Kitabı oku: «Брать живьем! 1919-й. 2»
Глава 1
Оставив позиции бойцов гарнизонной роты, мы сели в Руссо-Балт и с ветерком поехали вниз по Базарной, громко подпевая Светловскому:
Снова мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.
Скворцов размахивал своей бескозыркой, Гудилин и Щербинин – фуражками, я не забывал приветствовать встречавшихся горожан сигналом клаксона. Люди останавливались, провожали нас глазами, поднимали руки, что-то кричали, понимая, что белоказаки за чертой города получили отпор.
На милицейском дворе нас встречал не только Маркин, но и председатель уездной ЧК. Особой радости на их лицах я, однако, не заметил. Напротив, при свете фонаря на них отчетливо читалась полускрытая досада.
– Оба не в настроении, – донесся голос Гудилина из кузова машины.
– Яркин гость у нас не частый, – заметил Скворцов. – Что-то не так.
– Сейчас узнаем, – сказал Светловский, поправляя фуражку.
Он встал на подножку и на ходу соскочил на землю.
– Илья Григорьевич, Яков Федорович, что-то вы уж больно мрачны? А ведь нам сегодня есть, чем гордиться!
– Верно, Григорий Иваныч, – кивнул головой Маркин, одернув френч. – Гордиться, в самом деле, есть чем. Только в бочку меда попала большая ложка дегтя.
– Что-то случилось?
– Алекс и главари бандитов во время конвоирования сумели скрыться.
– Что-о?! – Брови нашего начальника поползли вверх. – Петин, Белый и Большой дали деру?.. Вы это серьезно? Не шутите?
Маркин со вздохом пожал плечами. Мы все в недоумении переглянулись.
– Но, Яков Федорович, как, как вы проморгали их?! – воскликнул Светловский, повернувшись к чекисту. Тот сжал челюсти и хмуро посмотрел по сторонам.
– Возле Вознесенской церкви Митрохин со своими эсерами вечером собрали митинг. Народу собралась туча. Вот нам и пришлось вести участников заговора через край толпы – не пробираться же к Лебедянской оврагами. Во время прохождения и толкотни кто-то незаметно разрезал веревки на руках Перелыгина, Алекса, Белого и Большого. Те только и ждали этого, незамедлительно нырнув в толпу. Не повезло Перелыгину, далеко он не ушел, я ранил его в ногу. Алекс же, Белый и Большой смогли оторваться и добежать до извозчичьей биржи.
– И куда ж они сгинули?
– Добрались на легковом извозчике до реки, прыгнули в лодку к рыбаку и переправились на другой берег. Рыбак утверждает, что по дороге к лесным кордонам они сели в пролетку, в которую был впряжена гнедая лошадь.
– К Мамантову наладились, черти!.. А что же чекисты?
– Потеряли их из виду где-то на Площадной.
– Но это еще не все, – добавил Маркин с горькой ухмылкой. – Приблизительно, в это же время Тальский сбежал из-за решетки.
– Твою мать! – покачал головой Светловский. – Что ж это такое?! Как чернявый дьявол сумел освободиться?
– Все дежурному жаловался, что из-за ранения у него голова кружится. Потом внезапно рухнул на пол. Дежурный решил, что Тальский потерял сознание. Ну, и вызвал Журкина. Пока они приводили хитреца в чувство, тот возьми да и выхвати из кобуры дежурного наган. Оглушив обоих, он выскочил из здания, врезал револьвером по голове часовому у дверей, прыгнул в дежурную пролетку и умчался прочь. Журкин, к счастью, оклемался, а дежурного c часовым в морг отвезли, не сдюжили.
– Вот, скотина! – процедил Щербинин, сжав кулаки.
– Сволочь! – бросил сквозь зубы Гудилин, поглаживая раненную руку.
– Жаль, что не прикончил его у кабинета! – вырвалось у меня.
– Чудеса, едрена каракатица! – хмыкнул Рундук, закуривая цигарку. – Уж, не к нему ли в пролетку подсели Алекс, Белый и Большой?
– Получается, к нему. Милиционеры у моста, не зная об аресте зама, спокойно пропустили его на другой берег.
– Товарищ Светловский, стажер Нечаев, – проговорил Яркин, – попрошу к начальнику милиции!
