Kitabı oku: «Дикий опер», sayfa 3

– Это мой тесть, – сказал майор и поставил на стол пепельницу, в которой только что лишил жизни дымящуюся сигарету.

Антон шумно выдохнул воздух через сжатые губы, но в остальном с собой справился.

– Ловко. Отсутствовав несколько часов, господин Занкиев решил вопрос о предупреждении Тоцкого о том, что в жизни профессора Лейникова могут наметиться значительные перемены. Слишком резво начато, ты не находишь?

… Тоцкий находил. Выслушав Занкиева с большим вниманием, он с минуту молчал, после чего повернулся к окну:

– Дутов, переместитесь, наконец, к столу. Пока я не переместил вас к Петровке.

Занкиев попросил вывести коридорного и дежурного администратора, оставив в номере начальника своей службы безопасности. Он вывел прислугу, а получилось, что – понятых. То есть – свидетелей разговора. Чувствуя некоторую свободу, Дутов подошел нехотя, не вынимая из карманов рук, а Занкиев пошел еще дальше.

Он приблизился к столу, сунул руку в карман и вынул конверт так быстро, словно тот сам заскочил в его ладонь.

– Андрей Андреевич, – сказал управляющий, зачем-то отодвигая в сторону Дутова и занимая его место, – моя гостиница – эталон законопослушания и высокого качества оказываемых услуг. То, что произошло внутри ее стен, не укладывается в ее обычный быт.

Тоцкий уже почти был уверен в том, что за дверями стоят люди Занкиева. Все развивается в рамках плохого сценария, на качество которого у сценариста просто не хватило времени. Размышляя, как далее будет происходить дача взятки, что прозвучит в просительной части и как действовать при возможном входе в номер непрошеных гостей, майор поднял со стола папку и поместил ее под мышку. И почувствовал, что остался в гостинице один напрасно.

Между тем Занкиев не делал никаких попыток усугубить ситуацию, а просто положил конверт поверх «Инструкции». Тонкий жест, далеко идущий.

– На Яресько завязана вся организация работы гостиницы. Он честнейший из людей. Зачем мучить хорошего человека?

– Что-то вы о Колмацком ни слова, – заметил Тоцкий.

– На Колмацком не завязана организация работы всей гостиницы.

Майор подошел к столу, склонился над конвертом и, слушая затаенное дыхание присутствующих… вырвал из-под конверта инструкцию.

– Я вам сообщу, – сказал и вышел из номера.

– Мне нужно было время, чтобы предупредить Лейникова, – объяснил он Приколову.

Да, это были издержки «одиночного плавания», в которые изредка пускаются оперативные работники МУРа.

Получилось следующее. Поняв, что в гостинице что-то случилось, Занкиев все утро и половину дня провел в работе. Выяснял, кто возглавляет следственно-оперативную группу, возможно, даже выяснял в Следственном комитете, правомерна ли она, то есть вынесено ли постановление на ее создание, и, когда понял, что руководит ею никому не известный следователь Приколов, тут же переориентировал свои интересы на более доступное лицо – Тоцкого. И проверка состоялась.

Несомненно, Занкиев положил уже немало сил. И вряд ли теперь намерен отступать. Вопрос другой: зачем ему это все нужно?

Он делает попытки вынуть Яресько из следственного изолятора, словно это администратор совершил убийство, и при этом администратор является родным братом управляющего.

Антон допил чай и поставил чашку на стол.

– Лейникова – в отпуск, в деревню. У него есть на примете деревня? Так вот, справку из поликлиники – и туда. Сердце. Нужен свежий воздух, максимум романтизма и минимум незнакомых студентов с зачетными книжками в руках. А Яресько можно отпускать. Не потому, что Тоцкий влип. Пусть сам выкручивается опер. Не дело это – по гнездам разврата в одиночку шататься. Потому что наговорил Павел Маркович под запись магнитную и бумажную столько, что сейчас он, скорее, на стороне следствия, нежели управляющего. А чтобы ввести в стан неизвестных пока врагов подругу-непонятку, нужно сделать так, чтобы и рыбу съесть, и кости сдать.

