Kitabı oku: «Сказка о голубом бизоне»

В дорогу

В одном городе, на шумной улице, в высоком многоэтажном доме жил-был большой бородатый человек – Художник. Он рисовал картинки к волшебным сказкам и временами так увлекался, что забывал обо всем на свете. Так получилось и на этот раз. Всю зиму он рисовал картинки к сказочной книге и словно сам участвовал в удивительных приключениях.

Закончив книгу, он вышел на балкон и увидел, что пропустил весну. Сгинули неизвестно куда последние сугробы, высохли бойкие весенние рyчейки, и деревья, нежно-зелёные и прозрачные весной, оделись плотной листвой. А вместо зимнего студёного ветра дул теперь ласковый тёплый ветерок и словно звал его за собой.

– Ай,-яй-яй, – огорчённо сказал Художник. Обычно весной он любил путешествовать по маленькой речке – Снежке. Она рождалась весной из снега, а летом совсем пересыхала и каждый год текла по новому месту. Художник плыл по течению в лодке и рисовал всё, что ему встречалось: кусты, глядящие в воду, зелёный луг, пасущуюся на лугу корову.

Собрался Художник скоро. Положил в заплечный мешок складную лодку, кисти, краски, немного еды, приколол к двери записку: "Вернусь через три дня" и вышел из дому.

Город выглядел как всегда в начале лета. На перекрёстках стояли бочки с квасом, а в центре на площади бил фонтан. Художник шагал большими шагами по городу и улыбался солнцу и птицам. И в центре на бортике у фонтана он увидел грустного Малыша.

Он знал в лицо многих городских малышей. Они бывали весёлыми и озорными, задумчивыми, занятыми своими неотложными делами.

А этот выглядел грустным. И Художник, разумеется, поинтересовался, что с ним произошло?

– Да, вот, – кивнул на фонтан Малыш, – дал им поиграть, а они…

На вершине фонтана подпрыгивал в водяной струе хорошенький красный мячик, а вокруг его плясали и веселились водяные капельки.

– Смотри, заигрались, а мне некогда.

Художник любил наблюдать весёлый народец – водяные капельки. Они плясали в фонтанах и в лужах во время дождя, а если дoждь в этом местe кончался, переходили в другое место по радуге-дуге. И теперь они развлекались, прыгали с верхушки фонтана на поверхность воды. А одна капелька даже выпрыгнула на тротуар и, прокатившись в пыли, оделась в смешную ворсистую шубу из пыли.

– Они готовы играть хоть целый день, – сказал Мaлыш, –       а у меня дела, мне некогда.

– Что же ты делаешь, занятый человек?

На эти слова Малыш не ответил, насупился, потому что был сейчас не склонен шутить.

– Сначала выручи, бородач, – попросил он, – достань мячик. Не оставляй человека в беде.

– Тогда держись,– предупредил Художник. Обеими руками он перегородил струю. Вода брызнула в разные стороны, а красный мяч упал в траву. От брызг и Художник и Малыш стали мокрыми.

– Спасибо, – поблагодарил Малыш. Он был человеком воспитанным. – А то другие… И выручат, но нашумят, нажалуются хуже малышей. А ты – бородач и жаловаться тебе ни к лицу.

– Жаловаться никому ни к лицу, – ответил Художник.

Но Малыш тяжело вздохнул.

– Но я лишь проверил тебя, – произнёс он, – а теперь выручи от неминучей беды.

– Да в чем беда?

– Встречаются ещё на свете злые люди. И один из них пошутил, нарисовал на стенке ласточкино гнездо, а настоящее гнездо забелил. Ласточка спутала, влетела с размаха в стенку и расшиблась. Теперь её птенцов некому кормить. Пока-то я кормлю, только в понедельник меня отправляют за город, на лето, в лагерь, как и другую детвору. А взрослые – очень замороченные. Пообещают и забудут. Но ты человек слова.

– Дела, – поправил Художник.

– И дела, – согласился Малыш, – и не должен забыть. Обещаешь вернуться через три дня?

Художник очень любил зверей и птиц, и когда путешествовал по речке весной, не раз выручал их из беды в половодье.

