Kitabı oku: «Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово», sayfa 3
– Есть такая книга. Ещё на пергаментах писанная. Сколько ей лет и откуда она к нам пришла, никто не ведает. Писана кириллицей по-старому. Окована в оклад тяжёлый, да на замке мудрёном, чтобы всякий несведущий нос туда не совал без спросу. Хранят её светлые люди – есть их у нас. А сказывает она, как родится человек, да как уходит обратно к Свету.
– Ну и как же? – заинтересовался БГ.
– Да просто всё. Ты каплю видел? Пока ползёт по стеклу – это жизнь человеческая, а в лужицу упала, да в ручеёк попала – вот и к Свету вернулась. Так всё и вертится. А книга учит, как приготовиться ко встрече со Светом, не забояться.
БГ обнял его ещё крепче и спросил:
– Встретимся ещё?
– А то! Ты как устанешь там в столицах колесо сансары крутить – приезжай к нам в Пугачи, отомлеешь, – Иваныч оказался неожиданно сведущ в вопросах буддистской мысли.
На пути в аэропорт БГ уже через полусон заметил:
– А Иваныч-то наш – вылитый Де Ниро…
Через неделю БГ прислал Ашоту Вазгеновичу новую песню – «Человек из Кемерова».
Когда ему говорят, что это про него, он всегда сердится:
– Да при чём тут я? Это же он про Иваныча… – а потом шутит: – А про меня будет особенная песня – «Человек из Еревана в Кемерово»!
Бронзовый бег
– Пушкин – наше всё?
– К сожалению, да.
Песня о солнце
Площадь Пушкина
Памятник А. С. Пушкину установлен на одноимённой площади 6 ноября 1954 года.
Сама площадь была названа в честь поэта чуть раньше – в 1949 году.
Скульптор – Матвей Генрихович Манизер.
До завершения формирования площади Советов здесь был центр праздничной городской жизни: устанавливали новогоднюю елку, шумно гуляли на масленицу и выступали на митингах к дню Октябрьской революции. На старых фотографиях площади у дома №5 по ул. Орджоникидзе видны солидные деревянные трибуны для почётных горожан.
Почему именно Пушкин стал любимцем Кемерово, а, например, не Лермонтов? Странный вопрос. Ведь именно Александр Сергеевич написал о нашей Томи: «Опрятней модного паркета, блистает речка, льдом одета».
С появлением новой фаворитки площадь Пушкина приобрела столь ценимую сегодня камерность. И если бы не толпы паркующихся здесь по будням авто, то быть бы ей королевой города, а стала она королевой бензоколонки.
Глава 1
Карл Иванович Блинов, главный снабженец "Коксохима", а если покопаться поглубже, то и великий комбинатор на срок лишения свободы от восьми до пятнадцати с конфискацией имущества при отягчающих обстоятельствах, проснулся в приподнятом настроении. Такие люди как он, знавшие что и где хорошо или плохо лежит в стране, жившей в ожидании неминуемого приближения грядущего коммунизма, но превращавшей в дефицит даже спички, были голубой мечтой и ценным кадровым капиталом любого советского предприятия. Их драгоценным качеством было умение найти и взять в нужные сроки и в нужных количествах "то самое" остро необходимое всем, что не пылилось на полках. Иными словами, "достать" дефицит. Дефицитом в те годы были не только посуда, мебель и модная одежда, но и строительные краны, бульдозеры, кирпич и прочее, и прочее. В промышленности всё это называлось ёмким словом "фонды". Сначала в коридорах московских главков и министерств нужно было "выбить фонды" для родного предприятия, а потом, путём тонких переговоров и замысловатых многоходовочек, ещё и добиться реальной поставки этих самых фондов. А кто сказал, что на пути к коммунизму будет легко?
И если у какого-нибудь "Спецшаражмонтажа" не было такого "вёрткого как угорь" Карла, то и о выполнении им плана, и о реализации в срок поставленных партией грандиозных задач можно было даже и не мечтать. А значит, у начальства не будет карьерного роста, а у трудящихся путёвок на море в Сочи и новых квартир. Хотя такой нерасторопный рукамиводитель мог не только "застояться на месте", но и "загреметь" или, иными словами, "засидеться на весьма определённый срок".
