Kitabı oku: «Ревизор: возвращение в СССР», sayfa 3
Глава 4.
Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница.
Сказать, что я удивился, увидев бабушку, ничего не сказать. Комиссар в юбке. Только красной косынки не хватает и нагана.
– Пойдём. Покурим, – вместо приветствия сказала она и направилась в коридор.
Я тут же поднялся и вышел вслед за ней.
– Я что, курю? – удивлённо спросил я, но ответа не удостоился.
Мы молча вышли в холл. Народ в холле не обращал на нас внимания. Бабушка подошла к окну, я тоже. Милицейского Бобика перед крыльцом больницы уже не было, значит, Ефремов уехал.
– Рассказывай, – приказала мне бабушка тоном, не терпящим возражений.
– Что? – не понял я и тут же получил увесистый подзатыльник.
– Да что ж такое! – не выдержал я. – Что у вас за методы воспитания такие, мадам?
И тут же получил ещё один подзатыльник. Это беспредел. Я отошёл от этой ненормальной на безопасное расстояние.
– Мне, на минуточку, уже 16, – сказал я наставительным тоном. – Я уже сознательная личность, меня нельзя так унижать. А то на всю жизнь запомню и стакана воды вам в старости не подам.
– Ты доживи, сначала, до моей старости, – сказала как плюнула она.
Вот, стерва. Ни жалости, ни сомнений. Она внимательно наблюдала за мной.
А я за ней. Ну, что, будем в молчанку играть? Думаешь, что меня прогнёшь? Я спокойно и уверенно смотрел ей в глаза.
– Да. Милиционер прав, – первой сдалась она. – Сдвиг по фазе у тебя серьёзный.
В её взгляде я заметил испуг. О, бабуля, так всё-таки ничто человеческое Вам не чуждо. Она, видимо, тоже заметила что-то в моём взгляде и поспешно отвернулась к окну. Надо срочно исправлять ситуацию. Проблемы с близкими родственниками мне не нужны, от слова совсем.
– Бабуль. Да, ничего страшного. Просто, я не помню ничего, – решил я взять инициативу в свои руки. Но при слове «бабуль» её заметно передернуло.
– Я что, никогда не называл вас «бабуля»? – удивился я. – А как называл?
Она мельком взглянула на меня ошарашенно, но ничего не ответила. Я понял, что все сказанное звучит действительно довольно дико.
– Хорошо, – решил я зайти с другой стороны. – Как Вас зовут?
– Эльвира Эдуардовна, – медленно проговорила она, коротко взглянув на меня и опять отвернулась к окну.
– Если я буду к вам по имени отчеству обращаться, нормально будет?
В ответ тишина.
– Молчание знак согласия, – подвёл итог я. – Ну что, Эльвира Эдуардовна, может, поговорим? Вы же хотели от меня что-то услышать?
– Я хотела узнать, – повернулась она ко мне, – как ты в реке вчера оказался?
– Я тоже хотел бы это знать, – серьёзно ответил я.
– Милиция считает, что ты сам прыгнул, – заявила она, с вызовом глядя мне в глаза.
– Всё выглядит именно так. Но мне нечего вам сказать: я ничего не помню.
– Как ты мог?! – сорвалась она на крик. Всё-таки, женщина есть женщина.
– Тише, тише, – подошёл я к ней, заметив подступившие слезы, – Я не знаю, что меня заставило вчера так поступить, но я узнаю. И я больше никогда так не поступлю. Обещаю, – Я тряхнул её за плечи. – Всё позади, – постарался я успокоить её. Она взяла себя в руки и, отвернувшись к окну, вытерла глаза носовым платком. Потом повернулась ко мне, демонстрируя готовность продолжать разговор. Какой характер у женщины. Скала.
– Что дома? В семье происходит что-то неприемлемое для детской психики? – спросил я.
Она растерялась, удивлённо глядя на меня, но быстро собралась:
– Ничего необычного. Все как всегда.
– В школе? Не было ли конфликтов с кем-то? Не вызывали вас в школу недавно?
– Ничего такого, – в замешательстве ответила она.
– А учусь я как?
– Хорошо.
– Ну. И какие ещё есть мысли? Может, любовь несчастная?
– Не знаю, – буркнула она и присела на подоконник.
– Что делать будем? – примирительно спросил я, присаживаясь на подоконник рядом с ней.
