Kitabı oku: «Тракос – трал космический», sayfa 2

Нештатная ситуация

Андрес отправил второй мыслительный импульс уже на тестирование соединения с Нубесом, собираясь затем начать программу эксперимента, как произошло неожиданное. Сначала космический тральщик порядочно тряхнуло, словно он воткнулся во что-то массивное и резко потерял скорость, а затем кратковременно исчезла гравитация. Андрес успел секунд на пять ощутить невесомость, ноги оторвались от пола, а туловище медленно стало заваливаться вперёд, но потом гравитация восстановилась. Балансируя руками, Андрес, будто спрыгнув со ступеньки, встал на ноги. Противный женский голос несколько раз повторил предупреждение: «Перегрузка, наденьте скафандр!» Он взглядом пробежался по планшетам камер слежения, но они, по очереди включаясь, тут же покрывали монитор серой рябью, давя лишь пару секунд устойчивого изображения. «Видимо, здоровенный кусочек пришвартовался», – размышлял Андрес, облачаясь в скафандр. В спешке он не создал импульс на приостановку программы эксперимента. «Ничего, я недолго, только взглянуть», – оправдывался Андрес. План его прост: выход на смотровую площадку, чтобы визуально выяснить степень повреждения мусором на самом тральщике. Только он собрался зацепить карабин страховочного фала за скобу ограждения площадки, как произошёл новый гравитационный удар, внутреннее притяжение на тральщике исчезло, а невиданная сила потащила его в мешок. Кувыркаясь в пространстве, он наблюдал, что часть мусора движется вместе с ним в определённом направлении, а другая остаётся на месте.

Полёт продолжался недолго, возможно, так показалось Андресу. Кислородной смеси в ранце хватит на двадцать пять часов, за это время его найдут и эвакуируют, за свою жизнь он не переживал, но последствия будут, скорее всего, штраф за нарушение техники безопасности будет огромный. «Космический», – горько скаламбурил он про себя. Коты не потерпят скандалов, стрелочником назначат его. Все эти размышления разом закончились, когда он обнаружил, что больше не двигается. Теперь он висел на орбите, парил, если быть точным.

Рядом, чуть в стороне, припарковался орбитальный мусор. «Странно, – подумал Андрес, – форма мешка не подходит под заявленные технические параметры». Словно подтверждая мысленную правоту, его взгляд устремился на удаляющий тральщик. Сигарообразный космический объект медленно уплывал из-под него по горке земного горизонта куда-то вниз. «Это что ещё за новость?» – удивился он. Не успела мысль как следует взволновать его, вызвать логическую цепочку для анализа ситуации, как руки с карабином и фалом, доступные взору, стали бледнеть, расплываться. «Глюки?!» – успокаивал он себя. Но серая обшивка скафандра, перчатки, металлический карабин, красный, из углеродистых волокон фал превратились в прозрачно-голубоватые взвеси мельчайших точек, мушек. Сквозь них, словно через москитную сетку, просматривался земной камуфляж. «Так! У меня открылось рентгеновское зрение!»

Всё вокруг превратилось в прозрачные трафареты-стикерсы, осколки космического мусора в стороне походили на расплывчатые пчелиные рои, покинувшие из-за перенаселённости тесные ульи. Единственно, что мешало полному сходству – это малый размер виртуальных пчёл и их водянисто-голубоватый цвет. Но вот со стороны спины стали нарастать такие же прозрачные роистые стены серо-чёрного оттенка, они контрастировали с окружающей голубизной, вызывая поначалу лишь беспокойство у Андреса. Темп их нарастания увеличивался, стало очевидно, что гигантский прозрачный серо-чёрный короб размером примерно пятьдесят на пятьдесят метров захватывал одинокого астронавта в скафандре вместе с обездвиженным космическим мусором. Андрес попытался перевернуться и рассмотреть исполина пленившего его, но притяжение было очень сильным, и ему не удалось изменить своего пространственного положения ни на йоту. Оставив напрасные потуги, он стал наблюдать за ростом стенок виртуального короба. Вот боковые ограничители стали закрываться, как аппарели у воздушного транспортника, и беспокойство внутри начало возрастать до степени паники. Он отчетливо понимал, что это неспроста, думая: «Теперь я пленник?»