В кабинете все трое курильщиков достали портсигары и закурили. Дым повис коромыслом, мешая мне дышать.
– Хочу сказать, что для Петродара все это не есть хорошо, даже совсем не хорошо, – начал Яркин, хмуря брови. – Факт на лицо: четверо ярых врагов Советской власти сбежали к Мамантову. Нет сомнений, что они попытаются заручиться поддержкой генерала и подготовить новый заговор. Нужно проведать не только об их планах, но и устремлениях Мамантова, долго ли он со своим корпусом будет кружить в нашей стороне… Григорий Иваныч, мне кажется, эту важную миссию можно поручить вашему подопечному, cтажеру Нечаеву. В последнее время он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Никто не сделал больше для раскрытия заговора и расследования хищения художественных ценностей из имения Заградского. Я уж не говорю о его вкладе в поимку членов банды «затейников», фактическое уничтожение шайки «синих», разоблачение опасного убийцы «пустырника».
Светловский пристально взглянул на меня и сжал мое плечо.
– Cправишься?
– Постараюсь! Только хотелось бы знать больше деталей, подробностей.
– Разумно! – заметил Яркин.
Пустив к потолку клуб дыма, он пригласил нас к большой карте Петродарского уезда, висевшей на обитой обоями стене, и вооружился короткой указкой.
– Вчера на железнодорожном узле белоказаками были взорваны железнодорожный мост и бронепоезд «Атаман Чуркин», захвачены два эшелона с имуществом воронежских коммунистов, разграблены мануфактурные склады… Бойцы разведбатальона утверждают, что штаб корпуса Мамантова из села Дрязги, вот отсюда, был переведен вчера вечером в село Телелюй, вот сюда… Такой расклад, а я вот о чем. На дальнем кордоне служит двоюродный брат нашего чекиста Архипова. Росли вместе, по сей день не разлей вода. Устин Макарыч Черкасов его полное имя. Участник империалистической, отличный охотник, всей душой за Советскую власть, за большевиков. Сегодня к вечеру на телеге своей в город пожаловал, за хлебом там, мылом и прочими вещами. Заглянув в отдел лесного хозяйства, заскочил потом к Архипову и вот что ему поведал… да что там, пусть сам и расскажет.
– Дежурный! – открыв дверь, крикнул Маркин. – Пригласи-ка сюда лесника.
Через минуту в кабинет вошел высокий жилистый мужчина в большом картузе, прорезиненном плаще и высоких болотных сапогах. На вид ему было лет сорок пять-пятьдесят.
– Устин Макарыч, знакомься, – cказал Яркин, – начальник Угро Григорий Иваныч Светловский, стажер Данила Нечаев… Расскажи, как все было на кордоне.
Лесник снял картуз и стал мять его в своих крепких руках.
– Как все было?.. Да так, выхожу вчера поутру с ружьецом из своего домика, насчет дичи, значит, утки там или кулика какого, а со стороны шингаревской мельницы вдруг стук копыт. Вижу сквозь просветы деревьев, трое белоказаков скачут. Я-то уж знаю, что мамантовцы по округе шастают, вот-вот наедут. Потому стою ровно, не подаю виду, что напуган. Подъезжают, ребята справные, в седлах сидят как влитые, особенно главный, адъютант Мамантова подъесаул Благородов. Спрашивают, отвечаю, все как есть. Куда, мол, по утречку лесник с кордона. Что ж, поохотиться вышел, говорю. А подъесаул мне: «Это ты, дядя, правильно сделал, что вышел поохотиться. У тебя теперь вот какая забота будет: пока мы стоим лагерем поблизости, ты должен к столу генерала Мамантова и офицеров штаба рябчиков и вальдшнепов поставлять. Регулярно, утром и вечером. И что б без пропусков! Рябчиков утром, вальдшнепов вечером». Вот и занимаюсь поставкой, Благородов пригрозил к стенке поставить, ежели что. Вечером вальдшнепов отвез, завтра рано поутру на рябчиков пойду… Да, доставая трубку из кармана, подъесаул два листка обронил. Поглядите.
