Kitabı oku: «Воспламеняющая взглядом»
Нью-Йорк – Олбани
– Папочка, я устала, – глотая слезы, сказала маленькая девочка в красных брючках и зеленой блузке. – Давай отдохнем!
– Еще нельзя, малышка.
Крупный, широкоплечий мужчина в поношенном и измятом вельветовом пиджаке и гладких коричневых диагоналевых брюках и девочка, держась за руки, быстро шли по Третьей авеню в Нью-Йорке, почти бежали. Он оглянулся – зеленая машина медленно двигалась вдоль бровки тротуара.
– Пожалуйста, папочка. Прошу тебя.
Он вдруг увидел, какое у нее бледное лицо. Под глазами – темные круги. Он поднял ее и взял на руки. Надолго ли его хватит? Чарли уже не пушинка, а он тоже устал.
Было пять тридцать пополудни, и Третья авеню кишела народом. Сейчас они находились где-то в районе Шестидесятых улиц, и здесь было темнее и не так многолюдно… Именно это и пугало его.
Они наскочили на даму, толкавшую перед собой полную продуктов тележку.
– Эй, вы! Смотрите под ноги! – крикнула она, уже теряясь в спешащей толпе.
У него устала рука, он пересадил Чарли на другую. Быстро оглянулся – зеленая машина по-прежнему следовала за ними на расстоянии в полквартала. Двое на переднем сиденье, третий, наверное, сзади.
Куда же мне теперь?
Ответа на вопрос у него не было. От усталости и страха мысли путались. Знали, когда его подловить, сукины дети, знали, что делают. У него было одно желание – присесть на грязную кромку тротуара, выплакать отчаяние и страх. Но это не ответ. Ведь взрослый он. Ему следовало думать за них обоих.
Куда же нам теперь?
Отсутствие денег – может, самая большая проблема, если не считать людей в зеленой машине. В Нью-Йорке без денег делать нечего. Человек без денег теряется в Нью-Йорке, исчезает бесследно, будто затянутый в трясину тротуара.
Он оглянулся – зеленая машина приблизилась; спина и ладони у него еще больше взмокли. Если они знают, если они действительно знают, как мало энергии в нем осталось, могут попробовать схватить его прямо здесь, несмотря на толпы людей вокруг. В Нью-Йорке, если несчастье не с тобой, а с кем-то другим, у тебя появляется какая-то странная слепота. «Наверно, они читали мое досье», – в отчаянии думал Энди. Если да, тогда – конец, остается только кричать. Когда у Энди заводились кое-какие деньги, странные вещи с ним как будто переставали происходить. Те странные вещи, которые их интересовали.
Не останавливайся, иди.
Слушаюсь, босс. Так точно, босс. Куда?
В полдень он оказался в банке – сработал его радар: снова это странное ощущение их дыхания за спиной. Денег, которые были у него в нью-йоркском банке, хватило бы им с Чарли на какое-то время. И вдруг – как странно – у Энди Макги не оказалось на текущем счету никаких сбережений. Осталась только бесполезная чековая книжка. Все, что было, будто растворилось в воздухе. И тогда он понял, что они действительно выбрали именно этот момент для удара. Неужели это решилось всего пять или шесть часов назад?
Но может, немного энергии все же осталось. Совсем чуть-чуть. Почти неделя прошла с того дня, когда слушатель курса «Поверь в себя» с навязчивой идеей самоубийства пришел на очередное вечернее занятие в четверг и начал с устрашающим спокойствием толковать о том, как покончил с собой Хемингуэй. А на выходе Энди, как бы невзначай обняв за плечи человека, охваченного идеей самоубийства, мысленно дал ему посыл. Теперь же он с горечью думал, стоило ли это делать. Ибо, похоже, именно ему и Чарли придется расплачиваться. Он надеялся, хоть…
Нет. Отогнал мысль прочь, испугавшись, почувствовав отвращение к себе. Не следует никому желать плохого.
Ну хоть чуточку, молил он. Всего-то, Боже, лишь малую малость. Лишь столько, чтобы вместе с Чарли выбраться из этого переплета.
И, о Боже, как ему пришлось бы расплачиваться… К тому же в течение месяца после этого он практически бездействовал бы, подобно радио с перегоревшей лампой. Может, в течение шести недель. А может, и в самом деле был бы мертв: бесполезный мозг сочился бы из ушей. А что же тогда было бы с Чарли?
Они шли по Семнадцатой улице, впереди светофор переключился на красный свет. Поток машин двигался по поперечной авеню, на перекрестке скапливались пешеходы. Внезапно он осознал, что именно здесь люди из зеленой машины могут схватить их. Живыми, если сумеют, конечно, но если запахнет жареным… им ведь, вероятно, рассказали и о Чарли.
Может, они и не хотят оставить нас живыми. Решили просто сохранить статус-кво. Как вы поступаете с нерешаемым уравнением? Стираете его с доски.