"Кадры решают всё! " – так 4 мая 1935 года тонко заметил Генеральный секретарь ВКП(б) Иосиф Сталин на выступлении в Кремлёвском дворце перед выпускниками военных академий. Выпустил в воздух кольцо ароматного дыма "Герцеговина Флор" и сделал какие-то важные пометки красным карандашом в списке военачальников, которые не сумели грамотно решить все поставленные им задачи. А потом он немного подумал, улыбнулся уголками глаз и добавил: "Будут у нас хорошие и многочисленные кадры в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте, в армии – наша страна будет непобедима. Не будет у нас таких кадров – будем хромать на обе ноги".
Так вот, Кемеровский коксохимический завод твёрдо стоял на двух крепких социалистических ногах. Да что там ногах – исполинских опорах. И в этом была немалая заслуга и героя нашего рассказа – Карла Ивановича Блинова. Да, как сказали бы сегодня, он был "конкретный решала". Таких как он, несведущие в хозяйственных делах граждане за глаза обидно называли "купцами", "пройдохами", а ещё хуже того – "барыгами", хотя бывали словечки и того хлеще. Но не будем их осуждать. Время было послевоенное и непростое. Не до сантиментов. Самого себя Карл Иванович обычно представлял как "специалиста по узким вопросам с карманами полными самых широких полномочий". Люди разные нужны, люди разные важны.
За окном его новой трёхкомнатной квартиры в только что сданном доме на улице Весенней сияло июньское утро 1953 года. Все трудящиеся давно уже несли трудовую вахту, а он – нет. Он был в законном отпуске, который специально подгадал на июнь. Любимая дочка Светочка должна была скоро родить, и от забот у Карла Ивановича кружилась голова. Даже с его могучими ("могущими") связями, обставить детскую и подготовиться к достойной встрече нового члена советского общества было непросто. Вот, например, детская кроватка. Наши советские, конечно, были в продаже, но ему хотелось для внука солидную, из дуба, чтобы с первых же дней на белом свете Блинов-младший привыкал ко всему хорошему. Коллега из Новосибирска обещал поискать по базам немецкую. Первые поставки из «нашей» Германии уже пошли, но что-то не звонил. «Надо бы набрать ему самому», – подумал Карл Иванович.
Он и имя внуку уже придумал – Максим. В честь пролетарского писателя Максима Горького. Как гордо будет звучать – Максим Андреевич Блинов! Конечно, не Блинов, а Тихонов, но будущий дед упорно называл его своей фамилией, а не отца. «Тихонов – ну что это за серость! Какая-то невзрачная, унылая как осень в колхозе, а вот Блинов – совсем другое дело. Яркая и горячая как весеннее солнце. С такой и жить, и карьеру делать – одно удовольствие». Необходимо заметить, что внука со стопроцентной уверенностью ему никто не обещал, но знакомый врач обнадёжил: «Дорогой Карл Иванович, не волнуйтесь, будет вам точно внук, гарантирую – пятьдесят на пятьдесят».
– Если внучка – тоже хорошо, но всё-таки пусть лучше будет внук. Так, куда же Варвара (жена Карла Ивановича) поставила кофе?
Почему наш герой мечтал именно о внуке, а не о внучке? При всём декларируемом в СССР равноправии мужчин и женщин, женщина всё-таки была "верным другом советского человека". Ну вот вы себе представляете, чтобы Валентина Терешкова первой полетела в космос вместо Юрия Гагарина? Или, например, чтобы главным плакатным стахановцем был назначен не Алексей Стаханов, а Прасковья Ангелина? Нет, вот! И Карл Иванович тоже таких несуразностей представить себе не мог.
Домработницу Зину он сегодня отпустил, жена с подругой упорхнули куда-то по своим "женским делам", а Карл Иванович наслаждался тишиной и спокойствием июньского утра. Он наконец-то нашел банку индийского кофе "со слоном", сварил себе чашечку крепкого ароматного напитка, развернул свежую газету "Известия" и погрузился в блестяще написанный фельетон о нерадивых строителях, которые сдали бассейн, но забыли провести в него воду.
