Kitabı oku: «Они были мне другом», sayfa 5

– Забирай, всё готово.

Я поблагодарил дядю Колю и вышел из гаража, я был счастлив, я чувствовал за спиной друга, его близость согревала меня, и зимний воздух не казался таким морозным.

– Давай, иди осторожней! Маме привет передавай, – сказал дядя Коля и затворил дверь гаража, а я, так и не успел попрощаться в ответ. Наверно в голове дяди Коли, родились мысли, в которых он полностью растворился и уже ничего не замечал.

Я сильно задержался, и мне надо спешить к тете Зое, я знал, что маме это не понравится, она меня будет ругать, и я побежал, я думал о том, что минуты, сбережённые бегом, хоть как-то смягчат её настроение. Бульон дяди Коли дал мне сил, я желал их потратить на бег, он делал меня ещё счастливее, наполнял мои мышцы кровью, моё сознание – стремлением двигаться. Бег принес меня к магазину, к его большим пыльным окнам и давно уже не белой плитке, местами сколотой с бетонной стены. Я пробегаю под нервными, красными огоньками вывески «Гранатовый сад» и попадаю внутрь. В магазин врывается вместе со мной желание поскорее вернуться домой, и кусочек морозного солнечного воздуха, этот вихрь расталкивает землистые запахи овощных прилавков и жар от двигателей холодильных витрин, равнодушно гудящих о чём-то житейском. Затвердевшие от мороза ботинки скользят по жирному кафелю пола, я хватаюсь за стены, чтобы не упасть и глазами ищу тётю Зою. Но вижу только одного человека, он стоит у витрины и копается в кучке смятых банкнот, лежащих в ладони, он что-то бормочет, лезет в карман засаленной куртки и достает ещё немного смятых комочков, его близорукий взгляд пытается рассмотреть цифры на этих комочках, он злится и бормочет ещё громче. Наконец появляется тётя Зоя, её синий в рюшечках фартук уперся животом в прилавок, она безразлично смотрит на человека, стоящего у витрины, и не видит меня.

– На, посмотри, на бутылку хватит? – говорит человек и вываливает на прилавок смятые деньги, тётя Зоя громко цыкнула, на миг закатила глаза и принялась разворачивать комочки банкнот.

– Здравствуйте, тётя Зоя, – я торопился и решил показать, что я здесь.

– А Миша, привет, как дела?

– Хорошо.

– Сейчас принесу тебе пакет. Подожди секунду, – тётя Зоя ушла, оставив смятые деньги лежать на прилавке.

Человек посмотрел на меня: «Слышь, малой, здесь вообще-то очередь.»

Я молчал и ждал тётю Зою, она появилась с чёрным пакетом и отдала его в руки, он оказался тяжелей, чем я думал.

– Иди сразу домой – понял? Мама уже звонила и искала тебя.

Я попрощался и заскользил по жирному полу и уже добрался до выхода, как вдруг услышал слова человека, стоящего у витрины:

– Зой, а чего ты всяким щенкам без очереди отпускаешь? Я здесь раньше его стоял.

– Сами вы… – я не мог найти обидного слова и замолчал, но оно вдруг нашлось, -… больной алкоголик.

