Kitabı oku: «Сестра Грибуйля»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Моей внучке
Валентине де Сегюр-Ламуанон
Дорогое дитя, посылаю тебе, милой и всеми любимой, историю несчастного мальчика, немного слабоумного, почти не любимого, очень бедного и не изведавшего никаких жизненных благ. Сравни его жизнь со своей и возблагодари Бога за разницу.
Графиня де Сегюр, урожденная Ростопчина
I. Грибуйль
Матушка Тибо лежала, вытянувшись на постели, и грустно глядела, как ее дочь Каролина усердно трудилась над платьем, которое следовало в тот же вечер отнести жене мэра г-же Дельмис. Сидевший рядом с матушкой Тибо ее сын Грибуйль, мальчик лет пятнадцати-шестнадцати, пытался вклеить листы, выпавшие из очень старой и зачитанной книги. Этот труд был бесконечным и безуспешным, потому что, приклеив лист, Грибуйль тут же тянул за него, чтобы убедиться, хорошо ли держится; не успевший высохнуть листок отрывался, и мальчик начинал все сначала, не проявляя ни досады, ни огорчения.
– Мой бедный Грибуйль, – сказала мать, – ведь листы никогда не приклеются, если ты будешь так за них тянуть.
ГРИБУЙЛЬ. – Вот как раз и надо, чтобы они прочно держались, чтобы не отрывались, когда я за них берусь; другие листы ведь можно тянуть, почему бы не потянуть за эти?
МАТЬ. – Потому что они вырваны, дружок…
ГРИБУЙЛЬ. Вот раз они вырваны, то я и хочу их вклеить обратно. Мне ведь нужен катехизис, правда? И господин говорил, что нужен, и госпожа Дельмис говорила. Каролина дала свой, но он такой потрепанный, вот я и хочу его привести в хороший вид.
МАТЬ. – Если хочешь, чтобы листки держались, дай им высохнуть, после того как приклеишь.
ГРИБУЙЛЬ. – И что будет?
МАТЬ. – Будет то, что они больше не оторвутся.
ГРИБУЙЛЬ. – Правда? Ну ладно! Оставлю их до завтра, а там поглядим.
Грибуйль приклеил все оторванные листки и отнес книгу на стол, где Каролина разложила шитье и выкройки.
ГРИБУЙЛЬ. – Ты скоро кончишь, Каролина? Я хочу есть; пора ужинать.
КАРОЛИНА. – Через пять минут, осталось пришить пару пуговиц… Ну вот! Закончила. Я пойду отнесу платье, а затем вернусь и все приготовлю. А ты оставайся с мамой, чтобы ей дать что-нибудь, если попросит.
ГРИБУЙЛЬ. – А если ничего не попросит?
КАРОЛИНА, смеясь. – Тогда ничего не давай.
ГРИБУЙЛЬ. – Тогда мне бы хотелось пойти с тобой, а то я все дома да дома!
КАРОЛИНА. – Но… маму нельзя оставлять одну… такую больную… Знаешь что?.. Я думаю, что ты мог бы и сам отнести это платье госпоже Дельмис… Я заверну его как следует, а ты возьмешь подмышку и отнесешь госпоже Дельмис; там спросишь служанку, отдашь ей и скажешь, что это от меня. Ты хорошо понял?
ГРИБУЙЛЬ. – Отлично. Я возьму сверток подмышку, отнесу его госпоже Дельмис, спрошу служанку и отдам его ей от твоего имени.
КАРОЛИНА. – Очень хорошо. Скорее ступай и возвращайся; когда вернешься, ужин будет готов.
Грибуйль схватил сверток, помчался стрелой, прибежал к г-же Дельмис и спросил служанку.
– Она на кухне, мальчик; первая дверь налево, – ответил выходивший почтальон.
Грибуйль знал дорогу на кухню; войдя, он поздоровался и передал сверток мадмуазель Розе.
ГРИБУЙЛЬ. – Сестра посылает вам маленький подарок, мадмуазель Роза: платье, которое она сама сшила, полностью своими руками; знаете, она ужасно спешила, чтобы закончить его нынче вечером.
М-ЛЬ РОЗА. – Платье для меня! О, как это любезно со стороны Каролины! Ну-ка посмотрим, как оно выглядит.
М-ль Роза сняла обертку и развернула красивое платье из бело-розового линон-батиста. Она испустила восхищенный вопль, поблагодарила Грибуйля и, вне себя от радости, наградила его большим куском лепешки и звучным поцелуем; потом поскорее побежала к себе в комнату, чтобы примерить платье, и обнаружила, что оно идет ей превосходно. Грибуйль, очень гордый своим успехом, отправился домой.