По квартире витал тонкий аромат Chanel №5, который с изрядными усилиями, но удалось достать через знакомого мидовца в Москве на день рождения жены. Для него не было неразрешимых задач, но иногда случались «непростые» вопросы, которые требовали особого подхода. Ему нравились такие нетривиальные вызовы – заполучить то, что другим было не по силам. Это «там у них» деньги решают всё, а у нас – "связи" с нужными людьми. Впрочем, он и сам был таким "нужным человеком". На самом деле это был высокий профессионал своего дела, который в тонкостях познал советский образ жизни и плавал в нём как килька в томате. Конечно, этот умный и осторожный хитрец понимал, что «играет с огнём» по-крупному, но при этом не страдал ни от страха, ни от лишних угрызений совести – с кем нужно делился, кому надо заносил. И стал советским бонвиваном самой высокой пробы. В его защиту заметим, что не забывал он и про родное предприятие – трудился на его благо не покладая рук.
Карл Иванович взял с тарелки уже третью шанежку, так в Кемерово называют круглые булки с творогом сверху, и, напевая себе под нос какой-то прилипший мотивчик, откусил от неё смачный кусок. Аромат CHANEL оживил в его памяти известную далеко немногим историю: «Вот шанежки. Казалось бы, странное слово. А ведь мало кто знает, что пошло оно от Коко Шанель. Говорят, она обожала такие булки с творогом и съедала их на завтрак с кофеем минимум штук пять. А познакомил её с ними светлейший князь Дмитрий Романов, с которым у Коко был яркий, но короткий роман. Очевидцы рассказывают, что часто они устраивали с князем поедалки наперегонки, в которых Коко выходила неизменной победительницей. Съем и я ещё одну за её здоровье». Довольный полнотой прекрасно организованной жизни, он ласково похлопал себя по животу и расслабленно откинулся на спинку стула.
В дверь длинно и настойчиво позвонили. «Кто бы это мог быть? Может быть телеграмма от тёти Аси?" – попытался он себя успокоить.
Ой как не любили В СССР в 1953-м такие неожиданные звонки в дверь. И даже самые уверенные в себе хозяева жизни, занимавшие посты и повыше, чем Карл Иванович, вздрагивали и покрывались холодным потом, когда в их квартире раздавался нежданный звонок. Днём-то ещё куда ни шло, а вот ночью… Некоторые большие руководители от такого случайного ночного звонка сразу падали с инфарктом, а их полнотелые жены одномоментно худели килограммов на пять.
Оказалось – чепуха. Посыльный с запиской из горисполкома: «Тов. Блинов, просим срочно явиться к председателю горисполкома тов. Горюнову. Дата. Подпись».
Карл Иванович недоуменно повертел её в руках: «Странно. Вроде ничего срочного, когда я уходил в отпуск, не было. Может быть, телефон! Я же просил поспособствовать в установке в квартире телефона. Нет, ну вряд ли они стали бы посылать из-за этого курьера… Всё-таки это как-то странно…» – встревоженно размышлял Карл Иванович, выброшенный неожиданным визитом курьера из океана утренней идиллии прямо на мыс "неуютных волнений", хотя и не чувствовал за собой ничего "такого", отчего ему следовало бы волноваться.
С председателем горисполкома Константином Ивановичем Горюновым они давно были "на короткой ноге". Познакомились ещё по партийной работе в Новосибирске, а потом он вот вырос до головы Кемерово, а Карл Иванович пошёл по хозяйственной линии и осел на «Коксохиме», что тоже было неплохо – крупнейший комбинат Кемерово; с одной стороны – размах, а с другой – начальников над тобой поменьше.
«Да если посмотреть в суть вопроса, то и он, и я – мы оба по хозяйству, только у него забот больше, а денег меньше, – немного позлорадствовал Карл Иванович. – Что же я ему так срочно понадобился?». Город частенько обращался к руководству крупных предприятий – то там помочь, то тут оказать содействие. «Ну а как иначе? Одно же дело делаем».
В своей уютной жизни типичного советского элитария, Карл Иванович устраивал свои дела очень аккуратно, чтобы всё было "по полочкам" и старался не оставлять компетентным органам каких-нибудь «ниточек», потянув за которые они могли бы вытянуть на свет божий какое-нибудь бревно из «мутной воды» его трудовых будней.