Маркин взял в руки бумажки с машинописным текстом и вслух прочитал:
– «Управляющему бывшим гарденинским сахарным заводом. Предлагаю вам сегодня начать продажу сахара местному населению по расценке за мешок сахара сто рублей николаевскими деньгами или по пятьсот рублей керенками, советских денег в уплату не принимать. Деньги и отчет за проданный сахар сдать начальнику нашей дивизии полковнику Дьяконову. Продажа должна происходить без задержек и в течение целого дня до наступления темноты. Успешность продажи возлагается на вашу ответственность. Воинским частям сахар отпустить по письменному требованию. Генерал Мамантов. 23. 08. 1919 г»…
– Хм-м, 5 сентября по новому стилю Мамантов был в районе сахарного завода, – проговорил Яркин, почесав в затылке.
– Ага, а это, кажется, часть газетного воззвания, – сказал Маркин, вглядываясь в другой листок. – «Крестьяне, вооружайтесь и восставайте против общего врага нашего и всей Земли Русской, против жидо-большевиков и коммунистов, изгоняйте бесовскую силу. На Москву двигается большая казачья армия и добровольцы, и скоро, скоро получим облегчение и вздохнем от цепких дьявольских рук!»
– Ишь ты, – хмыкнул Светловский, – сами к югу повернули, а брешут, будто на столицу нацелились. Арапа заправляет генерал! Хитер!
Маркин отдал бумажки Яркину. Тот положил их в карман и взял за локоть лесника.
– Вот что, Устин Макарыч, ты должен сослужить нам службу. Какую? Взять с собой на кордон стажера Нечаева и показать ему, где водится указанная дичь, ибо Данила будет добывать ее и поставлять на телеге белоказакам. Если, что, то он – племянник твой, сестры родной сын, приехал на кордон в помощь. Покажешь ему охотничьи места, возвращайся своим ходом в Петродар. Я к тому, что операция может провалиться в первый же приезда Данилы к мамантовцам. Тогда не поздоровится и тебе. Нагрянут и, как пить дать, открутят голову!
– Это ничего, надо так надо.
– Ну, ступай к телеге, а мы тут еще потолкуем.
Лесник кивнул, надел картуз и вышел из кабинета. Яркин прошелся туда-сюда по комнате. Поглядев в окно и подымив папиросой, предстал передо мной.
– Слушайте внимательно, стажер Нечаев. У белоказаков держитесь ближе к штабу, заводите по возможности с казачками разговоры, невзначай касайтесь перспектив рейда, командирских планов. Ну, и понятное дело, постарайтесь выяснить, что же затевают петродарские гостечки во вражеском стане – Алекс, Белый, Большой и Тальский.
– Попадаться им на глаза не след, – сказал Светловский. – Про Алекса и Белого не скажу, а бывший заместитель начальника милиции тебя в момент опознает, как, впрочем, и Большой.
– У завхоза на этот случай я взял подходящую одежду и обувку. – Маркин вручил мне фуражку, косоворотку, пиджак, штаны, грубые носки и ботинки. – Переоденься перед поездкой, Нечаев.
Мы все вышли на двор. Пока лесник приводил в порядок упряжь и осматривал телегу, я сбегал домой, переоделся, засунул за пояс наган и постучался к Лидии. Она открыла дверь и сразу все поняла.
– Сегодняшней прогулки, видимо, не будет.
– Не получается, Лидия, cлужба, – улыбнулся я со вздохом. – Извини.
– Я понимаю, не маленькая, – cказала она, характерным жестом поправив прическу. – Служба есть служба… Ну, ступай.
Я еще раз извинился и пошел к лестнице.
– Данила!
Я обернулся. Девушка помахала мне рукой и сказала c теплотой в голосе:
– Береги себя!
Вернувшись к зданию милиции, я тепло попрощался с каждым из сотрудников, крепко жал им руки, пытался шутить.
– Ерунда! Чего там сложного, рябчиков возить на телеге? Как-нибудь справлюсь.
– Вальдшнепом или рябчиком и я бы закусил, едрена каракатица! – улыбнулся матрос, смоля цигарку.
– Пшенной кашей обойдешься! – поддел его Светловский и, приобняв меня, по-отечески проговорил:
– Смотри там, парень, на рожон не лезь, будь внимательным.
Последним обратился ко мне Яркин.
– Я думаю, все будет хорошо, Нечаев, – сказал он, взяв мена за плечи. – Удача сопутствует решительным, смелым, но в то же время осмотрительным людям. А вы, похоже, из их числа.
