Kitabı oku: «Русалочка должна умереть», sayfa 9
Женщина, воспитавшая убийцу
– Убийца! – орала тетушка и стучала чем-то по кухонному столу. – Я воспитала убийцу!
Пятница, десять вечера.
Пречистая дева насилует падре в мозг.
Тетя девственница и скорее умрет, чем позволит себе поддаться соблазну. Это дает ей право не просто судить других, павших женщин. Но и пытаться окончательно испортить им жизнь. Забеременела – рожай!
В этом вся соль.
В Германии, при всей демократии, толерантности и равноправия женщин, аборт можно сделать только по специальному разрешению. Их выдает еще более специальная комиссия, состоящая из священника, психолога и представителя организации “РRO Familie“. Что значит «ЗА семью».
В нашем округе, – держитесь те, кто не уследил, – комиссию посещает тетя и ее дамы. На добровольных началах. Поговорить о правах зародышей. О зайках и о лужайках, которые Господь раздает рожающим. О том, какое счастье – иметь ребенка. И, для совсем уж тех, кто с мозгами, послушать, как стучит сердечко Приговоренного.
Я, лично, считаю – это хардкор. Против женевской Конвенции и прав человека. Никто не идет на аборт только потому, что не знает, как иначе провести вечер. Женская матка, считаю я, принадлежит самой женщине. И незамужние старые девы, как и священники, – особенно, католические, – не имеют права указывать нам, как жить.
Ральф – исключение. Девочке, что была сегодня, вообще повезло. Она получила и разрешение, и утешение, и все, в чем нуждалась. Я видела следы туши и пудры на пиджаке, когда Ральф попросил меня отнести его рабочий черный костюм в химчистку.
Так вышло, что я прекрасно помню Кристину. Как и того козла, что ей ребенка сделал. Кристина толстая, прыщавая, из многодетной семьи. Ее родители живут на пособия, настрогав детей, чтобы домик дали. То, как и чем живут эти дети, знает лишь бог. К ним, к слову, никакие комитеты по защите прав несовершеннолетних, носу не кажут. Они таскаются только к таким, как мы. К благополучным. К тем, чье благополучие не дает им дышать спокойно.
Такие девочки, как Кристина, никому не нужны. За них не стрясешь и цента, а государству и так хватает нахлебников. Так я считаю. Меня, вот, то и дело пытаются отобрать. Года не проходит, чтоб не пытались. То им не нравится Джессика, то мой отец, то личность опекуна. А вот те суммы, которые с них можно будет стрясти, – нравятся. Очень. Благодаря дебилам из комитета, мои права наследования теперь переписаны так, что даже я не могу и цента взять без трех подписей: Маркуса, Лизель и Ральфа. Причем, всех троих, что географически нереально. Это держит на расстоянии охотников брать детишек, как я – в опеку.
С родителей Кристины взять нечего. Они и сами на нее пособие получают.
Так вот, что касается, дела.
Тетушка слегка приболела после книжного клуба и Ральф, едва увидев Кристину, тут же все подписал. Он сам был в курсе, что парень, сволочь, поспорил с другими такими же идиотами, что переспит с Кристиной, не напиваясь.
И переспал.
Не знаю, чем она думала, когда согласилась. Быть может, влюблена в этого козла?.. Ральф очень ее жалел, я это по глазам видела. Ральф очень добрый с такими людьми, как Кристина. Словно не понимает, что доброта вкупе с красотой, для них приговор. С ней в жизни никто таким добрым не был. Она в него влюбится, зуб даю… Но речь пока об аборте.
Тетя, узнав, была просто вне себя.
– Ты убийца! – вопила она в лицо Ральфу, и я слышала хруст, похожий на хруст попкорна.
То ли обои отходят, то ли его терпение крошится.
– Я воспитала убийцу! Что было бы, если бы такое решение приняла твоя мать, Ральф?..
– Я бы отмучился много лет назад!..
Ого!
Я вынула наушник и выключила музыку. Дом был звукоизолирован и нужды ругаться драматическим шепотом у них не было. Поэтому, Ральф и тетушка орали так, что даже перекрикивали грохот ударных.
– Как ты можешь так говорить? После всего, что я для тебя сделала!.. – воскликнула тетушка и подпустила в голос слезу.
Я вскипела: как это все по-женски. Пустить в ход слезы и математику.