Это состояние внезапной тягостной неопределённости, возникшее после визита курьера, стало для него как заноза в пятке. Сидеть с ним на месте ещё получалось, а вот пройдись хотя бы два шага и мучительно заноет: все мысли только об одном. Поэтому он не стал мешкать, а быстро оделся и направился в горисполком. Благо это было недалеко.
«Посмотрю заодно, как он там обосновался на новом месте – я ведь не был ещё у него в новом кабинете на площади», – горисполком недавно занял основательное здание напротив строящегося Дома связи, которое изначально предназначалось для других хозяев – «наркомата всего» – МВД, но потом курс партии резко изменился, и его отдали «младшей группе» – городским властям.
Прошёлся по Островского, свернул направо, пересёк просторную площадь Пушкина, в начале которой поздоровался с гипсовым бюстом поэта на белом белёном кирпичном постаменте: «Как быстро летит время… Ещё в начале 1949-го городские депутаты решили к 150-летию со дня рождения назвать площадь в честь великого русского поэта и соорудили бюст по-быстрому. Я же всё это помню. А в 1950-м должны были установить памятник, но, видимо, закрутились. В городе столько новых строек, и голова у них полна забот».
Карл Иванович остановился перед ведущими в горисполком гранитными ступенями и сердце его наполнилось восторгом, глядя как преображается улица Советская: «Красавец у нас городской совет! Жаль, конечно, что Москва башню на нём зарубила – как бы они хорошо в паре с Домом связи смотрелись! Ну конечно, им же там, в Москве, виднее. Если экономить, так сразу на Кемерово. Ни разу здесь не были, а указания слать – хлебом не корми. “Борьба с излишествами”! Далась им эта башня. В ней и кирпича-то, поди, всего на две машины. А нет ведь, нужно было указать нам из центра: "Недопустимо так бездумно транжирить народное богатство!" Касьяныч (Моисеенко Леонид Касьянович – один из ведущих архитекторов Кемерово 1940-50-х гг. В частности, по его проекту построена «визитная карточка» Кемерово – ансамбль Главпочтамт (Дом связи) и Администрация города (здание управления МВД) – С. К.) такое сильное решение на Советской запроектировал! Ночами не спит, всё чертит, макеты клеит, а они раз шашкой, два шашкой и нет вам больше башенки. Ну ладно, столица, мы её ещё при случае достроим. Не забудем, не проспим…».
Зашёл в просторный вестибюль. Постовой с кобурой на ремне поинтересовался: «К кому?» Оказывается, пропуск ему уже был выписан заранее. «Ждут! Что же там такое случилось?» Ох, как не любил он эти загадки, на бумажках с синими печатями.
Поднялся на второй этаж. «Шикарно они тут устроились. С размахом!» Залитые солнцем холлы с высокими потолками были устелены свежими ковровыми дорожками. В приёмную председателя вели массивные дубовые двери. Карл Иванович потянул за бронзовую ручку с шишечкой, тяжёлая дверь легко ему поддалась без малейшего скрипа:
– Добрый день, Людочка. У себя? Зайду?
– Здравствуйте. Конечно заходите. Вас давно ждут.
Огромный кабинет градоначальника был ещё не до конца обжит. Напротив окна одиноко стоял высокий шкаф для бумаг с затянутыми изнутри белыми занавесками стеклянными дверцами. В углу ютились пара черных кожаных кресел и журнальный столик с графином воды. Центр "аэродрома" занимал внушительных размеров начальственный стол, который своими близкими к концертному роялю габаритами напоминал задремавшего бегемота. Над этой хаотичной неустроенностью возвышалась как Эверест, шапкой белых волос, фигура хотя и рано поседевшего, но весьма импозантного председателя горисполкома Константина Ивановича Горюнова.
Увидев Карла Ивановича, хозяин кабинета расплылся в улыбке, решительно встал из-за стола и сделал несколько широких приветственных шагов ему навстречу, показывая тем самым, как он рад его видеть (вообще, уже по первым секундам встречи посетителей в "высоких" кабинетах намётанному взгляду сразу становится понятно "кто есть кто"):
– Карл, сколько лет, сколько зим! Как у тебя? Говорят, пополнение рода Блиновых ждёшь?
