Kitabı oku: «Право первого хода», sayfa 4
И тут вдруг ей стало так стыдно, так мучительно стыдно того, что вот она тут сидит и трезво, как последняя стерва, просчитывает варианты того, как и каким образом ей отмазаться от убийства, а Славик… А ведь он, кажется, и правда любил ее. Да и она когда-то. И это показалось ей таким подлым, таким постыдным предательством, что она разрыдалась.
– Ну все, все, хватит! – сказала она через минуту, взяв себя в руки. – Все-таки надо что-то решать.
Да, легко сказать: решать. Но что?.. В общем, если отбросить эмоции, то вариантов два: либо она как-то добывает свою сумочку до приезда милиции, либо завтра уже она будет обвиняемой в убийстве.
И как же ее достать? Снова мчаться через весь город в эту квартиру? Успеет ли? И, главное, сможет ли снова войти туда? Туда, к Славику… И вдруг она вспомнила запах. Запах крови, который она, казалось, и не чувствовала тогда. А вот нет же, чувствовала, оказывается, и даже запомнила. И от этого запаха ее снова замутило. Почти как тогда, на кровати, когда она только очнулась.
Она не сможет туда войти. Даже просто войти, не говоря уж о том, чтобы хладнокровно разыскивать там свою сумочку, уничтожать улики… Нет, это не возможно!
Тогда как?.. Если не она… кто тогда? Сказать родителям? Нет уж!.. Просто тогда у отца случится сердечный приступ, у матери истерика, придется вызывать скорую… Нет, это не годится. Ни в коем случае.
Но тогда кто?..
И тут она вспомнила…
5
Естественно, никого убивать Хватов не хотел. Этот дурак сам подлез под пулю. Пьяный был, что ли? Хотя от него, вроде, не пахло. Может обкуренный, в темноте не разглядишь. И потом, у него был нож. И не просто для запугивания. Он им бил по настоящему. И если бы капитан не прикрылся дверцей – вон на ней какая отметина осталась! – ему бы самому лежать там.
Так-то оно так, да все не так просто. И самый главный вопрос: что, собственно, он, капитан Хватов, делал там в этот поздний час? Грибы собирал?
Ох, как ни к чему ему были бы все эти разбирательства. А если выплывет, что он тут с Наташкой, сучкой этой, был? Вот ведь, стерва! Ну не даром все-таки говорят, что от баб все беды. Тут ведь даже не в том беда, что Суслик прознает про его шалости с этой его новоявленной пассией, черт с ним, с Сусликом, любить он его, капитана Хватова все равно не любит, да и не нужна Хватову эта суслиная любовь. Пенсионный возраст он уже перешагнул, а в пятьдесят его так и так попрут. И все равно, стало быть, уже нечего ждать милостей от природы, а давно пора искать приложение своим силам где-нибудь в другом месте. Пока есть еще предложения.
Тут хуже, если Оля, жена, узнает. А ведь узнает, если скандал начнется. А Олю свою Хватов любил, несмотря на возраст и случавшиеся иногда увлечения. Кто у него еще в этой жизни остался? Родителей давно нет. Сыновья выросли и разъехались, один в Питере, другой в Москве. И если Ольга уйдет от него – а она это может, то, Хватов знал точно, останется ему только одно: махнуть на все рукой и утонуть в водке, как это сделал не один уже из его прежних друзей и знакомых. И так же, как и они, растворится он, разойдется в придонной мути без остатка, и памяти от него на этой земле не останется.
Ну, в общем, капитан милиции Аркадий Хватов должен был, конечно, вызвать наряд милиции и потом сам в качестве подозреваемого предстать перед следователем. Закон, мол, суров, но… и так далее. Со всеми остановками. По полной программе. И разумеется, капитан Хватов – защитник сирых и обиженных, слуга закона, – так бы и сделал. Но сейчас на его месте был Хват, старый, прожженный опер, по старости лет переведенный на бумажную следственную работу. И Хват валять такого дурака не собирался.
Еще тогда, когда он, имея намерение отпугнуть неожиданно взбесившегося вымогателя, сам того не желая прострелил ему его бедовую голову, еще тогда, запаленно дыша после короткой яростной схватки и слыша в ушах эхо собственных выстрелов, сидя на корточках перед горячим еще трупом Хват понял, что надо делать.