Громко, стукнув о стол стаканом, Ральф налил себе еще виски и молча выпил. Залпом. Я слышала, как грохнул стакан.
Мир колыхался. Горечь Ральфа была моей горечью. Его мысли – моими мыслями. Как же он, на самом деле, устал… Как он выдохся в этой вечной, бесплодной борьбе. Со мною, тетей Агатой, церковью, Стеллой… И никого с ним рядом, кто мог бы что-то посоветовать, поддержать, утешить. Ему даже поболтать о чем-то человеческом не с кем.
Он был, как оторванный сиамский близнец. Не потому ли, едва не чокнулся Филипп? Когда решил, надежда потеряна. Не потому ли, в разлуке, едва не чокнулся Ральф. Да, они были братьями и по крови, но по духу, они были ближе, чем близнецы.
И я поняла, что дело было не в Джессике. Они ревновали друг друга. Боялись, что женщина займет больше места в сердце и меньше места останется им самим.
– А я для тебя? – спросил Ральф. – То, что я делаю, не считается? Все это… Дом, твоя машина, все деньги, что я даю тебе…
Голос Ральф звучал беспомощно. Словно он, едва заговорив, осознал, что попал в ловушку. Подставился. Выдал то, что она ждала от него услышать.
– Да, давай! Попрекни меня еще и деньгами! – сладко всхлипнула тетушка.
Под яростный рык: «Умолкни!», на кухне разлетелся стакан. Скорее всего, об стену. Я бы сейчас умолкла, но тетя не унимается. Такое чувство, она еще сильнее начинает зудеть, когда он стоит на грани.
Последнее время, я все отчетливей понимаю, почему мужчины бьют женщин. Потому что не могут иначе заставить их замолчать. Потому что слова слишком больно ранят и нет у мужчины ответных слов. Только кулаки.
– Тетя, прошу тебя!
– Не проси меня! Убей и меня! Как этого несчастного маленького ребенка!
Я пулей вылетела из своей комнаты и спустилась к ним.
– Тетя! Как ты можешь так говорить? Ребенок там был один – беременная девочка!
– Верена! – смутилась тетушка. – Ты не спишь?
– Как я могу спать, когда ты кричишь на весь дом? Это нечестно, то, что ты говоришь ему. То, что Ральф пробился вопреки обстоятельствам, не говорит, что пробьются все. Взгляни на меня! Посмотри! Вот, я родилась. Я счастлива? Я рада тому, что я родилась? Мой отец священник, мать – сумасшедшая, дядя – не хочет знать. И не забудь еще то, что я хотя бы богата. Кристинин ребенок получит лишь боль. Ральф не убил никого. Ральф лишь спас Кристину!
У тетушки вспотели очки. Даже Ральф стоял, открыв рот, с поднесенным к нему бокалом.
Мои слова буквально зависли в воздухе, как зависает прохладным вечером колокольный звон. Руки дрожали. Одно лишь лишнее слово и я бы врезала ей! Хотя бы раз, за миг до того, как Ральф меня скрутит и уведет в подвал. Учить хорошим манерам.
– Я тебя очень люблю, тетя, ты сама знаешь. Но ты не имеешь права заставлять девчонок рожать. Секс – это не грех, аборт – тоже. Грех – это заставлять ребенка рожать детей, а потом гордо сваливать в сторону великого Рима. Вот что грех! Ты готова растить ребенка Кристины? А тех, других девочек, которых ты обрекла на роды? Ты сама помнишь, как ты жила? Как тебе было трудно, невыносимо?
– Я помню, но это окупило себя. Посмотри на Ральфа! Посмотри, кем он стал.
– Это случилось лишь потому, что Штрасенберги всегда принимают Штрассенбергов! – припечатала я. – И ты сама это знаешь, хоть и не говоришь.
Ральф выпил, наконец, затем поставил стакан.
Он громко ударился о мраморную столешницу. Покрасневшая тетя дрогнула, посмотрев на него. Не обращая внимания на ее взгляд, Ральф взял еще один стакан, плеснул в него на два пальца виски и протянул мне.
– Если не хочешь чистый, там пепси есть.
Это была лишь ТЫ
Какое-то время, мы просто стояли, не зная, что делать дальше.
Потом Ральф достал метлу и стал подметать осколки, а я – взобравшись на стол, пить виски маленькими глотками. Меня трясло, меня то и дело кидало в слезы. Было до одури жаль себя, а почему – я уже не знала. Лишь молча плакала, сидя на столе. И слезы капали в опустевший стакан, как дождик.
