Kitabı oku: «Наблюдатель», sayfa 6

Самсон взглянул на часы – девять утра. А ведь он планировал появиться перед ней не раньше наступления темноты. Теперь он проклинал и себя, и свою идею, из которой просто не могло выйти ничего путного.

2

Милли закончила работу в двенадцать и сразу ушла домой. Она не задерживалась в доме престарелых дольше необходимого. Все в этих стенах ее удручало: затхлый запах старости и вид человеческой немощи, бессвязный лепет больных деменцией, длинные коридоры и уродливый линолеум на полу, большие тележки, на которых развозили обед по комнатам. Один вид такой тележки мог отбить у Милли аппетит на весь день. Но это помогало Милли оставаться стройной – едва ли не единственный плюс в ее работе.

Милли выглядела старше своих лет – и сама это понимала. Зато до сих пор могла похвастать хорошей фигурой. В узких джинсах и черном топике с глубоким вырезом, она часами крутилась перед зеркалом в спальне только ради того, чтобы поднять себе настроение. Иначе никогда не выходила бы из депрессии.

Из Тилбери до Торп-Бэй Милли пришлось ехать на поезде. У них с Гэвином была одна машина на двоих, и пользовался ею по большей части Гэвин, потому что иначе ему пришлось бы еще раньше вставать, чтобы успеть в утреннюю смену. Поэтому Милли и раздражала так машина Самсона. Какой черт надоумил все-таки ее покойную свекровь завещать машину неудачнику? Гэвин пытался объяснить жене, что мать очень любила Самсона и считала, что он нуждается в особой заботе.

– Он был проблемным ребенком, вечно погруженным в себя и страшно одиноким. Что бы ни начинал, ничто не выходило толком. И так повелось еще с детского сада. Когда мать умирала, ее последней мыслью было, что станет с Самсоном.

Вспомнив этот разговор, Милли поморщилась. Как все-таки несправедливо все устроено! У Гэвина есть и работа, и жена. В конце концов, он нормальный человек. А машина досталась его незадачливому младшему брату…

Поезд тянулся целую вечность, и Милли приходилось из последних сил сопротивляться мысли о том, как быстро она могла бы доехать до дома на машине. Она не хотела злиться. Милли знала, что именно гнев прорезал на ее лице такие глубокие морщины и придал ему горестное выражение. Гнев состарил ее.

Милли сошла с поезда и быстро зашагала в направлении дома, находившегося довольно далеко от железнодорожного вокзала. Если ранним утром и по вечерам дома в городе сверкали рождественскими огнями, то сейчас, в полдень, все было по-декабрьски серо и мрачно. Голые деревья уставили острые, черные ветви в свинцовое небо. Но туман нависал над землей не так низко, как утром, так что ближе к вечеру сквозь него могли пробиться солнечные лучи. С другой стороны, что в них проку, если так рано темнеет… Милли пожала плечами. Если б у нее были деньги, обязательно уехала бы из Англии в какую-нибудь более теплую, солнечную страну…

Краем глаза Милли заметила незнакомую женщину на безлюдной в остальном улице и вздрогнула, когда та вдруг к ней обратилась:

– Простите… – Высокий, пронзительный голос, полный отчаяния.

– Да? – Милли остановилась.

– Я ищу свою собаку.

Глаза женщины были широко раскрыты, волосы спутаны. Блестящий от пота нос подтверждал, что она не первый час бегает по улицам.

– Джаз, он довольно крупный и лохматый. Помесь немецкой овчарки. Может, видели?

Милли не особенно любила собак.

– Нет. Я только сошла с поезда.

– Он убежал сегодня утром. Было довольно темно, но… ничего не понимаю. Никогда раньше он не делал ничего подобного.

Милли с неудовольствием отметила, что женщина была ее возраста, но даже в таком состоянии выглядела заметно моложе и свежее. Наверное, в отличие от Милли, она любила свою работу.