И сделал бы, если бы не эта…
Тоже мне, еще в милиции хочет работать. Вон, пусть в юрисконсульты идет. А тут, в ментуре, про нервы и брезгливость нужно забыть. Ишь как запричитала-закудахтала сразу, стоило Хвату объяснить ей, что он собирается делать: я, мол, не могу!.. Ах, что вы, мол, что вы!.. Женатых мужиков соблазнять – это она пожалуйста. Тут она не брезгливая… А посидеть в одной машине с трупом – этого она, понимаете ли, не может.
Так ворчал про себя Хват, опять, на сей раз уже совсем в темноте, подъезжая все к тому же железнодорожному мосту, за которым начинался лес.
Наташу он отвез домой и, высаживая ее у подъезда в который уже раз строгим тоном сказал:
– Ничего не было! Ничего. Я тебя подвез сначала в магазин – какой?
– "Уют", – повторила тоном послушной школьницы Наташа.
– Так. А что ты там смотрела?
– Торшер хотела купить.
– Купила?
– Нет, ничего не понравилось.
– Потом?
– Потом? Потом мы… э-э.. заехали в трикотажный на углу Белинского и Семеновской.
– Потом?
– Потом у вас колесо спустило.
– Отлично, – одобрил Хват. – Главное, потом не напутай. На противоречиях в показаниях чаще всего и ловятся. Хотя, – добавил он, – я думаю, никто ни меня, ни тебя никогда ни о чем не спросит.
И вот, чтобы это было действительно так, он и ехал теперь, заполночь, на место происшествия.
План был простой и логичный: найти труп, забрать его в машину, привязать к нему запаску и, выехав на мост километрах в трех отсюда, сбросить труп с моста в реку.
Избавиться от тела было необходимо. Иначе его найдут, найдут непременно и очень скоро – слишком близко оно от шоссе и от города. А найдут тело, значит найдут и гильзы. А стрелял-то он, Хват, из своего табельного. Так что оружие и его владельца вычислят в два счета. Гильзы-то он сейчас, конечно, не найдет, да и не надо. Не будет трупа – никто ничего и искать не будет. Там, правда, был еще кто-то второй, но опыт подсказывал Хвату, что с заявлением он никуда не пойдет. Такие не заявляют.
Самое сложное было найти то самое место. Наступившая ночь преобразила пейзаж. Стена леса слева, стена справа.
Тьма, тьма, тьма была вокруг. Свет фар, освещая дорогу впереди, мешал увидеть что-нибудь вокруг, свернув, скукожив весь мир до размеров ярко освещенного пятна.
Тьма… Вот же сволочной дуализм! Вот же проклятая двойственность вещей… Закон палки, которая о двух концах. Тьма эта нужна была Хвату, чтобы сделать задуманное, и она же мешала ему, не давая найти то самое место.
Он ехал медленно, медленнее, чем тогда. Может быть, если бы он ехал с той же скоростью, он бы по времени мог вспомнить, когда пора будет сворачивать в лес. Но, с другой стороны, если ехать быстрее, то, пожалуй и проскочишь, не заметив. Опять эта долбанная диалектика: с одной стороны, с другой стороны…
Ага!.. Вот, кажется… Если и не то, то что-то похожее. Канавка вдоль обочины здесь вроде как прерывается, съезд и дальше, похоже, колея. Хват затормозил и вылез из машины, держа в руке фонарик – свой скромный трофей, свидетельство его Пирровой победы.
Все! Больше не было никаких сомнений. Место было то. Он узнал его! Вот тут стояла машина, вот за этим кустом, надежно спрятавшим их от недалекого шоссе. Вот здесь, сидя в машине, они целовались демонстрируя опытность старого ловеласа и прожженной шлюхи. Тут он свободной рукой ласкал ее юное тело, пока не ощутил под пальцами клейкую влагу и не понял, что она готова…
Так, ладно, отставить лирику! Тем более, что ничего и не было, да ничего больше и не будет. Пальцем он ее больше не тронет, да и она вряд ли захочет продолжить начатое здесь. Значит, так: машина стояла носом сюда. Вот тут еще примято, значит все правильно. Вот тут, справа, должно быть тело.