Ральф ссыпал осколки в мусорное ведро и захлопнул дверцу под раковиной.
– Хочешь еще? – решился он, наконец.
– Да, – пробулькала я.
Словно пила запоями и страдала с похмелья. Ральф так и подумал, судя по поджатым губам.
Вкус чистого виски напоминал ракетное топливо. И действовал точно так же.
– Спасибо, что ты пришла.
– Бросаться в бурное море, кипящее обломками корабля… чего не сделаешь ради спасения Принца.
Стоя спиной ко мне у кухонного окна, уже с опущенными на ночь ролло, Ральф равнодушно пожал плечами. Качнулся вперед, облокотившись на подоконник ладонями.
– Я не Принц. Я просто кусок дерьма, который вывалился за борт.
– Ну, хорошо, ты кусок дерьма. Я зря пришла: ведь дерьмо не тонет.
Ральф обернулся, и я подняла глаза, водя краем ногтя по ободку стакана.
– Ты никогда не думала подналечь на занятия? Ты довольно умна.
– У тебя еще и Стелла была умняшка.
Он подлил нам обоим виски и взгромоздился на высокий стул напротив меня. Как коршун на придорожный знак. В этой позе, своей манерой смотреть, он еще больше напоминал Себастьяна и… Филиппа.
– Я путал ум с образованностью.
– Ну, хорошо. Теперь допейся до клиники, как сделал Филипп, а я пойду спать.
– Ви? Почему ты такая? Почему ты не хочешь чего-то добиться в жизни? Сама по себе?
– Зачем? Я добилась Филиппа – взгляни, чем это закончилось. Даже если я добьюсь тебя, в итоге все будет точно так же.
– Я говорю не о нас.
– Про что тогда? Про деньги? Про статус в обществе? Через два года мне исполнится восемнадцать, и я сброшу Джессику со счетов, после чего Лизель подарит мне и то, и другое.
Ральф чуть задумался, но ничего достойного не придумал и поджал губы.
– У тебя теперь тоже все это есть, – заметила я. – И что с того, Ральф? Ты счастлив? Да, ты богат, но живешь в том же доме и с той же тетушкой. А на твою любовницу влезет не каждый бедный.
– Она не моя любовница. В том смысле, что ты имеешь в виду. Мой максимум с ней – минет. И то, я не каждый раз могу кончить.
– Тогда – зачем?
Ральф пожал плечами.
– Сперва я действительно восхищался ее умом и мне было в кайф пороть ремнем профессора-доктора психиатрии. Потом, когда я прозрел, она прилипла настолько, что я уже не мог ее отодрать. Решила, будто у нас любовь… Теперь, ей самой уже требуется доктор.
– Она подала заявление?
– Пока что нет.
– А тебе звонила?
– Я ее заблокировал. Слушай, Ви… мне кажется, нам с тобой пора объясниться.
– Опять? Ты отыскал слова, которые сделают повтор чуть менее унизительным? Если ты не хочешь меня, мне наплевать почему.
– Я хочу тебя, – сказал Ральф.
– Как именно? – огрызнулась я. – Как дочь?
– Не наезжай… Я пытаюсь тебе кое-в-чем признаться, а ты все понимаешь неправильно и начинаешь на меня нападать. А мне и так нелегко.
– Тогда зачем в этом признаваться?
– Потому что это касается не Джесс, а тебя… Понимаешь, ты очень рано начала развиваться. Я всеми силами пытался не думать о тебе ТАК. Но все равно думал и мучился. Я стал изучать психологию только из-за тебя. И на терапию пошел за этим – понять, что со мной не так. Я так завелся, увидев твой зад, понимаешь? Не из-за Джесс, а из-за тебя. И я столько лет глушил в себе это, что я не уверен, что я смогу.
Я посмотрела на него, Ральф чуть помедлил и поднял голову.
– Самая яркая моя фантазия на твой счет, это выпороть тебя… Снова увидеть следы ремня на коже, – он выдохнул.
Голова почти упала на грудь.
– Понятно, – сказала я.
Что еще я могла ответить?
Какой должна быть жена
– Ви, это ты?
– Нет, тетя Агата.
Антон рассмеялся, прыжком одолев забор.
Мы не виделись с ним почти неделю.