– Я не видела собаку. Но если она мне встретится, как с вами связаться, мисс…

– Браун. Мишель Браун, – женщина достала из кармана пальто клочок бумаги и маркер и нацарапала несколько цифр. – Вот мой телефон. Заранее благодарна… Джаз, знаете ли, для меня всё.

«Да, не самая завидная доля, пожалуй», – отметила про себя Милли. Потом убрала записку, кивнула Мишель Браун и пошла дальше. То, что собака ей встретится, представлялось Милли крайне маловероятным.

Машина Самсона стояла на подъездной дорожке. Сегодня утром он опять отправился из дома пешком. Милли уже спрашивала его об этом, и Самсон ответил, что экономит бензин, который снова подорожал. Вполне резонный аргумент, тем более для безработного.

Милли отперла входную дверь. Деверя не было, как она и предполагала. В течение нескольких последних месяцев Самсон уходил из дома рано утром и гулял допоздна. И это не могло не вызвать подозрений. Где он все-таки шляется весь день?

В то, что Самсон таким образом ищет работу, Милли не верила. Тем более что для этого не требовалось дни напролет пропадать бог знает где. В понимании Милли поиск работы прежде всего связан с рассылкой резюме. Самсон часто сидел за компьютером, но зачем, во имя всего святого, делать под покровом ночи то, чем с тем же успехом можно заниматься среди бела дня?

Наконец, еще одно. Если человек ищет и не находит работу, он должен получать отказы. Причем на бумаге, которая доставляется почтой. Некоторые могут быть оформлены и в электронном виде, но точно не все. Почту из ящика обычно забирала Милли, и последние несколько месяцев для Самсона ничего не было. Одна-две рекламные брошюрки из интернет-магазинов, где он, возможно, когда-то что-то покупал. Но с письменными отказами от потенциальных работодателей эти конверты имели самое отдаленное сходство.

Милли взглянула на часы – четверть второго. Через полчаса Гэвин придет обедать. Сегодня он тоже заканчивает рано. И все-таки у нее есть немного времени. Когда-то Самсон работал курьером по доставке замороженных продуктов, с тех пор товары этой фирмы они покупают со скидкой. К этому, пожалуй, и сводилась вся польза от проживания Самсона в доме.

Недолго думая, Милли поднялась по лестнице. Это был не первый случай, когда она обыскивала комнату деверя, и каждый раз успокаивала себя тем, что Самсон, как человек с явными психическими отклонениями, нуждается в особом контроле.

Гэвин, который вырос с Самсоном и слишком свыкся с его странностями, многого просто не замечал. Другое дело Милли. Уже в тот день, когда Гэвин представил ей брата, она отметила про себя: «С парнем что-то не так». Дальнейшие события только подтверждали этот первоначальный вывод.

Милли позвала деверя и, не получив ответа, решительно вошла в комнату. Она была готова к тому, что ждало ее там, и тем не менее покачала головой. Это была комната подростка, а никак не мужчины тридцати пяти лет.

Здесь царил идеальный порядок – ни пылинки. На гладкой, как стекло, поверхности кровати лежало безупречно расправленное покрывало. Милли всегда удивляло, как ему это удается. Как ни старалась она сделать то же самое в их с Гэвином спальне, ей так и не удалось добиться такого совершенства.

Она оглядела полки, косясь за окно. Оно выходило на улицу, так что Милли могла бы увидеть Самсона, если тому вздумалось бы вдруг вернуться, что все-таки было крайне маловероятно. Милли ждала Самсона только к вечеру.

Она открыла платяной шкаф – классическая молодежная модель из светлого дерева. Там лежали аккуратно сложенные пуловеры, рубашки и джинсы. Вполне пристойно. И все-таки Милли нисколько не удивляло, что Самсон до сих пор не смог расположить к себе ни одну женщину. Причина, помимо застенчивости и заикания, была в его манере одеваться. Самсон выглядел как школьник. Похоже, большую часть этого гардероба сшила или купила его мать.

