Kitabı oku: «Парадигма», sayfa 2
Часть первая. Души из пепла
Глава первая. Хен
Геткормея, Мореш
– Мы, значит, уединились в комнате, – сказал Хен, оглядев слушающих. – Я весь такой нетерпеливый – аж вспотел. Ну, и готовый на всё. Она целует меня, а иногда даже покусывает так приятно за нижнюю губу. Член из штанов сам выпрыгивает. Она от страсти сбросила с меня медный обруч, рубаху и принялась за штаны…
Он выжидающе замолк. Парни, лежа на деревянных койках, таращат глаза на него. Всем интересно, кроме Лысого – тот сидит возле двери и лезвие ножа точит. Ну, на то он и Лысый! Нелюдь. С нормальными дружбу не водит.
Растягивая губы в самодовольной улыбке, Хен продолжил:
– В нетерпении я как схватился за её рубашонку да как дернул – аж пуговицы посыпались. А там – богами клянусь! – картина, от которой в глазах помутилось.
– Не томи уже! – воскликнул Рыжий, нервно теребя ус. От волнения он сел на койку.
– Братцы, там ужас! У обычной девицы что? Обычная грудь! Сочная или не очень, обвисшая или упругая… А тут – три сиськи!
По казарме прокатилась волна смеха. Трое из ребят даже в карты перестали играть, весело уставились на него.
– Врешь ведь, – не поверил Рыжий.
– Да как можно? У нас в деревеньке и не такие бабы водились – и всё из-за магов! Эти Золотые Посохи чего только не вытворяли в своих опытах.
Его всегда слушают до определенного момента. Захватить их внимание он может без труда, но после кульминации многие теряют интерес. Еще бы: его истории всегда отличаются… самобытностью, как говаривала маман. Поначалу врет складно, а потом как понесет – такая чушь выходит. Отсюда и прозвище – Болтун.
– И чего дальше-то было? – спросил Рыжий.
Их кровати стоят рядом – до ноздрей долетают запахи потного, давно немытого тела и ядреного перегара, от которого слезятся глаза. Вчера отряду выдали жалованье. Многие потратили его на пиво и распутных дев. А почему бы и нет? Армия в Мореше томится больше шести месяцев – тут со скуки скоро и блох в волосах начнешь считать.
– Дальше я не растерялся! Руками обхватил груди девицы, а третью сиську принялся ртом облизывать. Настрадалась, бедняжка, намучилась! Но я-то не промах – всю ночь мы, значит, кувыркались. А на утро деваха едва-едва от меня ушла – ноги не сгибались! И подружкам своим магичкам потом рассказывала, какой я… хм, молодец.
Парни занялись своими делами. Кто в карты уткнулся, кто, жуя кровяную колбасу, продолжил хлебать из бутыли дешевое вино, кто спать лег. Лишь Рыжий внимательно слушает. Дурак!
– Здорово, когда в твоей деревне маги обитают, – пробормотал он.
– Ну… неплохо, – уклончиво ответил Хен.
– А что сам-то магом не стал?
– Из-за чрезмерно длинного члена!
Понимая, что его больше никто не слушает, Болтун встал с койки и направился к скособоченной двери казармы. Духота страшная, пот ручьем льет, да и вонища от трех десятков мужиков никуда не выветривается. Большое помещение заставлено кроватями и маленькими наспех сколоченными тумбами, постоянно приходится пробиваться через группки людей. В первые недели было совсем тяжко: не сразу и вспомнишь, где спал вчера.
Рука легла на поясной мешочек. Всё добро – звенящие монетки – с собой. Даже когда по нужде ходишь, не расстаешься с ним – иначе никак. Охочих до чужих денег полно, тем более легче легкого что-нибудь свистнуть в казарме.