Луч фонарика шарил по траве, листьям, веткам и прочему мусору, высвечивая корни и стволы деревьев. Тени были черны и казались провалами. Тела нигде не было.
В детстве, помнилось Хвату, они пели такую дурацкую песенку: "На вокзале, в темном зале, нашли труп без головы. Пока голову искали – ноги встали и ушли…". Ноги встали и ушли. Забавно… Он еще раз, сидя на корточках, осветил фонариком место, где должен был лежать труп. Да нет, все правильно!.. Вот кровь. Если хорошенько поискать, то, наверное и гильзы найти можно. Только он не будет их искать. Зачем, когда трупа нет? А может, его и не было? Может быть?.. Да нет же, что он, Хват, мальчик, что ли? Что, он трупов не видел? Живое тело от мертвого отличить не сможет?
Нет, тут ошибки не было. Убил он этого хмыря. Наповал и сразу. Повезло человеку, не мучился. Ага, а потом полежал немного, встал и пошел себе…
Второй, второй!.. Единственный вариант, а кто еще? Нашел бы кто-то посторонний, тут бы куча народу толклась, уж он-то знает. Значит только второй. Вопрос – зачем? И – куда? К сожалению, он, Хват, не следопыт. Не Чингачгук, не Дерсу Узала, хотя и они, пожалуй, сейчас ничего не смогли бы сделать. Только днем. Но дня дожидаться Хват не мог. Днем уже будет поздно. Сейчас или никогда.
И причем, похоже, именно – никогда!
Глава 3
1
Хотите – верьте, хотите – нет, но в сонме ангелов небесных, любящих потусоваться на кончике иглы, имеется и подразделение ангелов-хранителей. Вряд ли попадают туда по блату, слишком уж нелегкая это работа – возиться с нами, грешными и неразумными, вытаскивая нас из передряг и приключений. Может быть даже, это что-то вроде ихнего дисциплинарного батальона, куда посылают проштрафившихся и согрешивших – исправления ради, воспитания и назидания прочим.
Ну и, естественно, как и во всяком дисбате, контингент там подбирается специфический. Разный там, мягко выражаясь, народ. Есть случайно оступившиеся честные трудяги, а есть и прожженные филоны, сачки и очковтиратели – это уж кому как повезет.
Викиной семье со своим ангелом-хранителем повезло. Ведь вот уже восемь лет прошло, а Лариса Андреевна и Анатолий Иванович все еще нет-нет, да вспомнят, как тогда чудом, ну просто чудом их Мариночка не выскочила за этого уголовника. Ну, тогда-то, конечно, переживали, и Лариса Андреевна вместе с дочерью плакала, когда всего за пять дней до регистрации и свадьбы – а ведь уже и гости были приглашены, и помещение заказано с официантами и музыкой, не говоря уж о свадебном платье и прочих мелочах, – так как же было не переживать, если буквально накануне столь торжественного события жениха сажают в кутузку! Да не за кражонку какую-нибудь, тьфу ты, Господи!.. Не за подтирку документов, каковые казусы порой случаются и в приличных семьях, а за самое настоящее убийство!
Ну, потом-то, конечно, разобрались. Особенно, когда с Александром Моисеевичем прояснилось. То есть поначалу тоже не сразу все было ясно, и ох, сколько, если вспомнить, Мариночке от папы с мамой пришлось всякого выслушать по поводу этого ее романа с женатым мужчиной, да еще настолько старшим ее по возрасту. Но ведь вот, воистину, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. И обернулась та, восьмилетней давности, потеря прекрасным крепким браком, своим домом в Цюрихе, двумя замечательными дочурками трех и пяти лет и, в ближайшей перспективе, переездом самих Ларисы Андреевны и Анатолия Ивановича туда, на тучные швейцарские хлеба, на постоянное место жительства.