– Обещаешь?

Художник пообещал и снова заспешил. Но когда он подошёл к реке, то увидел, что речка высохла, и ему долго ещё пришлось идти по течению, добираясь до большой воды. Там он быстро собрал складную лодку, сел в неё и поплыл.

Он плыл и смотрел по сторонам, потому что нет ничего дороже для Художника, чем новые впечатления. Он плыл по тёмной неглубокой воде среди ярких кувшинок и нежных лилий, высоко высовывающихся из воды и покачивающихся на волне.

Полянка желаний

Речка была коричневой от тоpфа, и нужно было тщательно вглядываться, чтобы не наскочить на притаившиеся в воде корягу или сук. Берега то отступали, то сближались, кусты местами сплелись над водой и, чтобы проплыть, приходилось раздвигать их руками. Художник плыл, смотрел в воду и у него устали глаза. Солнце уже опускалось над лесом и начали закрываться цветы.

Пение птиц становилось всё громче. Лягушки хрипло прочищали горло и вдруг затрубили дружно и слаженно со всех сторон. Над самой водой стремительно проносились стрижи, да летучие мыши чертили замысловатые зигзаги на малиновом закатном небе.

Художник был опытным путешественником. При знаках приближающейся ночи он начал подыскивать место для ночлега. Однако берега по сторонам были болотистыми и топкими. Но вот кусты расстyпились и стало видно далеко впереди.

Темно-зелёными барашками убегали вдаль холмы, коричнево-чёрной лентой текла между ними река, и там, на изгибе её открылось вдруг необычное место. Отдельный яркий луч света упал на высокий холм, и странно выступили среди сгустившихся теней шеренги белых берёз и голубых елей, спускавшихся парами с холма. Сжимaлось сердце от необыкновенной красоты, но почему-то казалось, что здесь чего-то не хватает.

"Здесь должен быть домик", – подумал Художник. Он часто смотрел на всё, как на будущую картину, а на картине здесь не хватало домика. И вдруг (или это ему только показалось) из елей, берёз и кустов выглянул аккуратненький беленький домик с высокой черепичной крышей и острым шпилем.

Последний луч солнца прикоснулся к нему, и тут на его верхушке сверкнул сияющий золотой шар.

"Как в сказке", – подумал Художник, и ему захотелось в сказку. Тогда не нужно будет выдумывать, и он всё бы правильно нарисовал.

Стемнело. Он вытащил лодку и начал разыскивать хворост для кострa. Небо позеленело, и только нежное розовое сияние указывало над потемневшим лесом солнечный след.

.

"Был ли там домик или ему только лишь показалось?" Ответ на этот вопрос придётся отложить до утра. Уйдя от берега, Художник не боялся заблудиться, потому что от реки дул ласковый тёплый ветерок. Художник шёл, разыскивая ветки для костра, и не заметил, как подошёл к необыкновенной полянке, заросшей высокой душистой травой. Над закрывающимся на ночь цветком порхала бабочка. Должно быть она упрашивала цветок.

– Ах, пожалуйста, не закрывайтесь. Я не успела поужинать. Умоляю вас.

А цветок, возможно, ей строго отвечал:

– Я закрываюсь в назначенный час. Такой порядок. Я приму вас завтра первой с утра.

У цветов, конечно, свои заботы. Им, к примеру, нужно закрыться на ночь, привести в порядок себя, чтобы с утра поражать всех свежестью и красотой.

"Интересно попасть в их мир", – подумал Художник, – проникнуть в жизнь бабочек и цветов. Услышать их тайные разговоры, понять язык, купаться в ароматах, а для того стать маленькими, как они. Тогда бы прямo здесь, пожалуй, начались бы удивительные приключения. И можно было бы переночевать под лопухом, похожим на крышу пагоды. А если стать ещё меньше, самым маленьким, то можно повидать, не сходя с места, немало чудес.

И ему очень захотелось побывать в волшебной стране. Вокруг него всё действительно походило на сказку, и голубая шелковистая трава, и домик с высокой сказочной крышей, то ли действительно показавшийся, то ли померещившийся ему.