– Я выполнил твое поручение, сестрица. Мадмуазель Роза очень довольна; она меня поцеловала и дала большой кусок лепешки; я хотел было его съесть, но решил сохранить, чтобы дать кусочек тебе и кусочек маме.
КАРОЛИНА. – Это очень мило с твоей стороны, Грибуйль; благодарю тебя. А вот как раз и ужин готов: садись за стол.
ГРИБУЙЛЬ. – А что у нас на ужин?
КАРОЛИНА. – Суп с капустой и шпиком и салат.
ГРИБУЙЛЬ. – Отлично! Я люблю суп с капустой, и салат тоже; а потом мы съедим лепешку.
Каролина и Грибуйль принялись за ужин. Прежде чем положить себе еду, Каролина покормила мать, не покидавшую постель по причине полного паралича. Грибуйль ел с жадностью, никто не произносил ни слова. Когда подошла очередь лепешки, Каролина спросила Грибуйля, не госпожа ли Дельмис угостила его.
ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я не видел госпожу Дельмис. Ты мне сказала спросить служанку, я и спросил служанку.
КАРОЛИНА. – А ты не знаешь, довольна ли платьем госпожа Дельмис?
ГРИБУЙЛЬ. – Честно говоря, нет; да меня это и не волнует; и потом, какая разница, довольна она или нет? Мадмуазель Роза платье получила, оно ей понравилось, она смеялась и сказала, что ты очень любезна.
КАРОЛИНА, с удивлением. – Что я любезна? Что за любезность в том, чтобы передать платье?
ГРИБУЙЛЬ. – Я про это ничего не знаю; повторяю то, что сказала мадмуазель Роза.
Каролина была немного удивлена радостью м-ль Розы, и ее удивление еще больше усилилось, когда маленький Колас, крестник г-жи Дельмис, прибежал, и, запыхавшись, потребовал платье, обещанное на этот вечер.
КАРОЛИНА. – Я отправила его час назад; с Грибуйлем.
КОЛАС. – Но раз госпожа Дельмис просит, надо полагать, что она его не получила.
КАРОЛИНА, Грибуйлю. – Разве ты не отдал его мадмуазель Розе?
ГРИБУЙЛЬ. – Да, отдал, от твоего имени, как ты мне и велела.
КАРОЛИНА. – Наверно, мадмуазель Роза забыла его передать. Беги скорее, Колас, скажи госпоже Дельмис, что платье уже час как лежит у мадмуазель Розы.
Колас побежал обратно. Каролина встревожилась; она опасалась, не решаясь себе в этом признаться, оплошности или ошибки Грибуйля; но на все ее расспросы Грибуйль неизменно отвечал:
– Я отдал сверток мадмуазель Розе, как ты и велела.
Каролина принялась готовить семейный ночлег. Ее бедная мать уже пять лет не вставала с постели и не могла помочь дочери в заботах по хозяйству; но Каролины хватало на все: деятельная, работящая, аккуратная, она содержала дом в примерном порядке, что особенно бросалось в глаза по контрасту с его ветхой меблировкой. Своим трудом она восполняла самые неотложные нужды семьи, особенно заботясь о матери. Грибуйль помогал ей изо всех сил; но у бедного мальчика был столь ограниченный ум, что Каролина не могла ему поручить другую работу, кроме той, которую он выполнял вместе с ней. Его настоящее имя было Бабилас; однажды, попав под дождь, он вообразил, что сбережет красивый новый костюм, войдя по колено в ручей, протекавший под сенью плакучих ив. Товарищи посмеялись над ним, заявив, что он поступил, как настоящий Грибуйль1, который лез в воду чтобы не промокнуть. С этого дня его иначе не называли, как Грибуйлем, и это имя прижилось даже в семье. Слегка глуповатое выражение лица с мягкими правильными чертами, полуоткрытый рот, тощая фигура, нескладная манера держаться обращали на себя внимание, обнаруживая некоторое расстройство умственных способностей и все же вызывая интерес и симпатию. В то время, как он помогал сестре наводить порядок, сильный стук в дверь заставил Каролину вздрогнуть.
– Войдите! – ответила она в некотором волнении.
М-ль Роза с пылающим яростью лицом распахнула дверь, ворвалась в комнату и кинулась на Каролину:
– Попрошу вас, сударыня, на будущее избавить меня от ваших скверных шуточек и не пытаться поссорить нас с хозяйкой – вы, верно, собираетесь занять мое место?