Но Милли пришла сюда ради компьютера, который стоял на столе. Самсон купил его, еще когда работал в автосервисе и неплохо получал. Плоский и довольно большой экран. Компьютер был единственной современной деталью этого странного интерьера. Самсон сиживал за ним часами. Милли так и не удалось выяснить, чем он занимается. Несколько раз она входила к нему без стука, но Самсон всегда оказывался проворнее и сворачивал текст на мониторе, прежде чем Милли успевала что-нибудь увидеть.

Милли прекрасно отдавала себе отчет, насколько неприемлемо то, что она делает, с точки зрения общечеловеческой морали. Но им с Гэвином важно знать, чем занимается Самсон. Безответственность в таких вещах недопустима. Что, если он просматривает сайты с детской порнографией? Когда-нибудь у них с Гэвином будет ребенок…

Милли включила компьютер, и тот стал загружаться с характерным жужжащим звуком. Потом бросила быстрый взгляд за окно – никого. Экран стал синим, и дальше произошло то, чего она опасалась: система запросила пароль.

Ну конечно, он не настолько глуп. Чаще всего в качестве паролей используют имена друзей или родственников, клички домашних питомцев. У Самсона ничего этого не было. Разве что Гэвин… Милли набрала имя мужа, но система не отреагировала. «Вряд ли это мое имя», – подумала она. Но чье же тогда, черт возьми? Сложный вопрос, с учетом всех его странностей. С другой стороны, нелюдимость Самсона значительно ограничивала число возможных вариантов.

Был все-таки один друг, еще со времен автосервиса. Самсон до сих пор встречался с ним в пабе по пятницам. Только вот как его звали? Бартек, кажется… Милли ввела «Бартек», и опять ничего не произошло. Она не хотела сдаваться, потому что никогда еще не заходила так далеко. Тут нужно рассуждать логически. Если только Самсон не использовал какое-нибудь им же выдуманное слово или комбинацию цифр, она должна справиться с задачей.

Милли оглядела комнату, как будто белые стены или чистый палас могли дать ей подсказку. Шкаф, полный свитеров, которые связала мама. Шторы на окнах, сшитые ее руками. Приключенческие книги на полках, подаренные мамой. Только поэтому Самсон и хранит их, хотя давно уже не читает ничего подобного. Вся эта комната – свидетельство любви, пережившей смерть. Трогательной заботы женщины о проблемном, многострадальном ребенке. И боли, которую тот обречен носить в себе, с тех пор как потерял единственного близкого человека.

Свекровь звали Ханна. Милли ввела имя в строку – и Сезам открылся под приглашающе-мелодичную последовательность звуков.

– Что ты делаешь? – спросил голос сзади.

Милли обернулась. В дверях стоял Гэвин и с ужасом смотрел на нее. Милли тут же выключила компьютер и встала, инстинктивно памятуя о том, что нападение – лучшая защита.

– Так ли обязательно было подкрадываться ко мне исподтишка?

– Ты копаешься в компьютере моего брата, – сказал Гэвин, очевидно, сбитый с толку ее напористостью.

Милли пожала плечами.

– Из соображений нашей же с тобой безопасности.

– Какой безопасности, о чем ты? Самсон мухи не обидит.

– Откуда такая уверенность? Ты хоть представляешь себе, чем он занимается за этим компьютером ночи напролет? Может, скачивает какие-нибудь садистские игры или смотрит порно?

– Он взрослый мужчина и волен смотреть что хочет.

Милли проскользнула в дверь мимо него и стала спускаться по лестнице. Гэвину пришлось последовать за ней.

– У меня на этот счет другая точка зрения, – продолжала она. – Твой брат психически ненормальный, за такими нужен глаз да глаз. Ты ведь не хочешь, чтобы когда-нибудь он учинил стрельбу в школе?

– Стрельбу? – переспросил Гэвин. – Зачем ему это?

