Kitabı oku: «Память», sayfa 2

Приятно было вспоминать торжественность вручения этой медали, когда стоя перед строем, комбат звучно выкрикивал имена награждаемых, и тем, кто выходил вперёд, награды вручал лично командир полка, специально прибывший для этого в батальон. Навсегда останется в памяти, как полковник, весело щуря глаза, по-отечески бесцеремонно протиснул свою широкую ладонь через распахнутый полушубок и, сам проделав под штифт отверстие в гимнастёрке, привинтил алеющую новизной муаровой ленты колодку с блестящей матовым серебром медалью, приятным весом повисшую на груди. А затем долго и крепко жал холодную, не то от мороза, не то от волнения, руку.

Награждали тогда за бои в Сталинграде… Известно уже было и то, что всем участникам этой битвы будут вручаться специальные медали «За оборону Сталинграда». Замполит батальона даже показывал статью в газете «Красная звезда» с указом об учреждении этой награды. Но вживую этих медалей пока ещё никто не видели… Да, и вообще награждённых боевыми медалями, а уж тем более орденами было мало… и в батальоне, и в полку…

Если посчитать по календарю, службы в этом полку и на полгода не наберётся, а кажется будто уже давно здесь… Сросся уже со своим взводом. Был на хорошем счету и в роте, и в батальоне. Стал частью полка, в который прибыл под конец ноября прошлого года, когда наши войска, окружив вражескую группировку под Сталинградом, стали сжимать кольцо, тесня немцев к городу… Это сейчас, после того, как начальство стало ставить тебя в пример другим офицерам, можно с усмешкой вспомнить то неловкое смущение, с которым принимал командование миномётным взводом, а ведь было от чего оробеть – среди подчинённых многие по возрасту годились в отцы, да и фронтового опыта у них было на порядок больше…

Довелось и самому прежде побывать на передовой, правда, совсем не долго – до первого боя… Хмурым декабрьским утром сорок первого года, выбравшись из обмёрзших окопов, двинулась в атаку стрелковая рота навстречу холодному зимнему ветру. Часто бьётся сжатое тревогой сердце под серой солдатской, широкой не по размеру, шинелью. Страшным громом, сотрясая воздух, грохочет над полем гул артиллерийской канонады. Грязью горячей земли, выбитой из-под снега частыми разрывами снарядов, забрызгано белое полотно поля… Чуть повыше локтя ударил в руку осколок, обжёг раскалённой болью, аж в глазах потемнело. Резко накатившая слабость заставила присесть на снег, выронив из рук винтовку… Когда везли на санях в медсанбат запомнилось, будто видение, затянутое густой пеленой, пустое безучастное небо…

Медленно тащится в тыл санитарный поезд, трудно дышать в пропитанных болью и страданиями кригеровских вагонах… В госпитале – операция, перевязки… Короткие бесцветные зимние дни и длинные темные вечера… Мечется за, покрытыми толстой коркой наледи, окнами больничной палаты лютый ветер, вторя приглушённым стонам соседей и собственной боли лишающей сна…

После выздоровления, вызвали к комиссару госпиталя и тот, не утруждая себя лишними уговорами, вручил направление в Моршанское пулемётно-миномётное училище (на фронте к тому времени уже остро ощущалась нехватка командиров).

Монотонно, один за другим, потянулись размеренные дни уставной курсантской службы: бесконечная череда всевозможных построений и поверок, регулярных нарядов и караулов… изучение теории в душных помещениях бывшего купеческого дома, приспособленного под казармы недавно сформированного военного училища… тактические занятия и изматывающие марш-броски в знойном мареве летних дней, расплавленных беспощадным солнцем… А поздней осенью, когда от прежней жары остались лишь воспоминания, после сдачи экзаменов, проведя общее построение на плацу, присвоили всему выпуску звание младших лейтенантов. И бывшие курсанты, вставив себе по одному кубарю в каждую петлицу, отправились на фронт – под Сталинград.

Над бескрайней заснеженной серой степью висит такое же серое непроницаемо-ватное слепое небо с мутным проблеском нечёткого солнечного диска… После артподготовки, под пронзительные призывы командирских свистков, густым эхом малоразличимых криков наполнив пространство, поднялись в наступление цепи стрелкового батальона… Хрипит в карболитовой трубке телефонного аппарата искажённый мембраной голос комбата, приказывая миномётчикам срочно подавить «ожившие» огневые точки противника. С короткими глухими хлопками вылетают из горячего восьмидесятидвухмиллиметрового ствола мины, мчаться по невидимым траекториям к вершине холма, поднимая над ним чёрные столбы разрывов… Завершив стрельбу, снимает с позиции миномётная рота и движется, распределённая повзводно, вслед за ушедшей вперёд пехотой. Тяжело бредут, проваливаясь по колено сквозь жёсткую корку ледяного наста, бойцы, навьюченные грузом опорных плит, стволов, двуног и боеприпасов. Набиваются снегом широкие несгибаемые голенища новых валенок, полученных уже здесь на фронте…