КАРОЛИНА. – Что вы хотите сказать, мадмуазель Роза? Я не понимаю ваших упреков; мне никогда и в голову не приходило ссорить вас с госпожой Дельмис.
М-ЛЬ РОЗА. – А что же это, для ее удовольствия, что ли, вы посылаете мне платье, как будто для меня, прекрасно зная, что это ее платье, что она велела вам его сделать и ждет. Я в полном неведении надеваю это платье, ахаю от такой любезности с вашей стороны – и вот, нате вам, госпожа Дельмис, которая бог весть что выглядывала в окно, видит, как я прохожу мимо, узнает платье, которое предназначалось ей, поносит меня перед всей улицей и велит вернуться, чтобы меня раздеть и отобрать платье, которое вы мне послали в подарок! А я еще имела глупость дать лепешку вашему идиоту братцу, соучастнику этих козней!
КАРОЛИНА. – Ваши слова очень меня удивляют, мадмуазель Роза. Я попросила брата отнести вам платье, думая, что вы передадите его госпоже Дельмис; могла ли я предположить, что вы его примете за подарок от меня, бедной девушки, которая из последних сил поддерживает существование своей семьи? А что касается брата, то он всего лишь исполнял поручение, которое я ему дала, и я думаю, что он нисколько не заслуживает ваших упреков.
М-ЛЬ РОЗА. – Ну что ж, сударыня! извиняйтесь, сколько хотите; но я вас предупреждаю: если вы рассчитываете, что госпожа Дельмис меня выставит и вы займете мое место, то недолго там удержитесь. Хозяйка капризная и скупая, платит мало, за всем приглядывает, бранится с утра до вечера, ставит в счет каждое полено, каждую свечу; прячет сахар, кофе, варенья, вино, короче, все; это не дом, а настоящий барак; да еще дети бегают туда-сюда, то один, то другой. Это невыносимо, и я это вам говорю заранее, чтобы вы знали, что это такое.
КАРОЛИНА. – У меня нет ни малейшего желания идти на службу к госпоже Дельмис, уверяю вас; вы ведь знаете, что я не могу покинуть мать с братом. Но если этот дом так плох, почему вы уже год как там живете и почему вас так рассердила мысль, что я хочу вас оттуда выставить? Я всегда видела от госпожи Дельмис доброту ко всем и особенно к вам, мадмуазель Роза; когда вы болели три месяца тому назад, мне кажется, она очень о вас заботилась, три ночи бодрствовала у вашей постели и не отказывала ни в чем, что бы могло быть вам полезным и приятным. Вам следовало бы проявить бо́льшую признательность, а не говорить о ней подобных вещей.
М-ЛЬ РОЗА. – Я не нуждаюсь, сударыня, в ваших поучениях; сама знаю, что говорить, а что не говорить. Вижу по вашим словам, что вы умеете подольститься к госпоже Дельмис, чтобы вытянуть из нее побольше денежек; но я уж порасстрою ваши планы, и вам не так-то легко будет сбывать ваши платья. Так что ваша репутация хорошей портнихи пошатнется, вот увидите!
КАРОЛИНА. – Почему же мне будет труднее сбывать мои платья, если я так над ними стараюсь? Я делаю, что в моих силах, Господь поддерживает меня в труде и не оставит заботой.
М-ЛЬ РОЗА. – Да-да, красавица, надейтесь на него, коли хотите, – а я вот как устрою кое-что невзначай: тут ножницами дырочку, там утюжком складочку – тогда увидите, что станет с вашим прекрасным талантом по части платьев да манто.
КАРОЛИНА. – Это невозможно, мадмуазель Роза; нет, вы не устроите подобную мерзость!
ГРИБУЙЛЬ. – Что она хочет тебе устроить, сестрица? Скажи мне, а я уж сумею ей помешать.
М-ЛЬ РОЗА. – Что? Ты, дурак, помешаешь мне устроить с платьями, что я захочу? Да плевать я на тебя хотела, идиот.
ГРИБУЙЛЬ. – Ах вы, злая старая девка! Да у нас тут не одна госпожа Дельмис живет, и я вам тоже устрою кое-что, если вы причините вред сестрице.
М-ЛЬ РОЗА, с яростью. – Старая девка! Это еще что значит – старая девка! Я отказала больше чем двадцати мужьям, и…
ГРИБУЙЛЬ. – Ну-ка, назовите-ка имена, мадмуазель. Хоть одно, если сумеете.