Я выскочил на улицу и побежал прочь от «Гранатового сада», мне было страшно и весело, я боялся повернуться, думая, что за мной бежит этот человек, и в то же время смеялся: я так удачно сказал обидное слово, он, наверняка, очень злится, это было смешно. Я бежал, задрав кверху руки, что сжимали за ручки большой и тяжёлый пакет, он оказался слишком тяжёлым, я стал выдыхаться, земля качалась в глазах, и лёгкие с силой вдыхали морозный воздух, он обжигал горло. Шаг замедлялся, мои щёки горели, изо рта клубами валил пар, хотя было страшно, но я обернулся: оказалось за мной никто не бежал. Тётя Зоя, наверняка, маме расскажет, – подумал я и остановился. От тяжести пакета ломило руки, я с облегчением его опустил на снег, затем снял с плеч санки и положил на них пакет, который удобно расползся по широкой фанерной доске. Санки я потянул за собой, они легко скользили по морозному снегу, но когда я свернул с дороги, чтобы срезать путь через заваленный снегом пустырь, ноги сразу провалились в сугроб, казалось, я стал тяжелее в два раза. Я тратил много сил на то, чтобы вытащить санки из снега, в котором они увязали, я обмотал рукавицы тянущей санки верёвкой, она резала ладони, мои пальцы от этого онемели. Я говорю себе: – Надо терпеть, скоро дойду до дороги, только немножечко потерпеть, и мама, может быть, не будет сильно ругаться. Санки вдруг стали легче, я понял – свалился пакет, я обернулся, увидел его черный пластик, глубоко утонувший в снегу. Я подошёл, схватился за ручки и потянул, пакет поддался и стал выползать из сугроба, я потянул ещё сильнее, и тут ручки порвались. Мои ноги по инерции отступили на шаг, а в руках остались чёрные клочья пакета. Я стою на коленях перед проклятым пакетом и пытаюсь обхватить его снизу, он извивается, не поддается, тяжёлые пивные бутылки скользят не дают сомкнуть мои руки, я цепляюсь за эти бутылки, но пальцы мне не послушны, холод сковал их движение. Тепла остается всё меньше, чтоб бороться с чёрным пакетом, я чувствую он побеждает. Проклятые неумелые пальцы, Матвей говорил мне когда-то, что я не смогу хорошо играть в Доту, потому что у меня неумелые пальцы, он был прав, а я обижался, я и, правда, не справляюсь с каким-то пакетом. Если Матвей был бы тут, то сразу всё сделал и сидел уже дома, я уверен, я не раз наблюдал, как он круто играет Инвокером⁴, его пальцы скользят по клавиатуре, как по роялю, они могут поднять сто таких же чёрных пакетов. Мои руки совсем занемели, я снял рукавицы и стал разминать замёрзшие пальцы, я не чувствовал застывшую плоть, но потом тёплая кровь пробила сквозь узкие щели холодных сосудов свой живительный ручеек, я ощутил жгучую боль, она всё шире и шире расползалась по озябшей ладони, неся с собой жизнь. Из глаз покатились слёзы, я взвыл, но не остановился, а продолжил ещё сильнее сжимать ладонью ладонь. Во мне ничего, кроме боли: зрение и слух сузились до крохотной точки, сквозь неё не заметен, не слышен окружающий мир, но что-то колыхнулось внутри, я ощутил, что рядом со мной кто-то есть и он мне грозит, он опасен. Я открыл пошире глаза, я моргал, чтобы влага слёз, не туманила взгляд, я пытался расслышать сквозь глухоту моих чувств хоть какие-то звуки, и они проявились грубым, надменным голосиной.

Я обернулся на голос и увидел, то самое жёлтое пятно, что искалечило мои санки, оно также тянуло за собой снегокат и рядом с этим пятном было, ещё одно, но гораздо больше и черного цвета с отчерченным длинным лампасом трех белых полос, и тот грубый голос исходил из него.

– Слышь! Это ты трогал моего сына? – слова накалили уголек сигареты, и по чёрному пятну расползлась клякса белого дыма.

Бежать, – стукнуло сердце, я побежал, я поддался, я бросил санки, пакет, я спасался, страх огромной волной внутри разрастался, и мир зашатался, я ногами цеплялся за снег, что потом рассыпался.

– Ста-а-йааать ска-атина! – кричало пятно, оно старалось бежать, но его тонкие ноги глубоко увязали в снегу. Я выскочил к дороге, сердце бешено билось, пережитый страх не давал ему успокоиться, пятно уже не бежало. Из его рта, хватавшего воздух, как рыба, летели проклятья, они задыхались в бессилье, и меня не пугали. Я решил, что всё уже позади, но чёрное большое пятно не хотело сдаваться – его злоба, не дотянувшись до цели, решила сорваться на том, что беззащитно лежало у него под ногами. Пятно схватило мои санки, я видел, как воздух вокруг него заревел и выплюнул злобу, черные пухлые руки с тройной белой лентой лампаса рванули так неестественно быстро и ударили санки о землю. Под ними снег разлетелся высоким столбом и снежинки повисли над чёрным пятном, оно било ногой, как молотком, и попадало своим каблуком, по телу, что от боли и страха извивалось ужом. Я не мог это видеть, мое сердце рвалось на кусочки, от этого становилось нестерпимо больно внутри, эта боль вырвалась криком, бессвязным громким звуком моих лёгких и моей души, и, когда диафрагма уже не могла выжать ни капли воздуха, я бессильно упал на колени. Вдох – и вместо крика я начал рыдать. Я не мог ничего разглядеть, но я чувствовал, как мой друг, согнувшись, получает удары тяжёлых ботинок, как частички его золотой чешуи отлетают на снег и мутнеют, как из пасти исходит ослабленной стон и глаза сжаты от боли. Всё закружилось, мир помутнел, я начал падать куда-то, ничего не ощущая, только слыша удары тяжёлых ботинок, эти удары чеканили, отчетливо резко, чёрным мясом и очерченным белым лампасом. Затем удары замолкли, замолк этот мир и стал исчезать, вместе с ним исчезли и пятна.