Спустя полчаса Приколов уже подписал у Генерального обоснованный рапорт о необходимости направления в Мирнск двоих сотрудников МУРа для выяснения двух вопросов. Чем занимался господин Резун на посту губернатора, исполняя функции оного, и чем увлекался на досуге.

И вечером этого же, двадцать четвертого сентября, через два часа после того, как из ИВС вышли растерянные Колмацкий и Яресько, Тоцкий и Дергачев уже пили минеральную воду в самолете, уносящем их на восток.

Глава 3

Яресько поначалу не поверил в происходящее. Выйдя из изолятора на улицу со шнурками и брючным ремнем в руках и копией постановления об освобождении, в случае несогласия с которым в этой части ему предлагалось обжаловать действия следователя Следственного комитета Приколова, он с минуту постоял перед зданием на Красной Пресне, потом двинулся по улице.

Нашел лавочку, вдел шнурки и направился дальше. Потом вспомнил о ремне, вдел и его.

Потом вспомнил о деньгах и решил остановить машину. Но сначала…

Администратор воровато оглянулся и вошел в пахнущий сыростью двор. Нужно срочно ехать на экспертизу и в присутствии врача фиксировать побои, нанесенные ему при допросах.

Еще раз посмотрел по сторонам, уперся руками в стенку с выщербленным кирпичом и несколько раз вскользь ударил ее своей височной частью. Из рассеченной брови хлынула кровь.

Яресько испугался. Ему в зрелом возрасте лицо никогда не били, а потому откуда, спрашивается, администратору «Потсдама» было знать, что из рассечения на твердых участках головы крови порой бывает больше, чем от ножевого ранения в грудь?

Она, алая, лилась ручьем и заливала одежду. Яресько стирал ее платком, возвращенным в дежурной части, и холодел от той мысли, что не хватало еще от кровопотери потерять сознание и оказаться доставленным в больницу как жертва уличного нападения.

Кровь остановилась, и администратор решил выгулять часов пять, пока она засохнет, чтобы со спокойной душой отправляться на судебно-медицинскую экспертизу. Пусть снимут побои.

На чем он остановился? Ах да, били опера. Приколов, следователь, тот не бил. Он курил ему в лицо, опершись ногой в стул, на котором сидел Яресько, и говорил препакостнейшие вещи. Мол, сознаваться в убийстве нужно. Мол, управляющего уличать. Куда, мол, деньги и золото Резуна дел? Нет, нет, о золоте – ни слова. Цепь-то какая на шее осталась… Просто – деньги. Где, мол, кричал Приколов, деньги? Сука, мол.

И тут он вспомнил о своих деньгах. Вернули все до последней копейки. И ключи от квартиры вернули, и «Ролекс», и перстень с александритом, и платок. Но платок уже весь мокрый, и Яресько выбросил его в урну.

Колеса завизжали, машина остановилась.

– Куда едем, командир?

– На Большую Оленью, – буркнул администратор, падая на переднее сиденье.

– Далеко до Большой Оленьей, – предупредил водила лет тридцати на вид.

– Не обижу, – пообещал администратор.

Он хранил покой до того момента, пока по старой шоферской привычке не разговорился таксист-частник.

– Это я сейчас «частник», – объяснял он. – Из парка ушел, потому что невыгодно. Ремонт, бензин – за свой счет. «Три тополя на Плющихе» видел? Вот точно так же стоишь, стоишь… А лицензию получать – еще дороже выходит. Так что сейчас приходится вот так, на подхвате… Вот куда, сволочь, лезет?! Ты вправо прими, бес!.. Если повезет – то дальний рейс. На Большую Оленью, к примеру.

Яресько поджал губы, поморщился и отвел взгляд от переднего стекла к боковому. Вот эти «вагонные встречи» он никогда не поощрял ранее, а сейчас, когда после стольких лет езды на «Мерседесе» вынужден был слушать этот шоферской бред, он казался ему еще более навязчивым, чем десять лет назад.