Хен остановился возле выхода, разглядывая Лысого. Тот, сидя на чурбане, бойко точит чуть кривое лезвие ножа о кремень, на лбу выступили большие капли пота, кончик языка ходит из одного уголка губ в другой. Помыться бы ему, а то несет как от немытой жопы. Впрочем, и одежду бы не помешало постирать: на рубахе чернеют жирные пятна грязи и обеденной похлебки.
– Наверное, твой нож уже и сталь перерубит, – заметил Хен, улыбаясь.
Лысый хмыкнул, продолжая точить нож.
– Ты вообще в свободное время чем-нибудь занимаешься?
Молчание.
Скривив губы и удивляясь собственной настырности, Хен помахал пальцами у лица мужика. Тот вскинул голову, зло бросил:
– Что тебе надо?
– Да ничего такого…
– Так иди себе дальше – не мешай.
И снова – вжик, вжик, вжик лезвием по точильному камню.
Хен толкнул дверь и вышел. Разгоряченную кожу остудил приятный теплый ветерок, ноздри обволокли запахи полевых трав и легкой вони города – странное и жгучее сочетание. Казармы прижимаются к разваливающимся стенам города. Только здесь ощущается смрад отхожих мест и одновременно ароматы розмарина, можжевельника и пионов.
Вздохнув полной грудью, Хен побрел вдоль стены казармы. Солнце скрылось за крышами домов, вечернее небо окрасилось в алые и фиолетовые оттенки, тяжелые косматые тучи движутся в сторону далекого Изумрудного моря. Город, это ненасытное и беспокойное существо, погружается в спокойный сон. Закрываются последние ларечники, загораются свечи в окнах домов.
У стены одной из казарм, держась за руку пьяного товарища, сблевал новобранец.
– Распустил я вас, – раздался голос за спиной.
Вздрогнув, Хен обернулся. Привалившись спиной к деревянному столбу, стоит шогрий-капитан. Кожаные сапоги до колен, парусиновые черные штаны, необъятных размеров белая рубаха – за всё время обучения никто так и не видел его в доспехе. Длинные кучерявые волосы спутаны, отчего командир кажется безумным; длинные пальцы поглаживают густую бороду с редкими седыми нитями.
Хен отдал честь.
– Вольно, солдат, – сказал он. – Вольно. За вином, небось, пошел?
– Я просто гуляю.
– Охотно верю, – ехидно заметил капитан. Его глаза неестественно ярко блеснули.
Да он же пьяный!
– Ну я… – попытался было отвязаться от главного Хен.
– Постой со мной, солдат. Хочу вот поговорить. Как тебя зовут?
– Хен… то есть Хенас, господин.
– Откуда ты?
– Да я практически местный. Из одной ближайшей деревушки. Вы, наверное, даже и не слышали.
– Ага, можешь не продолжать, – сказал капитан и отхлебнул из костяной фляги. – Ненавижу Мореш – глухомань проклятая. Сам-то я из столицы, но, похоже, не любят меня боги.
Хен смущенно пожал плечами.
– Для тебя, наверное, Мореш кажется огромнейшим городом. Центром мира, хе-хе! Вот только это не так. Торчу тут вместо того, чтобы маршировать с основной армией из Кипневмеи – видите ли, надо собрать и подготовить новобранцев из мелких городов к великой войне! – Капитан зло сплюнул. – Идиотизм. Ты, парень, мне веришь: я доспех с самого прибытия в этом захолустье не надевал! Зачем? Чтобы вас, остолопов, впечатлить?
Хен ощутил, как тысячи невидимых игл стали колоть тело.
– Пусть идет всё в пекло! – воскликнул капитан. Его лицо побагровело. – Сколько тебе лет?
– Девятнадцать…
– Когда-нибудь меч в руках держал? Ну, до того, как оказался в военном лагере?
– Нет, уважаемый.
Злой смех эхом прокатился по казармам.
– Про что я и говорю, парень! Вас, увальней, ничему не научить за шесть месяцев. А великому царю подавай шогрий-пехотинцев! Фланги защищать! Боги, даруйте разум нашему правителю!