А не случись тогда этой, как тогда казалось, неприятности?.. Тип этот, Вадимом его, помнится, звали, все равно себя бы проявил: уголовник, он и есть уголовник. От себя, от натуры своей, не уйдешь, будь ты хоть трижды инженер. Да и что это за профессия такая, прости, Господи, инженер!.. Когда-то, давно уже, еще, может быть… Но теперь-то?! Вон они, все эти инженеры, кандидаты технических и прочих наук – кто с метлой, кто на рынке, а кто и в бандиты подался. Этот-то, Вадим, уж точно… Либо сидел бы сейчас, либо такие же "инженеры" зарезали бы где-нибудь в подворотне.
Недавно объявился. Вышел, значит. Просто удивительно, как сейчас снисходительны стали к подобным типам. Раньше за такое – вплоть до высшей меры, а теперь что?.. семь лет каких-то отсидел у государства на шее, и здрасьте вам!.. Нарисовался, обрадовал. С порога выгнать, как следовало бы, конечно, интеллигентность проклятая помешала. Сидел тут, за столом, чай пил, про Марину расспрашивал. Морда совсем бандитская стала, просто страшно. Но пронесло, слава Богу. Ушел. А ведь мог и ограбить!
Вика тоже запомнила этот вечер, это возникшее вдруг в воздухе гостиной физически ощущавшееся напряжение из-за которого стало трудно дышать, говорить, смотреть прямо перед собой – взгляды метались по углам, как перепуганные лучи прожекторов во время воздушной тревоги.
Внешне Вадим мало изменился с тех пор, как Вика видела его в последний раз. Ссутулился немного, резче стали черты лица. Седины может быть и прибавилось, но в светлых, коротко стриженых волосах это было не заметно.
А вот взгляд у него стал другим. Это был уже не взгляд сильного, уверенного в себе мужчины. И не замерший, отрешенный взгляд идущего на смертельный таран камикадзе – именно такой был у Вадима когда Вика видела его в последний раз, в зале суда, когда оглашали приговор: десять лет. Сейчас это был растерянный и ждущий взгляд – взгляд потерявшейся собаки. Большого, породистого, любимого некогда пса, не понимающего, что случилось, где они, его хозяева и почему его все отовсюду гонят…
Да, любимого когда-то. Любила же его Маринка. Да и сама Вика, несмотря на свой тогда более, чем нежный возраст – сколько ей тогда было?.. двенадцать? Сама Вика, если честно, была тогда в Вадима немного влюблена. Было в нем что-то такое… романтичное, суровое, решительное. Сейчас бы Вика в него не смогла влюбиться. Разве можно влюбиться в человека с глазами потерявшейся собаки? Но разве, чтобы испытывать сострадание, нужна непременно любовь?
И тогда, в тот вечер, когда Вадим, совсем недолго пробыв у них в гостях, одевался в прихожей, Вика шепотом договорилась с Вадимом о встрече на следующий день.
И они, действительно, встретились. Вадим ждал ее в условленном месте неподалеку от университета, и в первую минуту, увидев его поникший силуэт в обтерханном, десятилетней давности пальтишке, силуэт замерзшего на ветру, абсолютно никому не нужного человека, в первую минуту, которой ей же самой потом было стыдно, Вика пожалела, что назначила эту встречу.
– Знаешь, – сказал ей Вадим после первых обязательных и никчемных слов, – я вчера еще хотел тебе сказать, как ты изменилась. Я бы ни за что не узнал тебя, если бы мы встретились где-нибудь на улице. Ты стала красавицей. А может, мы и встречались, – добавил он, подумав. – Вполне. Я тут часто хожу.
– Ты там же живешь? – спросила Вика.
– Нет. Мама умерла пока я… отсутствовал. А квартиру мы как-то так и не приватизировали. В общем там уже давно живут другие люди.
– Господи, прости, Вадим, я не знала.
– Да ничего.
– И где же ты?
– Да в общем, так… – он неопределенно развел руками и смущенно улыбнулся. – Везде понемножку. Когда как, короче.
– Подожди!.. – Вика удивленно и испуганно посмотрела на него. Она видела бомжей, вид их всегда был ужасен. А уж запах… – так что, получается, тебе негде жить?
– Ну, что значит, негде, – попробовал отшутиться Вадим, – наоборот. Мир, знаешь ли, огромен и прекрасен. И в нем есть место не только подвигу.