– А мы ведь раньше, прежде чем в парк устроиться, экзамен по истории Москвы сдавали, – рассказывал водитель. – Чтобы было чем клиента во время поездки развлечь. О домах памятных рассказывали, датах, о площадях, о людях, которые город прославили. О любой улице мог наговорить, причем истинной правды. И ты знаешь, не одни мы, московские таксисты, такой экзамен сдавали. Это по всему СэСэСэРу практиковалось! – такой вот, единый госэкзамен…

Яресько устал, и у него заболела голова. Она заболела еще в изоляторе, сразу после откровений следователю. После сражения с довоенными постройками она просто раскалывалась. И болтовня водителя была тем самым раздражителем, который эту боль усиливал.

– А про Большую Оленью что расскажешь? – закрыв глаза, буркнул Яресько. – Что на ней живут чукчи?

– Нет, на ней живут самые настоящие олени, – ответил таксист.

Яресько на какое-то мгновение открыл глаза. Разве тот не знает, что Яресько не в гости едет, а домой?

– Между прочим, я живу на Большой Оленьей, – предупредил, ожидая смущения, администратор.

– Я знаю, – ничуть не тушуясь в ответ, сказал водитель, и Яресько встревожился, – что ты живешь в пятом доме на Большой Оленьей.

На Павла Марковича нахлынули воспоминания о Занкиеве, о последних событиях, о своей слабохарактерности в кабинете следователя, и захотелось тут же выйти. Но сделать это было невозможно. Водитель так втиснул машину между стоящими рядом, что в образовавшуюся щель невозможно было бы даже просунуть руку.

– Только олень, выйдя из ИВС, направится во двор восьмого дома Стремянного переулка, чтобы раскроить себе голову, а после обвинять в этом правоохранительные органы. Но делать это глупо изначально, потому что в СМЭ работают не лохи, и они обязательно зафиксируют время более позднее, чем час твоего освобождения из изолятора.

Машина проехала после светофора метров семьдесят и прижалась к обочине. Водитель заглушил двигатель и развернулся к администратору.

– Голову тебе разобьют обязательно. Но не правоохранительные органы. Ты сам знаешь кто. А потому я покажу тебе сейчас Москву, историю которой изучал не в таксопарке, а на истфаке МГУ. В тридцати метрах от нас приармянился белый «Фольксваген», который пасет тебя уже целый час, и нам следует от него оторваться. После мы доедем до аэропорта, и я усажу тебя на первый же рейс, убывающий в Питер. У тебя неподалеку от Аничкова дворца живет баба, о которой не знает никто, кроме нас и твоей жены. Полгода тобой даже пахнуть не должно в столице. Если хочешь жить, конечно. Вот телефон. Звонить каждый день в девятнадцать часов. Все понял?

Ошеломленный Яресько вертел в руке визитку, единственным достоинством которой было семь цифр, и не знал, что ответить. Хотя, понял он, естественно, все.

– А… жена…

– Жена не знает, где ты будешь и у кого. Ее сейчас в Москве вообще нет. Она с детьми решила пройтись на кораблике по Средиземноморью. Если хочешь попасть в программу по охране свидетелей, делай все в точности с инструкцией. Все понял?

Яресько сглотнул сухой комок и кивнул головой.

– Молодец, Павел Маркович. Ты не олень. А сейчас советую пристегнуться.

* * *

Заключения экспертиз легли на стол Приколова не в шесть часов, как обещал судебный медик, а в начале восьмого. Первый документ свидетельствовал, что никаких телесных повреждений на теле Резуна, за исключением перерезанного горла, не обнаружено. Смерть причинена режущим предметом, имеющим неровную режущую кромку, одним движением. Засомневавшись в том, что информация воспринята им адекватно, Приколов поспешил снять с телефона трубку и набрать номер медика.

– Иван Матвеевич? Рад, что застал. Объясни мне, пожалуйста, что такое «оружие с неровной режущей кромкой». А то прямо-таки фантазии не хватает. Пилой, что ли?