Вспомнилось, как неожиданно растерявшись, замешкался с постановкой боевой задачи, когда залегла, вжатая в снег пулемётным огнём, стрелковая рота, которой был придан его взвод… А ведь в училище был отличником – одним из лучших в выпуске. Да, обучали курсантов приёмам и правилам стрельбы из миномёта: и как выбрать огневую позицию, и как определить дальность до цели, и управлению огнём… – но лишь теоретически, а стрельб не проводилось – не имелось в училище боевых миномётов, были лишь учебные, со специально проделанными отверстиями в стволах… Выручил помкомвзвода. Заметив как «стушевался» командир, тот сам уверенно и чётко (сразу был виден боевой опыт бывалого солдата) дал указания расчётам. Поддержал и потом, когда после боя командир роты, вытаращив остекленевшие от злости глаза, матерно орал, требуя объяснить, почему миномётный огонь был открыт так поздно. Выступил вперёд и спокойно, на непонятном пехотному офицеру техническом языке, «сочинил» причину задержки, да так грамотно и достоверно, что ротный замолчал и, резко развернувшись, ушёл назад в своё поредевшее в этом бою подразделение…

Силён ещё тогда был зажатый в котле немец. Крепко сидел он в прочных блиндажах и глубоких траншеях Сталинградских оборонительных обводов, подготовленного нашими тружениками ещё летом сорок второго года для обороны города. Остервенело строчил злыми пулемётными очередями из узких амбразур дотов. Цепко держался, доводя дело до яростных рукопашных, в раскуроченных артиллерией окопах… Но упорно, бой за боем, атака за атакой, ценой неимоверных усилий, выбили… выдавили… выковырнули… немца из этих укреплений и, двигаясь дальше, вошли в Сталинград.

Сквозит стылый ветер между искалеченными зданиями мёртвого города. Брошенным хламом застыла разбитая вражеская техника на заваленных грудами битого кирпича улицах. Трупным смрадом несёт из, забитых мёртвыми и ранеными, глухих подвалов – последних убежищ обречённого врага… Всё! Выдохлись немцы! Стали сдаваться целыми полками… Капитулировал Паулюс, а вслед за ним и остатки его армии… Чёрной змеёй уныло потянулись на восток к замёрзшей Волге вереницы голодных и обмороженных пленных. И не было к ним уже ни злобы, ни ненависти, а лишь брезгливое безразличие…

И было живое, радостное чувство первой серьёзной победы… И гордость участника этой грандиозной битвы… И ощущение удовлетворённости от свершённого дела… И юношеский задор, побуждающий к решимости дойти до конца и победить, чего бы это ни стоило.

Можно ли полностью передать глубину этих чувств?.. Получится ли описать пережитое на крохотном листке?.. Нужно ли?.. Ведь для родных главное, что ты жив и здоров… Именно так и решил девятнадцатилетний командир взвода лейтенант Василий Камчатов и, мягко коснувшись бумаги грифелем карандаша, старательно вывел первые слова письма: «Здравствуйте, мама!»…

3

Темнеет… Темнее, темнее и ещё темнее. Сумерки, смазывая линию горизонта, делают небо и землю одинаково серо-белыми. Привычная картина для тех, кто зимой ездит поздними рейсами до отдалённых поселков.

На предпоследней остановке автобус притормаживает и, скрепя заиндевевшей дверью, выпускает суетящихся пассажиров. Двигается дальше. Огибает поворот. И вот, появляются огни посёлка. Редкие и ещё далёкие. Автобус, как лошадь, почуявшая запах домашнего тепла, ускорившись, мчит по ухабам дороги. Огни, становясь всё больше и ярче, расплываются по горизонту. Минуя автозаправку, автобус проскакивает старенький мостик через замёрзшую речушку и, сбавив скорость, мягко вливается в посёлок, плывёт по его маленьким улочкам между одноэтажных домов с заснеженными крышами.

6 января 2008 года, в канун Рождества, молодая супружеская пара приехала к родителям жены, что бы вместе с ними отметить этот праздник… После встречи Нового года в городе с шумной и весёлой компанией друзей, предстоящее застолье обещало быть совсем другим – уравновешенно-спокойным и по-домашнему размеренным. Но это обстоятельство ни сколько не смущало супругов, а даже наоборот радовало. И жену – Татьяну, нежно любящую своих родителей, но навещавшую их не так часто как ей хотелось бы; и её мужа – Владимира, которому, как исконно городскому жителю, всё это мероприятие представлялось каким-то забавным зимним приключением.