– Спасибо, Костя! Вот ведь всё у тебя на учёте, даже будущие граждане нашего города.
– Ну а как же, работа у нас такая. Присаживайся!
– Спасибо. Всеми мыслями сейчас со Светочкой. Врачи у нас в Кемерово, конечно, замечательные, но всё равно переживаем.
– Сколько осталось?
– Говорят, недели две.
– Ну, чтобы всё у вас прошло благополучно! Курить будешь? – Константин Иванович открыл настольную коробку с папиросами и жестом предложил гостю.
– Казбек? Давай подымим. А у вас как дела? Что-то срочное?
– Да. Извини, что выдернул тебя из отпуска. Но без тебя мы, кажется, не разберёмся, – при этом Константин Иванович выразительно провёл себе ребром ладони по горлу.
– Даже так! Ну давай, рассказывай…
– Помнишь, в 49-м мы новую площадь, которая на Орджоникидзе, постановили назвать в честь Пушкина? И памятник решили установить в следующем году.
– Конечно, сегодня шёл мимо – с Александром Сергеевичем поздоровался.
– Ну, закрутились, понимаешь. Тут сначала это НАТО образовалось в 49-м, потом этот штатовский самолёт сбили в 50-м. Все же на нервах постоянно – вдруг новая война. Не мне тебе рассказывать. Мы же куём оборону страны. Ну и опять же, мы ведь доверили этот вопрос товарищу Штерну, а в 1950 году оказалось, что он никакой нам и не товарищ, а еврей-вредитель и входил в "Еврейский антифашистский комитент". Сам-то он отделался лёгким испугом – пять лет лагерей, а мы?
– Да-а, – сочувственно протянул Карл Иванович, – тут нужен за этими самыми глаз да глаз.
– Ну вот, виноват. Не доглядел. А потом – Корея. 19-й съезд партии. И тут ещё и Сталин умер. Ну не до памятника нам было, понимаешь? – Константин Иванович достал ещё одну папиросу и нервно прикурил.
– Я-то тебя прекрасно понимаю.
– Так вот, в 49-м мы поставили бюст Пушкина и в городском бюджете утвердили на памятник смету почти в 400 тысяч рублей.
– Так. Ой-ой-ой, вот это уже совсем нехорошо…
– Чего уж тут хорошего. Сейчас 53-й, а памятника нет. Мой человек в Москве узнал от верных людей, что через месяц будет у нас комиссия с ревизией из Центра. Понимаешь, чем дело пахнет? Им только дай зацепиться, а потом начнут копать вдоль и поперёк. А я же, как принципиальный человек, часто гну свою линию. А кому это понравится?
– Это точно! Сколько, говоришь, был бюджет? 400 тысяч? Тут строгачом можно и не отделаться… Найдут и то, чего и в помине не было.
– Да знаю я. Вот и прошу тебя, как близкого друга, организуй ты нам этот памятник. На тебя одного вся надежда. Наш снабженец-то совсем ещё зелёный. Ну, пошлём мы его с этим заданием. И что? Да обделается он. А тут каждый час дорог!
– Но у меня же дочь! Ты же знаешь. И я в этих памятниках ни бум-бум!
– А я тебе кто – Ванька Жуков? Выручай! Тебе телефон, кстати, я уже договорился – проведут! И если всё гладко будет, я тебе по партийной брони сделаю автомобиль – «Победу».
Карлу Ивановичу дали ровно день на сборы и самые широкие полномочия. «Вот ведь какие дела. Хорошо иметь больших начальников в друзьях, но и какие большие от них проблемы…» – грустно размышлял всемогущий снабженец на побегушках.
Где искать этот памятник, он понятия не имел. Но у него была верная записная книжечка, в которой можно было найти ответ на любой, самый заковыристый вопрос.
После обеда в тот же день он уже сидел в кабинете главного архитектора города:
– Карл Иванович, по телефону ты ничего не решишь – нужно ехать. Я бы начал с Тбилиси. У них там хорошая самобытная школа скульпторов, если не получится – поискал бы в Ленинграде, ну и если уж нигде нет ничего подходящего, то остаётся только Москва. Есть там такой деятель – Манизер. Толковый дядька, но говорят он всегда так плотно загружен заказами, что, скорее всего, поставит тебя в план на следующую пятилетку, а у тебя, как я понимаю, вопрос не терпит отлагательств.