– Что же делать?
Вадим, удивленный ее реакцией, взглянул на нее внимательней и увидел, во всяком случае ему так показалось, что ей вроде бы действительно… не все равно, что ли. Что это она вдруг? Ерунда какая!..
– Да ладно, Вика. – Вадим небрежно махнул рукой. – Не бери в голову. Как говорил старина Карлсон, дело житейское.
– Нет-нет!.. – возразила Вика, которой пришел очень кстати на память один недавний разговор. – Так нельзя. Потом, зима же… Знаешь, Вадим, боюсь обещать, но кажется, есть один вариант…
И вариант не подвел. Встретившись с Вадимом в следующий раз, Вика не стала терять время на пустые разговоры, а сказав:
– Пошли, – повела его как маленького, держа за руку и ничего больше не говоря.
Повела-повела и привела в шикарную трехкомнатную квартиру с мебелью, книгами, посудой. Хозяева этой квартиры уехали, завербовавшись на три года куда-то то ли в Ливию, то ли в Ливан – в общем куда-то туда… А присмотреть за квартирой, а главное за цветами и аквариумными рыбками, хозяйка попросила свою давнюю приятельницу. Приятельница жила в другом конце города, а посему спихнула эту обязанность на свою дочку. Другая какая-нибудь может даже и обрадовалась бы – возникла сама собой, из ниоткуда шикарная "хата", куда можно водить кавалеров. Но то другая, а эта кавалеров не имела. Она была прыщавая и стеснительная. И как-то тихонько, чуть не шепотом, пожаловалась Вике, с которой училась в одной группе, как достала ее эта квартира, в которую надо ездить чуть не каждый день. Да еще раз в неделю прибирать там, полы мыть, а все же три комнаты, а своя-то квартира тоже никуда не делась и она тоже на ней.
Таким образом Вика поймала сразу двух зайцев: обеспечила Вадима прекрасным жильем и надолго, и спасла приятельницу от тяжкой обузы, поручившись ей, что человек, который там поживет, это очень хороший, порядочный человек, и что он будет поддерживать чистоту и порядок, поливать цветы и кормить рыбок как своих родных.
Единственная проблема была в отсутствии у Вадима прописки. Если настучат соседи и придет участковый с проверкой, будут неприятности. Значит, с соседями Вадиму предстояло дружить и ничем их против себя не настраивать.
И Вика навсегда запомнила то, что случилось, когда они пришли в эту квартиру и когда Вадим понял, что, собственно говоря, произошло и КУДА они пришли. Вика увидела то, во что никогда не верила, хотя сто раз и видела в кино: у этого сурового, мрачного мужика с тяжелым, словно запыленным лицом и большими кулаками вдруг из глаз потекли слезы. Вадим стоял посреди комнаты – посреди всей этой совершенно немыслимой, навсегда потерянной и забытой роскоши: мягкий кожаный диван, кресла, книжные шкафы, палас на полу, – посреди этой теплой, уютной комнаты и молча плакал, не только не всхлипывая, но даже не меняя все того же каменного выражения на лице. Словно ледяные глаза его, попав в тепло, начали тихонько таять.
А потом он сказал – негромко, глухо и совсем не торжественно, а словно проталкивая слова через комок, застрявший в горле:
– Вика, я твой должник. Если что-нибудь… Когда угодно, – он откашлялся, – В общем…ты понимаешь. Я для тебя сделаю все, что смогу. И даже если не смогу – все равно сделаю.
Вот о нем-то, о Вадиме, Вика и вспомнила, стоя у запертых дверей своего дома.
2
Все знают так называемый "закон бутерброда", ошибочно относя его к числу законов природы, регулирующих везенье и невезенье. На самом деле тот факт, что пресловутый бутерброд непременно шлепнется маслом вниз, объясняется всего-навсего элементарной механикой с такими простыми понятиями, как центр тяжести и момент вращения. А вот другой закон – закон четности, или, как его еще называют: "закон зебры", известен гораздо меньше, хотя он-то как раз к везенью, равно как и к невезенью имеет самое прямое отношение.