– Не знаю.
– У меня есть несколько вопросов. Можно?
– Спрашивай.
– Матушку я видел сегодня. А мой отец?
– Нет у тебя отца.
– Без отцов дети не родятся. Кто он?
– Козёл.
– Правда? Неожиданно. А поподробнее?
– Шут бродячий.
– Как это?
– Геолог.
– О, как интересно! – воскликнул я. Но не успел представить себя в этой профессии, как получил удар локтем в ребро.
– Бабуля! Хорош! – простонал я, хватаясь за бок.
– Извини. На автомате.
– Что родители, в разводе?
– Да.
– Давно?
– Давно. Ты маленький был.
– Я с отцом знаюсь?
– Нет.
– Когда в последний раз виделись?
– Лет пять назад, может больше.
– Жаль. Мальчишкам отец нужен, – проговорил я и заранее встал, уверенный, что мне сейчас опять прилетит локтем в ребро. Но бабушка только посмотрела на меня выразительно сжав зубы, изображая ярость. Я улыбнулся ей в ответ. Сразу видно: она баба умная, сама понимает, что я прав. Я присел обратно на подоконник.
– Получается, со стороны отца проблем у меня быть не могло.
– Не могло, – подтвердила Эльвира.
– Иван, мой сосед по палате, сказал, что у меня сестра есть.
– Есть. Инна. Она на первом курсе меда в Минске училась, познакомилась с выпускником военного училища и вышла замуж. Он получил лейтенанта и был направлен служить в Пермь. Инна туда в мед перевелась, сейчас уже на четвёртом курсе.
– А Пермь отсюда далеко?
– Далеко.
– А мы, кстати, где?
– Брянская область. К Инке не наездишься. Она дочку прошлым летом родила. Правда, малышке там климат не подходит: за 8 месяцев уже 3 раза пневмонией переболела. Мать ездила к ним летом, после родов помочь. Я в сентябре с малышкой сидела: у Инки учеба в меде началась. Но вся наша помощь – мёртвому припарка. Малышка постоянно болеет, в ясли не ходит. Инка зимнюю сессию еле сдала. Одни тройки, стипендии лишили. Живут на одно жалованье мужа-старлея.
– Это, конечно, всё очень печально. Но, как думаешь, – я решил перейти на ты, – я же не мог из-за этого с моста прыгнуть?
– Нет, конечно, – согласилась бабушка.
– Какие у меня, вообще, отношения с сестрой?
– Никаких. Ваши интересы никогда не пересекались и не пересекаются.
– Хорошо. А что матушка, выходила замуж после моего отца?
– Нет.
– А у нас с Инкой один отец?
– Да.
– Выходит, со стороны семьи неприятности прилететь не могли, – констатировал я. – Остаётся профессиональная деятельность. Я ещё не работаю. Инка далёко. А вы с матушкой чем по жизни занимаетесь?
– Я и бухгалтер, и контролёр, и инженер. Сейчас на пенсии. На полставки подрабатываю на родном Механическом заводе. Полька экономист там же.
– Какая Полька?
– Мать твоя.
– А, понял. Полька это Полина?
– Аполлинария.
– Какое красивое имя, – удивился я. – Кстати, а как моего отца звали? Какое у меня отчество?
– Тарасович.
– Павел Тарасович Ивлев. А что, хорошо звучит.
– Дорасти ещё до Павла Тарасовича, – опять съязвила бабуля.
– Дорасту, куда я денусь!
Где-то в глубинах больничных коридоров послышалось: «Обед!». Я встал. Бабушка тоже. Она мне понравилась. Я взял её за руку и искренне произнёс:
– Бабуля Эльвира Эдуардовна. Очень, очень рад с Вами познакомиться.
Она смотрела на меня как на полоумного, но руку не забрала и даже немного улыбнулась. Надо все же продумать мне общение с близкими, а то совсем уж на сумасшедшего похож сейчас. Очень трудно оказалось вживаться в роль подростка. Взрослому мужику пацана изображать – задачка не из простых. Прожитые годы из головы не выкинешь. Но постараться надо, а то спалюсь.
Мы попрощались. Я попросил бабулю, если будет возможность, приходить еще. И пошаркал на полной скорости в сторону Хирургии к себе в палату. Навстречу мне буфетчица-хохотушка катила пустую тележку за очередной партией мисок с едой.