Едва я устроился на козлах, как кнут возницы щелкнул возле уха лошади, и телега, дернувшись, загромыхала по вечернему городу к мосту. Преодолев его, пегая неспешно поплелась по низменному левому берегу. Впереди в неярком свете луны стала расти и ширится полоса векового бора. Вскоре мы оказались в его гуще. Чуть погодя, по правую сторону завиднелась прогалина ближнего кордона, где мне выпало пережить столько приключений.
– Устин Макарыч, вчера тут прошла встреча посланца Мамантова с нашими мятежниками.
– Знаю, Терентий рассказал. Говорит, парнишка наш едва здесь не погиб…
– Так это я и был.
Лесник всем корпусом повернулся ко мне, окинув пристальным взором.
– Правда?.. Да, похож… Слушай, Данила, а ты случаем не из тех Нечаевых, что живут на хуторе между Телелюем и Климентовкой. Ионычевы их подворье. Уж больно на Ивлия Ионыча смахиваешь.
Ивлий Ионыч, мой прапрадед! Оказывается, в это время Ионычевы жили на хуторе. Сколько сейчас моему прадеду, Федору Ивлиевичу?.. Семнадцать, он с 1902 года…
– Значит, не из тех Нечаевых?
Я отрицательно качнул головой. Что было сказать леснику? Что я прямой потомок Ивлия Ионыча, попавший сюда из будущего? Нет уж, обойдемся без этих откровений.
– И как же ты, Данила, сумел освободиться от веревок? – спросил Черкасов.
– Напильник в сарае нашелся.
– Понятно. А Терентий подумывал выпустить тебя из амбара, да только присмотр за ним был, не вышло.
– Что насчет овчарки, которую я ранил. Выжила?
– Терентий уверен, что выкарабкается.
– Собак-то я, вообще, люблю, но у меня не было выбора… А ты, Устин Макарыч, держишь пса на кордоне?
– У меня три собаки было, две погибли от волчьих зубов, одну кабан порвал.
– Кабан? И какой он из себя, большой?
– При виде него цепенеешь, по спине холодок бежит. Эту зверюгу видел брат мой двоюродный, Архипов… Приехал ко мне как-то на кордон, посидели, поговорили и к вечеру пошли на охоту. Уток решили пострелять, он со своей винтовкой, я с ружьецом. Идем, вдруг треск в смешанном подлеске. Смотрю, кабаняка выскакивает и стрелой летит прямо на брата! Тот так перепужался, что про винтовку забыл! Прыгай в сторону, ору ему, сейчас собьет или подденет! Еле-еле отскочил, кабан мимо него ураганом пронесся. Cлава Богу, что не вернулся для повторного рывка, а то было бы горе!.. После того случая я с собой всегда два ружья беру. На всякий случай… Кстати, Благородов интересовался насчет того, как бы ему поохотиться на кабана. Что ж, показал, где найти того секача…
Ночной лес жил своей жизнью, из чащобы доносились разные звуки. Вот ухнула сова, пропела короткую трель какая-то пичуга, шурша в траве, пискнула мышь. От внезапного порыва ветра зашелестела листва, закачались и заскрипели прямые высоченные стволы, посыпались вниз, ударяясь о суки и ветки, сосновые шишки.
Наконец справа от лесной дороги проглянуло огороженное горбылем пространство дальнего кордона. Приехали. Лесник выпряг лошадь, и, заведя ее в конюшню, запер на замок. Взяв из телеги суму, открыл дверь хижины и провел меня внутрь. Помещение мало чем отличалось от того, в котором хозяйничал Терентий. Те же бревенчатые стены с небольшими окнами, дощатый стол, табуретки, лавки и огромная русская печь.
Черкасов, сняв верхнюю одежду, быстро организовал горячий чай, поставил тарелку с сухарями. Мы посидели за столом, поговорили о том, о сем и легли спать. Устин Макарыч на железной кровати, я – на застеленной им широкой лавке. Сон одолел меня сразу, едва моя голова коснулась подушки.
Встали мы на рассвете. Когда я ополоснул лицо из рукомойника и оделся, лесник вручил мне двустволку для охоты на крупного зверя и повел к густому еловому подлеску, росшему в километре от кордона. С его правого плеча свисало видавшее виды ружье на пернатую дичь.
По дороге я подумал о кабане, который чуть не cнес чекиста Архипова.