В вольном изложении закон этот выглядит примерно так. Не может быть двух везений или двух невезений подряд. Везенье и невезенье всегда составляют пару. Это очень хороший, справедливый закон, поскольку любая неудача, случившаяся с вами, всегда компенсируется следующей удачей. Беда одна: как "везенье", так и, соответственно, "невезенье" – понятия сугубо качественные. Их количественное выражение данным законом не регулируется.
К примеру, вы можете, опаздывая на работу, в последний момент догнать уже трогающийся от остановки автобус. Это будет везенье. Но, вовремя приехав на службу, вы узнаете, что из всего вашего отдела именно вас включили в список лиц, подлежащих сокращению в рамках проводящейся кампании борьбы за повышение эффективности. Это будет невезение. Парность соблюдена, но, боюсь, вы этого не заметите, поскольку услышанная вами новость напрочь вытеснит из головы память о том, как вам повезло утром на остановке.
В полном соответствии с этим законом Вадиму повезло, и остановленная им на дороге попутка быстро довезла его до самого дома.
Больше всего на свете Вадиму сейчас хотелось выпить грамм сто и лечь спать. Выпить, правда, это он знал точно, было нечего. Не было даже воды. Воду у них по ночам отключали. Пива тоже не осталось, его еще днем выпил Макс. Была оставшаяся от хозяев уксусная эссенция, но это было не совсем то, что сейчас нужно было Вадиму. Впрочем, войдя в подъезд и поднимаясь по лестнице на свой пятый этаж, Вадим вдруг ощутил такую чугунную усталость, что у него возникла надежда, что удастся уснуть и без спасительных ста грамм.
Однако, человек предполагает… Неумолимый закон чередования удач и неудач действовал четко и стабильно, как механизм кремлевских курантов.
Еще не поднявшись на свою площадку, еще преодолевая последний оставшийся лестничный пролет, Вадим увидел, что дверь в его квартиру завалена чем-то, что издали и в полумраке напоминало большую груду мусора. Помнится, когда Вадим впервые столкнулся с этим явлением, он так и подумал, что это соседи выгребли свой скопившийся по сусекам хлам, да и свалили, почему-то не найдя лучшего места, у него под дверью. Сейчас, прожив тут не один месяц, Вадим точно знал, что это такое. Если это и можно было назвать хламом, то с натяжкой. По крайней мере пока.
Это был сосед из девяносто пятой квартиры, расположенной этажом выше. Сосед был пьян, выгнан по этой причине супругой из дому и пришел, как это уже не раз бывало, к Вадиму в поисках ночлега и утешения. Сейчас он спал, сидя на полу и подпирая входную дверь. Позиция была выбрана стратегически безошибочно. Миновать его было невозможно.
– Гена, – потряс Вадим его за плечо, – подъем. Приехали.
Гена, однако, спал крепко и просыпаться не хотел.
Вадим познакомился с ним еще в самые первые дни после своего вселения. В ту пору он внимательно присматривался к своим соседям, стараясь по возможности запомнить их в лицо, чтобы здороваться, встречая не только на лестнице, но и во дворе, и в ближайшем гастрономе, и на остановке. Люди это любят, а Вадиму никак нельзя было настраивать против себя аборигенов своего подъезда.
Пил Гена уже тогда, и пил, честно говоря, крепко. Не раз Вадим оказывался свидетелем того, как двое-трое дюжих парней бесчувственным мешком втаскивали его по лестнице. Лифта в их шестиэтажке не было и работа, надо сказать, была не из легких. Но от дома и супружеской спальни Гену тогда еще не отлучали. Да и у какой жены, если она в здравом уме, поднимется на это рука, если муж – пусть и бревно-бревном, но приезжает, однако, на новенькой "БМВ" и влекут под белы рученьки его не случайные забулдыги-собутыльники, а охрана. Его, заметьте, собственная охрана во главе с его же собственным водителем.
Короче, в первые дни их соседства Гена был еще крут. Но и падение его с заоблачных вершин проходило по столь же крутой траектории. И первой точкой на этой нисходящей кривой, отмеченной Вадимом, стала первая Генина ночевка в его квартире.