– Ты либо не читаешь газет, либо не понимаешь, о чем в них пишут. Всякий раз, когда такой парень устраивает стрельбу, у родственников не укладывается в голове, что он оказался способен на такое. А потом выясняется, что преступник всегда вел себя немного странно, и ничего бы не случилось, если б родственники вовремя им занялись.

– Но Самсон…

– Это не более чем мера предосторожности.

Ей хотелось отхлестать себя по щекам за то, что позволила мужу незаметно подкрасться. Если Гэвин обо всем расскажет Самсону, тот, конечно, сменит пароль – и на этот раз выберет такой, который она точно не разгадает.

Но в глубине души Милли знала, что Гэвин будет молчать. Он был самым бесконфликтным человеком из всех, кого она знала, и тысячу раз подумал бы, прежде чем подливать масло в огонь и без того непростых отношений жены и брата.

– Будем и дальше пререкаться или пообедаем для начала? – холодно спросила она.

Гэвин как будто хотел сказать что-то еще, но раздумал. Он встал в пять утра. Работал водителем школьного автобуса и страшно уставал от своих шумных пассажиров. Поступок Милли ошеломил его, она это видела, но сил продолжать дискуссию не осталось.

– Давай пообедаем, – послушно согласился Гэвин.

Вторник, 8 декабря, 22.10

3

Она ничем не лучше других женщин – ни капельки. Мишель Браун – теперь я знаю ее фамилию и имя – на редкость высокомерная и неблагодарная особа. И не такая уж симпатичная, если приглядеться. Издалека выглядит гораздо лучше. Ее лицо было покрыто красными пятнами, а косметика поплыла. Никакого сравнения с Джиллиан Уорд! В «Доме на полдороги» та тоже сидела заплаканная, но от этого не превратилась в дурнушку. Слезы сделали Джиллиан нежной, беззащитной, так что ее сразу захотелось обнять. С Мишель Браун я ни за что не стал бы обниматься. Совсем не мой типаж. И все-таки у нее не было никаких оснований так пренебрежительно со мной обходиться.

И вот теперь я сижу с шерстяным шарфом, обернутым вокруг шеи. Передо мной на столе большая кружка горячего лимонного сока с медом. Меня знобит, я чувствую, что заболеваю. Такова плата за глупость с Мишель Браун.

Я был у нее около половины шестого. Часом раньше пустился в обратный путь из Шоберинесса, дольше не выдержал бы при всем желании. Холод пробирал до костей, я передвигался как старый паралитик. Кроме того, я проголодался. Откуда мне знать, где супермаркет в этом Шоберинессе? Летом на пляже можно купить сэндвич, но не в декабре же! Наверное, мне следовало бы брать бутерброды из дома, но я боюсь Милли, которая, конечно, не упустит случая попенять на мою никчемность. И, возможно, будет права.

Оставалась сосиска, предназначенная для Джаза, но у меня не хватило сердца лишать его этого удовольствия. Джаз был так добр и терпелив, так безропотно мерз и, наверное, боялся, что никогда больше не увидит хозяйки… Я чувствовал себя виноватым перед ним. За это он и получил сосиску, от одного запаха которой у меня закружилась голова. Я ведь утром не позавтракал как следует от волнения.

Я долго бродил по берегу в одиночестве. И все было бы хорошо, если б не холод. В сумерках вода стала черной и набегала на берег таинственными, полупрозрачными волнами. Потом зажглись огни, и за поредевшей пеленой тумана обозначились очертания города. Я видел закат, подумать только! Красное зимнее солнце опускалось в желто-серый лондонский смог. Добавьте к этому черную реку и баржу, медленно скользящую к устью Темзы. Обернувшись, я мог видеть колеблемую легким ветерком высокую, жухлую траву. Все было чудесно, не хватало только Джиллиан. Она должна была разделить со мной эту красоту.