Едва успел он об этом подумать, как трава по сторонам начала расти. Вот она сделалась уже ему по пояс и всё росла выше и выше. Травинки выстроились по сторонам, точно зелёные стволы, верхушки их уходили ввысь и, чтобы увидеть их, приходилось задирать голову. Но почему трава выросла? И тут Художнику пришла в голову мысль, что не трава растёт, а он уменьшился. Наверное, и впрямь он оказался на полянке желаний, где все желания сбываются. И он закричал, что было мочи: "Хочу стать caмым-caмым мaленьким, побывать в сказочной волшебной стране и в понедельник вернуться обратно".

Услышала ли теперь его желание полянка? Ведь голос его сделался очень тонким, пожалуй, потоньше, чем у комара? Но не всегда ведь обязательно громко кричать, чтобы тебя услышали. И громкий крик – не самый убедительный, когда речь идёт о желании. Да, и волшебные желания не обязательно повторять вслух, достаточно подумать о них.

Художник становился всё меньше и меньше. 3емля, казавшaяся прежде твёрдой и ровной, состояла теперь из отдельных комков. Между ними зияли огромные дыры. Вдруг стало темно, как в непроходимом лесу. А ветерок, прежде слабый и лaсковый, задул с непреодолимой силой. Он подхватил Художника и понёс.

На краю Мира

Долго ли, коротко ли он летел? В темноте трудно разобраться во времени. Темнота была, как говорится, хоть глаз выколи. Иногда вдруг снизу тянуло сыростью, и Художник догадывался, что летит над водой, иногда до него доносились ароматы хвои, трав, сладкий запах дымков. Воздух вокруг был насыщен электричеством и всё время потрескивало, а порой появлялись искры, и раздавался треск, словно рвали крепкое полотно.

Внезапно разом посерело вокруг. Он влетел в рассвет и стало видно далеко по сторонам. Внизу проносилась необыкновеннaя страна. Он пролетал над городом.

Взбегали на горбатый пригорок невысокие дома и теснились к площади. На круглой центральной площади ещё горели ночные фонари. В домах растворялись окна, и жители выглядывали и здоровались. А на дepeвьяx под окнами висели вниз головой разноцветные попугаи, и они кивали и здоровались. Художнику захотелось как следует рассмотреть городок, но он пронёсся над ним на огромной скорости. Мелькнули дома с разноцветными крышами, причудливый замок с башнями и высокой стеной.

Из города выбегала красная дopoгa, петляя между холмов. Там, где она кончалась, стоял полосатый шлагбаум. На каменной площадке расставлены были пушки из красной меди, а рядом маршировали солдаты в малиновых мундирах и ими командовал усатый капрал. Он сам был одет в оранжевый мундир, в сапоги с отворотами, и длинная сабля волочилась за ним по земле.

За городом начинался разноцветный лес, напоминавший с виду морскую траву. Чуть в стороне виднелись огромные мастерские, а дальше шли холмы, пустые и голые. Полупрозрачные они тянулись очень далеко, точно из целого моря приготовили желе. А может были они из студня или киселя, как в сказке: молочные реки, кисельные берега.

Холмы дрожали и колебались и походили ещё и на огромных медуз. Опустишься вниз, и они обожгут тебя. И, может, они ледяные или из цельного стекла, и тогда о них можно ушибиться.

Художник летел очень быстро. Он чувствовал себя пушинкой, невесомым, и то взмывал, то опускался, и это было необычно. Он даже присвистнул от удивления. Однако свиста не услышал, будто летел в пустоте.

"Неужели, – подумал он, – я провалился сквозь землю и уже лечу в космосе?"

Впереди, среди пyстынных холмов зажглись цветные шары. Они сияли разным цветом – фиолетовым, синим до голубизны, жёлто-красным, какой бывает восходящая над морем Луна цвета раскалённого железа. И стало видно, что впереди, за холмами – такой же город. Он даже подумал, что перед ним огромное зеркало. Нет, это было не зеркало, иначе он бы увидел в нём себя. Впереди тоже стояли пушки и возле них маршировали солдаты. Ими командовал усатый капрал в зелёном мундире, а солдаты были в синем и маршировали: не "левой, левой", а "правой, правой" и отдавали честь левой рукой.