– Господин, я бы хотел пойти…
– Ты, парень, – не унимаясь, продолжает капитан, – такой думаешь: через месяц-другой в Мореш явится многотысячная армия во главе с нашим владыкой! Новобранцы вольются свежей кровью… Затем, обойдя, конечно, и другие крупные города по пути, переход через Костяную степь и пустыню… А там и Немат уже. Быстрая победоносная война – и всё, ты, парень, богатый и в сиянии славы, возвращаешься в свою деревню. Но этого не будет.
Хен поежился. Хорошее настроение как ветром сдуло. И чего ему не сиделось в казарме?
– Ладно, ты, видимо, слишком глуповат, чтобы понять, о чём я толкую, – заявил господин и махнул рукой с флягой. Красные, точно кровь, капли вина упали на песок. – Завтра днём ваша беспечная жизнь закончится, парень. Приезжает сам гушарх-капитан! Герой войны, увенчанный славой! И всё такое прочее, хе-хе… Будет смотреть, чему вы научились, бестолочи…
Капитан умолк, скептически оглядел парня, точно увидел огромную кучу дерьма, и взмахнул рукой.
Радуясь свободе, Хен быстро направился к казарме.
Чуть не вляпался!
От удушающего дневного зноя, кажется, камни на мостовой вот-вот жалобно треснут. Солнце-око жарит спины. Солдаты обливаются потом, то и дело злобно поглядывают на тех счастливчиков, что стоят в тени стены и массивных городских ворот. Доспехи скрипят, каждое движение вызывает боль в тех местах, где ремни крепятся к бронзовым пластинам. Сегодня утром новобранцам впервые за шесть месяцев выдали снаряжение, не потрудившись уточнить размер и комплекцию парней. Поэтому строй солдат представляет жалкое зрелище: у некоторых толстяков выпирают необъятные, поблескивающие от пота животы, худые вынуждены сгибаться под массивными доспехами.
Хен облегченно вздохнул. В отличие от многих ему повезло и со снаряжением, и с местом. Тень, падающая от ворот, хорошо защищает от палящего солнца – стой себе с серьезным видом, прижимай к левой руке круглый щит и наблюдай. Единственное, что омрачает его настроение – Лысый, стоящий рядом с ним в строю. Несмотря на поблескивающий бронзовый доспех, несет от того по-прежнему, как от стада диких козлов. На шее причудливыми узорами чернеют разводы грязи.
Шеренги солдат в три ряда выстроились до рынка. С того места, где стоит Хен, они пропадают из вида уже на улице ремесленников – у выстроенных трехэтажных домов с прямыми квадратными крышами. Впечатляюще. Парень никогда не видел столько солдат в одном месте. Гушарх будет доволен. Возможно, даже повысит жалованье новобранцам.
Пальцы Хена легли на мешочек с деньгами на поясе.
– Хорошее мы представление устроили, да? – спросил он у Лысого.
Тот, как всегда, даже не посмотрел в его сторону.
– Представляю лицо этой высокопоставленной шишки. Как увидит эту толпень, так обосрется от радости!
– Заткнись, парень, – процедил сквозь зубы Лысый.
Поправив постоянно скатывающийся шлем, Хен сказал:
– Знавал я одного такого же засранца как ты. У него потом отвалился член, жопа обросла мехом, а на лбу появился рог.
Глаза Лысого полыхнули огнем злости, а потому Хен решил помолчать – на некоторое время.
Тунолар-капитан, одетый в черный мундир, украшенный красными нитями, возвышается напротив ворот, держа в обеих руках полуторный меч, и ждет прибытие гушарха. Когда герой войны въедет в город, капитан согласно церемонии вручит клинок и покажет подготовленную армию новобранцев.
Лицо тунолара после вчерашнего выпитого вина опухло и раскраснелось. Руки заметно дрожат.