М-ЛЬ РОЗА. – Имена! Имена! Как будто можно всех их запомнить!
ГРИБУЙЛЬ. – Одно! Ну, одно-единственное!
М-ЛЬ РОЗА. – Ну например, хотя бы – Тайошон с мельницы…
ГРИБУЙЛЬ. – Горбун? Ха-ха-ха! Горб побольше его самого, кривые ножки, обезьянья морда. Ха-ха-ха! Вот так красавец-муж!.. Госпожа Тайошон! Ха-ха-ха! Да он вам по колено!
М-ЛЬ РОЗА. – Потому я его и не захотела, дурак. Ну вот еще – Бурсифло, бакалейщик…
ГРИБУЙЛЬ. – Грошовый бакалейщик, нос кривоый, правая щека размером с голову, пьяный с утра до вечера и с вечера до утра! Вот еще один превосходный муж! Если все остальные вроде этих, вам уж лучше не хвастаться… Бурсифло! Вот это да! И Тайошон! Ха-ха-ха! Хорошенькое дельце! Да, есть из чего выбирать!
М-ль Роза, выведенная из себя замечаниями Грибуйля, кинулась на него с намерением доказать силу своего кулака, но Грибуйль, угадав атаку, с легкостью пятнадцатилетнего мальчишки схватил стул и выставил его между собой и нападавшей стороной в тот миг, когда, как следует размахнувшись, она собиралась залепить ему наисильнейшую пощечину; так что удар достался не Грибуйлю, а руке м-ль Розы, после столкновения со стулом повисшей без движения. М-ль Роза испустила крик боли, смешавшийся с победным воплем Грибуйля. Каролина схватила его за куртку и, оттащив назад, встала между двумя бойцами. Но Роза признала поражение; боль оказалась сильнее злобы; поддерживая левой рукой разбитую правую, она издавала сдавленные стоны. Позволив Каролине осмотреть рану и смазать ушиб зверобойным маслом, она удалилась, не сказав ни слова и со всей силы грохнув дверью.
II. Обещание Каролины
Во время этой сцены матушка Тибо не произнесла ни слова, но была чрезвычайно взволнована; когда м-ль Роза ушла, она подозвала Грибуйля.
– Грибуйль, как получилось, что мадмуазель Роза могла подумать, будто твоя сестра отдала ей в подарок платье госпожи Дельмис?
ГРИБУЙЛЬ. – А почем я знал, что это платье для госпожи Дельмис? Я повторил мадмуазель Розе то, что Каролина велела ей сказать.
МАТУШКА ТИБО. – Но что ты сказал? Повтори свои слова в точности.
ГРИБУЙЛЬ. – Я сейчас уже не помню хорошенько. Мне кажется, я сказал так: «Мадмуазель Роза, вот платье, которое моя сестра сделала для вас и которое вам посылает».
МАТУШКА ТИБО. – И мадмуазель Роза решила, что это для нее?
ГРИБУЙЛЬ. – Конечно, потому что я и сам так подумал, а раз я так подумал, почему бы и ей так не подумать?
КАРОЛИНА. – Я теперь понимаю, почему она так рассердилась: она решила, что я захотела посмеяться над ней и чтобы ей попало.
МАТУШКА ТИБО. – Ну зачем ты даешь Грибуйлю поручения? Ты же знаешь, что бедный мальчик…
КАРОЛИНА, быстро. – Очень славный и старается, как может, чтобы все делать хорошо; я это знаю, мама; он так счастлив, когда может мне помочь!
ГРИБУЙЛЬ. – Какая ты добрая, Каролина! Да, я всегда хочу тебе помочь, но не знаю, как это выходит, что все оборачивается против меня, и вместо того, чтобы помочь, я причиняю зло. Я же не нарочно.
МАТУШКА ТИБО. – Тогда зачем ты берешься за ее дела, дружок, если знаешь, что недостаточно умен, чтобы их выполнять как следует?
КАРОЛИНА. – О, мама, часто он мне очень полезен…
ГРИБУЙЛЬ, с грустью. – Ладно, ладно, милая Каролина, ты остановила маму как раз когда она хотела сказать, что я дурак. Я знаю, что я дурак, но не настолько, как это думают. Мне хватит ума, чтобы отомстить за тебя мадмуазель Розе, я в этом уверен.
КАРОЛИНА. – Грибуйль, я тебе запрещаю; никакого мщения, дружок; будь добр и милосерден, прощай тех, кто нас обижает.
