался вступить в партию. А когда ему поставили на «вид» и пригрозили карьерным ростом, послал нападавших в такое далеко, что те враз поняли: Никандра не исправить, и прекратили любые поползновения с целью перевоспитать «дурака».

Дед Никандра до революции, оказывается, имел огромный двухэтажный дом, землю и занимался разведением племенных жеребцов. Жила семья вполне себе прилично. Но, когда случилась Великая Октябрьская революция, всё изменилось. Лошадьми заинтересовался сам Семён Будённый. Нетрудно представить, во что это вылилось. Коней стали забирать на нужды неокрепшей тогда еще Красной Армии. Не безвозмездно, конечно… Давали бумажку – расписку, дескать, «такого-то числа сего года одолжили у гражданина… жеребца по кличке… Вернем после победы над белогвардейской контрой или возместим денежным вознаграждением. Слава Великой Октябрьской революции!». Бумажек прибавлялось, конюшни пустели. А что сделаешь? За вилы возьмешься?

– Да что ты гоношишься, дедок? У тебя же не отнимают, дурилка ты деревенская! А одалживают на время, понял? В связи со сложившейся в молодом нашем государстве тяжелой обстановкой.

Вот тебе, «диду», и советская власть… Однако бумажки эти пригодились. Когда началась новая волна грабежа и стали искоренять «кулаков» – самых работящих и хозяйственных мужиков на селе, к деду тоже постучали. На крыльце стояли чекисты в кожаных куртках, хромовых сапогах, кобура на боку. Вот тогда-то бумажки-расписки были предъявлены представителям советской власти. Отступили большевики от деда, оставили в покое. Но смысл жизни был уже потерян. Любимое дело загублено. Так что не за что было Вихровым любить советскую власть, не за что…

Никандр Гаврилович, бывало, останавливался в коридоре, поднимал палец вверх и с чувством вопрошал:

– Вот объясни, Серёга! Как это может быть: «Кто был ничем, тот станет всем»? А? Или еще: «Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем мы наш, мы новый мир построим…». А зачем?!

Ответа он не ждал. Поворачивался и продолжал свой путь.

Зато Никандр Гаврилович верил в Бога. Знал много молитв, разбирался в Законе Божьем. Для меня в то время это было неожиданно. Многие заповеди из Нового завета он вплетал в современную жизнь, растолковывая смысл промысла Божьего. Для меня эти рассуждения в дальнейшем явились поводом к более серьезному восприятию мира. Как будто раздвинулось сознание, и ты вдруг увидел новые пространства, тобой дотоле невидимые и неосмысленные. Я понял, что существует не только то, что ты видишь, – всё гораздо сложнее и интереснее. Во всяком случае, я увлекся философией.

Периодически «старшие» сотрудники разыгрывали молодых ординаторов, посылая их за помощью к Никандру Гавриловичу. Так один серьезный молодой человек попросил его дать рекомендацию для вступления в Коммунистическую партию. Сцена, разыгравшаяся тотчас, была вписана в историю «Жизни кафедры». Секунду Никандр молчал, как бы не понимая происходящего.

– Какую еще такую рекомендацию? Куда? – Он так вытаращил глаза, что, казалось, мог спалить парня праведным огнем негодования.

Тот не оценил ситуацию и продолжал весьма серьезно:

– В партию, рекомендация. Мне сказали, что вы «старый коммунист» и не отказываете.

– Кто я?! – Никандр отскочил от соискателя, как от сумасшедшего.

Далее в устной форме весьма эмоционально он объяснил ординатору, что он думает о его умственных способностях, о том, что он должен на кафедре заниматься хирургией, а не… всякой. Еще о международной политике и внутренней политике страны, в частности.

– И запомни: не состоял, не состою и вступать не собираюсь, чего и тебе дураку желаю!

Ординатор обиделся.

Другой девице кто-то рассказал, что Никандр Гаврилович раздает бесплатно значки «Комсомольский прожектор». Были такие, на них был изображен профиль нашего великого вождя – Ленина, строго смотрящего, видимо, прямо в Коммунизм. А снизу, чтобы лучше ему было видно, подсвечивал прожектор с лучами. Такие значки носили в свое время комсомольские активисты. Они стояли у входа и записывали всех, кто опаздывал на работу, или, что еще хуже, тех, кто решил уйти раньше времени. Вот так и засвечивали этим самым «прожектором» своих же товарищей. Сдавали списки, ставили на вид. Стыдили, в общем…

Девица эта была очень расположена верить коллегам. Зачем ей понадобились эти «прожекторы», предположить трудно. И еще она настолько была доверчива, что скажи ей, будто на Марсе живут марсиане и разглядывают нас каждую ночь в подзорные трубы, она бы поверила. Эту сцену я видел сам. Как удивился Никандр, описать трудно. Но самое забавное заключалось в том, что девица не поверила, будто нет значков, и стала настаивать на просьбе, отчего-то думая, что тот просто жмотничает. Смеялись в ординаторской все до слез. А когда ей объяснили, как обстоят дела с «политической платформой» у Никандра Гавриловича и вообще что к чему, она сама смеялась над своим выступлением. Тоже до слез…