Наконец, на стене низко и протяжно протрубили рога. По рядам солдат прокатились взволнованные шепотки. Помощники капитана, прибывшие вместе с ним из столицы, выпрямились, окинули сердитыми взглядами стоящих за ними солдат. Им предстоит встретить у дороги начальство с развевающимися на шестах царскими штандартами. Хен всмотрелся в один из них. На черном шелке, развевающемся на знойном ветру, красуется золотое око – символ самого Великого Баамона.
Гушарх-капитан въехал на грозном черном коне вместе с пятью царскими эвпатридами, чьи лица скрывают вычурные золотые маски. Его красный плащ величественно ниспадает на круп лошади, из-за левого плеча торчит длинная рукоять меча, вложенного в простые кожаные ножны, тяжелый черный доспех маслянисто поблескивает, тут и там на плечевых и грудных пластинах видны вмятины, забрало в виде искаженного болью лица приподнято. Ну и рыло. Чуть скошенный влево нос – видимо, был когда-то сломан. Щеки изуродованы шрамами, тонкие губы, пустой, как у мертвеца, взгляд – не таким себе представлял героя войны Хен.
Знатные эвпатриды, едущие чуть позади гушарх-капитана, облачены в серебряные доспехи, украшенные таким количеством драгоценных камней, что рябит в глазах. Синие плащи едва касаются седел, низко накинутые капюшоны придают угрожающий вид, короткие мечи-гладиусы – ритуальное и бесполезное оружие – бьются о бедра.
Лошади остановились в двух шагах от капитана, протягивающего полуторный меч. Гушарх, улыбнувшись кончиками губ, вперил тяжелый взгляд в него, брать клинок он не спешит. Почему? Что-то идет не так. Словно в подтверждение мыслей тунолар нервно дернул плечами, обернулся в сторону помощников, словно ища поддержки.
Затем всё произошло очень быстро: герой войны схватился за рукоять своего меча, клинок со звоном высвободился из ножен, остро блеснул. Взмах – и лезвие снесло голову капитану.
Сердце Хена замерло.
Тело тунолара сделало шаг назад и, выронив из рук ритуальное оружие, повалилось на камни, кровь огромной густой лужей растеклась под ним. Отрубленная голова покатилась по мостовой и ударилась о стену казармы.
«Я… Что?.. Почему?..» – мысли заметались во вдруг ставшем тесном черепе.
Также молча гушарх оглядел ряды новобранцев, лицо исказила презрительная гримаса.
– Отдых для вас закончился, – хрипло сказал он.
Когда взгляд его голубых глаз остановился на Хене, ноги того чуть не подогнулись.
Его так и подмывает побежать в сторону леса. Дубы покачиваются в каких-то двух тысячах шагах от стены – всего ничего. Если разбежаться и, виляя, по вычищенной равнине рвануть под спасительные кроны деревьев, то шанс спастись есть. Пока лучники и приехавший из самой бездны гушарх-капитан опомнятся, его и след простынет, а там и до родной деревеньки недалеко.
Дрожа, Хен обернулся. Новобранцы в несколько рядов торчат у самой стены. Вид у них как у побитых собак: лица в грязи, черные синяки с кровоподтеками уродуют подбородки – следы от ударов латных перчаток эвпатридов, – плечевые пластины жалобно висят на кожаных ремнях. Однако же глаза у всех горят радостью. Еще бы! Ведь это не они дрожат в меченой сотне!
Раздался тяжелый удар, Хен бросил взгляд на очерченный круг. Герой войны без труда увернулся от неумелого выпада новобранца, врезал кулаком бедняге в нижнюю челюсть и припечатал тяжелым щитом тому грудь – смачно хрустнули ребра. Еще один показательный бой. Белобрысый паренек корчится в грязи и надрывает горло от боли. К нему подскочили двое помощников эвпатридов, схватили за локти и оттащили подальше от круга.
