«1993» kitabından alıntılar, sayfa 2
Она была припухшей той милой мякотью, что добавляет юным созданиям порочной привлекательности, и должны миновать годы, прежде чем обнаружится негодная толстуха.
– Они там голодают! Голодают, понял меня? Они там за Россию сидят! – доносилось стыдящее бабье.
Протиснувшись, он обнаружил поединок двух крупных фигур: пышная черноволосая женщина и толстый покрасневший мент тянули в разные стороны какой-то предмет, завернутый в узорчатый украинский рушник. Он понял, что это кастрюля.
Вокруг раздавалось:
– Скотина, ряху отъел!
– Борща ему жалко!
– Жрет, жрет, а всё мало!
– Отдай мое! Не ты варил! – черноволосая потянула на себя резче.
Несколько рук взялись за нее, как в сказке “Репка”, кто-то стал теснить мента, тихо дергая за серые рукава.
– А ну разойдись, твою мать! – Еще один тяжелый мент громогласно врезался в толпу, сопровождаемый парочкой юных ментиков.
Баба затравленно глянула назад, грудью навалилась на кастрюлю и манерно пропела:
– Не доставайся же ты никому!
Ее поддержали выжидающие смешки.
Баба с диким кликом рванула узел, схватила крышку, лихо отставив ее, как щит, кастрюля наклонилась, извергая содержимое, люди отшатнулись – и в следующий миг Виктор увидел рубаху мента, намокшую красным и испускающую пар. Мент истово заматерился, рубанул ладонью – баба, по-ведьмовски хохоча, увернулась, кастрюля упала на пол, зазвенев, и все отпрянули, не мешая борщу вольно и ярко растекаться по гранитному полу.
Раздались редкие аплодисменты. Женщина победно всплеснула волосами и, окруженная сочувствующими, стремительно прошла на эскалатор.
Держать пару опасных трубок по карманам, крича при этом “Вся власть советам!”, лучше, чем просто кричать “Вся власть советам!”
Коричневый брусочек был какой-то обиженный и трогательный – советская жвачка, беспомощная подражательница западной.
Хочешь спать – и говоришь честно; бессонница – сыворотка правды.
Таня пробовала думать о том, что тоже умрет, но об этом почему-то не думалось, зато внезапно пришла новая мысль, от которой она села в постели: каждый – единица. Она как будто увидела в темноте эту красную молнию – один. Тане тогда было двенадцать. Есть отдельная коза, отдельная девочка, отдельные все-все. И каждый по отдельности. Но общего ума нет. И все умрут. Что же это значит? Значит, вообще никого нет? И ничего нет? Таня со сладострастием стала грызть ногти, которые неделю назад клятвенно обещала себе не трогать. Она грызла один ноготь за другим, и мысли пропадали – любые мысли, мыслей не было никаких.
Он всю ночь слушал разговоры, вставлял свое мнение. Наташа пела еще, потом он подпевал другим, только самому брать гитару не захотелось. Он покинул осажденную территорию, когда забрезжило и студеная серость начала смешиваться со слоистым дымом. Штурма не случилось. Наташа и Алеша и несколько молодых людей с ними отправились в холодный Белый дом, чтобы уйти через подземный коллектор, а Виктору посоветовали уходить поверху.
Зачем он тут сидит на жестком краю клумбы? Он словно бы потерял на минуту нить событий, возможно, из-за нахлынувшей усталости. Без оружия... Нелепая безоружная мишень... Или он такой идейный? Да нет, не такой. Здесь большинство наверняка идейнее. Или большинство как он? Закрутило, завертело, занесло...
Он узнал лежавшего на боку студента-ботана, а совсем близко от клумбы увидел Наташу и Алешу. Да, это были они -- вместе лежали навзничь, Наташа раскинув руки. Ближе к дверям валялись гранатомет и несколько видеокамер.
Я не знал своего деда. Я никогда не видел отца. Мне жаль, что я с ними незнаком и не увижусь никогда, не поговорю в этой жизни. Мне кажется, они жили в интересное время. Про отца я ничего не знаю, мама сказала: он разбился на машине, но про деда мне много рассказывали мама и бабушка. Бабушка говорит, что только после его смерти она поняла, как он ей был дорог, и поэтому так ни за кого и не вышла. Мама говорит, что для нее он до сих пор как живой. Может быть, поэтому ее мужем стал тоже электронщик.
Бабушка часто ездит к деду на могилу в Пушкино, в Новую деревню. Его имени нет в списке погибших в тех осенних событиях. Но она считает его их самой настоящей жертвой.
Я думаю, что деду все-таки повезло -- участвовать в таких бурных событиях.
Я думал о судьбе моего деда с самого детства, и, возможно, эти мысли подтолкнули меня выйти на улицу.Брянцев Петр
Матросская Тишина
24.06.2013