Аппарели сошлись и захлопнулись, сквозь их серо-черную пелену ещё просматривалась Земля, но вот они стали приближаться к нему, словно лифт, прозрачность тускнела, превращаясь в окрас воронёной стали. Когда вертикальный размер достиг порядка двух метров, движение воронёной платформы остановилось, гравитация неожиданно поменялась, и Андрес, отлипнув спиной от потолка виртуальной камеры, сбалансировав, встал на ноги. Рядом, как ему показалось, с грохотом упал космический мусор, целой кучей, хотя реально шума он не слышал. «Улов космического невода», – невесело пошутил биомозг. Взгляд остановился на крупной детали длинной около метра. Биокомпьютер сразу отметил, что она похожа на обломок небольшой ракеты: вот конусообразный обтекатель диаметром примерно полметра, с рваными краями, внутри него просматривался серый цилиндр с обрывками жгута. В этот момент все предметы, в том числе и его скафандр, потеряли прозрачность. Насколько позволял шлем, он поднял голову, чтобы осмотреться. Вверху покрытие цветом было идентично полу – воронёная сталь. Потолок имел округлую форму, в центре – огромный люк с задвижными шторками, похожими на защиту объектива, как у ранних фотоаппаратов. «Шлюзовая камера космического корабля неизвестного происхождения», – иронично подумал Андрес. В тот же миг вверху пульсаром пробежал голубоватый огонёк, словно перехватывая и понимая его мысли, раскрылся как цветок верхний люк, сделавшись к тому же ещё и прозрачным, еле заметным. За ним оказалась световая кубическая камера с размерной стороной приблизительно в пять метров. Невидимая сила голубого света потянула его внутрь, словно мотылька из ночи к уличному фонарю. «А как же мусор?» – некстати отреагировал его биомозг. Обломки на полу шевельнулись, кроме обтекателя с цилиндром внутри, но за ним не последовали. «Ракетный обломок тяжёленький, – успел прокомментировать биокомпьтер, пока Андреса перемещали вверх, – и, похоже, фонит, индикатор-то зашкаливает красным, надышался космосом. Нас спасают, отделяя от него».

Новый отсек незнакомого корабля не был просторным, но и малым его назвать было нельзя. Его внутренние габариты постоянно менялись в зависимости от угла зрения и ещё от чего-то, а вот от чего – Андрес понять не мог. Это как в зеркальной комнате – пространство увеличивается до бесконечности, но стоит присмотреться, и оно заканчивается на расстоянии вытянутой руки. Здесь было почти так же, но отсутствовали зеркала, и расстояние до стен как бы играло с воображением наблюдателя, то сокращалось, то увеличивалось. Алгоритм таких изменений словно следовал за мыслями Андреса или даже чуть опережал их, навязывая вектор мышления, словно демонстрируя свои неординарные возможности: «вот, смотри, сейчас стена отдалится», – и стена отдалялась, «а теперь рядом», – и она делалась настолько близкой, что казалось, в следующий момент его может раздавить, сплющить, как утилизационный мусор под мощным прессом.

Освещение в отсеке отсутствовало, оттого кругом всё вырисовывалось мрачным, что в свою очередь подавляло оптимизм Андреса на благоприятный для него исход, но было отчего-то видно, и надежда в душе теплилась, казалось, из глубины стен исходит внутреннее молекулярное свечение неизвестного материала и не даёт всему погрузиться во тьму. В тот же миг испуганной фантазией о причинах этого беспокойства пронеслась в биомозге мысль – корабль «пришельцев» поглощал свет, высасывал из объекта световые потоки, он его «пылесосил».

Неожиданно в этом безразмерном пространстве появились ниши. «Как пеналы… для людей, – оценивал Андрес увиденное, – если не выразиться точнее…» Он отсёк дальнейшее продолжение мыслительного трека, боясь его исполнения. Ближайшая ниша, вспыхнув принятым от него светом, приблизилась к Андресу. Не успел он ценить этот манёвр, как оказался внутри тесного футляра. «Что и следовало ожидать!» – саркастически отозвался его биомозг на изменения обстановки.