С тех самых пор, как Антон ворвался в кабинет директрисы и обозначил себя, как мой адвокат. И я понятия не имела, чем это для него кончилось. Сидя в беседке на улице, я думала только о себе.
О том, что сказал мне Ральф. О том, что сказала Ральфу. Надо быть в самом деле больным козлом, чтобы придумывать такие отмазки. И я сказала, что он хотел услышать: «Нет, Ральф, никаких ремней. Нет!»
Уже стемнело, но мне ужасно не хотелось обратно в дом.
Русалочке еще повезло: она умерла с рассветом. А я? Как долго я буду его вытаскивать, получая в ответ причины, по которым его Высочество не могут со мной возлечь? И чем больнее было самой, тем отчетливей я понимала Джессику.
Вот, значит, каково это было? Вот, значит, что сделало ее такой? Мой отец со своими собственными понятиями о том, какой должна быть любовь?
– Дрессировщик хренов, – сплюнула я.
В такой момент меня и застиг Антон.
Участок Ральфа и старшего герра Мюллера разделял невысокий белый забор, и Антон легко его перепрыгнул.
– Я думал, мне померещилось. Почему не спишь?
– Решила чуть-чуть повыть на луну. А ты?
– Играл в «Последние дни», а потом выглянул в окошко.
Мы помолчали.
– Я хотела тебя поблагодарить, но не решилась. Твоя девушка и так подозревает меня во всем.
– Она больше не моя девушка, – сказал Антон хмуро.
– Мне жаль, – ответила я. – Я бы сказала: давай, я с нею поговорю, но это будет вранье. И она поймет, даже если я себя заставлю.
– Мы с ней уже давно вместе… Сразу после тебя. И мы условились, что никаких тайн. Я хотел знать… неважно, ты со скуки умрешь. А она – про тебя. Про то, что у нас с тобой было. Так что вряд ли она станет слушать.
– Но у нас ничего не было! – напомнила я.
Антон глубоко засунул руки в карманы. Знакомый запах заставил меня напрячься, и я поглубже запахнула вязаный кардиган, пока соски не прокололи футболку.
– Для нее достаточно, что я этого хотел!
– Бож, как много еще ей предстоит узнать о мужчинах… А порно она тебе тоже не разрешит смотреть?
– Да, нет конечно! С ума сошла? Она – нормальная девушка! Не как ты!
Я ощутила, как вспыхнули уши. Гнев на Ральфа начал понемногу спадать. Так вот оно как, когда ты стоишь навытяжку перед кем-то, кого хотела и слушаешь, как неисправимо испорчена.
– Пока тебя не было, она как-то там жила с этим. Но стоило ей увидеть тебя вживую, – он коротко повернул голову и посмотрел мне на грудь, – у нее снесло крышу. Ты ведь красивей ее… И у тебя – эти.
– Жаль, что ты этого не видишь.
– Я вижу, – огрызнулся Антон. – Но я не представляю тебя в качестве жены. Я представляю, как я приведу тебя на ужин с партнерами, и все будут пялиться на твои титьки, подкатывать и грызться между собой, как грызлись пацаны на гриль-парти.
Смущенно прокашлявшись, я не возразила. Антон родился стать прокурором. Я только и могла, что признать: виновна. И вспомнить, как была одета в тот день.
– Это непорядочно – спать с тобой, когда я не вижу тебя женой.
Я помолчала. Что я могла сказать?.. Мне даже не сразу вспомнилось, что я не принадлежу себе. Мой муж будет из Штрассенбергов! Антон был слишком в себе уверен. Его уверенность завораживала меня.
– Прости, что скажу это, но твоя беда – это твои деньги. Будь ты бедна, ты была бы счастлива будучи чьей-то содержанкой. Но ты богата и будешь стремиться к первому месту, – закончил он. – Ты слишком агрессивна и доминантна.
Чары спали.
– Я – доминантна?! – шепотом взвизгнула я, толкнув его в грудь ладонью. – Да как ты смеешь?! У меня дома даже прозвище Сахарочек!
– Дома ты наваляла люлей своей же маман, Сахарочек, – парировал Антон. —И спала с отчимом, при живой жене!
– Это не считается! – прошипела я и… поняла, что в самом деле выгляжу агрессивной. – И, раз уж ты вспомнил моего отчима, заметь, я была не на первом месте.