– Как тебе объяснить, Антон… – С первой минуты медик называл Антона на «ты», и это не выглядело фамильярностью – медик был почти вдвое старше Копаева. – Поверие, что нож тем лучше, чем ровнее его лезвие и чем оно острее, неверно. Человеческое тело имеет такую структуру, что лучше всего оно приходит в негодность от воздействия не ровных и острых предметов – хотя и от этого тоже, – а от фигурных. Скажем, мечи самурайские на боковой стороне лезвия имеют волнообразные срезы. Поэтому, когда им рубят с оттягом по ногам, рукам и головам, они отваливаются, а не надрубаются. Отвалить вражескую голову можно и казачьей шашкой, но на это уйдет в два раза больше силы, что в бою, как ты понимаешь, невыгодно. Воин устает в два раза быстрее. Еще пример – нынешние ножи для рукопашного боя. Они сплошь зазубрены. Ножи в ближнем бою уже не модно втыкать в плоть. Чиркнул по запястью противника вполсилы – и тому уже не до героизма. Слабое движение рассекает и вены, и сухожилия, и даже повреждает кость.

Продемонстрировав в очередной раз свой арсенал познаний, он закончил тем, чем, по мнению Антона, должен был начать:

– Я полагаю, что преступник резко провел специально предназначенным для диверсионных целей ножом по горлу Резуна слева направо, чем причинил ему смерть.

Приколов на мгновение оторвался от трубки, прислонил свою голову к стене и провел по своему горлу ладонью.

– То есть убийца был правша?

– А на себе показывать, Антоша, нельзя! – правильно понял молчание следователя медик. – Хотя прикинул ты правильно. Голова губернатора находилась у самой стены, проход справа. Можно предположить, что преступник оперся на грудь Резуна левой рукой, а правой резко и сильно провел лезвием по горлу. Но, Антон, если он оперся свободной рукой не на грудь, а на лоб Резуна, тогда резал он рукой левой.

И вдруг медик огорошил Приколова. Неугомонный Столяров, которому перерезанного горла показалось мало, произвел повторную экспертизу, результаты которой готовился предоставить следователю завтра к обеду. Оказывается, в желудке губернатора была такая доза клофелина, что…

– Словом, много, Антон, очень много. Теперь даже не знаю – огорчил тебя или обрадовал.

Приколов поблагодарил и положил трубку. При теперешнем положении, когда версии отсутствуют, радоваться или огорчаться новой информации не имеет смысла. Надежды Быкова, равно и надежды руководителя Главного управления собственной безопасности МВД, пока не оправдывались. До сих пор не известен даже мотив убийства, не говоря уже о подозрениях в причастности к преступлению кого-то из силовых структур.

Антон вчитался в текст, поморщился. Видимо, преступник провел ножом сильно: из заключения следовало, что лезвием почти наполовину рассечен межпозвоночный диск между вторым и третьим позвонками. Еще чуть-чуть, диск был бы рассечен пополам, и уже ничем не сдерживаемая рука отвалила бы голову губернатора.

Впечатляла и длина лезвия. Медик настаивал, что она составляет не менее двадцати трех – двадцати пяти сантиметров. Что ж, ему, специалисту, виднее.

Ответ на второй вопрос, поставленный перед медиком, был ясен, а потому разговора о нем и не заходило. Смерть потерпевшего наступила в период между 23.30 и 00.30. Что тут уточнять? Медик своих цифр обратно все равно не заберет. То же время он указывал и при первичном осмотре трупа.

Второе заключение – заключение экспертизы, которую проводил Молибога – эксперт-криминалист при Следственном комитете, было еще более загадочным. Не потому, что Приколов не понимал смысла напечатанного, а потому что он, опер, находясь в ясном уме и трезвой памяти, никак не мог догадаться, как в желудке убитого Резуна могли быть обнаружены вареные креветки, которые он запивал пивом «Портер» непосредственно перед смертью. Непосредственно… Очень хочется уточнить у Молибоги, что он имел в виду, когда в документе под названием «Заключение экспертизы» употреблял беллетристический термин «непосредственно».

Копаев открыл записную книжку, нашел в переписанных утром номерах нужный. Набрал номер.