Хен скривился, представив, что он скоро вот так же будет страдать. Уже прошло десять показательных сражений, и ни один не закончился без переломов. Как тут устоишь против ветерана нескольких войн? Тот ловко уходит от ударов и делает немыслимые выпады мечом – бывшие крестьяне и городские голодранцы не чета ему.
Хен поежился. Погода испортилась: тяжелые свинцовые тучи нависают над равниной, резкие порывы ветра бросают в лицо песок, от которого противно скрипят зубы. Очередь сокращается – скоро и он войдет в круг. Почему эвпатриды из всего пятитысячного войска выбрали именно его? Зачем на глазах всей армии устраивать этот балаган? Зачем согнали за городские ворота? И ведь не убежишь: оказалось, вместе со знатью явилась личная гвардия лучников, пехотинцев и экзекуторов героя войны.
Может, мне повезет – и обойдусь переломом руки. Ну, или ребра покрошат. Зато у лекарей отлежусь. Наверняка, как только основная армия царя явится в город, знать поставят на место. И накажут за смерть тунолара.
Легче не стало. К тому же злит мысль, что вот Лысый и Рыжий не попали в злополучную сотню. Сейчас, наверное, радуются, как он тут страдает, да еще и на глазах всей армии новобранцев. Ему здесь не место! Произошла ошибка!
Гушарх-капитан, осклабившись, тыкнул в очередного несчастного из меченой сотни. Качая головой, толстяк попытался было вжаться в толпу, но остальные вытолкнули его в круг. Один из гвардейских лучников натянул лук, тяжелый бронзовый наконечник стрелы уставился в хмурое небо. Если жирдяй только рыпнется, попытается выбежать из круга… Но тот, чуть ли не плача, стоит в двух шагах от гушарх-капитана; второй и третий подбородки дрожат от рыданий, лицо раскраснелось, островерхий шлем скатился на ухо. Пластины доспеха плохо закреплены и свободно болтаются от любого движения, прямоугольный щит опущен, клинок касается земли.
Герой войны встал в боевую стойку, толстяк в испуге зашагал назад. Словно загнанный зверь, он бросает испуганные взгляды на товарищей, глупо ожидая поддержки. Но остальные молчат, понурив головы. Наконец, гушарх сделал выпад, острие клинка едва задело живот и оставило после себя длинную царапину. В следующее мгновение жирдяй сделал то, что никто от него не ожидал, – ударил щитом в лицо ублюдка.
Чавкнуло, закованное в тяжелый черный доспех тело повело в сторону. Еще чуть-чуть – и герой войны бы распластался в грязи. Лишь чудом ему удалось устоять на ногах. На его лице вдруг отразилось безмерное удивление, быстро сменившееся яростью. Последовал шквал ударов.
Стук сердца.
Щит новобранца распался на две части.
Еще стук.
Толстяк закричал, понимая всю безвыходность положения.
Стук…
Лезвие по рукоять вошло ему в живот.
Он так и застыл – ошарашенный, бледный и дрожащий. Серая грязная рубашка окрасилась алым, кровь ручейками полилась по бедру, по ноге и ботинкам, растеклась лужей в вязкой грязи. Колени дрогнули. Плача, жирдяй распластался, рука потянулась к командиру.
– П-п-прошу… х-х-хватит…
По-волчьи скалясь, гушарх проткнул мечом грудь несчастного, с силой провернул клинок – до тех пор, пока надсадный тяжелый хрип не затих.
Кишки Хена точно обхватили ледяной рукой, стало трудно дышать. И без того бешено стучащее сердце ускорилось, перед глазами заплясали кровавые мухи. Он мысленно заставил себя не смотреть на труп, но всё равно не смог отвести взор. Глаза мертвеца остекленели, а губы приобрели синий оттенок. Кровь продолжает хлестать из ран, алая лужа подползла к ближайшему новобранцу, и тот неловко сделал шаг назад.