* * *
Эльвира Эдуардовна шла по коридору больницы и не могла прийти в себя. Мысли путались, заставляя ее то и дело замедлять шаг и в очередной раз прокручивать в голове разговор с внуком.
Павел был совершенно не похож на себя. Разговаривал очень странно.
Эльвира привыкла постоянно заботиться о нем, поскольку паренек рос хоть и смышленым, но совершенно бестолковым в бытовом плане. Внук был довольно общителен, друзья у него были, но очень уж незрелым и импульсивным был пока. Да еще и в Дианку эту влюбился, будь она неладна.
Узнав о случившемся, женщина была готова увидеть сломленного, ищущего защиты и утешения подростка.
Но сегодня перед Эльвирой стоял совершенно другой человек. Враз повзрослевший, рассудительный, владеющий эмоциями. Ни тени произошедшего, ни слова жалоб. А от его обращения на «вы» и по имени отчеству вообще мороз пробирал по коже. А все эти рассуждения о возможных причинах прыжка с моста и расспросы о семье?!
Как же так могло произойти? Неужели человек в одночасье может так измениться внутренне?
Что же с ним такое произошло? – в очередной раз подумала Эльвира и, покачав головой, задумчиво вышла из больницы.
* * *
Я сел на свою постель.
На соседней койке Иван приподнялся на локте и спросил меня:
– Ну, как тебе бабушка? – поинтересовался он, многозначительно растягивая последнее слово.
– О, мировая тётка, – воскликнул я, не в силах сдержать своего восторга.
– Правда? – переспросил Иван с сомнением.
В этот момент к деду Митричу пришла его бабулька. Приятная такая маленькая бабулька, божий одуванчик, в платочке. Принесла деду домашней еды в кастрюльке и домашней выпечки. В палате так запахло пирогами с капустой, что я чуть слюной не захлебнулся.
Хорошо, что буфетчица очень скоро раздала нам по миске серого супа, гречки с биточками и по стакану компота. На обед полагалось два кусочка хлеба.
Я порылся в авоське, которую принесла мне бабушка, нашёл ложку, батон, коробку сладкой соломки к чаю и стеклянную бутылку кефира. В кастрюльке была гречневая каша, сваренная с салом и луком.
Я съел все, кроме супа, такое ощущение, что кроме рыбьих костей и кусочков картошки в нём больше ничего не было. Сразу видно, что сегодня четверг, рыбный день.
У меня осталась половина батона, коробка соломки и бутылка кефира. Оставил их на полдник.
Я лег, взял в руки коробку соломки, покрутил, понюхал. Нахлынули воспоминания детства. Маленьким я очень любил её.
Вернулось чувство умиротворения из далекого прошлого, когда всё было хорошо и надёжно, когда коробка соломки могла сделать тебя счастливым. Не было ещё в моей жизни потерь и горьких разочарований. Жизнь впереди виделась долгой и счастливой.
Я не заметил, как уснул. А снился мне советский Крым. Тёплый, солнечный, зелёный, мирный, неторопливый и добродушный. Ласковое теплое море и радостные лица счастливых советских отдыхающих.
Проснулся я от громкого смеха над ухом. Вероничка пришла к Ивану как обещала. Я встал и пошёл пройтись по коридору. Когда я вернулся, девушки уже не было. На лице Ивана блуждала улыбка глубоко влюблённого человека. Взгляд устремлён был куда-то сквозь стены. Наверное, в светлое будущее. Я знал, каким будет для милиции и всей страны это будущее. Но до него ещё 20 лет. Пусть помечтает.
Я лёг, размышляя о прошлом, о будущем и о текущей ситуации. Надо уже определяться, как жить дальше и что делать. Привычка планировать и контролировать происходящее постепенно возвращала себе утраченные позиции. Хотелось действовать, идти к какой-то цели. Но для начала надо из больницы выбраться. Задерживаться здесь совершенно не хотелось.
К Ивану пришли коллеги. Прямо в форме, в сапогах. Они, скорее всего, сейчас на службе. Мимо проезжали, решили зайти. Парни молодые, веселые. Один сел на стул, поставив его между нашими койками. Второй остался стоять, опершись о спинку койки. Тот, что сидел на стуле, мельком оглянулся на меня с интересом. Я кивнул головой здороваясь.