– Молибога? Добрый вечер. Это Приколов.

– Приколов? – огорченно удивился криминалист. – Только не говорите, что нужно срочно куда-то ехать!

– Спокойно, Молибога, – попросил Антон. – Я обратный кроссворд разгадываю. Есть слово, а к нему нужно подобрать определение из имеющихся.

– Ну, если тебе нечем больше заняться, да и жена моя к соседке ушла… А что за слово?

– «Непосредственно».

– Ну, вы даете, – удивился эксперт. – Тут много определений может быть. Скажем… – Молибога долго молчал, потом стал бормотать что-то насчет того, что слово идиотское, вставить его в кроссворд мог только маньяк-сексопат, и, вообще, смотря перед чем это «непосредственно». А в конце, попав в тупик, он просто разозлился. – В огонь этот кроссворд, к чертовой матери! Что там из вариантов ответа есть?!

– Тут много, – хищно улыбнулся Копаев. – Двухмесячная подготовка космонавтов непосредственно перед полетом на околоземную орбиту. Ходатайство адвоката непосредственно перед судебным заседанием. Надевание презерватива непосредственно перед актом. Ну и, наконец, пиво «Портер», креветки, перерезанное горло.

– Жена пришла… Там, это, понимаете… Судя по креветкам, они еще не успели разложиться под желудочным соком. Жидкость в желудке крепость не утратила, значит, выпита перед смертью. Я имел в виду, что он ел и пил в номере.

Копаев-Приколов положил трубку и засмеялся. Так бы и писал! А то – «непосредственно»… Резун пил пиво под креветки, скорее всего, не один, потому что в одиночку мужик будет пить пиво не с деликатесами, а с воблой. Даже губернатор. Креветки – это стиль демонстрации возможностей, и распушать перед самим собой хвост губернатор вряд ли стал бы. Значит, был гость, а поскольку на кухне «Потсдама» уверяют, что ничего, кроме сока, кофе и тостов, Резун в номер не заказывал, угощение принес с собой гость. Вот он-то, скорее всего, Резуна и обидел.

И сразу после появления на свет этого вывода резонно встал вопрос: а почему Резун ел креветки и запивал их «Портером» в чем мать родила? Гостем была женщина, и поздний ужин принесла она, дабы восполнить пробел, как говорит Молибога, «непосредственно» перед этим? Или после этого?

Медик утверждает, что этого не было вовсе. Поели, и Резун умер? Вполне возможно. Однако характер повреждения свидетельствует о том, что резал мужик. На этом настаивает все тот же Столяров. Однако у Майи, например, ножки и ручки, нужно заметить, развитые… В конкурсах красоты рахиты не участвуют.

Приколов, чувствуя, что количество версий увеличивается в прямо пропорциональной зависимости от времени его раздумий, бросил заключение на стол и полез за сигаретами.

В конце концов, могла быть в гостях женщина. Пришла, принесла, поели, попили, сказала: «Я на минутку, милый», – и ушла в ванную. Резун не стал тратить время на лишние хлопоты, принялся раздеваться, и в тот момент, когда стаскивал правый носок, в комнату вошел мужик. «Привет, милый», – поприветствовал, перерезал губернатору горло и накрыл с головой одеялом, чтобы не забрызгаться кровью. Прижал к кровати и держал до тех пор, пока Резун не умер. Потом вместе с женщиной убрали принесенное угощение, затерли все следы и ушли.

Вот и вся история, если подходить к ней не с точки зрения философской конвергенции и попыток найти в действиях преступников ультразамысел, а просто. Как делал бы сам. Антон, попадая впросак, часто начинал думать: будь мне это нужно, что бы делал я, дабы выглядеть тем человеком, который исполняет заранее обдуманный план, но совершает ошибки в силу различных объективных причин?

Так куда могли деться остатки креветочного ужина из номера убиенного Резуна?

Сев в машину Следственного комитета, он велел ехать в «Потсдам».