Есть какая-то таинственная чудесность в Рождественском сочельнике вызывающая желание провести его в деревне. Там, где холодные колючие звёзды, мелким бисером рассыпанные по чёрному зимнему небу, видятся ярче и ближе. Где застывшая в морозном безветрии тишина кажется прозрачной и звонкой. А в непроглядной темноте, заметённых снегом улиц, мерещится что-то дивное, сказочное. Ну и колядки, – как же без них, – шуточные, весёлые и простые! Нет, в городе такого нет…

Правда, населённый пункт, где жили Татьянины родители, лишь отчасти соответствовал тому восхитительно загадочному, что было перечислено выше – всё-таки это был районный центр и именовался «посёлок городского типа». Но в строгом характере сотрудника правоохранительных органов Владимира было вполне достаточно воображения; а в чуткой, заботливой душе Татьяны хватало радостных детских воспоминаний – что бы представлять этот посёлок именно в таком свете.

Из окон родительского дома, через темноту зимнего вечера, струиться тёплый ласковый свет, поблёскивает на раскинувшейся во дворе снежной перине. С улицы, в доме кажется, жарко и душно. Хозяева встречают с неподдельно радушием. Сразу освобождают от сумок и, едва дав разуться, помогают снять верхнюю одежду. Мать Татьяны частит расспросами, не давая толком ответить ни на один из них. А отец тащит за руку в зал, где ещё сохранился живой смолянистый запах, стоящей с Нового года, ёлки, усаживает за стол, ещё не накрытый к праздничному ужину, но уже застеленный, шуршащей свежестью, накрахмаленной скатертью. Подхваченная радостной суматохой Татьяна, едва помыв руки и достав из сумок привезённые родителям подарки, кидается помогать на кухне матери. А та, заверяя: что помощь ей не нужна и всё уже почти готово, заботливо советует дочери отдохнуть с дороги. В зале за столом совсем другие разговоры – Татьянин отец обстоятельно расспрашивает Владимира о жизни, о службе, интересуется здоровьем его родителей, рассказывает о своих заботах и делах.

Вот готовы последние блюда, и мать с дочкой начинают накрывать на стол. Перед, пока ещё пустыми, тарелками аккуратно раскладываются красиво свёрнутые салфетки и столовые приборы: вилки, ложки… и даже ножи – видимо хозяйка, простодушно стараясь, решила произвести впечатление на городского зятя.

А на широком столе, теснясь вокруг большой тарелки с горячим картофельным пюре, друг за другом появляются праздничные яства. Разнообразные салаты: от обязательных на праздник «оливье» и «селёдки под шубой» до таких необычных как «цезарь». Весьма привлекательные на вид домашние рыбные деликатесы из сёмги и горбуши. Несколько видов колбасы, тонко нарезанных овальными колясочками. Котлеты в хрустящей панировке. Запеченное в фольге мясо, аппетитно пахнущее чесночком. Всякие фрукты. И прочее, и прочее… И вот уже всё пространство стола плотно заставлено всевозможными блюдами – так, как всегда бывает по праздникам у гостеприимных хозяев.

– Ну, что, Владимир! – заговорщицки подмигнув, обратился к зятю отец Татьяны. – Дамам вино… Сам я спиртное не буду… Нельзя… – разведя руками, уточнил не то с гордостью, не то с сожалением. Выдержав паузу, доверительно предложил: – А для тебя у меня бутылочка водочки хорошей имеется… А?..

Владимир, улыбнувшись, посмотрел на непонятно чем смутившуюся Татьяну и, согласительно кивнув, ответил:

– Ну, если только чуть-чуть…

– А много и не получиться… У меня только одна бутылка! – схохмил тесть, первым засмеявшись над собственной шуткой. Сходил на веранду и принёс оттуда, матовую от застывшей на стекле влаги, бутылку…

Всё было вкусно и как-то по-деревенски сытно. Отведав каждое из блюд, и теперь лишь изредка подкладывая в тарелки что-нибудь особенно приглянувшееся, перешли к неторопливой беседе. В хрустале, стоящих с недопитым вином бокалов, играли разноцветные огни, развешенных на стенах, гирлянд. Умиротворённо и беззаботно… Отрадно и уютно… Родители сетовали, что дети приезжают к ним редко, спрашивали когда наконец-то ждать им внуков – торопили. Владимир с Татьяной всё больше молчали, отшучивались.