– Если он позволил тебе навалять жене, значит, ты была его главной самкой. Поверь, я знаю, о чем говорю. Я психологию изучаю. Жена – лицо мужчины, любовница – насадка для бедер. И если ты избила его жену… – блеснули зубы и мне почудилось, будто он подмигнул. – Ты была первой.
– Нет, не была. Иначе, здесь бы не оказалась.
– Заметь, – сказал он, ловко меняя тему, – когда доктор Халль попыталась отправить тебя в больницу, Ральф мигом поставил ее на место. Потому что ты для него важней. Ни один парень не позволить напасть на свой Первый номер.
Я горько улыбнулась во тьме. Если бы я была важней, я вообще никогда не попала бы в такой переплет. Но я не стала говорить об этом Антону. И объяснять, почему оказалась здесь.
– Тогда почему ты не остался со своей Свеней. Ты ведь прекрасно знаешь, кто гнал на меня волну.
– Это неправда. Тебя ненавидит не только Свеня. Когда ты приехала, в школе случился психоз.
– Ты мне пытаешься льстить? Или выгораживать свой номер Один? Я знаю, что я красивая, но не настолько красивая, чтобы вся школа на меня ополчилась. Джессика куда красивей меня, но Джессику все вокруг любили. Особенно те, кто ее не знал.
– Я помню Джессику, – не сдался Антон. – Она была красивая, но дело не в красоте. Джессика… ею просто восхищаешься. Такие, как твоя мать, они освещают комнату, когда входят. А ты… у тебя такая аура, что тебя сразу хочется просто трахнуть. Прости, но это правда. И не просто хочется, еще кажется, что ты дашь. Всем кажется. Если бы ты хоть на миг могла побыть пацаном, то поняла бы, почему девки сразу так взъелись. Мой отец говорит, то же самое было и с твоей бабкой. В смысле ему рассказывал его отец. Вальденбергеры раньше пользовались услугами нашей адвокатской конторы. Она, наверное, перекрестилась, когда отсюда уехала.
– Она уехала, потому что Хорст Вальденбергер был очень болен.
– И потому, что ее бы тут сожгли на костре, если бы она осталась. Тетки с ума сходили от ревности. Так уж есть… И ты такая же: ты входишь – все возбуждаются.
– И почему в таком случае, я все еще сплю одна? – спросила я и сама услыхала тоску в своем голосе.
– Потому что ты выбираешь тех, кто не может.
– Проблемки на нижних чакрах?
– Порядочность. Что-то слышала?
– А, та убогая хрень из-за которой ты помчался меня спасать?
– Я сделал это для Ральфа, – ответил он. – Он мне помог однажды, я был должен ему…
– Ты потерял подружку.
– Я потерял ее еще после гриля. Ты бы заметила, если бы пришла к первому уроку.
– Из-за ее звонков?
– Она опозорила меня при моих друзьях. Жена адвоката не может вести себя таким образом.
– Ты даже аттестат пока что не получил. И не женат, насколько я понимаю.
– Это не имеет значения. Мы поженились бы, как только я приступлю к работе. Но Свеня себя очень сильно дискредитировала. Я не могу жениться на истеричке.
– Ты играл в компьютер, или ты сам – компьютер? – спросила я. – Жениться больше необязательно. Это старый баг, его уже нет на новых устройствах.
Антон рассмеялся и оперся спиной на забор.
– Протестую! Брак важен. Иначе начинаешь дурить, отвлекаться на всякие сторонние раздражители и упс, тебя уже ловят с травой в кармане и садят в тюрьму, – он оборвал рассказ и начал другой; без всякой связи с предыдущим. – Один клиент и друг моего отца купил коня у твоего графа… В сам Штрассенберг за ним ездил. Говорят, граф не продает лошадей, не поговорив с человеком лично. И они встретились. Чувак был так впечатлен; он брызгал слюной и махал руками и даже в церковь начал ходить. Оказалось, что граф спросил, откуда он родом и рассказал о Ральфе. Словами в духе: «Один из моих парней…»
Он перевел дыхание, коротко посмотрев на меня.
– Когда отец объяснил, что Ральф – близкий друг семьи и коротко намекнул, что я и ты были вместе. Теперь мы занимаемся и налогами этого жокея. Понимаешь, что было бы, будь ты моя жена? Связи, Сахарочек, связи!
Я улыбнулась:
– Ты, вроде бы сказал, что я не гожусь в жены.
– Но он-то этого не знал.