В тот вечер Вадим вышел на лестницу, привлеченный шумом скандала (хотя и понимал, конечно, что лучше бы сидеть ему тихо и не рыпаться), вышел, поднялся немного вверх и увидел сидящего на ступеньках мужика в расстегнутом пальто и с основательно растрепанной прической на неприкрытой ничем голове. Богатая меховая шапка комком грязной ветоши валялась на площадке между этажами. Скандал уже стих, спорящие стороны разошлись и теперь одна из них сидела на лестнице перед Вадимом, слегка покачиваясь взад-вперед и зажимая ладонью расцарапанную кровоточащую щеку.
– Вот, – сказал Вадиму мужик, в котором тот признал, несмотря на потрепанный вид, своего соседа. – Вот так!.. – продолжил тот, и в его тоне были обида и укоризна, будто он уже неоднократно о чем-то таком предупреждал Вадима, а тот… – Видишь, выгнала, сучка. – И качнулся при этом так сильно, что чуть не потерял равновесия. – Ну, и куда мне?..
Вадим постоял, посмотрел, подумал, а потом протянул руку соседу, чтобы помочь тому подняться, и сказал:
– Пошли.
Уложив нечаянного гостя спать на диван, чему тот, надо сказать, не слишком сопротивлялся, Вадим внимательно изучил содержимое его карманов и бумажника. Из паспорта он узнал, что того зовут Геннадий Васильевич Щукин, что ему сорок три года, что женат он первым браком, детей не имеет, а прописан там же, где и проживает, то есть в девяносто пятой квартире дома номер шестнадцать по улице Пионеров. Эта информация Вадима заинтересовала очень мало. Гораздо интереснее было то, что этот богатенький Буратино был просто-таки набит купюрами разнообразного достоинства. Они толстой пачкой лежали в бумажнике, скомканные и мятые валялись по всем карманам, а несколько пожамканных сторублевок выпали у него из-за пазухи когда Вадим снимал с него рубашку.
Вадим как раз последние несколько дней сидел без денег. То есть буквально у него не осталось ни копейки, и никаких поступлений в ближайшем будущем не предвиделось. Уже был доеден последний батон и Вадим просто не счел себя вправе отталкивать руку спасительного провидения. Конечно, он не стал брать все. Он честно оставил хозяину даже большую половину обнаруженной суммы, резонно полагая, что тот никогда не сможет вспомнить когда, где и сколько он спустил.
Того, что он тогда взял ему хватило на полтора месяца. А там как раз дела начали поправляться.
С тех пор этот самый Геннадий Васильевич, а для Вадима просто Гена, не раз и не два пользовался его гостеприимством. Денег, правда, Вадим у него больше не брал. Да и денег у Гены становилось все меньше и меньше.
И вот он снова сидел под дверью, спал, утомленный солнцем, изрядной дозой спиртного, по большей части в последнее время очень низкого качества, а также ожиданием его, Вадима, появления. Спал и не желал просыпаться.
Если так дальше пойдет, – подумал Вадим, – скоро он насовсем у меня поселится.
Очень похоже, что к этому все и шло.
Если человек не умер, а всего-навсего спит, пусть даже и очень крепко, его всегда можно разбудить, было бы желание. Есть много проверенных способов сделать это без членовредительства. Можно дать понюхать нашатырь, можно облить холодной водой, да много чего можно сделать… Вадим обхватил ладонями уши соседа и с силой начал их растирать, в результате чего тот открыл глаза, взглянул на Вадима и довольно внятно произнес:
– Убью ее, тварь!..
Попав, наконец, в квартиру и обнаружив, что выпить нету решительно ничего, а бежать в ночной магазин за бутылкой Вадим не хочет, Гена снова пал духом и окончательно разуверился в разумности всего сущего. Жизнь вновь оборачивалась к нему своей кошмарной изнанкой, и спасение было только в одном – немедленно лечь спать.
Что он и сделал.
Прошло еще совсем немного времени и сам Вадим начал погружаться в сон. Уже Макс настойчиво и неотвязно тянул его куда-то, куда Вадиму идти совсем не хотелось, но куда, он откуда-то знал это, идти все равно придется. А Макс, голосом почему-то соседа Гены, все уговаривал:
– Пойдем. Надо зарыть эту тварь…
Ах, да!.. Они же были на зоне, в мастерской. И как раз конец работы. Все правильно. Вот и звонок звенит. Так что, значит, на построение?..