Мне было скучно. Нисколько не стесняясь, я повернулся в сторону этой компании и приготовился слушать.
– Ну, братцы. Что в мире делается? – спросил обрадованный Иван и сел в койке. – А то здесь газеты только в сортире.
– Лунное затмение сегодня, – сказал сидевший на стуле. – По радио слышал. А вчера в Лос-Анджелесе землетрясение было.
У него справа висела штатная кобура из коричневой толстой кожи. Такие же носили офицеры, когда я служил. Я вспомнил, что где-то читал, будто в советское время милиции не разрешали повседневное ношение табельного оружия. Только исключительно на опасные задания.
Я сел в койке и нагнулся, чтобы заглянуть в кобуру рядом сидящего милиционера. Тут же мне прилетел подзатыльник от его сослуживца, стоящего рядом. Я понял это, подняв голову и наткнувшись на его недовольный взгляд.
– Что потерял там? – спросил он. Иван и его сидящий сослуживец повернулись ко мне.
– Я где-то слышал, что вы пирожки в кобуре носите вместо пистолета, – сказал я, потирая затылок.
– Где слышал? – спросил стоящий милиционер.
– Да не помню, – отмахнулся я.
– Ты ж ничего не помнишь, – усмехнулся Иван.
– Я так и сказал: не помню, – кивнул я.
– А про пирожки в кобуре помнишь? – подозрительно глядя на меня уточнил Иван.
– Это тот дуралей, что в реку свалился? – спросил сидящий сослуживец.
– Тот самый, – подтвердил Иван.
– Ну что, дуралей, показать тебе пирожок? – спросил милиционер, вставая с табурета. Он открыл свою кобуру, потянул за ремешок и извлек пистолет Макарова. Увидев мои загоревшиеся глаза, он, усмехнувшись, вытянул из пистолета магазин и протянул ПМ мне.
Я двумя руками благоговейно взял оружие. Как же я мечтал иметь свой пистолет. Но простым гражданам России боевые пистолеты иметь не разрешается. Только газовые и сигнальные.
– Хочу такой, – пробормотал я.
Парни рассмеялись
– Дай сюда, – забрал у меня пистолет молодой мент. – Придёшь к нам служить и получишь.
– Пусть школу сначала закончит, – сказал Иван. – Он же не помнит ничего.
Да уж. Об экзаменах я старался пока не думать.
К Митричу пришла жена. Опять с авоськой. Довольный дед уселся на кровати и приготовился трапезничать.
По палате разлился аромат жареной картошечки.
Милиционеры сразу засобирались. Иван встал их проводить. Я увязался за ними, чтобы слюной не захлебнуться.
Мы стояли у окна в холле, милиционеры курили, рассказывали последние сплетни про сослуживцев, которых я не знал. Я слушал вполуха и смотрел в окно, думая о своём.
За окном сгущались сумерки. К больнице подошёл парнишка в толстых чёрных пластмассовых очках, в черной ушанке, в коричневом пальто и в укороченных валенках. Он увидел меня и помахал рукой. Одноклассник что ли мой? Не милиционерам же он махал.
Парнишка вошёл в больницу и, скромно улыбаясь, прямиком направился ко мне.
– Привет, Паш, – сказал он, протягивая ладонь для рукопожатия и косясь на милиционеров. Я пожал ему руку и жестом предложил перейти к другому окну.
– Короче так. Я ударился вчера башкой. Потерял память, – начал я, – ничего пока не помню. Тебя тоже. Ты кто?
Он растерянно смотрел на меня несколько мгновений, потом рассмеялся:
– Я понял. Ты шутишь.
– Да какие уж тут шутки. Мать родную сегодня не узнал.
– Не может быть!
– Может. Как тебя звать?
– Славка.
– Мы в школе вместе учимся?
– Ну, да. С первого класса.
– Дружим?
– Дружим.
– Школу прогуливаем?
– Ты что?! Мы же поступать готовимся.
– Да? Куда?
– В Ленинград, в мореходку, – медленно проговорил Славка. – Или ты уже не хочешь?
– Я не помню, что я хочу. А в последнее время я в школу ходил? Занятия не пропускал?
– Нет, не пропускал.
– А мы там со всеми нормально? Ни с кем не в контрах?
– Мы всегда в контрах.
– Не понял. С кем?
– С Тимуром и его командой.