– Да уж… Вопрос – кипяток, – Карл Иванович вспомнил наполненные тревогой глаза председателя горисполкома и начал мысленно паковать чемодан.
"Ну что, Карл, вот и взошло над тобой солнце русской поэзии, – подумал он про себя. – Взошло и позвало в дорогу!"
Глава 2
Тбилиси встретил Карла Ивановича коктейлем летних кавказских ароматов.
«Хорошо в Тбилиси, где нас нет», – вздохнул Карл Иванович.
Прямо из аэропорта наш гонец направился в тбилисскую Академию художеств, чтобы побыстрее закрыть не терпящий отлагательства вопрос спасения не только доброго имени, но и, возможно, свободы "старого" друга: "Сейчас главное решить вопрос, а с гостиницей как-нибудь улажу. Ну, а если не улажу – буду считать звёзды".
Высокий и статный ректор академии Вахтанг Астанишвили встретил его как давнего приятеля, хотя и видел первый раз в жизни:
– Дорогой Карл Иванович, для Кузбасса обязательно найдём! Везде тебе скажут: «Приходите завтра», а у нас, пожалуйста, есть Пушкин! Забирайте хоть сегодня!
«Какая удача! Вот сейчас договор подпишем – и домой. Всё оказалось не так уж и сложно», – обрадованный неожиданно лёгким поворотом дел, он даже представил как пожимает после подписания договора руку ректору и поднимает за его здоровье бокал золотистого цинандали.
– Можно взглянуть?
– Можно налюбоваться от головы до копыт. Пойдём, дорогой! – утомлённый перелётом визитёр не придал особого значения несколько странному описанию памятника, сочтя это обычной манерой кавказского красноречия.
Идти было недалеко. Ангар со скульптурами граничил со зданием Академии. В высоком и душном помещении стояли невпопад чьи-то большие головы, отдельные руки, ноги, девушки почти без одежды, но вёслами циклопических размеров, атлеты раздирающие пасти львам и бородатые пионеры с горнами. Ловко лавируя между призывающими немедленно заняться физкультурой конечностями, Вахтанг провёл гостя в дальний угол хранилища, где в пыльном полумраке, чуть в стороне от всей этой сумятицы тел, выделялось накрытое белой накидкой массивное изваяние.
Приблизившись к загадочному экспонату, ректор встал слева от него, сделал такое торжественное выражение лица, как будто бы выдавал сейчас замуж за правнука чернокожего африканского князя свою единственную дочь, выдержал мхатовскую театральную паузу и, не глядя, поймал левой рукой нагло нарушавшую звенящую тишину муху, не успевшую осознать всей значительности исторического момента.
– Там, тибидом – тибидом – тибидом, – вытянувшись в струну, он резко потянул за край покрова, который с шумом упал на цементный пол, подняв облако белой пыли.
– Гомарджоба, Александр Сергеевич! – при этом его лицо осветилось такой лучезарной улыбкой, что любому наблюдавшему эту сцену зрителю сразу стало бы понятно, как высоко в Грузии ценят мастеров застольных речей и приравнённых к ним повелителей изящной рифмы.
Взгляду Карла Ивановича предстала величественная конная скульптура с сидящим на ней верхом великим поэтом. Одной рукой Пушкин сжимал поводья, а другой касался уха, за которое было заложено длинное перо, напоминающее по размеру уже скорее павлинье, чем гусиное. Одет он был как франт, в модное заграничное пальто с каракулевым воротником, фалды которого богато ложились на круп коня, а его кучерявую голову, по последней парижской моде, украшал высокий щёгольский цилиндр. Без всяких сомнений, это был именно Александр Сергеевич: узнаваемый гордый профиль, бакенбарды, ниспадающие как грозди спелого винограда, курчавая пышная шевелюра – спутать его с каким-нибудь зализанным Гоголем-моголем было невозможно. Смущало лишь одно – слишком бравая, по-военному статная гусарская выправка. Но кто его знает, какая она была на самом деле?
– Конь…? – удивлённо произнёс остолбеневший Карл Иванович. От неожиданного зрелища вся его холёная лысина тут же покрылась мелкими капельками пота.