А звонок все звенел и звенел, чтоб им сдохнуть!.. Да слышу я, слышу… Сейчас, только инструмент приберу.
Вадим открыл глаза. Снова зазвонили. Вот черт, кто бы это мог быть? Вадим натянул брюки и, пошатываясь со сна, побрел в прихожую.
3
Массивную железную дверь, ведущую в подъезд, украшал кодовый замок. Подобные замки, в ряду прочего, давно стали приметой нашего времени – времени войны с террором, так же как бумажные полоски крест-накрест на окнах – времени другой войны, Отечественной. Да и толку, честно говоря, что от того, что от другого… Впрочем, речь не об этом.
В данном случае замок был чистой фикцией. Он был сломан, сломан давно, и Вика об этом прекрасно знала. Поэтому она просто потянула тяжелую дверь на себя. Дверь нехотя открылась.
Вадим, конечно же, уже спал. Звонить пришлось долго. Наконец, он открыл, босой и голый по пояс, и долго смотрел на нее, похоже не узнавая спросонья.
Наконец он тряхнул головой, отгоняя остатки сна и, сказав: – Проходи, – отошел от двери, пропуская ее в прихожую.
– Так… – сказал Вадим, заперев за ней дверь, – Тут у меня, – он кивнул головой в сторону одной из дверей, – человек спит. Соседа пьяного жена выгнала, – счел он необходимым пояснить сказанное. – Пойдем на кухню. Там вроде в чайнике вода оставалась. Сейчас вскипячу, кофейку выпьем. А то я что-то никак не проснусь.
На кухне он посадил Вику к столу и, проверив предварительно наличие воды в чайнике, поставил его на конфорку. Вскоре чайник уютно зашумел. Воды там видать, и вправду оставалось немного.
– Рассказывай, – сказал Вадим, сев, наконец, напротив.
– Ужасная история, Вадим, – начала Вика. – Меня сегодня, то есть вчера уже, конечно, – поправилась она, – меня пригласили на день рождения. Я там была с одним своим знакомым, его Славик зовут…
Вика рассказывала спокойно, стараясь не путаться, не торопиться и не повторяться. Она репетировала этот рассказ пока шла сюда от своего дома. Поэтому заняло все это совсем немного времени. Даже слегка обидно: все, что с ней произошло за последние три часа, уложилось в трехминутное повествование.
Но Вадиму, похоже, этого было достаточно.
– Так, ясно, – сказал он, когда Вика закончила. – Посиди тут минутку. Пей пока кофе. Я сейчас.
И вышел из кухни.
– Значит, так: – сказал он, вернувшись, – я сейчас вызвал такси. Будет где-то минут через пять-десять. Поедем.
– Ага… – несколько растерянно произнесла Вика. Она пока что только успела рассказать о том, что произошло. Попросить Вадима она еще ни о чем не успела, и, пока он уходил, как раз прикидывала, в какой форме удобнее всего приступить к этому.
– Скажи-ка мне пока, – попросил ее Вадим, снова усаживаясь напротив, – Славик этот, это кто такой?
– Ну, его фамилия Ордынцев, – начала Вика. – Мы с ним в школе в одном классе учились. Он сын того самого Ордынцева…
– Какого – того самого?
– Ну как, какого?.. Ты что, не здешний, что ли? На улице плакаты видел? Листовки всякие предвыборные?..
– А-а!.. Ну, да… Вроде припоминаю. Так он в губернаторы лезет, что ли, этот Ордынцев?
– Ну, в общем, можно сказать и так. – Вику несколько покоробил тон Вадима. К Ордынцеву она относилась неплохо, и не только потому, что он был отцом Славика. Такого ректора еще поискать, да и вообще…
– Ясно, – закрыл тему Вадим. – А день рождения-то у кого был? Кто такая эта подруга?
– Светка Полонская. Мы с ней в одной группе…
– Понял, – перебил ее Олег. – А ее приятель?
