Kitabı oku: «Казус Варды»

Кому пойдёт имя "Маврикий"? Чёрному от солнца пахарю или лесному схимнику¹, чей звериный дух за давностью стал запахом увядших роз. О чем думала Хлоя Вардас, когда давала это имя своему младенцу? Её мальчик родился светлокожим, голубоглазым, с курчавыми светлыми волосами. Такими были его древние предки, не смешавшие кровь с южными варварами. Таких почти не осталось среди современных эллинов, не отличимых от осман. Среди чёрных голов афинян его светло-золотистые кудри видно было издалека – белая овца в чёрном стаде. Овца с постыдной тайной, предатель в голодной, но гордой Элладе.

Его друзья в годовщину Фермопил и в День Освобождения рисовали синие кресты на щеках и лили вино под ноги пластмассовой Паллады. Они чертили на фанере плакаты и горланили у посольства Республики Эквиций, виновной во всех эллинских бедах, а Маврикий тайком выводил в тетрадке: Мауриций Варда. Это имя звучало иначе, в нём бился на ветру тугой пурпур с золотым орлом – Маврикий мечтал об Эквиции.

Этим утром желание стало особенно острым – его уволили. Начальник, хозяин мелкой конторки, клепавшей на коленке приложения для торговых точек, вместо последнего жалования выдал ему на всю сумму список выдуманных штрафов. Выбор был невелик – идти домой с пустыми карманами целым или с переломанными рёбрами – карманы в любом случае останутся пусты. Маврикий выбрал первое.

Он шёл по разбитой дороге, мимо облупленных стен, сплошь заклеенных политическими плакатами и объявлениями дешёвых гетер, мимо торговцев – крикливых, с подгнившими фруктами, и тихих, с бутылками самодельного узо² за пазухой, мимо пекарен с дурманящим запахом горячих лепёшек, где руки сами тянется к хрустящему горячему боку, и лучше не доставать их из карманов.

Мауриций вывернул из переулка на Патисион и врезался в толпу. Тысячи злых и весёлых эллинов шли к центру столицы. "Свобода или смерть!" – крикнул кто-то, и старый клич покатился по толпе в обе стороны. Эти слова что-то значили, когда Эллада была частью Османской империи, а какой смысл в этих словах теперь? Свободы – хоть топись в ней, в смерти тоже никто не ограничивает, а ничего про хорошую жизнь в этом кличе нет. Криком люди глушат бурчащие животы, которые могли быть полны, не отвернись от Эллады Эквиций.

Когда эллины восстали, Эквиций помог. Сильно напрягаться не пришлось: несколько легионов встали лагерем на османской границе во Фракии, и этого хватило, чтобы Константинопольский султан охладел к своей мятежной окраине. Не вмешайся Эквиций, османы утопили бы Элладу в крови, но Эллада получила свободу. Как женщина, избавившаяся от мужа-тирана, она уничтожила всё, что напоминало о прежней жизни, посрывала мечети с минаретами, и теперь гордилась быть единственной страной в мире, где нет ни мечетей, ни минаретов.

А Эквиций полностью потерял интерес к освобождённому народу. Освободил и не накормил. Как его было не возненавидеть? Да поделись Маврикий своими мечтами с окружающими земляками – его разорвут на части и пойдут спокойно дальше, пятная кровавыми подошвами асфальт. Все эти Яннисы, Йоргосы, Демисы вовсе не кровожадны – кровожадна толпа, а они, влившись в неё, оставили имена снаружи.

– Парень, пошли с нами! Врежем им! – ткнул его в плечо какой-то здоровяк. Маврикий не хотел никому врезать, он хотел уехать.

В Эквиции – широкие проспекты и густые парки, там вежливые вигилы³ сдержанно улыбаются прохожим, а прохожие исполнены достоинства, потому что сыты и уверены в завтрашнем дне. Там по дорогам ездят роскошные автомобили, а не бродят толпы обезумевших бедняков. Там никто бы не выбросил на улицу человека, не выплатив жалованье, потому что в Эквиции закон и справедливость, а в Элладе только право сильного.

Бессильная ярость голубем билась в горле, Маврикий и сам отрастил бы крылья и улетел на запад. Прямо сейчас взмыл бы из этого смрада в свежий воздух и умчался, но не на чем, не растут, даже между лопаток не чешется.

Дома ждали мама и старший брат в инвалидной коляске. По виноватым глазам Маврикия они сразу всё поняли.

– Почему? – спросила мама.

– Просто не заплатил, насчитал штрафов ни за что.

Мама молча встала и ушла в свою спальню.