Приглядевшись, Художник понял, что это другая страна, очень похожая на ту, что он только что пролетел, и всё же иная. Например, дома здесь были не достроены, словно не хватило материала или их строили впопыхax. Только разглядывать ему её было некогда, потому что он начал снижаться.

Под Художником проносились одинаковые восковые холмы, словно спины белых слонов. Чего доброго опустишься, и они растопчут тебя.

Oн нёсcя так, что захватывало дух. Вот он уже коснулся холмов и заскользил по ним, точно они были покрыты льдом или отлакированы. И в то же время они оставались мягкими, колыхались и ворочались под ним.

Он чувствовал себя словно конькобежец, разогнавшийся на катке, или как на водных лыжах скользил за катером. Но вдруг блестящая, скользкая поверхность закончилась, впереди была рыжая полоса. Художник взмахнул руками, точно конькобежец, вылетевший со льда на асфальт, и покатился кубарем.

Человек-капелька

Придя в себя, Художник ощупал руки и ноги: целы ли? И с любопытством огляделся. Прямо перед ним светился огромный мерцающий шар. Его свечение то тускнело, то разгоралось. Внезапно шар лопнул, и из него вылетело что-то мохнатое искрящееся, с виду похожее на шмеля. Но это был необыкновенный шмель – мохнатый от искорок, сверкающий. Он взвился вверх, полетел по дуге, больно толкнул Художника и даже сшиб его с ног. Когда Художник поднялся, шмеля не было. Вокруг простирались унылые голые холмы.

Художник пытался пойти по ним, но это было не просто. Он словно шёл по глубокому снегу. Шагал и проваливался в прозрачном киселе, поскальзывался, взмахивал руками, стараясь обрести равновесие, но мягкая, странно колышущаяся земля уходила из-под ног. Он, как ребёнок, учился ходить заново, и в этом что-то ему мешало. Сначала Художник подумал, что это должно быть вернувшийся шмель, но приглядевшись, увидел: перед самым его лицом танцует водяная капелька.

Художник хотел было дунуть, прогнать эту капельку, как надоевшего комара, но понял, что вокруг него отчего-то нет воздуха, и нельзя ни дунуть, ни крикнуть в пустоте.

Сначала капелька показалась ему радужным пятнышком, но, приглядевшись, Художник увидел, что у неё есть маленькое личико, да и сама она – крохотный танцующий человечек. Одет он был в необыкновенную одежду из множествa мыльных разноцветных пузырей. Они сверкали и переливались с неярким блеском, словно внутри их было налито расплавленное золото или серебро. Серебро это переходило в золото и то тускнело, то разгоралось.

Внезапно гладкие покровы одежд вспенились, на них возникли затейливые узоры. Да, и не кружева это были вовсе, а нежные бутончики. И вот они распустились цветочньм облаком. Цвeты эти походили на все цветы разом: на розы, георгины, орхидеи, но больше всего они напоминали пионы, хорошенькие разноцветные пиончики. Желтоватые и нежно-розовые, переходящие в голубой и опаловый цвета. Стебельки их были в мелких колючках, как у шиповника. И человек-капелька плясал себе в одеждe из лепестков и казался весёлым и беззаботным.

Художник раньше даже не мог себе представить одежду из цветов и с удивлением разглядывал цветочные шубу и фуфайку. Цветы распускались и увядали и расцветали вновь и делали человека-капельку пушистым и толстым. Приплясывая, он срывал на себе цветы, бросал их Художнику и сам их ловил, как умелый жонглёр, и прижимал к сердцу, отчего и без слов было понятно, что человек-капелька приветствует Художника. Приятно стало Художнику, что здесь далеко от дома, в этой необыкновенной стране его приветствуют языком цветов.

О многом может поведать цвет. Покраснел, скажем, человек, значит ему стало стыдно или жарко, побледнел – выходит испyгался, посинел – замёрз; пожелтел от болезни, почернел от горя. Художник хорошо разбирался в цветах. До этого он служил на флоте и знал, что корабли в море объясняются с помощью цветных шаров. Один корабль поднимает на мачте цветные шары: "Счастливого плавания". Другой корабль отвечает: "Спасибо. У нас кончился запас воды". И корабли подходят и делятся водой.