– Это кто такие?
– Тимур Полянский и его команда.
– Одноклассники?
– Ну, не совсем. Полянский второгодник, а друзья его уже давно школу закончили: после восьмого класса ушли.
– Достают нас?
– Бывает. То с ног собьют, в грязи изваляют, то портфель на козырёк остановки забросят. Ты что, правда ничего не помнишь?
– Правда.
– И что гитару мне свою подарил тоже не помнишь?
– Нет, не помню.
– Я пошутил. Не подарил. Я посмотреть хотел, как ты отреагируешь. Ты же на нее надышаться не можешь.
– Я что, на гитаре играю? – обрадовался я.
– Нет, ещё не играешь. Тебе же батя её только месяц назад подарил.
– Стоп. С этого места поподробнее. Ты хочешь сказать, что я тайком от Поли и Эльвиры встречаюсь с отцом. Так?
– От кого тайком?
– От матери с бабушкой.
– А. Да, встречаешься.
– Давно?
– Года два.
– А почему тайком?
– Ну, ты что, бабку свою не знаешь?
– Познакомился сегодня, нормальная вроде тётка.
– Нормальная? Ты в своём уме? – спросил меня Славка, округляя глаза.
– Ты забыл? Я не помню ничего.
– Ой. Прости. Она же Шапокляк.
– В смысле?
– Мы с тобой её так зовём за вредность.
– Понял. Поверь, она не со зла.
– Ужин! – раздался из коридора голос буфетчицы. У меня уже рефлекс выработался на него, как у собаки Павлова.
– Спасибо тебе, Славка, что зашёл, – я протянул ему руку. – Поверь, я очень дорожу нашей дружбой. Друзья детства – это на всю жизнь.
– Эк тебя угораздило, – сочувственно пробормотал Славка, пожал мне руку и пошёл к выходу. Взгляд его, обращенный на меня, чем-то неуловимо напоминал бабушкин. Похоже, он тоже под впечатлением и считает, что у меня чердак потек. Ну да ладно, что ж делать. Привыкнет постепенно. А мне информация как воздух сейчас нужна. Кого мне еще расспрашивать, как не друга.
– Приходи ещё, – попросил я.
– Хорошо, – отозвался Славка, выходя из больницы.
Николаева и товарищей в холле уже не было. Я пошаркал в палату.
Сегодня был очень насыщенный день в плане информации. Но источник бед Пашки Ивлева так и не проявился. Судя по тому, что рассказал Славка, Тимур и его команда доставляли, конечно, пацанам неприятности, но на повод для суицида никак не тянули.
Новая версия, показавшаяся мне перспективной, называлась «Батя».
Я дошаркал до палаты. Ужин уже стоял на тумбочке. Иван допивал чай. Сытый домашней едой Митрич к больничной еде даже не притронулся.
Так, что тут у нас на ужин? Чай, коржик и пюрешечка с подливкой. А мясо где? Нету мяса? Наверное, здесь так положено. Хлеб? Вот, аж два куска.
Я поел быстро, но без удовольствия. В коржике, на мой вкус, было слишком много соды. Пюрешку картофельную трудно испортить, но подливка местному повару явно сегодня не удалась.
– Вань, а ты знаешь что-нибудь про моего отца? – сел я на своей койке лицом к соседу.
– Слышал что-то, – ответил милиционер лениво.
– Что?
– Зачем тебе?
– Версию проверяю.
– Какую? – сразу сел в кровати Иван.
Я наклонил к нему голову поближе и спросил:
– А ты знал, что я два года тайком от своих с отцом встречаюсь?
За спиной что-то упало. Мы резко обернулись.
В дверях палаты стояла моя мать. У ее ног лежала авоська, по всей видимости, с моим ужином.
Глава 5.
Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница.
Она смотрела на меня, как на предателя. Я встал, поднял авоську. Проверил, не разбилось ли там чего. Дал ей время осмыслить происходящее. Взглянул мельком на Ивана, он старательно прятал глаза.
Я взял мать за локоть и молча повёл её в холл к подоконнику.
– Для меня это такая же неожиданность, – начал я издалека. Она молчала. – Тема отца у нас табу?
Она нехотя кивнула.
– Почему?
– Потому что предателей не прощают! – пафосно заявила она.
– Что он сделал? Кого предал? – спросил я как можно нейтральней.