– Устин Макарыч, тот кабан в смешанном подлеске держится?
– Да, слева от ельника. Как у тебя со стрельбой-то?.. Ежели что, целься кабану в точку между ухом и глазом, там черепная кость тоньше. Либо в сердце, под левую лопатку.
– Буду иметь в виду.
По ходу движения он счел нужным слегка просветить меня в отношении внешнего облика и повадок рябчика.
– Это тот же тетерев, только мелкий. С голубя будет, ну, может, немного больше. Умеет маскироваться, любитель поклевать семена, ягодки там разные, сережки, почки ольхи, березы. Выбрав для себя местечко для укрытия, меняет его неохотно. Зрение у него, надо сказать, не важнецкое, но вот слух – что надо! Потому говорим в полголоса, травой и ветками не шуршим… Птиц будем брать в подлеске «с подхода»… Тс-с!..
Лесник пригнулся, взял ружье наизготовку и зашагал c большей осторожностью. Я тоже стал ставить ноги аккуратно, не куда попало. Вот и ельник. Воздух пронизан запахом смолы и грибов, земля, словно мягким ковром, покрыта опавшей хвоей. Где-то чирикает зарянка, перекликаются клесты, тонко запела синица. В гостях у сказки, не иначе!..
Не успели мы пройти по подлеску и десяти шагов, как два рябчика шумно взмыли вверх. Черкасов среагировал мгновенно. Прозвучал выстрел, и обе крапчатые птицы, кувыркаясь в воздухе, упали на землю. Я отыскал их и положил в сумку. Еще пару птиц охотник подстрелил метрах в пятидесяти от кромки ельника.
Последних двух рябчиков он позволил добыть мне. Подкравшись к стайке, кормившейся чем-то на земле и издававшей звуки, похожие на «фють-фюить», я вскинул ружье и когда птицы вспорхнули к верхушкам елей, выстрелил без промаха.
Глава 2
Возвращаясь к кордону той же дорогой, лесник не забыл показать мне место обитания вальдшнепов. Это был участок лиственного леса с полянами и просеками, поросший кустами малины, черники и боярышника.
– Вальдшнепу дождевого червя подавай, – пояснял по дороге фронтовик, – медом не корми! Не раз видел: стоит и тихонько длинным клювом по земле стучит, показывает, что дождь начался. Червяки слышат стук, подбираются поближе к поверхности, а он их хвать!.. Не откажется и от комариков, жучков разных…
Черкасов продолжал рассказывать о повадках птиц, как вдруг со стороны смешанного подлеска послышался выстрел, затем какая-то возня и громкий вскрик. Он застыл на месте, схватив меня за локоть.
– Похоже, тот самый секач… Данила, ты пошустрей будешь. Дуй туда!
Я сорвал с плеча двустволку и рванулся изо всех сил к подлеску. Лесник, тяжело дыша, поспешал за мной следом. Через считанные секунды я выскочил на частично открытое место и увидел, как крупный секач с огромными клыками мчится на человека в темно-синем чекмене, пытающегося встать с колен, чтобы подобрать выпавшее ружье. Было видно, что клык кабана повредил ему ногу ниже колена. Его длинновязый спутник, одетый в серую шинель с двумя георгиевскими крестами, с криками замахал руками, чтобы отвлечь на себя внимание зверя. Разъяренное животное отклонилось от первоначальной цели и повернуло к нему. Последовал выстрел из двустволки – мимо! А кабан был уже рядом. Человек в шинели в самый последний момент успел отскочить с его пути. Он пустил пулю из другого ствола, однако она лишь слегка задела звериный хребет, улетев в чащу. Свирепый секач круто развернулся и, задрав хвост, снова понесся на раненого. Тот спустил курок, но выстрела не последовало – осечка! Тогда он выхватил нож.
В этот момент я и вступил в дело. Вскинув ружье, навел ствол под левую лопатку зверя и выстрелил из двух стволов сразу. Секач сменил направление бега, протрусил метров тридцать и замертво свалился у края подлеска.
Человек в шинели подбежал ко мне и крепко пожал руку. Из-под козырька фуражки на меня доброжелательно смотрели небольшие зеленовато-карие глаза.
– Ох, и вовремя же ты появился, дружище, – прозвучал густой бас. – Этот чертов кабан едва не отправил нас на тот свет!