ГРИБУЙЛЬ. – Я готов простить тем, кто меня обижает, но никогда – тех, кто обижает тебя! Ты ведь так добра, ты никому не делаешь вреда!
КАРОЛИНА. – Прошу тебя, Грибуйль, не думай об этом больше; защищай меня так же храбро, как ты только поступил, я не против, но никогда не мсти за меня. Погоди, – добавила она, подавая ему книгу, – вот прочитай этот отрывок из жизни нашего Спасителя Иисуса Христа: ты увидишь, как он прощает все и всегда; и старайся поступать, как он.
Грибуйль взял книгу и с усердием принялся за чтение. Мать Тибо подозвала Каролину и заговорила с ней вполголоса.
– Доченька, – произнесла она, – что станет с бедным мальчиком, когда меня не будет? Пока я жива, у нас есть рента в шестьсот франков, которую выплачивает кузен Леро, за то, что я уступила ему сбыт табака, но этого хватит ненадолго; я каждый день чувствую, как тают силы; руки становятся такими же неподвижными, как ноги; голова порой совсем отказывает; я никак не могу прийти в себя от того, что сейчас произошло. Что станет с тобой, бедное дитя, и с Грибуйлем, ведь он и сам не способен зарабатывать на жизнь, и тебе помешает найти место. Бедный Грибуйль!
– Не беспокойтесь обо мне, дорогая мама, – сказала Каролина, нежно целуя ее, – вы же знаете, я хорошо шью; в заказах нет недостатка; я без труда заработаю на жизнь с Грибуйлем, а он будет вести хозяйство, заниматься покупками и помогать мне чем сможет. Да и к тому же вы не так тяжело больны, как считаете; вы еще долго проживете; а через несколько лет брат станет хорошим работником и таким же правоспособным, как любой человек.
МАТУШКА ТИБО. – Я в это не верю, доченька. Мой бедный Грибуйль всегда будет тем, что он есть, и всегда будет тебе помехой и докукой.
КАРОЛИНА. – Докукой – никогда, мама. Помехой… может быть; но я рассчитываю на Божью помощь и обещаю вам никогда не покидать моего бедного брата, что бы ни случилось.
МАТУШКА ТИБО. – Спасибо, доченька, спасибо, милая Каролина. Но если ты увидишь, что он мешает тебе зарабатывать на жизнь, постарайся его устроить к хорошим людям, достаточно жалостливым, достаточно милосердным, которые будут о нем заботиться из любви к Господу. Посоветуйся с господином кюре, он тебе поможет: ты знаешь, как он добр.
КАРОЛИНА. – Будьте уверены, мама, я никогда не оставлю моего брата.
МАТУШКА ТИБО. – Никогда… никогда… Спасибо… Никогда… О, боже мой! Ничего не понимаю… ничего не соображаю… Моя голова… Все исчезает… Господин кюре… А-а-а!..
– Грибуйль, Грибуйль, беги скорее за господином кюре! – вскричала Каролина, кидаясь к матери, начавшей терять сознание.
ГРИБУЙЛЬ, вставая. – А если я его найду, что надо будет сделать?
КАРОЛИНА. – Привести его сюда; скорее, скорее, скажи ему, что мама умирает.
Грибуйль выскочил из дома и побежал к священнику, которого застал за партией в домино с городским аптекарем.
– Глядите-ка! Грибуйль! – сказал кюре с доброй улыбкой. – По какому случаю, малыш? У тебя есть ко мне дело?
ГРИБУЙЛЬ. – Скорее, скорее, господин кюре! Мама умирает; мне надо вас привести: так Каролина сказала.
Кюре встал, надел шляпу, взял трость и молча последовал за Грибуйлем. Через несколько минут они были у дверей дома; кюре вошел первым; Каролина горячо молилась, стоя на коленях у постели матери; услышав стук двери, открытой рукою кюре, она встала и подала знак подойти.
Матушка Тибо открыла глаза, попыталась заговорить, но смогла произнести лишь несколько отрывочных слов: «Доченька!.. бедный Грибуйль!.. Милосердный Господь… не оставит… Я умираю… Бедные дети… Спасибо… Простите…»
Кюре попросил Каролину и Грибуйля покинуть комнату, опустился на колени возле постели матушки Тибо и тихо заговорил с ней; без сомнения, слова доходили до больной: лицо вновь прояснилось; она попыталась перекреститься и сложила руки, устремив взгляд на распятие, висевшее на стене напротив. Кюре продолжал говорить и молиться; она отвечала ему отрывочными словами и знаками, и так долго длилась беседа, от которой она, казалось, получила большое утешение.