– Меня. Инну. Тебя.
– Мне хотелось бы узнать, что между вами произошло, – я взял её сзади за руку чуть выше локтя. Запрещённый цыганский прием. Человек от этого волю теряет.
– Он бросил нас! – сказала возмущенно мать и замолчала. Я решил, что он ушёл к другой женщине. Но матушка продолжила – Уехал изыскателем в Якутию.
– Ну, это не бросил! – постарался как можно мягче возразить я. – Это, уехал в длительную командировку.
– Слишком длительную! А потом там и остался!
– В Якутии? Он и сейчас там живёт?
– Не знаю.
– Почему ты не поехала за ним?
– Куда?! В Якутию?
– Ну, не знаю. Там же, наверняка, есть какие-то посёлки. Люди же там как-то живут.
– Понятия не имею, как они там живут!
– То есть, ты даже не попробовала к нему поехать? Даже летом?
– А должна была?
– Ну, не знаю, – наивно-невинно начал я. – Как там говорят: муж – иголочка, жена – ниточка. Куда иголочка, туда и ниточка.
– Мама сказала, туда ехать девять тысяч километров, зима восемь месяцев в году. Там маленький поселок, до ближайшего города четыреста километров, вода в реке, туалет на улице.
– Мама сказала, – пробормотал я. Всё понятно. – И ты испугалась.
– А не должна была? – спросила она с вызовом.
– Ты же не одна там была бы.
– Конечно! С маленькими детьми.
– Я про мужа вообще-то.
Поля замолчала. Расстроилась. Я провёл ладонью по её плечу и сказал:
– Ладно. Не расстраивайся так. Что сделано, то сделано.
Разбор полётов по поводу табу на встречи с отцом пока отложим. И чувствую, что это не с матерью надо обсуждать.
– Спасибо, что пришла. Ты хорошая мать. Я это сразу почувствовал, – сказал я ей искренне и обнял её.
– Ты очень странно разговариваешь, – сказала матушка, немного испуганно глядя на меня. – Изменился ты очень, Паша.
Я мысленно чертыхнулся. Надо как-то все же контролировать себя, не забывать, что здесь я пацан совсем. А то как бы реально родных не перепугать. Упекут еще в психушку полечиться на всякий случай.
Я пожал плечами и улыбнулся матушке, чтобы как-то сгладить неловкость.
Мать немного успокоилась и вскоре, попрощавшись, ушла. А я побрел, шаркая тапками, к себе в палату.
Иван где-то раздобыл свежую газету и читал Митричу вслух новости. Увидев меня, он спросил:
– Ну, что?
– Нормально, – ответил я ему, и Иван продолжил читать газету.
Там речь шла о правилах приема стеклотары в магазинах и приемных пунктах. Иван с Митричем на полном серьезе и с большой заинтересованностью обсуждали этот вопрос. У меня поначалу эта ситуация вызвала небольшой ступор и улыбку, но потом начал вспоминать, что стеклотара была вполне себе такой важной статьей дохода в Советском Союзе. Бутылки сдавали все и денег за них можно было выручить вполне прилично. Мне, кстати, как школьнику, эта тема тоже должна быть близка. Это ведь реальная возможность зарабатывать карманные деньги.
В статье говорилось, что стеклотара должна приниматься в магазинах и приемных пунктах бесперебойно и в неограниченном количестве. Именно этот пункт в первую очередь вызвал возмущение у Митрича.
– Не принимают они ничего, – проворчал он обиженно. – Я принёс, меня послали.
– Здесь говорится, что должны принять, – ответил ему Иван. – Пишут, что раньше только специальные пункты принимали, а сейчас в любом магазине должны забирать.
Потом, еще что-то прочитав, он добавил:
– Тут еще пишут, что многие магазины не принимают пока стеклотару, потому что не соблюдаются гигиенические требования при ее сдаче. Бутылки должны быть чисто вымыты и надлежащим образом подготовлены. А еще во многих магазинах пока нет места для организации приема стеклотары. А еще нет общих правил приема.
– Может, ты не вымыл бутылки? – предположил я. – Вот тебя и послали.
– Тихо, – прервал меня Иван. – Тут ещё пишут, что тара должна быть без этикеток. Митрич, этикетки снимал?
– Ничего я не снимал.
– Тогда сам виноват, – сделал вывод Иван и продолжил чтение.