«Цепь, – думал Антон, разглядывая начавшие проявляться на темных улицах, но еще бледные неоновые огни. – Медик был прав, цепь неординарная. Разовая работа, исполненная из червонного золота. Девятьсот девяносто девятую пробу носят сейчас, наверное, только цыгане. Продажа наркотиков – дело опасное, деньги нужно постоянно укладывать стопкой, но так много не накопишь. Придут борцы с наркотой и все выметут под опись. В земле деньги не сохранишь, да и смысла закапывать нет. Пока выкопаешь, их или деноминируют, или другие нарисуют. С банком цыгану связаться, это все равно, как если в уголовный розыск пойти работать. А последний из цыганских ментов – из «Неуловимых».

Золото. Вот то, что не портится в земле, не занимает много места и при необходимости легко превращается в наличные. Но проба должна быть непременно девятьсот девяносто девятая.

– И вот у нас появился вовсе не цыганский барон, а светский губернатор Резун, на шее которого золотая цепь из червонного золота весом в двести восемьдесят три целых семьдесят три сотых, если верить Молибоге, грамма…

А жена Константина Игоревича, на всякий случай, этой цепи на шее мужа при отъезде его в Москву не помнит. Она ее на шее мужа вообще не помнит. Справедливости ради нужно заметить, что вопрос тот в мертвецкой был задан сразу после опознания.

– Так что это за цепь? – пробормотал Копаев.

* * *

Фойе. Это лицо каждой гостиницы.

Приколов миновал этот мавзолейный участок и остановился у зеркальной перегородки.

– Вам место? – тут же поинтересовался дежурный.

Антон сверкнул удостоверением и справился о помещении для горничных. Его тут же провели, и в глазах портье, назначенным в качестве проводника, опер увидел вопрос о том, нужно ли брать у следователя папку. Решил, что такой багаж мужик в силах донести сам, и повел Копаева по закоулкам коридоров. Первый этаж – административная часть «Потсдама» скрывалась от людского взгляда за мощной дубовой дверью. Комнаты для персонала женского пола, мужского, портье, горничные, уборщики, технички, слесари, повара…

Горничные встретили Антона равнодушно, словно к ним зашел не мужчина в расцвете сил, а портье. Провели по нему взглядом, безошибочно определили статус, финансовое положение и мотивацию поведения. Догадавшись об этом, Копаев отпустил несколько незатертых шуток, во время которых выискивал нужный объект для беседы, выбрал, и, сообщив напоследок, что не видел женщин милее, чем здесь, пригласил будущую собеседницу с собой.

По представлению Антона, это была самая опытная, старослужащая горничная. Во время выбора он колебался между дилеммой: молодая и разговорчивая или взрослая и умеющая держать рот на замке. Последняя, судя по всему, работала в гостинице долго, и это давало основание полагать, что держать на замке рот и быть послушной руководству она умеет. А это предполагало определенные проблемы при общении. Но зато у нее было главное качество, которое перевешивало все остальные. Она знала в этой гостинице всё.

Не успел Копаев распахнуть дверь, как от нее отскочил портье…

Знакомая сценка.

Они вышли, поднялись на третий этаж, причем по пути Антон толковал о чем угодно, только не о деле. И, лишь когда дверь триста семнадцатого номера распахнулась, он вынул из кармана непочатую пачку жвачки, сдернул с нее часть обертки и бросил в урну. И тут же в смущении остановился.

– Что ж я так… Кто-то только что убрал, а я… – и сделал попытку наклониться.

– Ничего страшного, – заметила не имеющая опыта общения с такими монстрами, как Копаев, горничная. – В девять придет девочка и уберет.

– Разве не утром? – удивился Антон.

– Девочка приходит и утром, и вечером, – улыбнулась она, приятно удивленная порядочностью следователя. – И оба раза в девять.

– И с девяти вечера до девяти утра у вас в гостинице лежит мусор и озонирует здание? – он рассмеялся. – До отеля «Виктория», что в Лондоне, нам все-таки далеко. Не успеваем за прогрессом.