Имя… Какое у него было имя, великие боги?! Я же его знаю. Да, знаю. Вчера он слушал, как я рассказывал байку. Его кровать находится у самого окна…
Как звали новобранца, Хен так и не вспомнил. Между тем, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Гушарх-капитан. Таращится на него. Губы растянуты в широкой улыбке, перепачканный клинок направлен в его сторону.
– Ты. – Хриплый низкий голос прозвучал как приговор. – Иди сюда.
Гвардейцы убрали тело из круга.
– Я… я не могу, – начал Хен. – Я…
– Живо! – заорал гушарх.
Одеревеневшей рукой Хен вытащил из ножен меч, покрепче ухватился за щит и направился вперед. От тяжелого медного запаха крови живот протестующе заурчал, к горлу подкатил тяжелый ком. Обед едва не вылез наружу, в лицо ударил порыв ветра, на коже выступили мурашки.
Хен не успел понять, когда гушарх вдруг оказался перед ним. Небо и земля поменялись местами. Затем он впечатался во что-то твердое. Голова словно треснула, из глаз брызнули звезды, а затылок обожгло. Боль, расползаясь, перетекла к вискам. Ожидая смерти, Хен застонал. Треклятый меч выпал из рук.
– Уносите это отребье, – приказал гушарх своим людям. Голос донесся словно сквозь толщу воды. – Следующий!
Утром Болтун едва дотащился до кровати. Руки и ноги нестерпимо горели от бесконечных тренировок. В голове крутилась лишь одна мысль: «если так будет продолжаться дальше, то я сдохну». Спасительный сон сомкнулся, как черная вода…
Через пятнадцать дней гушарх заставил новобранцев карабкаться по старой полуразрушенной стене. Камни сыпались под пальцами, обдавая лицо серой пылью, ноги так и норовили соскользнуть с выемок. Никаких канатов, которые бы спасли от падений, не было. Тут и там постоянно раздавались крики тех, кто срывался и ломал кости. Лекари не поспевали уносить раненых. Вдобавок ко всему гушарх приказал своим людям кидать на осаждающих тяжелые валуны и лить горячее масло.
В тот злополучный день по прикидкам Болтуна две сотни новобранцев навсегда остались калеками.
Горизонт на равнине окрасился румянцем чахоточного. Тяжелое раскаленное солнце медленно опускается по небосводу, прогоняя редкие черные облака. Стая большекрылых птиц, разрывая тишину пронзительными криками, улетает как можно подальше от ока Великого Баамона, ведь скоро на землю опустятся сумерки и ночные демоны выползут из нор в надежде полакомиться свежей плотью.
Лезут мысли, точно крови сгустки, – больные и запекшиеся. Отчаянный крик так и норовит вырваться из глотки, дабы достучаться до сердец богов. Приходится сжать губы и терпеть. Новобранцы рядом с ним нервничают не меньше, несмотря на последние тяжелые дни бесконечных тренировок. Хлюпают носами, хмурятся… Кто-то нервно касается окованного бронзой деревянного щита за спиной, кто-то проверяет застежки шлема, кто-то стучит пальцами по эфесу меча. Взволнованные и настороженные, точно дикие звери.
Лучники выстроились в линию в двух сотнях шагов от плотного строя новобранцев. Ждут приказа. Гушарх-капитан, сидя на грозном черном, как смоль, коне, весело наблюдает возле своих людей. Его доспех с такого расстояния отбрасывает зловещие блики.
– Чтоб ты обосрался, выпердыш ведьмы, – прошептал Хен.
Сзади хихикнуло.
– Не разевал бы ты лучше рот, парень, – спокойно сказал Лысый, по иронии стоящий рядом с ним.
– А то что? Ты мне ночью горло перережешь? Уже пустил струю в штаны.
– Дело не во мне, – отмахнулся тот. – Кто-нибудь из наших в надежде спасти свою шкуру разболтает капитану – и висеть тебе на стене.