– Вот, жулики, – воскликнул Митрич.
– Ну, их тоже можно понять, – возразил ему Иван, – правила есть правила. Сказано – чистые бутылки без этикеток, значит надо соблюдать. Кто ж их в магазине отмывать за нас будет.
Митрич на это только вздохнул и обиженно засопел. По его лицу было видно, что в целом он конечно все понимает, но как говорится «осадочек остался».
Иван тем временем продолжил читать статью дальше.
– О, Митрич, это еще не все, – добавил он. – Похоже, что еще долго будут перебои с приемом стеклотары. Тут пишут, что под это дело начали расследование условий хранения продукции в магазинах и много нарушений нашли. В одном магазине в холодильнике хранились хлеб и лимоны, а жир и рыба хранились вне холодильника, открытыми. И тут же еще и бутылки сданные лежали. Представляешь?
– Да, бесхозяйственность это, – покивал головой Митрич, – испортится же рыба. Разве можно так?!
– Естественно, лимоны-то подороже жира будут. За них и спросят, если что, – проворчал Иван, отложил газету и вышел в коридор, предварительно погасив свет. Осталась гореть только дежурная лампочка.
Я устал и с удовольствием растянулся на своей койке. Хотелось спать, глаза закрылись сами собой. В голове роились беспорядочные мысли: от причин Пашкиного неудавшегося суицида до отъезда отца. Хотелось поскорее прояснить все эти вопросы, чтобы понимать, как действовать дальше вообще. Что могло толкнуть шестнадцатилетнего парня на такой глупый поступок? Это какие-то подростковые переживания? Или это как-то связано с отцом? Почему отец вообще уехал? Десять лет он же прожил здесь с матерью, чем-то тут занимался. Зачем надо было всё бросать и ехать за девять тысяч километров?
Я уснул. Мне снилась тайга, скалы, большое озеро и гитара.
Разбудил меня включившийся внезапно свет и голос медсестры:
– Подъём! – громко распорядилась она и раздала нам градусники. Медсестра была другая. Молодая, полноватая, большегрудая. Они тут все были в белых медицинских колпаках и халатах унисекс. Инкубаторские, как сказал Митрич. Лица у них были какие-то неяркие, невыразительные. Я не сразу понял почему, потом только догадался: женщины здесь косметикой совсем мало пользуются.
– Что, уже утро? – спросил я и сонный сел. Градусник был холодный. Ещё и сидеть с ним надо десять минут. То ли дело у нас: бесконтактно прошлись по лбам инфракрасным термометром и все дела.
Я бы еще поспал, но спать с градусниками не разрешали.
Я сидел как зомби и смотрел перед собой полузакрытыми глазами. Ждал, пока придёт сестра и соберёт градусники.
Начинался третий день моей второй жизни.
Мне хотелось поскорее выбраться из больницы. Я повернулся к Ивану.
– Вань. А когда меня домой отпустят? – спросил я с надеждой в голосе.
– Когда надо, тогда и отпустят, – буркнул он. Не выспался, наверное.
Пришла медсестра, собрала наши градусники и увела Митрича «на процедуры». Велела «Николаеву приготовиться».
Я спросил, что за процедуры. Иван пояснил, что швы обрабатывают.
Я лёг и задумался о вчерашнем дне. Информации новой было так много, что я упустил из виду одну очень важную деталь.
– Вань. А почему только бабушка в курсе, что на мосту случилось? А мать думает, что я случайно упал.
– Бабка твоя женщина здравомыслящая, – уже более дружелюбно ответил Иван. – Если с кем в вашей семье и решать вопросы, то с ней. Мать твоя – хороший человек, но чувствительная очень, может на эмоциях наговорить или сделать лишнего. А в твоей ситуации этого допустить нельзя. У истории этой, Пашка, последствия могут быть нехорошие для тебя. Понимаешь? Если ей ход дать. Чем меньше народу знает, тем лучше. Так что, ты сам тоже молчи пока. А матери, если захочешь, расскажешь как-нибудь. Потом. Но, если решишь рассказать, момент выбери подходящий и предупреди, чтобы не говорила никому. А лучше все же не говори, так надежней будет.
– Я всё понял, – ответил я. Но вынужденное заточение не давало мне покоя. И я опять стал приставать к Ивану. – Мне так и не удалось нащупать ту самую причину. А если мы её не выявим в ближайшее время? Я так и буду сидеть здесь?