– Мам, а что я мог сделать? У него брат полицейский! – крикнул Маврикий в закрывшуюся дверь. Ответа не было.

– Опять без ужина, – вздохнул брат и взялся за ободы колёс.

– Маркос, это несправедливо!

– Хочешь справедливости? – брат зло качнул головой. – Давай по справедливости. В почтовом ящике я сегодня нашёл интересное письмо. Такая марка на конверте красивая – бордовая, с золотым орлом.

– Пурпурная… – поправил Маврикий, скрипнув пересохшим горлом.

– Да хоть фиолетовая. Значит братик сбежать от нас решил, бросить – выживайте, как хотите! Не, я тебя прекрасно понимаю, и сам бы сбежал, если б было чем…

– Ну всё же не так! Я не бросаю вас, я буду помогать! Каждый месяц буду присылать деньги. Больше, чем мог бы тут заработать!

– Ну да, конечно. Начнётся новая, сытая жизнь, ты и думать о нас забудешь. По справедливости, мне б это письмо порвать. Мать тебя родила, выкормила, вырастила, тряпки покупала, учёбу оплатила. И я, братик, тоже на тебя пахал, пока ноги не отнялись. Ты нам до смерти должен!

Маврикий хотел возразить, но брат угрожающее нахмурился, на крепких руках, сжимающих ободы, вздулись вены.

– Молчи! Если я письмо порву, тебе придётся снова писать своему хозяину в Эквиций – потратишься на пересылку, потеряешь время, а, может и работу – зачем ты ему, такой неорганизованный?

– Что ты хочешь?

Маврикий вдруг осознал, что очень хочет ударить брата, не просто ударить, а бить, колотить со всей дури, пока тот не потеряет сознание или даже умрёт. Лицо брата расплылось до узнаваемости, кровь стала водой, а сам Маркос Вардас – бездушным препятствием. Это нелепое существо с руками толщиной со свиной окорок и неуклюже вывернутыми ногами перегородил своей коляской выход в новую жизнь. Кулаки сжались сами, и брат это заметил.

– Выкинь из головы, – сказал он. – я даже без ног намного сильнее тебя. За письмо я хочу тысячу драхм. Я знаю, они у тебя есть.

– Откуда? – задохнулся Маврикий.

– Откуда есть или откуда я знаю? Вот тебе третий урок справедливости. Я нашёл твой тайник и исписанные бумажки. Подпись себе придумываешь, Мауриций Варда? – это имя он произнёс, как на пурпурное знамя плюнул. – Тайник я нашёл, а деньги не взял: я не вор, не краду даже краденое. У нас с мамой краденое!

– Это моё, я откладывал на отъезд!

– Паршивое оправдание, братик. Выживаем мы вместе, и всё, что у нас есть – общее. Неси деньги, мы есть хотим.

– На что же я уеду?

– Укради, ограбь, убей – сделай то, что никогда не делал! Если хочешь уехать – придумаешь.

Маврикий так и сделал, со стыдом и ненавистью к себе. Когда в салоне третьего, но невероятно роскошного для него класса стюардесса терпеливо показывала Маврикию, как застегнуть ремень, его брат Маркос открыл дверь кладовки, где хранились тёплые вещи. Вместо дорогой кожаной куртки к вешалке был прицеплен конверт. В нём лежали четыреста драхм и короткая записка: "По справедливости. У нас всё общее". Маркос хмыкнул и выкатился в кухню. Он положил деньги на обеденный стол, а конверт с запиской покрутил в руках, поднёс к носу, даже на просвет глянул.

"Всё б тебе под горку…" – усмехнулся он и спрятал его под сиденье коляски – на память.

***

В огороженном углу зала прилёта аэропорта Аугусты⁴ сгрудились эллины. Они жались друг к другу, маскировали смущение громкими разговорами и натянутым смехом. Несколько увешанных дутым золотом женщин с жадными чёрными глазами, пара десятков смуглых мужчин в куртках из свиной кожи и туфлях с загнутыми носками и Маврикий Вардас – тоже в коже, тоже в ультрамодных для Афин туфлях, но светлокожий и белокурый. Чужой.

Он держался в сторонке, стыдливо пряча голубые глаза. Мимо проходили граждане Эквиция. Тихо шуршали их простые, свободные одежды. Свежие лица, неяркие цвета. Романы держались с привычной уверенностью, как держат себя люди, никогда не знавшие бед, разговаривали негромко, как говорят, когда привык, что тебя слышат. Романский язык, открытый и стройный, музыкой звучал в ушах Маврикия, но его заглушали взрывы фальшивого хохота и бормочуще-шепелявый говор его земляков. Маврикию было стыдно, но не стоило беспокоиться – ни один взгляд не был обращён в их сторону. Глаза граждан Эквиция облетали эллинов по касательной, не желая задерживаться на вульгарных приезжих.