На заднем дворе приоткрылась дверь. Вспыхнул сине-желтый фонарь над задней террасой. Силуэт Ральфа качнулся чернильной тенью.
– Верена! – позвал он негромко. – Антон! Час ночи… Идите-ка по домам.
Гештальты
В кухне сильно пахло спиртным.
– Когда я сказала «допейся до клиники, как Филипп», я не имела в виду «сейчас же», – сказала я, снимая вязанный кардиган.
– О чем вы трепались?
– Он объяснял мне мою природную роль в школьном микросоциуме. Сказал, что я всех парней возбуждаю и девки из-за этого ревнуют и ненавидят. Ну, и заодно объяснил, зачем человеку брак и что я могла бы стать содержанкой.
– Уверен, в его исполнении все звучало иначе, – Ральф тихо икнул.
– Смысл тот же. Еще хочешь выпороть меня?
– Что? – растерялся он.
– Мне плохо, и я унижена. Мне хочется причинять себе боль. Знаешь, как некоторые себя режут? – меня трясло и пользуясь новой привилегией, я плеснула себе полстакана виски. – Так плохо, что хочется себя резать. Если ты меня выпорешь, то закроешь гештальт. А я, наконец-то закрою свой. И мы разойдемся, в разные стороны.
– Думаешь, я так плох, как любовник? – сразу же окрысился Ральф.
– Я знаю, что я не прощу тебе такого унижения, как порка. Я хочу оставить прошлое позади. Всех вас. В том числе тебя, понимаешь?!
Ральф развернул меня к себе, держа за запястья.
– Что он тебе сказал?
– Ровно то, что я и сказала. Что все меня ненавидят, потому что хотят и что будь я бедна, то могла бы стать содержанкой. А так у меня просто шансов нет. И он прав. Во всем, что касается «нет шансов». Насчет «хотят» я бы уточнила.
Ральф рассмеялся и медленно притянул меня к себе. Его тело было твердым, как камень и пылало огнем. На миг я решила, у него жар, но потом догадалась, что это. Он просто пил в подвале, накручивая себя. Пил и лупил по груше.
– Иди сюда, – он приподнял меня, усадил на стол и поцеловал в губы.
Я удивилась, но все же поцеловала в ответ.
Вышло сухо, скованно и никак. Мы ни разу не совпали по времени. Он открывал рот – я закрывала. И то же – наоборот. Упершись ладонями в его грудь, я заставила Ральфа отодвинуться.
– Не надо! Зачем ты напился? Чтоб переспать со мной?
Ральф со вздохом уперся ладонями в край столешницы. Его лоб уперся мне в грудь.
– Нет. Мне тоже херово… Из-за Кристины. Ну, той девчонки, которую я послал на аборт.
– Ты правильно поступил, – сказала я твердо. – И тетя прекрасно знает, как ты пробился. Ты – Штрассенберг. Ты один из нас. Никто из Штрассенбергов не будет брошен на произвол судьбы. А Кристинин ребенок – будет.
– А ты уверена?
Я замешкалась.
– Знаешь, я бы очень хотела, чтоб мой папаша отправил Джессику на аборт. Ты сам сказал то же самое, а значит, ты сам знаешь.
– Да, нет, не то… Что я Штрассенберг. Ты уверена?
– Мне Филипп сказал. А теперь я и сама вижу.
– Я все думаю о твоих словах… И еще одно… Ты помнишь, на свадьбе Фила?.. Мне казалось, что все нормально, я к месту и почти свой, но… тут Себастьян вышел из-за стола и сказал: «Пошли на конюшню!» Он показал мне Цезаря, и мы пили шампанское на заднем дворе. Только он и я в своем дорогом костюме… И разговор был вроде душевный и все только обо мне, но понимаешь… я хотел веселиться! Я столько денег отдал за этот костюм! А он отвел меня на конюшню. И мне было так обидно, как никогда еще в жизни не было. Тогда я понял, что недостаточно хорош для вашего общества. И если я его сын… А нужен ли ему такой сын, как я?
Его умение видеть все в самом черном свете, застало меня врасплох. Как-то, как сквозь туман, пузырьки шампанского и жидкие поцелуи Ферди, всплыл в памяти тот самый момент: Себастьян, подпив, тащит Ральфа в конюшню – погладить Цезаря.
Ведь Ральф был мальчиком, когда тот родился и не видел, как вырос и возмужал его Чемпион.
Семья протрезвела разом.