Мы подошли к раненному охотнику. Он был среднего роста, светловолосый, усатый, с голубыми глазами на загорелом продолговатом лице. На вид ему было столько же, сколько и его спутнику, лет тридцать пять.
– Я бы и без тебя, парень, справился, – сказал он, вставая на ноги и морщась от боли. – Уж нож достал, чтобы пронзить кабану сердце… Будем знакомы, подъесаул Благородов.
– Данила Нечаев, – пожал я протянутую руку, скрыв ухмылку: «Ага, заливай! Вепрь отделал бы тебя как Бог черепаху!» – Племянник лесника, приехал из Петродара помочь по хозяйству.
– А я подхорунжий Самохвалов, – улыбнулся длинновязый, скручивая из узкой газетной полосы козью ножку.
Тут и Черкасов подоспел. Поздоровавшись с казаками, он похвалил меня, оторвал от своей рубахи большой клок и перетянул им раненную ногу подъесаула.
– Хорошо, что кость не задета. Примочку бы наложить, что б, тово, заражение не пошло. Есть у меня скляночка на кордоне, поспешим.
– Самохвалов, приведи лошадей! – приказал офицер, указывая рукой на ближний березняк.
Казачьи кони были крупными и длинноногими, один вороной масти, другой – серой в яблоках. Последний красавец принадлежал подхорунжему. Погрузив тяжеленного зверя на него и поддержав раненного подъесаула при посадке в седло, мы тронулись к кордону. Ружье офицера и свое собственное Самохвалов повесил себе за спину.
– Как сказал ты, Устин, про кабана этого, так и решил, что пойду на него, – говорил подъесаул, правя конем и дымя пенковой трубкой. – Подхорунжий Самохвалов первым вызвался составить мне компанию. Оставляем лошадей в березняке, шагаем с ружьями в руках по прогалине к подлеску, и вдруг секач! Выскакивает и прет прямо на нас. Я вскидываю ружье, стреляю, но мажу, а кабан сбивает меня и клыком бьет прямо в ногу. – Он прикусил нижнюю губу и поморщился. – Саднит рана, при каждом шаге лошади боль так и вспыхивает, так и разливается…
На кордоне Устин, как и обещал, наложил на раненную ногу офицера примочку из целебных трав и перевязал чистой светлой тряпицей. Поставил затем чайник на примус, достал хлеб, очистил головку лука, порезал сало. Пока он готовил завтрак, Благородов расстегнул верхние крючки чекменя и достал из нагрудного кармана мундира толстую тетрадь в кожаном переплете, из которой торчали газетные вырезки, и стал что-то писать в ней карандашом.
«Хм-м… Похоже, дневник ведет подъесаул, – сидя напротив него, подумал я. – Эх, ознакомиться бы с его записями!»
Самохвалов смолил цигарку, рассказывая случаи из охоты. Балагуром он был знатным, не умолкал ни на минуту. Когда вода в чайнике вскипела, мы сели к столу. Говорили о погоде, ценах на хлеб, о политике. Благородов, коснувшись казачьего рейда, заметил:
– У нас превосходный командир. Смел, дерзок, гроза! Под Царицыным лично водил кавалерию в атаку!.. Население городов встречало казаков колокольным звоном, хлебом-солью, громом оркестров. Наш корпус не только вызвал смятение в тылу Красной Армии, но и освободил от ига комиссаров хлебную житницу Совдепии! В Тамбовской губернии теперь править будут не хитрые жиды-комиссары и комбедовская голытьба, а умные и просвещенные православные люди… Купец возьмется за выгодную торговлю, священник – за проповеди, крестьянин – за соху…
Ну, да, плети подъесаул! Тамбов и Козлов уже отбиты Красной Армией. Тамбовский мужик уразумел, что к чему, его не проведешь пустыми посулами пришлых казаков!
– Чем занимался с отцом до переворота, Данила? – спросил он между делом.
– Мы с ним какую-никакую торговлишку вели в Петродаре, – озвучил я заготовленную легенду. – На Старобазарной площади одна лавочка, на Новобазарной другая. А, в общем, выходило неплохо.
– Ну, вот, краснопузые и вам встали поперек горла…
К концу завтрака Черкасов подморгнул мне и стал показывать, что чувствует себя неважно. Он потянул руку к спине, принялся морщиться, отдуваться, чем и привлек внимание подъесаула.