Она просто обязана была стать на защиту гостиницы, в которой проработала пять лет. И стала:

– Муниципалитет, – делая ударение на каждом слове, что должно было внушить следователю уверение в том, что «Виктория» по сравнению с «Потсдамом» – забегаловка, – вывозит мусор из нашей гостиницы ровно в половине одиннадцатого вечера ежедневно. Так что ничего в здании не озонирует.

Да, он был прав в своем выборе. Так подробно объяснять дураку-следователю могла только опытная горничная.

Шагнув в прихожую, он резко распахнул дверь и выбросил в коридор руку. Втаскивать удерживаемого за ухо насмерть перепуганного такой атакой портье он не стал и вышел сам.

– Подслушиваем у косяков? Подсматриваем в щели? Принюхиваемся к запахам в женских номерах?

– Я хотел… – морщась от ужаса, пролепетал портье.

– Еще раз увижу – оторву пипетку, – пообещал Антон. – Где у тебя пипетка?

– Вот здесь…

– Я имел в виду нос. Но раз так, то оторву обе пипетки, – оглянувшись, Копаев сделал шаг назад и врезал ногой по тощему заду портье.

Когда он вошел, горничная никак не могла совместить милую улыбку на его лице со звуком, перепутать который с чем-то другим никак невозможно.

– Кто убирал этот номер и в котором часу? – и он подошел к ней вплотную, словно собирался поцеловать.

Женщина испугалась, в ее глазах проскользнул и был замечен Копаевым страх за то, что она сболтнула лишнее.

– Что вы застыли? Я спросил имя горничной, наводившей порядок в этом помещении.

– Таня, – ответила она. – Полчаса назад, – добавила, вспомнив, что вопрос состоял из двух частей.

– Таню, – провозгласил Антон. – Сейчас, – добавил он, не видя в движении горничной стремления к выходу.

Они спустились по лестнице, но Таня уже ушла.

Поднялись на второй этаж. Там Таня в коротеньком белоснежном передничке протирала в номере люкс пыль с телевизора.

Следователь оказался настоящим грубияном. Он взял девушку за руку, вытащил из ее второй руки метелку и бросил на диван. Провел в коридор и завис над ней, как фонарь, зная на предыдущем примере, что на горничных это действует убедительнее всего.

– Тридцать минут назад вы убирали триста семнадцатый номер. Куда вы его снесли? Мусор, я имею в виду, конечно.

Она повела его по катакомбам коридоров в подвал. Подвальное помещение было разделено на две части. Подземная автостоянка и мусорный отсек.

Отправив девушку восвояси, он вошел внутрь и тут же пожалел, что не оставил папку в машине. Мусоросборник напоминал дно большой лифтовой шахты, куда сваливался мусор со всех этажей. Оставлять ее за дверью было глупо, а потому он, зажав ее под мышкой, занялся раскопками. В конце концов, не так уж много в гостинице людей, балующихся креветками. Разыскав среди груды отходов выдернутую из горшка и выброшенную вместе с засохшим фикусом деревянную рейку, которая, по-видимому, этот фикус и поддерживала до самой его смерти, он посмотрел на часы. В его распоряжении был один час и пятьдесят три минуты. Если, конечно, «муниципалитет» пунктуален и приезжает минута в минуту.

Очень быстро он стал классифицировать мусор по принадлежности. Гора отходов с человеческий рост, лежащая перед ним, состояла из разных категорий. Вот этот хлам, с опилками и стружкой – из столярной, табличку на которой он успел разглядеть, поспевая по коридору за портье. Сотни черных, свернутых в шар полиэтиленовых пакетов – из номеров, дело рук горничных. Разворачивать придется каждый, и Антон, разрывая тугие мешки одним движением, ронял на свои рукава чужие окурки, фантики, пустые пачки сигарет, использованные презервативы и даже белокурый женский парик.

