Kitabı oku: «Гузель Яхина. Дети мои. Рецензия»

Очарован первыми страницами романа. Обычно меня не трогает, но здесь невольно увлекаюсь природной панорамой. Она ёмко обозначает хронотоп и устанавливает правила восприятия – условные сигналы и язык, на котором автор собирается общаться с читателем. Я уже готов, что отглагольного действия в романе будет немного – здесь уже глаголы зачастую не то, что в совершенной форме, но уже в свершившейся, а потому застывшие величественными картинами мира – прекрасными и зловещими – в ожидании новых великих потрясений.

«Йенский романтизм и гейдельбергская школа действовали на класс лучше снотворного»

Вот и я, признаться, не думал, что можно осмелиться вести с читателем столь неторопливый разговор-рассуждение. Заснёт же! Теперь лишь изумляюсь: читаю ведь и ничего! В сон не клонит.

«насколько равнодушна к ученикам была его душа на школьных уроках, настолько страстна и горяча становилась к предметам и деталям окружающего пространства в часы прогулок.»

Равнодушие души, понятно, редактор пропустил. Однако цепляет фраза не этим. Некоторая чёрствость главного героя (по отношению к ученикам) противопоставляется чуткости к предметам, населяющим мир, условно неживой. Отмечу также и лёгкий диссонанс с названием. При этом указанный контрапункт не выделяется ни ритмически, ни какой-либо специфической эмоциональной окраской, а отливается тем же струящимся повествовательным размером. Таким образом, авторская позиция едва ли не созвучна. С точки зрения любви к своему герою и принятия всех его положительных и не очень сторон – вроде бы понятно. Но мне, как читателю, не симпатично. Хочется здесь остановится, хочется чего-то ещё, чтобы наравне с автором принять эту особенность главного героя. Чтобы автор не делал вид, что это само собой, даже если он/она так именно и считает.