– Спиной мучаешься?
– Осколок с войны под лопаткой остался. Двинулся, зараза!.. Пусть рябчиков и кабанчика к вам в расположение племяш отвезет, господин офицер. Да и вы в седло не лезьте, в телегу садитесь. Ноге вашей покой нужен.
– Совет хорош, ваше благородие, – сказал подхорунжий. – Лесник дело говорит.
– Ну, что ж, прокатимся в телеге.
Подкрепившись, все вышли наружу. Черкасов бросил в телегу рябчиков, попросил меня разрубить кабана и пошел в конюшню. Пока он, держась за спину, запрягал в нее пегую лошадь, я с помощью острого топора быстро справился с заданием. Большую часть кабаньей туши с головой погрузил в телегу, остаток спустил в погреб, там же, за кадушкой с квашеной капустой, я оставил и наган. Не дай Бог казачки в селе обыщут! Объясняйся потом, где взял, зачем, то да се.
Подъесаул прикрепил к задку поводья вороного, а сам c ружьем забрался в телегу и снял с поврежденной ноги сапог. Подхорунжий похлопал по шее своего красавца и, прыгнув в седло, затянул:
Горизонт зажгла солнца полоса,
Расплескалась ночь, на траве роса.
Над восходом дня ястреб в облаках,
Вел казак коня, конь тот в яблоках
Вел казак коня, друга своего,
Тот не раз в бою выручал его.
Грудь казацкая в четырех крестах
Дружба братская в тысяче верстах
Устроившись удобней на охапке соломы, Благородов кивнул леснику и сделал отмашку рукой. Я встряхнул вожжами, и телега, оставив кордон, покатила по лесной дороге. Благородов раскурил трубку, стал что-то записывать в тетрадь. Самохвалов то балагурил, то напевал казачьи песни, то курил свои самокрутки.
Вскоре мы оказались в открытой степи, перемежавшейся березовыми и тополевыми рощицами.
По дороге к селу, где обретался штаб корпуса, нам встретилось несколько казачьих разъездов. По обочинам лежали трупы красноармейцев, по-видимому, из разведбатальона. До них никому не было никакого дела.
– Убирать их, похоже, никто не собирается, – заметил я.
– Пусть лежат, – отозвался Благородов, выпустив клуб дыма. – В назидание всем, кто сочувствует большевичкам!
Мы подъехали к нескончаемо длинной цепи обоза, состоявшего из возов, наполненных рулонами материи, бакалеей, церковным золотом и серебром. Стоял неумолчный гвалт: быки мычали, подводчики окорачивали их кнутами, шумели беженцы, кричали маленькие дети, туда-сюда сновали охранники из пеших казаков.
Наконец вдали проступила колокольня высокой церкви. Показалось и само село, тянувшееся по левому берегу небольшой речушки.
– Подъезжай вон к тому дому. – Подъесаул указал на жилище с тесовой крышей и деревянным крыльцом, когда телега въехала на главную улицу Телелюя. – В соседнем доме с железной кровлей располагается штаб корпуса.
Не успел я остановить лошадь, как к телеге потянулись со всех сторон казаки. Двое из них, увидев раненную ногу Благородова, помогли ему выбраться из телеги.
– Вот это страшилище и вспороло ее, – ткнул он ружейным стволом голову секача с внушительными нижними клыками и мощным загривком. – Урядники Вражцев и Кукин, – обратился он к плечистым казакам, – снесите-ка к повару кабанью тушу и рябчиков!
Я повернулся на козлах, чтобы помочь урядникам, и едва не вздрогнул. Толстая тетрадь, в которую Благородов вносил записи, лежала на охапке соломы, привалившись к борту телеги! Видно, подъесаул отложил ее без внимания, а потом запамятовал сунуть в нагрудный карман. Незаметным движением ноги я прикрыл тетрадь старым мешком с каким-то тряпьем.
– Ну, и зверюга! – воскликнул один из офицеров, взирая на тушу. – Настоящий вепрь!
– Ничего не скажешь, добыча!
– А где ж задок потеряли?