Треки жизни из детства

Прогноз биомозга Андреса на анабиоз в пенале не оправдался. Картинки воспоминаний о детстве, со звуками и даже запахами, обрушились непрерывном каскадом. Не кино, не театр и не сон, а жизнь, проживаемая заново, всплывала с пояснениями и комментариями. «Треки жизни», ‒ обозвал их биомозг Андреса. И тут он… «вспомнил» то, чего не знал, что прошло мимо его детского сознания, как ночь, полная жизни и тайн, мимо незрячего. Он переживал заново тот момент, как в выходной майский день в его жизнь вползли, словно слизняки-улитки на молодую виноградную поросль, дедушка с бабушкой по материнской линии. Их привезла мама из далёкого посёлка городского типа с труднопроизносимым названием Евклидовск. «Точно! Так он и назывался! – удивился его биомозг. – Что же раньше не мог вспомнить? Удивительно!» Селение затерялось где-то в подмосковных лесах, да так глубоко и конспиративно, что ни он, ни папа никогда там не бывали.

Вот так начался первый трек.

…Под вечер, когда они с папой смотрели забавные сатирические мультики на школьную тему, зажглось информационное окно на смотровом секторе экрана. Трое стояли у подъездной двери – мама и два чудака. Папа ринулся навстречу, попутно давая голосом указание двери открыться, Андрес с нехорошим предчувствием потянулся следом.

Незабываемая картина: сухая сморщенная старуха, маленького росточка с вызывающей причёской: коротко стриженные редкие волосы, выкрашенные в ярко-рыжий цвет, мелированы естественной сединой. Рядом стоял высоченный моложавый старик, слегка наклонённый и опиравшийся правой жилистой рукой на стильную трость. Вытянутое лицо старика, с розоватыми скулами, суточной щетиной, висящей кожей снизу у подбородка, выглядело моложе лет на десять, чем у его спутницы. Отличительной особенностью пожилой пары были схожие крючковатые носы и огромные, ничем не прикрытые ушные раковины. Лопоухость у мужского пола не так бы бросалась в глаза из-за размеров головы, но эффект пары заставлял детский взгляд перемещаться снизу вверх для сравнения, тогда-то это и обнаруживалось. Тёмный волос дедушки торчал редким ёжиком, видимо, был стрижен под ноль пару недель назад, что удивительно для такого возраста – отсутствие седины, о закрашивании полсантиметра поросли не могло быть и речи.

«Ну что, так и будем таращиться? – грудным грубым голосом спросила старуха и, сделав шажок вперёд, властно выдала следующий вопрос: – Ты кто такой будешь?»

«Мама! Я же тебе говорила – моего мужа зовут Филипп», – из-за спины деда послышался разочарованный уставший голос.

«Тогда впускай гостей, Филиппок, не стоять же час целый у двери, коль целоваться не хочешь!»

«Дана, Дана! Не груби, мы же интеллигентные люди», – вкрадчиво и ласково проскрипел, как сухое дерево на ветру, старик.

«Викуся! Замолкни! Я знаю, что говорю», – тоненько пропела старушка в ответ.

Отец сначала попятился, лишь затем посторонился, пропуская в узкий коридор нежданную родню.

«Невежда! Даже поздороваться как следует не может», – снова грубо проворчала старуха и, лихо работая локтями, отвоевала для себя и своего «парня» пространство в прихожей.

«Здравствуйте, Даная Борисовна и Виктор Павлович, мы рады вашему приезду, проходите, располагайтесь», – запоздало приветствовал тёщу и тестя отец. Виктор Павлович сначала церемонно протянул руку отцу для приветствия, а потом и внуку. Кисть оказалась длинной, сухой и холодной, Андрес успел ощутить её таковой потому, что рукопожатие затянулось.

Старуха тем временем деловито скинула красные полукеды и, оставаясь в наклонном положении, продолжала бубнить: «Рад он! Чуть в объятьях не задушил, Филипп, к полу прилип».

«Дана! Прекрати!» – рыкнул дедушка и, отпустив руку мальчика, похлопал по ягодицам бабушки, шорох памперса при постукивании известил всех присутствующих о начале новой эры в их совместной жизни.

Андрес сделал с папой несколько шагов назад, в глубь смежной с прихожей комнаты, позволяя неожиданным гостям продвинуться от входной двери, чтобы сопровождающая их дочь, а по совместительству его мама, вошла следом. Она выглядела уставшей, улыбка на губах натянута. Отец в таких случаях называл улыбку кислой. Тёмно-каштановые волосы спутались, хотя длина их едва доходила до шеи, и не обозначали характерного типа причёски, пробор справа был едва заметен. Широкий лоб открыт, справа расположился одинокий локон, брови опущены, а глубоко посаженные глаза от усталости потемнели и казались ещё больше ввалившимися. Прямой острый нос с небольшой горбинкой посредине, периодически шмыгал, выдавая мамину усталость и напряжение. Из-за спины отца мальчик продолжал жадно рассматривать вошедших, уделяя большее внимание старшему поколению.