Цвет человека-капельки менялся, и Художник вдруг понял, что ему о чём-то рассказывают цветом, но делают это так быстро, что он не успевает разобрать. Тогда он показал: "Помедленнее, пожалуйста". И человек-капелька понял его и начал медленнее изменять свой цвет. Внезапно Художник с удивлением обнаружил, что отлично понимает его.

– Сначала я подумал, – объяснил ему, меняя цвет, человек-капелька, что ты ужасный косматый зверь Гиперон. Тогда ты должен спешить себе по неотложным звериным делам и превращаться в других зверей. Но ты, я вижу, не зверь Гиперон. Haверноe, ты просто великан, свалившийся мне на голову. Откуда ты, если не секрет, из страны Грёз?

Художник не знал, как ему ответить. Он было достал из кармана блокнот и начал рисовать, пробовал показывать руками, пока не обнаружил, что человек-капелька и без этого понимает его. Он просто подyмaл, что хочет рассказать о том, что он из страны, где горы и реки, где города и множество людей. Он думал, а лицо его, изменяя цвет, рассказывалo за него. Обычно люди не замечают цвета лиц, и обращая на это мало внимания, объясняются словами, но в пустоте невозможен обычный разговор. И человек-капелька понимал его без слов и сам спрашивал, изменяя цвет. Так они и разговаривали.

– А. ты из Мира, – просиял человек-капелька, pадуясь тому, что понял Художника, – тебе нельзя оставаться здесь, тебе грозит cтрашная опасность – тебя могут разорвать звери-перевёртыши.

Но Xyдожник пока не видел опасности. Ему было любопытно.

– Куда я попал? – подумал он.

И человек-капелька понял его.

– Ты в Пограничье, на самом краю Мира, – объяснил он. Там, откуда ты прилетел и здесь – всё Мир, а вот уже далее, за холмами и бездонной пропастью – чужая страна, Антимир. Она – враждебная нам страна, но с виду не поймёшь. Всё у них вроде бы как и у нас, похожее. Когда они строят, то подражают нам, обезьянничают, но у них мало материала. А потому все в их стране многое не достроено: сторожевые башни, трубы и крыши домов. В жизни у них по сравнению с нами – всё наоборот: хорошим для них считается злой человек. Наш Мир и их Антимир не могут жить вместе. Стоит коснуться меня человечку из Антимира и происходит взрыв, взорвёмся и я и он, оба. И если столкнутся случайно наш и их зверь, то тоже взорвутся.

Когда-то мы воевали друг с другом, но позже поняли, что войны для нас бесполезны и в них никто не побеждает. С тех пор мы пepeстали воевать, и главное правило наших стран – жить в мире. Мы перебрасываемся только комочками света, потому что свет и цветы не знают границ и приятны всем.

Человек-капелька сорвал вдруг с себя цветок и с церемонным поклоном бросил его Художнику.

– К вам.

«Какой прекрасный обычай», – подумал Художник и, подражая человечку-капельке тоже поклонился и бросил цветок обратно: к вам.

– Мы так всегда приговариваем, – объяснил человечек-капелька. – у нас так принято повторять: к вам, к вам. И потому сам цветок называем "квантом". Мы перебрасываемся и комочками света. Они у нас, как и в Антимире – привет и лакомство. Мы перебрасываемся ими и с незнакомцами. Ведь не поймёшь: откуда он? Может из Антимира? Ты подойдёшь к нему поздороваться за руку и взорвёшься. Рукопожатия нам строго-настрого воспрещены.

– Кому это нам?

– Охотникам. Ведь мы – охотники Пограничной cтраны. Мы здесь охотимся на зверей-лазутчиков из Антимира, которые принимают вид переменчивых зверей.

– Откуда звери? – удивился Художник, обводя взглядом пустыe холмы, голые и прозрачные, подсвеченные мертвенным светом мерцающих шаров. И очень пусто было вокруг, хоть шаром покати.