– У лесника в погребе, – пробасил Самохвалов, похлопав меня по плечу. – Не поздоровилось бы нам, если б не…
В начале улицы затарахтел легковой автомобиль и, поднимая пыль, плавно подкатил к штабу. Собравшиеся вокруг телеги казаки поправили фуражки, подтянули ремни, одернули мундиры. По всему видно было, что прибыло начальство корпуса.
Высокий широкоплечий генерал, облаченный в длинную синюю шинель и брюки с широкими лампасами, спрыгнул с подножки и подошел к Благородову. У него были тонкие черты лица, брови вразлет, короткие волосы, огромные усы. Мне стало ясно, что это сам генерал Мамантов, командир 4-го кавалерийского корпуса Донской армии, возглавлявший знаменитый рейд!
– Как ваша охота, адьютант?
– Кабан ногу задел клыком, ваше превосходительство!
– Бывает, на то он и кабан. Врачу показывались?
– Как раз собираюсь.
– Скорейшего выздоровления!
Подъесаул взял из телеги сапог и захромал в сторону следующего по порядку дома, где, наверное, и остановился военный доктор. В это время к штабу приблизился небольшой отряд конных казаков с группой пленников. Они были в лохмотьях, с синяками на лицах и кровоподтеками. Их сопровождали вездесущие сельские мальчишки с бабами. Суровый чубатый подхорунжий, вооруженный шашкой и карабином, спрыгнул с лошади и лихо отдал честь генералу.
– Кто такие? – спросил тот, изгибая дугой темную бровь и подбивая кверху кулаком усища.
– У соседнего села взяли, ваше превосходительство! Члены какой-то коммуны. Извергами нас называли, а вас… хм-м… кровопийцей!
Казак, стоявший возле Самохвалова, сплюнул и процедил вполголоса:
– Коммунары, мать их ети!
Мамантов продолжал смотреть на пленных, которые не падали ему в ноги, не просили пощады. Что он в этот момент думал? Что проехал столько верст с Хопра, чтобы услышать от простых крестьян вот это?! Что и для них он старался, а они считают его кровопийцей?.. Не знаю, но в следующую секунду он решительно дернул козырек фуражки с красным околышем.
– Расстрелять!
Пленных схватили и поволокли к оврагу возле села. Бабы зашушукались, кое-кто из них пустил слезу. Мальчишки рванули с места и, обогнав приговоренных к расстрелу, наперегонки понеслись в сторону оврага.
Картина в целом навевала мрачные мысли. Я тяжело вздохнул, кивнул Самохвалову и стал разворачивать телегу, как вдруг мои глаза встретились с взглядом… Тальского. Бывший заместитель Маркина стоял прямо передо мной и, держа руку в кармане кожанки, криво ухмылялся.
– А вы знаете, казаки, кто к вам пожаловал? – громко cказал он, кивая на меня. – Шпион и соглядатай, сотрудник Петродарского Угро Данила Нечаев! Это он прострелил мне плечо…
По толпе пронесся вздох удивления, все уставились на меня. А я…Что мог сделать я?.. Увы, ничего. Потому остался сидеть на козлах, с сожалением поглядывая на торчавший из-под мешка краешек тетради.
– Подхорунжий! – загалдели казаки, глядя на Самохвалова. – Ты откуда его притащил?
– Дык, с кордона, назвался племяшом лесника.
Мамантов скользнул по моему лицу жестким взглядом.
– Обыскать!
Двое казаков стащили меня с телеги, обшарили и отрицательно качнули головами. Генерал на сей раз долго не раздумывал.
– Этого туда же, к оврагу! – прозвучал его приказ.
– Дозвольте мне кокнуть шпиона, ваше превосходительство? – изъявил желание бывший милиционер.
Но Мамантов уже шагал в сопровождении офицеров к дому, где находился штаб корпуса. Тальский сунулся было ко мне, однако дорогу ему преградил Самохвалов.
– Охолонь, приятель, – басовито заявил он. – Не мешайся, я сам с ним разберусь.
Он отогнал пегую с телегой к ближайшей изгороди, привязал вожжи к столбу, давая всем знать, что это его добыча. Взяв ружье наизготовку, скомандовал мне:
– Пошел!
Я вздохнул, посмотрел вдаль, на степную дорогу, занятую, насколько хватало глаз длиннющим обозом, и побрел мимо толпы казаков к оврагу. Самохвалов шел за мной, подталкивая стволом в спину.