Итак, в половине шестого я позвонил в дверь Мишель Браун, после того как пешком проделал путь от Шоберинесса до Торп-Бэй. Она рывком открыла дверь и уставилась на Джаза, который заколотил по полу хвостом как сумасшедший. Потом они обнялись. Мишель Браун присела на корточки, а Джаз скулил, вырывался и лизал ее заплаканное лицо. До меня никому не было дела. Когда же Мишель Браун наконец снова встала на ноги, она выглядела еще более растрепанной, чем раньше, и как будто несколько смущенной.

Сам не знаю, на что я надеялся. Помнится, прошлой ночью я воображал, как она обнимает меня. Сияющая. Исполненная благодарности. Но в действительности, взглянув мне в лицо, Мишель Браун сразу погрустнела. Сейчас, когда она получила назад свое сокровище, только вежливость мешала ей захлопнуть дверь перед моим носом.

– Где вы его нашли? – спросила она.

Я сделал неопределенный жест в направлении реки.

– Довольно далеко отсюда, почти в Шоберинессе. Я гулял там, когда он выбежал мне навстречу.

Я уже чувствовал, как стыдливый румянец заливает мне шею, и надеялся, что Мишель Браун этого не заметит.

Она беспомощно уронила руки:

– Что он там делал? Почему убежал? Ничего не понимаю… Такое с ним впервые.

– Может, увидел другую собаку и захотел с ней поближе познакомиться? – предположил я.

Моя версия не показалась ей убедительной; при этом Мишель Браун явно не догадывалась, что могло произойти на самом деле.

– Хорошо, что у него на ошейнике бирка с моим адресом и номером телефона, – сказала она. – Иначе вам пришлось бы долго меня искать. Хотя я уже заявила о его пропаже и в полицию, и в приют для животных. Рано или поздно мне все равно его вернули бы.

Мишель Браун понятия не имела, сколько всего я уже о ней знаю. Она же смотрела на меня так, будто видела впервые, и этим причиняла мне боль. Каждое утро на протяжении без малого полугода мы гуляли в одном месте, проходили в нескольких шагах друг от друга, но Мишель Браун меня не замечала. Как и другие женщины, впрочем. Я не тот, на кого оборачиваются на улице. Если я и могу чем привлечь внимание женщины, то разве своей никчемностью. В минуты самой беспросветной безнадеги мне кажется, что так будет всегда.

– Ну да… – согласился я. – Рад, что мне удалось найти его и вернуть вам. Джаз очень милая собака.

– Он для меня как ребенок, – ласково подхватила она.

Между тем я продрог. Все это время на задворках сознания крутилась одна-единственная обращенная к ней мысль: «Неужели ты не пригласишь меня на чашку кофе?» Конечно, Мишель Браун не знала, через что я прошел. Но я вернул ей ее «ребенка», неужели это не стоило кофе?

Некоторое время мы стояли и смотрели друг на друга, а потом Мишель Браун сказала:

– Итак, еще раз большое спасибо, мистер…

– Сигал. Самсон Сигал.

– Мистер Сигал, очень приятно. Я – Мишель Браун. Еще раз спасибо от всего сердца. Это был ужасный день. Я уже представляла, как Джаза переехала машина или его отловили для экспериментов над животными – чего я только себе не воображала… Это было ужасно.

– В таком случае желаю вам обоим приятного вечера, – сказал я и повернулся, чтобы уйти.

Она меня не удерживала. Прокричала вслед еще одно «спасибо», когда я был уже возле садовых ворот. Этим все и закончилось. Когда, уже на улице, я обернулся на ее дом, дверь была закрыта, и я снова остался один. Замерзший, голодный, до смерти уставший – ради чего?