– Откуда? Ах, откуда же? – повторила капелька с лукавым видом. И по всему было видно, что объяснялась она с удовольствием. Намолчалась, видимо, и ей хотелось поговорить.

– Да, оттуда же, из Антимира, закордонной, враждебной Cтpaны. И вообще здесь зверей полно. Видимо-невидимо. Залегли себе, валяются в кромешной тьме. Обленились, стали прозрачными от голода, ни на что у них теперь не хватает сил. Но стоит их растормошить…

И Охотник-капелька ухватился за складки холма обеими руками и начал его трясти. 3атряслись, заколыхались холмы, заходили ходуном. В прозрачной их глубине возникло что-то неясное, зашевелилось и разом кинулось вверх, к поверхности.

Из студня холмов выглянули пучеглазые зверюшки-пучеглазы, похожие на глазастых рыб. Пучеглазы то выглядывали, то прятались. Появились и наглые бокогреи, разлеглись хозяевами на холмах, подставляя бородавчатые бока летящим искоркам, и тут же начали ссориться между собой.

– Их здесь видимо-невидимо, – объяснил капелька-охотник, – но невидимо больше, чем видимо. Здесь ведь все питаются светом, но долго было темно, и они сделались тонкими и прозрачными, лежат себе в глубине, но всё равно я их чувствую: есть и похуже некоторые.

И Охотник-капелька что было сил начал трясти дрожащие холмы. Вдруг из глубины поднялось что-то большое, неясное. Из желе холмов показалась огромная спина со множеством гребешков и наростов, а затем и само страшило-чудище: чудо-юдо-рыба-зверь. Голова у него была маленькая, зубастая,

на длинной шее, лапы кривые, тело чешуйчатое, хвост в шипах. Сначала чудище высвободило три лапы, напряглось и выскочило из желе. 3атряслось, отряхиваясь, словно вылезшая из воды собака, зашлёпало лапами, подняло трубой хвост. Рывком вытащило oгpoмный жабий живот. Осталась в желе только задняя лапа. Вот-вот чудище вытащит и её, сделается проворным. И тогда oт него не спpячешься.

Капелька-Охотник перестал трясти мягкие холмы. Бородавчатый зверь грозно сверкнул глазами. Для полного освобождения ему чуть-чуть не хватило сил. Гребешки его разом поднялись, он шлёпнул лапами, подпрыгнул и провалился и исчез в глубине.

– Здесь уйма зверей, – объяснил Охотник. – затаились и ждут, но у них мало

сил. Добрых зверей немного, а эти лучше бы и не появлялись совсем.

– Они всегда очень слабые?

– Слабые от голода, а наедятся – становятся просто бешеными и готовы вцепиться в каждого встречного. Я всех их чувствую: и тех, что пока слабы, и тех, что уже накопили немного сил. Не знаю, как, но я их чувствую и готовлюсь к отпору. А вот тебя они могут запросто погубить. Я не прощу себе тогда, что бросил тебя. Идём, я тебя провожу.

Кругом, насколько хватало глаз, простирались одинаковые холмы, в глубине их что-то порою вспыхивало, возникало и исчезало.

– Опасно здесь, – объяснил капелька-Охотник, в любой момент может появиться кто-нибудь и толкнуть, а от толчка начинаются превращения.

"Очень странно. – подумал Художник, – что обычно случается от толчка? Разве что синяк? А от синяка здесь в разговоре появится грустный тон. И только? Но ведь капелька предупреждает об опасности".

– Пошли.

– Идём. Как мне тебя называть? Скажи своё имя.

– А у нас в Пограничье у капелек нет имён, – npизналась капелька, – у нас только дразнилки-прозвища. Всех охотников здесь называют Протонами. Таков обычай, для всех находятся имена-дразнилки. И про охотников ходят у нас охотничьи истории. Мы сами друг с другом по-охотничьи делимся: про то, про то… Оттого нас и зовут Протонами. Это прозвище всех пограничных охотников. Но ты зови меня Маленьким Охотником. Хорошо? Bедь я ещё совсем маленький, мне исполнилась тысяча лет, а потому я – неопытный и знаю не всё.

– У всех, у всех имена-дразнилки? – удивился Художник.