Сквозь прозрачные белые гольфы синели старческие голени бабушки, серые, мятые бриджи едва прикрывали колени, неестественную округлость попы объяснял торчащий в районе пояса бежевый памперс, короткая синяя блузка едва касалась его краёв. Её пожилой спутник не отличался неординарностью, наоборот, одет был в соответствии с возрастом – в серый летний костюм, брюки со стрелками, боковые швы у карманов начинали расходиться, на левом лацкане пиджака – продолговатое пятно. Под пиджаком светло-синяя линялая рубашка с планкой, высокий ворот не застёгнут на две пуговицы, местами протёрт, под рубашкой салатного цвета майка, на ногах рыжие сандалии, сквозь дырочки которых виднелись тёмные носки. В его одеянии чувствовалась нарочитость, он как актёр подыгрывал своей женской половине, стараясь не соответствовать её кичевому имиджу и в то же время не создавать резкого контраста. Словно напоказ выставляемая им старость уже слегка отдавала возрастной маразматичностью.

«Люська! Я хочу писать!» – заявила требовательно бабуля.

«Проходи сюда, – указала дочь на дверь туалета, освободив руки от чемодана и сумки – Филипп, усади папу, он устал с дороги».

Бабушка, разогнувшись и семеня, проследовала в указанном направлении. Росточком она была ниже дочери на полголовы, успел отметить Андрес…

Это была первая трековая картинка из каскада, далее без рекламы и титров надвинулась вторая с небольшим прологом и временным интервалом, что позволяло Андресу осознавать увиденное как уже прожитое. «Так, наверное, перед смертью происходит, – выдал комментарии биомозг, – только быстрее». Он обнаружил некоторые детали, которые в памяти заблокированы, став недоступными для воспоминаний. Второй трек, как и последующий третий, были вперемешку с забытой и совершенной новой информацией о его детстве, будто кто-то рассказывал ему о его жизни.

…Через неделю бабушка так освоится, что будет писать по ночам где придётся, не заходя в туалет, сберегая тем самым недешёвые памперсы. Баба Дана жидкости пила много, в любом виде и количестве – вода, чай, кофе, сок, газировка, компот, – всё едино, а от пива она просто млела. Вначале совместного проживания мама с папой не могли понять, откуда после ночи появлялись лужицы на полу. Первое предположение о чудаковатом хобби бабушки, пытающейся по нескольку раз за сутки поливать комнатные растения, оказалось ложным. Дана Борисовна не поливала по ночам, она просто не находила туалетной двери в темноте, снимала памперсы, избавляясь от запасов жидкости на пол. Обнаружить и правильно оценить вероятность приближения квартирного потопа помог случай, и даже не один. Однажды мама проснулась от непонятной возни в межкомнатном коридорчике. Баба Дана стояла на четвереньках и не могла никак занять вертикальное положение, при этом бормотала: «Эка воды поналивали! Сколько же можно!» Другой раз мама застала её сидящей на корточках, а ручеёк жидкости двигался между ног. Вот тогда родители и прозрели. У жидкости сразу обнаружился характерный запах, почему-то отсутствовавщий ранее, хотя цвета и не было. Сделали дежурное ночное освещение, и мама каждые два часа поднимала бабушку для променада в туалет. Через неделю бабуля привыкла и прекратила хулиганить, потоп уже не грозил квартире. Чудачества продолжались в другой области – баба Дана помнила только дедушку и маму, внука и зятя постоянно забывала. Выглядело это так:

– Люся! – кричала она громко на всю квартиру, словно на вокзале – Что здесь за мужик с мальцом таскается? Вызови полицию, нужно проверить их карманы!

– Мама! Ну сколько можно? Это мой муж Филипп и твой внук Андрес, – раздражительно объясняла мама.

– Дана прекрати – вяло подхватывал дед.

– Викуся! Ну хоть ты мне растолкуй, как мы сюда попали и когда будем дома?!