Перед мысленным взором тут же встала картина: десятки мертвецов болтаются в петлях на воротах. Тела вздулись, разнося по казармам и городу отвратительные миазмы, глаза выклевали вороны. Ни одному из дезертиров не удалось сбежать. Каким-то образом следопыты гушарха находят всех. И кара для них ужасна: прежде, чем накинуть веревку на шею, экзекуторы долго и с упоением издеваются над несчастными. Крики разносятся по всей округе. Горожане даже жаловались местному управляющему, но тот ничего не смог решить. Оно и понятно: чуть что – и не сносить головы. Эвпатридам лучше не перечить.
– Да всё равно сдохнем, – бросил Хен.
Лысый ухмыльнулся, повернулся в его сторону:
– Возможно, ты и прав.
Болтун покачал головой. Все пятьсот новобранцев наверняка догадались, зачем новый капитан согнал их на расчищенное поле за городом.
– Не против, если я заберу твои сапоги? – как ни в чем не бывало спросил Лысый.
– Ты о чем? – не понял Хен.
– Ну, если умрешь.
– А зачем они тебе?
– На вид сапоги кажутся крепкими. Да и размер подходящий. Мои-то разносились.
Губы Болтуна растянулись в широкой улыбке. Он с удивлением понял: ему стало легче и страх угас.
– Хорошо, забирай, – сказал он. – Но если помрешь ты, то твой нож, получается, – мой?
– По рукам, – ответил Лысый.
Гушарх выдвинулся на коне из ряда лучников, вытащил меч из-за спины, клинок зловеще блеснул в свете угасающего заката. Заметив условный знак, новобранцы, которых поставили руководить остальными, принялись отдавать приказы:
– Построиться! Живо-живо-живо!
Толпа забурлила. Многие выхватили полуторные мечи и щиты. Хена сплющили с обеих сторон, плечи сдавили доспехи других солдат – да так, что перехватило дыхание. Он едва не выронил оружие. Шлем сполз на правый глаз, мешая разглядеть происходящее. Приказы старших повторились. А затем сменились новыми:
– Закрыться щитами!
Превозмогая страх, Болтун вскинул над собой окованный бронзой кусок дерева, пальцы впились в кожаный ремешок. Остальные проделали то же самое. Повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием солдат. Хен сплюнул. Он может лишь смотреть себе под ноги и красоваться спинами впереди стоящих. Возможно, и к лучшему. От вида того, как гвардейцы натягивают луки, ему бы поплохело.
Ожидание затянулось. Одни бесконечные мгновения сменяются другими бесконечными мгновениями. Взор выхватил жучка, каким-то чудом выжившего от сотен сапог. Ползет себе по своим делам и даже не знает, что ему грозит.
– Когда уже все закончится? – взмолился Хен, поправляя свободной рукой шлем.
Именно в этот миг послышался свист стрел. Несколько тут же угодили в щит, острые наконечники пробили дерево и застыли в нескольких пальцах от лица. От удара кисть онемела.
– Держать строй! – закричали старшие.
Новобранцы, точно подкошенные, принялись падать, до ушей донеслись крики.
Успокойся! Не думай ни о чем. Ты жив. И с тобой ничего не случится. Боги не дадут умереть. Главное, не паниковать. Вспомни штурм стены. Надо просто взбираться вверх. Хвататься за выемки и подтягиваться. Нет ничего проще. Только не подпускать страх. Крики ничего не значат. Ты не сдохнешь…
Убеждения помогли. Вернулось самообладание. Обливаясь холодным потом, он насколько смог осмотрел щит. По всей поверхности угрожающе змеятся трещины. Плохо дело. При очередной атаке есть шанс остаться без защиты. Демоны бы побрали оружейников! Цена их ошибки – жизни. Никчемные жизни тех, кто по своей дурости записался в армию ради, как им казалось, легких денег.
До ушей донесся легкий свист… Вторая волна стрел собрала куда большую жатву. Солдат, стоящий перед Болтуном, дернулся, щит на глазах развалился – и его шея и грудь сразу же ощетинились перьями. Раскрывая и закрывая рот, точно рыба, выброшенная на берег, новобранец опустился на колени.