– У всех, – закивал Маленький Охотник. – Вот мы – водяные – человечки. И в мире нас называют водяной род – водород. Из нас составлена и ваша вода, водяные капельки нам дальние родственники. Мы очень древний трудолюбивый народ. Но есть у нас и свои бездельники. Они делают вид, что вечно заняты и непрерывно повторяют: Я занят, не троньте меня, не тронь…Не тронь, не тронь… А потому-то их так и зовут – Нейтрон. Нейтронами.

Охотник рассказывал и было видно, что для него это очень грустная история.

Художник уже научился разбираться в настроении Маленького Охотника. Когда ему тот стал рассказывать про дразнилки, то покраснел, а повтоpяя объяснения – желтел, рассказывая о Нейтроне, стал грустным, сиреневым. И от него летели к Художнику невесомые зайчики, световые росинки. Художнику были приятны их прикосновения.

– А как зовут эти искорки – капельки света? – спросил он.

– У нас обычно их обзывают Фотонами.

– А отчего?

– Обычно в нашей стране темно. И вот в темноте появляется первый комочек света, и дети радуются и кричат: «Вот он, вот он», – и ловят его ладошкой.

«Дети всюду одинаковы, – подумал Художник, – и у нас им нравится ловить ладошкой солнечные зайчики».

– Но дети не всё чётко выговаривают и чаще получается:

"Фот он, фот он". И искорку так и зовут: "Фотоном". У нас в стране есть свои скороходы, и всем, кто пытается их догнать, они кричат: "Утри нос". За что их тоже дразнят – Утринос.

Какое-то лёгкое воспоминание возникло в голове у Художника. Но тут же оно исчезло, и он не вспомнил ни обещания, данного Малышу, ни забот последних дней. Вспоминалось только давно минувшее. Просто покинутый Мир.

– У нас есть тоже капельки, – поделился он с Маленьким Охотником. – Они у нас постоянно веселятся: в фонтанах, в лужах во время дождя. Пляшут и беззаботно прыгают.

Маленький Охотник покивал из вежливости, потому что он не знал, что такое дождь или фонтан. Он ведь никогда не видел фонтана. Он покивал из вежливости и продолжал рассказывать про свою страну.

– Мы – водяные человечки, только когда имеем электрическую пулю – Электру, а без пули нас дразнят Протонами. Но ты, пожалуйста, называй меня Маленьким Охотником. Ведь я – Охотник в любом случае: с пулей и без неё.

– Конечно, – согласился Художник, – вот я – Художник и тогда, когда

я не рисую, но рисовать мне постоянно хочется.

– А ты рисуй, – предложил ему Маленький Охотник.

– Кого?

– Здесь скоро много всяких появится. Вот-вот начнётся карнавал.

Праздник цветов

– Карнавал? – удивился Художник. – И тебе хочется погулять на карнавале?

– Нет, карнавал – не у нас, – объяснил Маленький Охотник. – Он в Антимире.

Он почему-то даже чуточку обиделся, и обнаружилась обида

фиолетовым цветом, а объясняя он пожелтел.

– Мы не ходим друг к другу в гости, и в знак привета, разве что, перекинемся цветком. Карнавал у нас называют Праздником Цветов. Ведь цветы везде одинаковы: у нас, и в Антимире, но у нас преподносят цветок,

а у них ими швыряются или стреляют из пушки. В Антимире в дни карнавала на карнавальной площади устанавливают пушку, и мecтные жители окружают её кольцом. Они теснятся, стараются выбраться в первый ряд. Пушка, заряженная цветком, стоит на скользком месте и её раскручивают. Она вертится и выстреливает, и с тем, в кого попадает цветок, начинаются удивительные превращения.

– Но отчего?

– Дело в том, что маскарад в Антимире – не карнавальные костюмы и маски, а удивительные превращения. Там можно запросто cделаться пингвином, слоном и обратиться на время даже в ужасного зверя Гиперона. Нам очень нравятся ласковые звери, но в Антимире – всё наоборот, и её жители мечтают превратиться в самого ужасного зверя.

– Но как? – удивился Художник.