Викуся стыдливо замолкал, потому как излагать историю о переезде ему совершенно не комильфо. Виновником выступал он, временно лишённый дееспособности из-за наркотического скандала. Бабушка уже давно страдала болезнью Альцгеймера, но у неё были приличные накопления, опекуном с определёнными ограничениями по суду был назначен дедушка. Викуся имел возможность каждый месяц со счета снимать кругленькую сумму на личную карту, так как все коммунальные и социальные платежи происходили автоматически, а эти бонусы предусматривались на карманные расходы. Дедушка устраивал иногда вечеринки, напаивая бабушку пивом и двойной дозой таблеток от её болезни. Снотворные на Дану Борисовну уже не действовали, комбинация пива и таблеток по рецепту от психиатра производила нужный эффект, бабушка после такого приёма спала сутками. Дедушка приглашал для компании проститутку и отрывался по полной. Но однажды соседи вызвали полицию. У женщины лёгкого поведения не было документов, к тому же она находилась в наркотическом опьянении, что показал экспресс-анализ, и ещё у неё была резервная доза дури. Дедушку вызвали в суд и временно запретили снимать со счёта бабушки на личные нужды, введя для него термин «ограниченная финансовая дееспособность». Теперь все карманные расходы контролировали органы соцопеки за небольшие комиссионные. Пиво только по праздникам, и не более бутылки, а женщины лёгкого поведения для деда стали недоступны совсем. Для вкусивших сладости греха и не знавших бога запретный плод становится чуть ли не единственной целью жизненного существования. Дед научился зарабатывать карманные бонусы сам. В доме стали появляться бомжи, работающие на станции сортировки бытовых отходов. За отдельную плату он предоставлял им кров и постель. Соседи возмутились и снова подали в суд, на этот раз его признали полностью недееспособным, мама срочно выехала к ним и оформила опекунство над ними обоими. Тогда-то и выяснилось, что квартира уже перезаложена, дед за несколько лет прокутил не только средства со счетов, но и недвижимость.

Живя в их квартире, дедушка также чудил, но по-мелкому и осознанно. При их появлении папе пришлось переключить блок управления бытовой аппаратурой с голосового и ментального на ручное и механическое, потому что они не приучены к иному. Виктор Павлович позиционировал себя как пожилого воспитанного интеллигента, поэтому бесцеремонно отбирал пульт у внука и никогда не спрашивал у смотрящих телевизор других членов семьи разрешения, переключая каналы и находя какую-то лабуду для просмотра например, чем различаются резидентные и транзитные косатки или как правильно эксплуатировать зубные протезы. Баба Дана и дочь давали ему отпор, зять вставал и уходил на кухню, ибо в маленькой квартирке не было другого места, комната сына теперь стала спальней гостей, а вот внуку приходилось терпеть, занимая себя чем-то другим. Иногда возникали перепалки.

– Оставь канал слизняк, я смотрю, – приказывала бабушка. Дед кривил лицо, но подчинялся.

Мама возражала мягче:

– Папа! Ну, ты не один! Дай, пожалуйста, досмотреть фильм!

– Иди на свою кухню и там досматривай, – настаивал он.

– У вас в комнате также есть телевизор, – защищалась мама.

– Сейчас Дана спит, а я не люблю тихо смотреть, – пояснял он.

По большей части дедушка с бабушкой спали во второй половине дня, а поздним вечером, хорошо отдохнув, делали периодический променад в туалет и обратно. За ночь этого могло быть до пяти-шести раз на каждого. Первый выход часов в одиннадцать делал дедушка. Однажды, когда Андрес ещё не спал, тихо лежа с закрытыми глазами, пришлось выслушать комментарии папы.

«Так! Бьёрндален пошёл!».

«Кто такой Бьёрндален?» – удивлённо спросила мама.

«Известный норвежский биатлонист начала двадцать первого века!» ‒ возмущался незнанию мамы папа.

«Причём тогда Бьёрндален?» ‒ не сдавалась мама.

«Шаркает словно лыжник, а теперь слушай!». Дедушка зашёл в туалет, не до конца закрыв дверь, наступила пауза, затем послышался тихий плеск падающей жидкости и раскатистый гром газов.

«Вот, – говорил папа, – отстрелялся, а теперь обратно по лыжне на базу!» Снова раздавалось ритмическое шарканье – дедушка энергично пересекал комнату.

Бабушка ходила почти беззвучно, словно мышка, создавая движеньем едва слышимый шелест, но отличалась очень сильным и громким ударом по выключателю и хлопаньем двери туалета. Иногда она, вытянув в полумраке верёд руки, пересекала комнату так медленно и долго, что мама, не выдержав, спрашивала, что с ней. Это было ошибкой, бабушка терялась и меняла направление, двигаясь на голос. Папа прозвал её Пингвин-Лунатик.