К барьеру подошёл служащий аэропорта в синей робе. Лицо его закрывала маска. На эллинском языке с сильным романским акцентом попросил приезжих выстроиться в очередь и проследовать за ним. Маврикий неслышно шевелил губами, повторяя про себя то, как по-особенному, свистяще и немного гортанно служащий произносит эллинские слова. Первое место за служащим занял пузатый эллин с брезгливо надутой губой и пальцами, унизанными перстнями. Маврикий пристроился в самый конец очереди, он не хотел ни с кем разговаривать.

В свой черёд Маврикий вошёл в комнату досмотра, сдал анализы и образец ДНК, показал багаж. Таможенники в респираторах к его вещам не прикасались. Он сам доставал каждую вещь из чемодана, разворачивал и показывал офицеру, стыдясь её убогости. Ему прокатали пальцы, считали радужку. Под камерами он прошёл вдоль прямой белой линии, нарисованной на полу, потом пробежал вдоль неё же.

В следующей комнате за простым пластиковым столом сидел чиновник, уже без маски. За его спиной, на стене, выкрашенной в квинакридоновый пурпур⁵, топорщил золочёные крылья орёл.

Значение государственной символики Эквиция Маврикий знал, как символ веры. Знамя особого оттенка, похожего на сок чёрного винограда, смешанный с кровью, символизирует преемственность традиций Римской Республики. На гербе Эквиция орёл держит в клюве весы, они означают равновесие преступления и наказания – главный принцип правовой системы Эквиция. Орёл смотрит не вбок, как орлы на других гербах, и глаза у него не завязаны, как у эллинской Фемиды⁶. Романское правосудие немигающими глазами смотрит тебе в душу – оно не слепо, оно всё видит.

Орёл мог сколько угодно смотреть в душу Маврикия – она была чиста. В новой жизни Маврикий решил, что не станет нарушать закон даже в мелочах, даже пустую в оба конца улицу он будет переходить только на зелёный сигнал светофора, ведь из таких мелочей и складывается справедливый порядок.

– Ознакомьтесь с правилами поведения для приезжих, – Чиновник протянул ему брошюру и тонкую корочку зелёного цвета. – Пермит⁷ на временное проживание постоянно носите с собой и будьте готовы предъявить его по первому требованию.

Маврикий открыл книжечку. Под его цветным фото было выведено по-романски: "Мауриций Варда". Он старался вести себя с достоинством, быть серьёзным и спокойным, но губы задрожали и сами разъехались в счастливой улыбке, и ничего он не мог с ними поделать.

– Приятного пребывания в Эквиции, – сказал чиновник и нажал кнопку. Справа открылась дверь и в помещение хлынул яркий солнечный свет.

***

Его первый день в Аугусте прошёл в пьянящем дыму и блеске, если не считать одного неприятного происшествия. Он вышел из таможни на автостоянку, прошёл по указателю к остановке. Огромный двухэтажный автобус с зеркальными стёклами вбирал в себя пассажиров. Не оглохни от счастья Мауриций перед последним чиновником, да будь он повнимательней сейчас, заметил бы, что среди пассажиров нет ни одного приезжего. Он подошёл к турникетам, склонился над сканером, но на экране появился красный крест. Он попробовал ещё раз – всё так же безуспешно.

– Под землю, – сказал чей-то голос сзади.

Мауриций обернулся – за ним стоял роман. Он ткнул в Мауриция пальцем:

– Ты! Идти! – громко, как глухому, сказал он и показал пальцами, как ходят, потом ткнул под ноги: – Под землю. Автобус – для граждан. Ты – перегрин⁸.

– Я хорошо говорю по-романски! – возмутился Мауриций, задетый высокомерным тоном.

Роман моргнул, но вульгарно одетый приезжий, говорящий на романском не исчез. Тогда он закатил глаза и терпеливо повторил:

– Ты! Идти! Под землю! Там суб⁹. Чух-чух для неграждан.

Роман сдвинул его каким-то неуловимым движением, даже не коснувшись, и склонился над сканером. Пикнуло, открылись дверцы, и он зашагал к автобусу.

– В сторону, пожалуйста, – сказал кто-то.

Вереница местных прошла мимо. Солнце палило, ветер хлопал их просторными одеждами, но не мог забраться под куртку Мауриция из свиной кожи, под его плотные штаны, в пыльные туфли с загнутыми носами. Проходящие романы смотрели друг на друга, в небо, под ноги, куда угодно, но не на него. Так культурные люди избегают касаться взглядом голого дикаря. Мауриций стянул куртку, и ветер залепил спину потной туникой. Быстрым шагом, не оборачиваясь, он двинулся к туннелю подземки.