– Это необычная пушка, – продолжал Маленький Охотник, – с тем, в кого она попадает, начинаются удивительные превращения. Когда в кого-нибудь попадает цветок, он ничего уже не соображает и несётся сломя голову и иногда даже попадает в нашу страну. К карнавалу сюда из Страны Насмешливых Колдунов присылают особые клейкие дорожки. На них особенно-то не разгонишься. На этих дорожках гости из Антимира начинают тормозить и испытывают особенные превращения до тех пор, пока не превращаются в самих себя. Тогда они точно спросонья оглядываются и убегают обратно в свою страну. А мы им сигналим большими светящимися фонарями: поостерегитесь, вы попали в чужую страну. Сначала сигналим фиолетовым, затем предупреждающим – жёлтым и, наконец, запрещающим красным. Они же люди разумные и не злоyпотребляют.

– А если из Антимира явится не карнавальный, а настоящий дикий зверь?

– Быть тогда большой беде. Столкнётся он кем-нибудь нашем Мире, и оба взорвутся. Так постепенно звери-лазутчики могут разрушить нашу страну. На пограничной клейкой дорожке звери-лазутчики теряют силы и превращаются

в зверюшек помельче, а те бегут стаей, и за ними трудно уследить.

“И у нас так, – подумал Художник, – крупный зверь бродит самостоятельно, a помелче бегают стаей”.

– Они бегут и теряют силы и снова превращаются, – продолжал Маленький Охотник. – Таков обычай этой страны. Они превращаются в меньших зверей, пока, наконец, не становятся крысами и саранчой.

“И у нас так, – подумал Художник, – появляются откуда-то тучи саранчи,

от которых немало бед. То и дело приходят сообщения: саранча съела урожай, а жуки погубили картофель”.

– Очень важно вовремя распознать: карнавальный это зверь или нет? – продолжал Маленький Охотник. – Настоящего нужно встретить лицом к лицу. На защите Мира стоят, конечно, солдаты и пушки, но чем дальше, тем звери мельче и трудно попасть в каждого из них.

Художник с сомнением оглядел Маленького Охотника: какой из него защитник? Он выглядел беззащитным и голеньким.

Но человечек-капелька тут же прочёл мысли Художника и не обиделся.

– Не думай,– возразил он, – я не просто – капелька, я вооружён. Отойди подальше, пожалуйста.

Художник отошёл в сторону и стал смотреть, как Маленький Охотник

начал раскручивать около себя искрящийся светлячок, который принял вначале за шмеля, того, что пребольно ударил его.

"И это не шмель, – догадался Художник, – а электрическая пуля – Электра". И ему захотелось разглядеть Электру получше.

Но пуля вращалась и походила на светящийся светлячок и на искрящегося шмеля, или на жука с зеркальным панцирем, и, может, что-то в ней было и от рубинового колибри – крохотной птички, когда порхает она рядом с цветком в потоках золотистого света.

Электра вращалась всё быстрее и вскоре слилась в светящееся радужное облако, в большой расцвеченный шар. Из шара внезапно словно повалил снег. И это были не снежинки, а световые зайчики. Они слились, наконец, в сплошной поток и свет заструился вокруг. Он был поначалу ослепительно белый, затем голубым, после оранжевым, потемнел и даже казался чёрным. Искусство Охотника состояло в умении сделать его мерцающим или светящимся ровно. И только самым большим мастерам удавалось вращать пулю так, что она становилась невидимой.

Должно быть, Маленький Охотник считался искусным мастером, потому что он вращал пулю – светлячок так, что облако оставалось прозрачным и сквозь него было видно и его самого. Затем по желанию он демонстрировал разные цвета, и, наконец, отпустив пулю, вновь стал голенькой капелькой. Электра вмиг унеслась ввысь, и, превратившись, в мерцающий огонёк, исчезла.

Художник с опаской посмотрел ей вслед: не вернётся ли?

– Не бойся. Она ручная, – успокоил его Маленький Охотник.

– Выходит, пуля – живая? – удивился Художник.

– Конечно, – ответил Маленький Охотник, – и очень жадная. Не заметил, у неё тысяча ртов? И она вечно ест и давится от жадности. Непрерывно и неопpятно.