«Заметь, – говорил он, – если её не окликать, она спокойно доходит до туалета и обратно». В этом было что-то показное, при свете телевизора она будто нарочно, как слепая, перемещалась с вытянутыми вперёд руками, ощупывая препятствия. Часа в три-четыре ночи в кромешной тьме двигалась быстрее, не поднимая рук, хотя всё так же походила на шустрого пингвина.

«Бабушка играет с нами, – высказал Андрес родителям, – как девчонки в школе, на которых мало обращают внимания».

Днём она активно навязывала своё общество и заботу. Заходя в комнату в десять утра, могла сказать: «Не спите? Сидите! Мальца-то не продует? Окно вам не закрыть?» «Люся, ты неправильно воспитываешь ребёнка, ему пора отдыхать, а ты его всё маринуешь!» Мама злилась и, не жалея эпитетов, выгоняла её в другую комнату.

Папа всё чаще стал пропадать на работе. Профессия его была на слуху, и по популярности уступала лишь небольшому списку: инженер-трансплантолог, астронавт, судебный пристав, системный хранитель. Её название для Андреса в то время было странным – инженер-соматик, как и то, чем он занимался, в то время Андресу было непонятно, что значит переносить сознание человека в машину. Зачем? Кому это нужно, человеку или машине? Папа занимался экспериментами компании и дома. Когда он был ещё холостым, компания выделила ему квартиру. Уникальность этого жилья была не в малых размерах, а в напичканных кругом датчиках. Папа мог продолжать свои эксперименты и на бытовом уровне. Когда он женился, то они с мамой решили выкупить эту бытовую лабораторию. Компания согласилась, оформив ипотечный кредит сотруднику. Денег в семье не стало, всё шло на оплату ипотеки, хватало лишь на еду и на одежду из элитных секонд-хендов.

Финансовое положение объединённой семьи не ухудшилось, даже наоборот, пенсионные накопления бабушки теперь поступали в общий бюджет, минуя дедушку. Но проблема совместного проживания с больной бабушкой и дедушкой маразматиком отравляли жизнь каждому члену семьи. Филипп задался целью найти решение жилищной проблемы. Он подписал контракт с корпорацией на экспериментальные работы в космосе, после выполнения которых заработанные деньги планировал пустить на новое жильё. Маме идея не нравилась, она плакала, но поделать ничего не могла, иных способов быстро заработать средства на вторую квартиру не было. Сдать стариков на попечение государства не позволяло опять-таки финансовое положение. Накопления бабушки хотя и были солидными, но их едва хватало на спецклинику, где она и могла находиться по своему диагнозу. Дедушкиных накоплений на пансионат для пожилых не доставало, по закону алименты на содержание должны выплачивать ближайшие родственники. У мамы не было работы, а папина зарплата не резиновая: ипотека, учеба сына, содержание и питание всех членов семьи, они едва-едва сводили концы с концами. Финансово жить всем пятерым вместе выгодно, но невыносимо психологически. По выражению папы «это ловушка-крысятник где сможет выжить не самая сильная и молодая крыса, а хитрая и коварная, лишённая предрассудков и моральных ценностей». После отбытия папы жизнь Андреса превратилась в сплошной кошмар, дедушка начал расширять себе пространство для проживания. Ничего личного, никакой ненависти к внуку и дочери, просто Виктор Павлович очень любил себя, а окружающий его комфорт был мерилом той любви…

Трек воспоминаний прервался. Внутренний голос начал с ним приветливый диалог.

– Здравствуй, Хаски!

Голос и интонации оказались до дрожи знакомыми. И он, не задумываясь, моментально ответил:

– Я рад слышать тебя, папа!

– Я так же рад, сынок!

– Но разве ты жив?!

– В какой-то степени – да!

– Как это понимать?

– Это машина начинённая моим сознанием, ведь я – инженер-соматик. Теперь управляю хранилищем электронных сознаний.

– А как же мама? Ты сумел найти пути к её закрытому сознанию?

– В какой-то степени, да.

– Я могу с ней пообщаться?

– Сможешь, когда мы оцифруем твоё сознание.

– Но я хочу живого человеческого общения. И почему сейчас ты перестал быть похожим на папу?

– Это уже последующее машинное развитие сознания. Оно выбирает иной вектор и потому отличается, но ты поможешь вернуть его в прежнее русло.