Самое печальное, что в подобных ситуациях я неизменно прихожу к выводу, что такое случается только со мной. Вот, к примеру, Бартек – с пышными черными волосами, глубокими темными глазами, огненным взглядом и легким акцентом. Бартек, который становится совершенно неотразим в присутствии женщины. Кто может быть обаятельным и харизматичным, тому и достается их любовь и внимание. Его она бы точно пригласила, и вместе они отпраздновали бы счастливое возвращение собаки бокалом просекко. Может быть, Мишель Браун зажгла бы свечи или затопила камин, если, конечно, он у нее есть. И Бартеку не пришлось бы тащиться домой, как мокрому пуделю…

При этом подобное поведение кое-что выдает и в самой Мишель Браун. Она бросится на шею такому, как Бартек, и отмахнется от меня, как от навязчивого распространителя рекламы. Как будто я пытался навязать ей подписку на журнал. И это кое-что говорит о женщинах в целом. Большинство из них недорого стоит. Прядь черных волос, живописно падающая на лоб, восточноевропейский акцент – и от них можно получить что угодно. Бартек неплохой парень, но довольно поверхностный и чересчур рациональный. Я мог бы дать им гораздо больше, просто до сих пор у меня не было возможности себя показать.

Мама говорила то же. «Самсон – человек со второго взгляда, – вот ее слова. – У него большое сердце, но это надо разглядеть».

Женщины не склонны так углубляться. Они видят во мне застенчивого парня, который легко краснеет и не может даже пошутить как следует. С безработными тем более разговор короткий. Женщины любят деньги, и Мишель Браун не исключение. Она, конечно, заметила, что моя одежда совсем не дорогая и довольно поношенная. После этого со мной все стало ясно. Достаточно хорош, чтобы вернуть собаку, но пригласить на кофе… на это я непотянул.

Она как все. Чертовы женщины, они каждый раз выставляют меня комком грязи, потому что таков я и есть в их глазах…

Мишель Браун, я тебя ненавижу. Как и всех, кто причиняет мне боль.

Среда, 9 декабря

1

«Даже самая длинная ночь когда-нибудь заканчивается», – подумала Энн.

Только к шести утра ей наконец удалось успокоиться. Еще пару часов снаружи будет темно, но Энн всегда вставала в шесть – в будние дни, чтобы успеть на работу в клинику, а по выходным немного порисовать перед приготовлением завтрака. Независимо от времени восхода солнца, ее день начинался в шесть.

Энн всегда нравилось бодрствовать, пока другие спят. Она не изменила этой привычке и теперь, когда жила одна в доме посреди леса, который ночью звучал совсем иначе, чем днем. Это одиночество слишком непохоже на городское. В лесу размываются границы между сном и явью, ночью и днем, и в этом таится опасность. Особенно в самое темное время года, перед Рождеством.

Прошлую ночь Энн провела в гостиной. Закуталась в теплое одеяло и крохотными глотками пила горячее молоко, пытаясь успокоить нервы. А вчера легла спать около половины одиннадцатого вечера и еще с полчаса читала в постели. Быстро уснула, но спустя некоторое время словно что-то вырвало ее из сна. По стенам комнаты заскользили лучи света, загудел автомобильный мотор, а потом все кончилось.

Где-то там, в холодной декабрьской ночи, стоит машина. В ней сидит человек… и что? Чем он занимается в темноте, в этом безлюдном месте? Наблюдает за одиноким домом посреди леса? За голым зимним садом? Зачем?

Энн лежала в постели с колотящимся сердцем и так хотела надеяться, что ей все приснилось… Хотя и знала, что это не сон и не игра воображения. В последнее время этот свет пробегал по стенам гостиной достаточно часто, чтобы отнестись к нему серьезнее. Даже не имея ни малейшего представления о том, что это может быть.

Электронные часы возле кровати показывали двадцать три тридцать.

Энн встала и подошла к окну. Здесь тоже были ставни, но она никогда их не закрывала. Энн старалась двигаться осторожно, чтобы ее не заметили. Слабый лунный луч пробивался сквозь тучи. Все пусто – ни машины, ни человека. Но Энн знала, что там кто-то есть. Она замерла на месте, прислушиваясь к собственному дыханию.