Суб был стерильно чист и пуст, его закруглённые стены, выложенные светло-голубой плиткой лишены и намёка на украшательство – в родных Афинах они мгновенно обросли бы рекламками и объявлениями. Сканер на входе одобрительно пикнул, двери для перегрина Варды открылись.

На платформе станции стояло несколько эллинов. Они увидели спускающегося земляка и замахали руками, но Мауриций сделал вид, что сосредоточенно ищет что-то в телефоне. Подошёл локомотив со скошенной мордой, притянул вереницу низких бочкообразных вагонов с узкими окнами. Мауриций вошёл, и поезд тронулся. Глянцевая полоса под ногами и светящиеся плафоны над головой пунктиром уходили вглубь поезда, пунктир подрагивал и изгибался, но тишина стояла абсолютная – ни стука колёс, ни стрёкота электродвигателя. В двух вагонах от него, по бокам сидели непривычно тихие эллины.

На станции "Виа Юстиниана", указанной в адресе, Мауриций вышел. Поезд увёз его соотечественников дальше на север, в район Германика. Там для беженцев из бедных, но гордых стран, выстроили квартал пятидесятиэтажных капсульных инсул¹⁰.

Мауриций видел в сети, как выглядит Германика. Узкие башни инсул стоят там так близко, что солнечные лучи почти никогда не касаются земли под ними. Как в настоящих тропических джунглях, лианы коммуникационных кабелей и труб оплетают стволы, на разных этажах прокинуты открытые железные переходы, на которые снизу и смотреть страшно, но там ходят люди, играют дети, на верёвках сушится бельё. В коридорах танцуют полудикие даки, бродят вечно пьяные германцы, эллины бьются с османами до крови, а то и до смерти – никто не станет их пересчитывать, ни одна бригада криминалистов сюда не приедет. Эквиция там не было, он оставался за оградой. Зато дешевле жилья в Аугусте не найдёшь

На "виа Юстиниана", где Маурицию предстояло работать, эскалатор вынес его в небольшой закрытый двор-колодец. Когда Мауриций вышел из арки, у него перехватило горло. Широкий проспект ветвился уровнями и терялся вдали. Зеркальные небоскрёбы по его краям расплывались в дымке. Всё было огромным, новым, монументальным… идеальным.

Эквиций был огромным государством с множеством домининонов и протекторатов, и не было на планете стран богаче и могущественнее его, но только здесь, на одной из центральных улиц столицы, в густом запахе разогретого мрамора и травяного сока с тонкой сладковатой примесью отработанного топлива, под стеклянными башнями, сияющими жидким золотом в разрывах густых крон, Мауриций осознал, как слаба и примитивна его родная Эллада.

Он быстро нашёл нужное здание – стеклянную башню с мраморным портиком. Брезгливо, по-романски, избегая своего отражения, вошёл. Внутри его ждали.

Новый начальник принял его в кабинете на сорок шестом этаже. Он сказал звать его просто по имени, без родовых имён и регалий и усадил в кресло у окна. Под левым локтём Мауриция, на умопомрачительной глубине двух стадий¹¹ мчался поток машин, мимо окна сновали дроны. От непривычной высоты кружилась голова. Вошла секретарша, улыбнулась Маурицию, будто он был консулом, а не бедным кодером-перегрином, поставила на столик чашку с крепким абиссинским кофе.

Патрон был первым романом, кто не избегал смотреть на Мауриция. Он ходил по кабинету, суетливо потирая руки, появлялся то за левым плечом, то за правым, заглядывал в глаза, и левое веко его нервно подёргивалось. Он говорил, говорил: как высоко он оценил тестовую работу Мауриция, каким блестящим он видит будущее Мауриция в его компании, как прекрасна Аугуста, в которой Маурицию предстоит жить.

Мауриций… Мауриций… Мауриций… Романский язык, красивый и мелодичный, лился песней, голос то взлетал, то падал, и в нижней точке всё время звучало "Мауриций".

– Вы недолго будете перегрином, Мауриций, попомните моё слово…

Патрон ходил вокруг, Мауриций мешал ложечкой кофе, чёрная жидкость закручивалась в водоворот, клубился ароматным смерчем пар над чашкой, кружилась голова от романской речи, кружила голову нежная улыбка секретарши, автомобили на закольцевавшейся виа Юстиниана кружили внизу вокруг стеклянной башни.

– Вам надо сменить гардероб, Мауриций…