Гостиница живет своей жизнью, немного отличающейся от нормальной. Здесь все проще. И, если рядом с презервативами обнаруживается парик, значит, ночь была чертовски хороша…

Через час поисков, ненавидя запах, идущий от него, Копаев кончиками пальцев выдернул из пачки сигарету и закурил. Отошел к стене и понял, что за те пятьдесят три минуты, если по дороге с водителем мусоровоза не случится сердечный приступ, он ничего не найдет. Нужен оригинальный ход. Или, на худой конец, просто разумный. Догадка. Наитие с небес, опустившееся в это зловонное, плохо вентилируемое помещение. Но музы сюда не забредают даже по ошибке, им тут нечего делать. Хотя музу можно провести и завлечь сюда обманом.

Креветки, «Портер»… Он перелопатил уже полтонны мусора, шелестящего, чавкающего и сочащегося, но не обнаружил среди этих мешков ни одного, где присутствовала бы упаковка из-под креветок или бутылки из-под портера. С бутылками можно не надеяться. Они сюда не спускаются. Тормозятся наверху, чтобы реализовываться в пункты приема. То же самое – с алюминиевыми банками из-под напитков. Потому он и не нашел ничего, кроме трех фигурных бутылок из-под водки, не пригодных под сдачу, да с десяток таких же емкостей из-под вина.

Один раз ему посчастливилось – он наткнулся на пакет, принесенный из триста семнадцатого номера. Не найдя в нем ничего более примечательнее какой-то квитанции, он сунул ее в карман и продолжил раскопки.

Креветки, креветки… Или, как пишет эксперт-криминалист Молибога, – «вареные креветки». Ну, понятно, что вареные. Сырые креветки, это то же самое, что и живой рак. Антон не видел ни одного, кто пил бы «Портер» и закусывал его сырыми раками.

Муза, прорвавшись сквозь наглухо запертые двери мусорной шахты, испачкала крылья, порвала подол платья и рухнула, тренькнув лирой, у ног советника.

Креветки… Они вареные! Никто не станет варить креветки в номере! – что он ищет?! Он ищет упаковку из-под креветок, маленьких красных морских тараканов, считающихся деликатесом, разрывая мешки с мусором из гостиничных номеров!

В «Потсдаме», как и в других гостиницах, считающих себя пятизвездочными отелями, пища готовится исключительно на кухне!..

Когда он вернулся к горничным, число которых за последний час заметно поубавилось, оставшиеся сдержались изо всех сил, чтобы не наморщить носики. От следователя несло так, словно он пил весь вечер, всю ночь, утром вылез из мусорного бака, похмелился и пришел.

– Где смена поваров, работавшая в эту ночь? – Можно было с этим вопросом зайти напрямую к дежурному администратору, но Копаев был уверен, что сейчас поступает правильно. – Я задал вопрос из области теоретической физики?

Одна из обладательниц тонких длинных ног и коротенького фартучка показала на стену. В этом направлении находился выход из «Потсдама», Донское кладбище, Париж, Куба, Япония и Омск. Люди, отвечающие подобным образом, не понимают, что показывают при этом на себя.

Оказалось, имелась в виду комната, расположенная через стену. Там переодевалась для отбытия домой раскрасневшаяся за сутки бригада поваров и поварят. Они должны были уйти через несколько минут, но как раз именно этого времени им и не хватило. Антон без стука вошел в комнату и обнаружил там троих людей в городском одеянии, которые стоя ожидали четвертого, снимающего белые хлопчатобумажные брюки. Ждали они его, если соразмерять время с содержимым пивных бутылок в их руках, порядка десяти минут. Но губит людей не пиво, губит людей вода. Та, что вдруг прорвала кран на кухне, и один из отработавших смену кухонных работников остался, дабы перепоручить работу прибывшим слесарям.

– Здравствуйте, господа, – сказал, не скрывая удовольствия, Копаев. – Вижу, торопитесь. Понимаю. А потому спрашиваю – лезть в карман за удостоверением или на слово поверите? У меня руки, видите ли, грязные.

Он вспомнил. Один из четверых, присев на стул, вспомнил! Это он готовил креветки под чесночным соусом в половине одиннадцатого вечера. Пришла Майя и сказала: «Приготовь козлам креветок». – «Почему козлам?» – спросил он, догадываясь по лицу Майи почему. «Доллар пожалели», – ответила Майя, и повар понял, что ошибся.