Чужого? К Цезарю? Без справок о прививке от бешенства и отсутствии лишая? Кто этот мальчик? Кто он для Себастьяна?
Родились сплетни, помчались слухи, бедные и заносчивые родственники, что были невежливы с Ральфом, пожалели, что родились на свет. Жених, с которым отец был холоден, как шампанское, откусил кусок своего бокала и прожевал. Графиня-мать плакала, графиня Марита сидела бледна.
И только Ральф, идиот, ничего не понял. Решил, что он пришелся не ко двору и граф в своей доброте, увел его подальше от приличных людей, чтобы представить конюхам и посадить за нарды.
– Вспомни, что предшествовало свадьбе, – сказала я. – Вспомни, за что Филиппа турнули из семинарии. Вспомни, как вы с дядей Мартином на два голоса пели, что Филипп – вовсе не гей. Возможно, он просто хотел утешиться. Хотел получше тебя узнать…
– Тогда почему он ни разу не пригласил меня в приличное общество? Не пригласил меня на премьеру оперы, не позвал в театр, не позвал на благотворительный вечер Мариты!..
Я прямо закудахтала со смеху, представив себе Себастьяна, который не просто идет на вечер жены, но еще и друзей приглашает. Зрелище было таким живым, что смех клещами открыл мне рот и вырвался на свободу.
Чуть не упав со стола, я расхохоталась.
– Однажды, когда Себастьяну понадобилась пристройка к конюшне и Марита сказала: ладно. Пристройка в обмен на прием какой-то пары молодоженов из музыкально-художественного мира. Женой в той паре тоже был муж и можешь себе представить, как граф нуждался в пристройке, раз согласился!..
…Граф сказал да. Все было на высшем уровне, с демонстрацией салфеток и гобеленов. Даже арфистка была.
И когда Марита решила, что худшее позади, а муж сменил свои заводские настройки на толерантные, кто-то из молодоженов сказал, что они решили стать папами. Сразу оба. Себастьян заинтересовался.
– Что же вы сразу не рассказали? – воскликнул он. – У меня в заводе два жеребца и я хочу их скрестить.
Молодожены дрогнули и тот, что был помоложе, возмущенно сказал:
– Скрестить жеребцов друг с другом? Вы с ума сошли?! Это же нереально!
– Странно! – ответил граф. – Я собственными ушами слышал, как этот хрен сказал, что вы, ребята, решили стать папами.
…Ральф усмехнулся.
– …и это – далеко не самое худшее, что он устраивает, когда приходит на благотворительный вечер. И я не думаю, что он когда-то ходил в театр. Разве что связанный, как заложник.
– Да, я что-то такое слышал.
– А то, что Филипп так и не смог вернуть его уважение?
– Тоже. Да.
– Цезарь теперь важнее Филиппа, – сказала я. – По крайней мере, для Себастьяна. То, что тебя посреди свадьбы Фила повели к Цезарю, это все равно что тебе вручили медаль.
– Странный вывод.
– Себастьян сам странный.
– Ну, если я и впрямь, от него, то ты не можешь винить меня в странностях…
– О, с женщинами он нормально себя ведет. Целует руки, говорит штампами, типа: «Где ж вы были, пока я не был женат?!» И пока они прикидывают, где были, Себастьян ведет их в опочивальню…
Ральф рассмеялся. Мне было несмешно. Ревность опять некстати и не к месту проснулась. Я даже Филиппа не ревновала к его «моделям». С чего мне ревновать Себастьяна к его «мустангам»?.. Еще и с Джессикой спал!
Упершись лбом в плечо Ральфа, я все еще пыталась это обмозговать, когда он положил ладонь мне на талию и еще крепче прижал к себе. Какое-то время мы молча сидели так, – не дыша, прислушиваясь к стуку сердец друг друга, потом Ральф то ли приказал, то ли попросил:
– Поцелуй меня.
Я поцеловала…
…Тетушка к тому времени, конечно, спала поэтому ничего не слышала.
Ни звенящей дрожи фаянсовых тарелок в столе, ни частого стука кроватной спинки о стену. Лишь, когда мы познали друг друга в библейском смысле и нежным шепотом завели посткоитальный дискус, тетя строго крикнула в коридор:
– Ральф! У тебя завтра утром месса!
Так-то, падре! Отпустите себе грехи и спать!
ЧАСТЬ 4.
I ВЕРЕНА