– Сомневаешься? Как ты мог подумать, что мы позволим себе подсунуть Сандро Пушкину кобылу! – при этом Вахтанг описав указательным пальцем в воздухе полукруг направил его туда, где и находилось убедительное подтверждение того, что перед ними был именно ого-го какой конь, а не кобыла.
– Да нет, я не о том… Хотелось бы уточнить породу коня, – вовремя сориентировался наш посланник.
– Не просто конь – орловский рысак! Ты посмотри, как он гордо идёт!
Объективно говоря, скульптура действительно была великолепна. И если к исторической достоверности фигуры всадника ещё можно было придраться, то сам конь был безупречным олицетворением всех родовитых предков, которые встретились в орловской породе лошадей: арабских, датских и голландских кровей. Его правая нога застыла немного приподнятой и согнутой в колене, собираясь сделать шаг в вечность и ввезти своего седока в сокровищницу мировой литературы. Другие же три твёрдо стояли на земле, видимо, олицетворяя несомненную народность поэта, следование традициям и готовность принять прямое участие в свержении самодержавия.
– Он же как птица в небе летит, только по земле – цок-цок, цок-цок. Бери! Не жалко. Будет в Кемерово как в Ленинграде, только лучше. Медный Пушкин! – подытожил Вахтанг и ласково погладил коня по груди.
– А конь, случайно, не Пегас? Ну как аллегория, что Пушкин оседлал любимца муз… – к Карлу Ивановичу неожиданно вернулось привычное чувство юмора.
– Вах, шутишь, дорогой! Слушай, запомни или лучше запиши, в комплекте ещё есть кот, который цепью надо приковать к постаменту. Ну ты помнишь: «И днём и ночью кот ученый, всё ходит и ходит по цепи кругом…». Цепь – во! – Вахтанг поднёс прямо к лицу Карла Ивановича свой сжатый до белёсости кулак и пытливо заглянул ему в глаза, пытаясь понять какое же впечатление произвела скульптура на покупателя.
– Мощно! С размахом. А кот тоже орловский?
– Ваймэ! Кот ваш – сибирский. Народный! Из пролетариев. Хочешь, справку напишу?
– Кот – это хорошо. У нас любят котов… Позвоню и всё подробнейшим образом опишу.
– Конечно, переговори. Настоящая кавказская бронза! Передай там вашему главному, что пусть тоже приезжает. Возьмём барашка, поедем в горы, будем душевно читать стихи и пить молодое вино за нашего великого советского поэта – Сандро Пушкина!
Из-за разницы во времени, сегодня звонить домой было уже бесполезно – в исполкоме никого не было. Карл Иванович вышел на связь с Кемерово следующим утром:
– Костя, кажется, нашёл я Пушкина, – неуверенно проговорил он в тяжелую эбонитовую трубку.
– Карл, я верил в тебя! Подписывай договор и давай домой к дочке – нянчить внука, – по голосу Константина Ивановича чувствовалось, что он почти танцует у аппарата.
– На коне и с котом, – продолжил великий снабженец уже менее уверенным голосом.
– Кто на коне? С каким котом? – Карл Иванович почувствовал, как на другом конце провода напряглись не только провода.
– Пушкин. Сандро.
– Карл, ты пьян?
– Нет, есть конная скульптура. Пушкин сам на себя похож, я его сразу узнал – это точно он. Конь породистый, с родословной. Орловский рысак. Кот – сибирский. Наш. Бронза – кавказская.
– Карл, если ты шутишь, то это не смешно. А если нет, то тем более не смешно. Пушкин – не маршал Жуков. Ищи дальше. Удачи! – и собеседник резко оборвал разговор, повесив с размаха трубку.
Карл Иванович подумал: «Да, у всех нервы… Понятное дело – ревизия на носу…».
Перезвонил Вахтангу и вежливо отказался. Сказал, что в Кемерово в принципе не против коней, но хотелось бы, по крайней мере, двойку, запряжённую в карету, чтобы был виден размах "солнца русской поэзии". А так – не подходит. Вахтанг предложил ещё раз хорошо подумать и порывался сам позвонить в Кемерово, чтобы объяснить местным, какой шедевр они упускают, но Карл Иванович твёрдо убедил его этого не делать.