На какое-то мгновение ей пришло в голову позвонить в полицию. Энн уже прокручивала в уме этот странный разговор:

Алло! Я живу посреди леса, совсем одна… Минут десять от Танбридж-Уэллс, если на машине. И мне кажется, кто-то наблюдает за моим домом. Это продолжается уже несколько недель. Там стоит машина… Я вижу свет, когда она подъезжает к моему дому с включенными фарами… По ухабистой лесной дороге, именно… а другой здесь нет. Потом свет гаснет, но машина-то должна быть. Я понятия не имею, чего этот человек от меня хочет.

Бред выжившей из ума старухи… Энн дважды одергивала тянувшуюся к телефону руку. Можно представить себе, как это выглядело бы со стороны. Женщина под семьдесят, достаточно странная, чтобы поселиться на богом забытой пустоши. К тому же вдова и рисует картины, похожие на предсмертный крик… Ну а теперь еще вообразила себе какую-то машину. И шум мотора.

По крайней мере, снаружи ее не видели. Энн зажгла везде свет, включила телевизор, чтобы слышать человеческие голоса. Убедиться, что не осталась одна в этом мире. Она вскипятила молоко. Снова замерзла, к собственному удивлению, и закуталась в одеяло. О сне теперь нечего и думать. Энн смотрела попеременно то на стену, то в телевизор, в то время как снаружи кто-то сидел в машине и наблюдал за ее окнами. Энн понимала, что сквозь щели в ставнях пробивается свет. Кто бы ни был таинственный незнакомец, он не мог не видеть, что она не спит. Но что значил для него этот факт, Энн не догадывалась.

Кошмар рассеялся вместе с рассветными сумерками. Энн собиралась на почту в город, отправить рождественские подарки старым друзьям. Дневная жизнь делала ночные страхи нереальными. Теперь Энн была рада, что не выставила себя дурой перед полицейскими. Кроме того, последняя бесконечная ночь натолкнула ее на единственно правильное в ее ситуации решение – продать дом и вернуться в Лондон. Туда, где она прожила большую часть жизни и где еще оставались люди, которых она знала.

Энн много всего передумала за эти долгие часы. Оживила боль, в которую она погрузилась после смерти Шона. И решимость, с какой все это время боролась с одиночеством и страхом. Вспомнила и обещание, которое дала Шону и самой себе в первые минуты после того, как он навеки уснул в больнице. «Я не предам твоей мечты. Проживу за тебя эту волшебную жизнь – с домом, который ты любил, садом и тихими летними вечерами на террасе, с зимним лесом, снегом и тишиной… Я проживу эту жизнь за тебя».

В то утро Энн разрешила себе нарушить это обещание. И не только из-за сумасшедшего, который в темноте глазел на ее окна. Кто бы он ни был и что бы ни было у него на уме, он послужил лишь спусковым крючком для ее решения. Одно Энн осознала той ночью: до сих пор она действительно жила мечтой Шона. Тем, что не имело ничего общего с ее собственными желаниями, стремлениями, представлениями о жизни. Что для двоих – романтика, для одного может обернуться кошмаром.

Энн оживилась, несмотря на усталость. Прошла на кухню и включила кофеварку. Поставила вариться яйцо. Достала из пакета хлеб для тостов, напевая под нос. В городе имеет смысл обратиться к агенту по недвижимости. Может, выкроит время в ближайшие дни на осмотр и оценку дома. А там она сама примется за поиски. Симпатичная трехкомнатная квартира с большим балконом, на котором можно разводить цветы, Энн вполне бы устроила. Главное – вокруг будут люди, с которыми можно общаться. И городские огни, даже в ночное время… Энн чуть не расплакалась, вспомнив, как тяжело давалось ей одиночество. Впервые допустив до сознания эту мысль, она поняла, как была несчастна. Как долго жила вопреки своим мечтам.

Энн продолжала напевать. На какое-то мгновение ей привиделся улыбающийся Шон, который кивнул ей, и на душе посветлело.