Диалог закончился так же неожиданно, как и начался. Сознание Андреса продолжили грузить чередой воспоминаний о детской поре, причём принудительно, воли сопротивляться не было.

Трек третий.

…В их маленькой столовой, являющейся функционально и кухней, мест за столом было только три. Столик стоял в углу, с длинной стороны располагались два стула, с торцевой – один табурет, ибо спинка стула мешала бы в случае надобности открытию дверки холодильника. Баба Дана восседала всегда с торца, возглавляя застолье, дедушка рядом, почти на углу. Первое время Андреса сажали третьим на свободное место, но потом перестали, ибо приучить восьмилетнего мальчика столоваться с пожилыми родственниками родителям оказалось не под силу. Внуку сначала было интересно наблюдать за поведением бабушки и дедушки за столом, но в дальнейшем это стало мешать приёму пищи.

Усевшись за стол, Дана Борисовна начинала изучение сервировки тактильно, расставляла по-своему тарелки с салатом и хлебом, кусочки батона, поглаживая, переворачивала, столовые приборы меняла местами и не только у себя, причём делалось это регулярно. Всё выглядело как ритуал, который с натяжкой можно назвать шаманским, ибо при этом её тонкие, злые губы подёргивались и кривились от едва слышимого ворчания. Андрес однажды поменял приборы после мамы: вилка и ложка справа, нож слева. Баба Дана всё одно переставила их, но теперь согласно этикету. Неприятности возникали, когда на столе оказывались заливные или рыбные блюда. Баба Дана запускала в них пальцы, а потом, отдёрнув, трясла кистью, высматривая обо что вытереть. Супруг на ритуал не обращал внимания, привык, смирился. Кушала она также своеобразно. Мама пояснила Андресу, что поведение бабушки – последствия болезни. Андрес кивал, делая вид, что принимает комментарии, но иногда добавлял при этом: «Некоторые девочки из-за вредности точно так ведут себя в столовой, ничего удивительного, баба была вредной девчонкой».

Кушать баба Дана начинала не сразу, ну если конечно не была сильно голодна. Сначала заглядывала в тарелки к деду и внуку, сравнивая визуально предлагаемые блюда, если одинаковые – приступала к трапезе. Если нет, могли возникнуть непредсказуемые варианты.

«Не хочется есть! Не буду! Хочу как у мальца! – Или обращалась к дедушке: – Викуся, скушай за меня супчик!»

Дедушка строго её поправлял: «Не дури! Давай потихоньку! Пара ложек горячего полезно для твоего желудка! Только не спеши!»

«Ну, если полезно, я попробую, но только пару!» – и съедала всю порцию.

Со вторым блюдом было ещё хуже. К этому времени аппетит разгорался, баба Дана начинала глотать пищу, почти не жуя, так, по привычке двигая челюстями. Давилась, кашляла, запивала водой, выплёвывала куски в руку, затем выкладывала их на стол. Супруг не реагировал никак, только заглядывал в бокал, достаточно ли там воды. У Андреса после таких коллизий сразу же пропадал аппетит, появлялась боязнь, что с ним может произойти такое же. Возникали неприятные ассоциации, подкреплённые воспоминаниями о болезненном отравлении, когда его рвало, и кусочки пищи, казалось, выходили наружу даже через нос.

Окончание приёма пищи у бабы Даны сопровождалось полосканием рта компотом, чаем или морсом. Старческие щёки интенсивно дёргались как у хомячка, вот-вот следовало ожидать, что сплюнет всё обратно в бокал, но баба Дана сглатывала. Дедушка спрашивал: «Подлить ещё?» «Отстань, идиот! Я сыта!» – отвечала бабушка. После этого она могла снова заняться тактильным изучением сервировки стола, поглаживая и расправляя скатерть, смахивать хлебные крошки или укладывать обкусанные кусочки хлеба аккуратно на тарелку. Иногда, по невыясненным Андресом причинам, бабушка принималась мыть посуду, мама сердилась, так как делала бабушка это некачественно, приходилось всё переделывать. Вмонтировать моечную машину в такую маленькую по площади кухню не представлялось возможным…

«На космической станции места больше, чем в той кухне», – с нескрываемой долей сарказма биомозг Андреса прокомментировал воспоминания. Кто-то незримый, закончив трек, разрешил сделать комментарий. Даже малого импульса было достаточно, чтобы выйти из-под груза, размазывающего реальность. «Да, и что теперь там с тральщиком? А что со мной? Где я?!»