Опасаясь, однако, утомить бедную женщину, кюре собирался уйти; но брошенный ею умоляющий взгляд задержал его возле одра; он позвал Каролину, которая плакала с Грибуйлем в чулане рядом с комнатой.
– Ваша мать очень плоха, дорогое дитя; у нее начался новый приступ. Как велит медицина поступать в подобном случае?
КАРОЛИНА. – Мы уже много лет не обращались к доктору, господин кюре. Когда у матушки произошел первый удар, который ее парализовал, он сказал, что ничего здесь не поделать и что бесполезно его звать, если случится новый приступ; единственное, что здесь требуется, – это послать за вами, что я и сделала.
КЮРЕ. – Боюсь, бедное дитя, что доктор был прав. Я действительно не знаю средства, которое могло бы ее вылечить. Она, как всегда, очень спокойна, полностью покорна Божьей воле, я пообещал ей не оставлять вас, утешать, помогать в лишениях, которые достанутся вам в удел. Я знаю ваше мужество и вашу набожность, дитя мое; милосердный Господь не оставит ни вас, ни вашего брата, ибо вера в него всегда с вами.
Каролина отвечала лишь рыданиями; она бросилась на колени перед добрым священником, который дал ей отеческое благословение и заплакал вместе с ней.
Грибуйль продолжал рыдать в своем чулане; но слезы лились больше от печали, которую он испытывал при виде плачущей сестры, чем от беспокойства по поводу состояния матери, тяжесть которого он не понимал. Кюре подошел к нему и, нежно погладив по голове, сказал:
– Не плачь, мой славный мальчик, этим ты усиливаешь горе твоей сестры.
ГРИБУЙЛЬ. – Я плачу, потому что она плачет, господин кюре, если бы я ее видел довольной, я бы не плакал; у меня нет другой причины плакать. Только я хотел бы знать, из-за чего мы плачем.
КЮРЕ. – Твоя сестра плачет потому, что матушка очень больна.
ГРИБУЙЛЬ. – Да это как обычно: она ведь всегда лежит в постели.
КЮРЕ. – Но ей кажется, что сегодня вечером она умрет, и это огорчает твою сестру.
ГРИБУЙЛЬ. – Было бы из-за чего огорчаться! Мама всегда говорит: «Боже мой, если бы я могла умереть! Как я была бы рада, если бы умерла! Я бы больше не страдала!» И кроме того, мама сказала, что, когда она умрет, то отправится к Господу, к святой Богородице, к ангелам… Я тоже готов туда отправиться; мне скучно, когда Каролина работает, а мама говорит, что у Господа никогда не скучают. Скажите Каролине, чтобы она не плакала; прошу вас, господин кюре, скажите ей; она всегда вас слушается.
Кюре грустно улыбнулся, подойдя к Каролине, передал слова Грибуйля и попросил ее удерживать слезы, пока бедный мальчик не пойдет спать.
Каролина взглянула на мать, на распятие, приложила скрещенные руки к сердцу, как бы сжимая в нем свои чувства, и, подойдя к Грибуйлю со спокойным лицом, нежно обняла его.
КАРОЛИНА. – Неужели я заставила тебя плакать, мой бедный братик? Прости меня, я больше не буду. Гляди, видишь, какая я теперь спокойная… Видишь… я больше не плачу.
Грибуйль внимательно вгляделся в нее.
ГРИБУЙЛЬ. – Это правда; ну, тогда и я доволен. Я не могу не плакать, когда ты плачешь, и не смеяться, когда ты смеешься. Это сильнее меня, право слово. Вот почему я так тебя люблю! Ты такая добрая!
КАРОЛИНА. – Спасибо, дружок, спасибо. Но ты знаешь, что уже поздно? Ты устал; тебе пора спать.
ГРИБУЙЛЬ. – А тебе?
КАРОЛИНА. – Я приготовлю кое-что для мамы и потом лягу спать.
ГРИБУЙЛЬ. – Правда? Ты не будешь тут сидеть? Ты не будешь плакать?
КАРОЛИНА. – Конечно, нет; я буду спать до пяти часов утра, как обычно. Ступай, Грибуйль, ступай, дружок; помолись и ложись. Молись за маму, – добавила она, целуя его.
Грибуйль, успокоенный за сестру, уставший за день, не противился и поступил, как сказала Каролина. Через несколько минут он глубоко спал.