– Не знаю. Вениаминыч сегодня обещал зайти. Придёт, спросим.
– А тебе самому сколько сказали лежать?
– Лежать сколько не знаю. А швы через десять дней снимают.
– Понятно. Пока, лежим, короче.
Я полежал немного, но шило в заднице не давало покоя. Попросил у Ивана вчерашнюю газету почитать. Так. Посмотрим, что тут пишут. И читают.
«Знамя Коммунизма». Орган Святославского горкома КПСС и городского совета депутатов трудящихся. Четверг 11 февраля 1971 года. Цена 2 коп. Обращение коллектива Святославского механического завода ко всем трудящимся города Святославля. Советский народ под руководством Коммунистической партии с огромным творческим подъемом готовится достойно встретить XXIV съезд КПСС. Строительство коммунизма в нашей стране характеризуется не только высокими темпами роста экономики, но и всесторонним развитием советской демократии, привлечением всех трудящихся к активному участию в управлении делами общества.
Дальше читать расхотелось. Пробежался глазами по заголовкам. Первые две страницы были наполнены таким же пафосом.
На третьей и четвертой была реальная информация.
Большая статья про стеклянную тару, что нам вчера читал Иван.
Спортивные достижения советских спортсменов на международных соревнованиях и результаты встреч городских команд.
Объявление об открытии нового зала в Фотографии № 1 по улице Карла Маркса д. 1. С приглашением всех желающих.
Рубрика «На работу приглашает» с перечнем вакансий на местных производствах без указания зарплат.
Репертуар пяти местных кинотеатров и одного Дома культуры.
Программа телепередач на текущий день на два канала.
Коллектив комплексной бригады домостроителей Леонтия Фоменко выражает соболезнования товарищу по работе Сахаровой Нинели Илларионовне по поводу смерти её матери.
Но одно объявление особо привлекло моё внимание. «Сегодня приём посетителей по социальным вопросам в приемной редакции газеты „Знамя Коммунизма“ ведёт депутат городского совета трудящихся Домрацкая Эльвира Эдуардовна с 14 до 18 часов».
Стоп. Эльвира редкое имя. Да ещё Эдуардовна. Не моя ли это бабуля?
– Вань. А как фамилия моей бабушки? Не Домрацкая случайно?
– Домрацкая. А что?
– Она депутат?
– Депутат, депутат.
– Во бабуля дает.
Из коридора послышалось:
– Завтрак!
И вскоре нам раздали по миске молочного супчика с макарошками и с жёлтой лужицей посередине и по кружке кофе с молоком и пенкой. Каждому ещё достался кусочек белого хлеба с маленьким кусочком масла.
Вскоре к Митричу пришла жена. И принесла ему домашней каши, судя по запаху, гречневой. И ещё она принесла ватрушки. Митрич угостил нас с Иваном по одной.
Мы не торопясь позавтракали.
Чтобы скоротать время до обхода, я решил повнимательней почитать программу телепередач.
– Вань, а что так странно телевидение вещает? Первая программа с 12 часов до 23–30, а вторая с 10 часов до 15.
– А как надо?
– С утра до вечера, – неуверенно предположил я. Как хорошо раньше было: 240 каналов круглосуточно. Доживу ли? Хотя, в 2020 мне будет всего 65. Доживу.
Я продолжил изучать телепрограмму.
– А это что такое? – удивился я. – «15–05 Цветное телевидение. Мультфильм». Цветные телевизоры уже есть?
– Есть чего слушать, да нечего кушать, – вставил Митрич свой пятачок в наш с Иваном разговор. Бабулька Митрича уже ушла, и он не знал, чем себя занять. Я так и не понял, есть уже цветные телевизоры или нет. Но переспрашивать не стал, уж больно тон у Митрича был какой-то недружелюбный.
Пришли доктора. Хитрый старичок Демьян Герасимович, я уже знал, что он главврач этой богадельни, опять со всеми по очереди беседовал. Когда подошла моя очередь, я сел в койке, в ожидании очередных проверок от него. Но он очень добродушно спросил:
– Ну что, мил человек, вспомнили что-нибудь?
– Не особо, – честно ответил я. – Точнее ничего не вспомнил. Но так даже интересней.