Мужчины вскрикивают, замертво падают в утоптанную от сотен ног грязь. Земля надрывается в предсмертном вопле, нехотя принимая страшный дар – горячую кровь.
Болтун бросил ненужный меч под ноги, вцепился обеими руками в щит. Последовало несколько тяжелых ударов, которые расползлись онемением от кистей до локтей. В этот раз стрелы не пробили дерево и бронзу.
Строй сомкнулся: новобранцы, ступая по мертвецам, закрыли стоящих за спинами. Горячая волна благодарности растеклась в груди Хена. Он, наверное, впервые почувствовал чью-то поддержку. На миг все солдаты стали единым, закованным в прочную броню, существом. Сердца забились в едином ритме, исчезли желания и обиды.
Стрелы свистят, отскакивают от бронзовых поверхностей. Град, приносящий смерть…
Наконец, всё стихло. Ожидая подвоха, новобранцы продолжают закрываться щитами, непонимающе смотрят друг на друга. Под их ногами корчатся раненные. Хен нервно засмеялся, заставил себя успокоиться, прекратить, но не смог. К его удивлению стоящие рядом с ним широко заулыбались. Даже Лысый оскалился, хотя одна из стрел угодила ему в плечо. Усиливающийся смех прокатился по строю.
Рожки затрубили отбой.
Сняв с руки ремешки и отбросив подальше щит, Болтун сел на землю. Из него словно высосали все силы, только сейчас пришло осознание, насколько же он устал. Каждая часть тела отдается глухой болью, трясет так, что зубы стучат, судороги сводят икры. Старшие бегают по рядам, находят раненых и подзывают лекарей – уйти с поля нужно как можно быстрее: следующие пятьсот неудачников должны получить свою порцию унижений. Им придется сражаться под покровом ночи, а это еще страшнее.
На всё наплевать. Сейчас бы только добраться до кровати…
Толпа переполошилась. Многие принялись показывать пальцами на ворота. Хен сосредоточился. Сердце замерло. Черные жирные клубы дыма клубятся над стенами – там, где выстроены казармы. Танцуют гигантские языки пламени, точно разверзлись врата Сеетры. Болтун вскочил и рванул к городу, наплевав на приказы старших. Ветер засвистел в ушах.
Нет-нет-нет-нет!
Последние пять дней гушарх-капитан запрещал брать на тренировки свое жалованье. И с привычкой новобранцев таскать с собой монеты боролся жестко – отнимал заработанное и избивал до полусмерти. Приходилось прилагать неимоверные ухищрения: кто-то пришивал внутренний карманы на рубахах (всегда заканчивалось плохо), кто-то закапывал добро, кто-то отдавал местным городским банкирам под грабительские проценты, а кто-то даже прятал кошели в нужниках. Болтун же придумал, как ему показалось, самый простой, но гениальный способ сохранить деньги: в оружейной нашел на полу плохо подогнанную деревяшку, под которую ночью, пока никто не видит, то и дело прятал монеты.
Но теперь казармы горят.
Хен проскочил ворота. Лицо обдало волной жара – пришлось даже зажмуриться. Пламя полыхает так высоко, что кажется облизывает вечереющее небо, воздух рябит мерцающими струйками, деревянные стены и крыши, объятые огнем, трещат и плюются оранжевыми светляками. В ноздри ударил запах гари. Вокруг пожарища толпятся горожане, гвардейцы и новобранцы – никто не бегает с ведрами воды.
Гушарх, держа в руке горящее бревно, возвышается над людьми, наблюдает.
Хен понял всё сразу: пока он с остальными корчился под градом стрел, капитан явился в город и поджег казармы. Зачем? Почему? В этом нет смысла.
К горлу подкатил предательский комок. От слез мир расплылся яркими кляксами. Всё напрасно. Деньги за шесть месяцев пропали. Я не смог… Прости, сестренка.