Нож в спину, револьвер с глушителем, а может, что-нибудь и еще более хитрое – капля редкого яда на конце иглы. Конвульсии на углу Третьей и Семнадцатой. Инспектор, у этого человека, похоже, сердечный приступ.
Ему необходимо попытаться собрать оставшуюся в нем малость энергии. Другого выхода просто нет.
Они дошли до стоявших на перекрестке пешеходов. На противоположной стороне упорно горели и казались вечными слова «НЕ ПЕРЕХОДИТЬ». Он оглянулся. Зеленая машина остановилась. Дверца открылась, и из машины вылезли двое в строгих костюмах. Они были молоды и гладко выбриты. Выглядели значительно свежее, чем Энди Макги.
Он попытался протолкнуться через толпу, судорожно ища глазами свободное такси.
– Эй, ты…
– Бога ради, парень!
– Осторожно, мистер, вы наступили на мою собачку…
– Извините… извините… – в отчаянии повторял Энди.
Он искал такси. Но его не было. В любое другое время улица была бы набита ими. Он чувствовал, что люди из зеленой машины приближаются к ним, готовые схватить его и Чарли, забрать их Бог знает куда – в Контору, к черту на рога, или сделать что-нибудь еще похуже…
Чарли положила голову ему на плечо и зевнула.
Энди увидел пустое такси.
– Такси! Такси! – закричал он, размахивая изо всех сил свободной рукой.
Те двое, сзади, отбросив всякое притворство, побежали.
Такси подъехало.
– Стой! – закричал один из них. – Полиция! Полиция!
Женщина где-то сзади вскрикнула, и толпа начала рассыпаться.
Энди открыл заднюю дверцу такси и подсадил Чарли. Затем нырнул сам.
– Ла-Гуардиа, жмите, – сказал он.
– Стой, такси. Полиция!
Таксист повернул голову на голос, но Энди дал мысленный посыл – совсем небольшой. Боль кинжалом пронзила ему голову и тут же отпустила, оставив несильное ощущение, подобно утренней ноющей боли, – так бывает, когда отлежишь шею.
– Они, думаю, гонятся вон за тем черным в клетчатой кепке, – сказал он таксисту.
– Точно, – подтвердил водитель и спокойно отъехал от бровки, двинувшись по Восточной семнадцатой.
Энди оглянулся. Двое одиноко стояли на бровке тротуара. Остальные пешеходы явно чурались их. Один из тех двоих снял с пояса радиотелефон, заговорил. Затем они исчезли.
– А тот черный, – сказал водитель, – что он сделал? Думаете, грабанул винный магазин или чего еще?..
– Не знаю, – ответил Энди, пытаясь сообразить, как поступать дальше, как постараться выжать из этого таксиста большую пользу с наименьшей затратой энергии. Заметили ли они номер такси? Следует исходить из того, что заметили. Но они не захотят обращаться к полиции города или штата и по крайней мере какое-то время будут в замешательстве.
– Все они куча отребья, эти черные в городе, – сказал таксист. – Не говорите, сам скажу.
Чарли засыпала. Энди снял вельветовый пиджак, свернул, подложил ей под голову. Перед ним забрезжила слабая надежда. Если он правильно сыграет – дело может выгореть. Хозяйка Судьба послала ему слабака (не в обиду ему будь сказано). Он был из тех, кого, казалось, особенно легко подталкивать по нужной дорожке, – белый (азиаты по какой-то причине самые неподдающиеся), достаточно молодой (старые почти невосприимчивы) и среднего умственного уровня (умным давать мысленный посыл легче всего, глупым – труднее, а умственно отсталым – невозможно).
– Я передумал, – сказал Энди. – Отвезите нас, пожалуйста, до Олбани.
– Куда? – Водитель уставился на него в зеркало заднего вида. – Дружище, я не могу везти до Олбани, вы в своем уме?
Энди вытащил бумажник, в котором лежала однодолларовая купюра. Он благодарил Бога, что такси не с пуленепробиваемой перегородкой, мешающей общаться с водителем и имеющей лишь отверстие для расчетов. Непосредственный контакт всегда способствует даче мысленного посыла. Была ли в этом какая-то психологическая загадка или нет, сейчас не имело значения.
– Даю пятисотдолларовую, – сказал спокойно Энди. – Отвезите нас с дочкой в Олбани. Хорошо?
– Пять сотен! О Господи!
Энди вложил банкноту в руку таксиста и, когда тот опустил взгляд, сконцентрировавшись до предела, дал посыл. На какое-то мгновение его охватил страх, что ничего не выйдет, что просто ничего не осталось, что он истратил остаток энергии, заставив водителя увидеть несуществовавшего чернокожего в клетчатой кепке.
Затем наступило это ощущение – как всегда, сопровождаемое острой, словно удар стального кинжала, болью. В то же мгновение он почувствовал тяжесть в желудке и резкий спазм кишечника. Он неуверенно поднес руку к лицу, понимая, что сейчас наступит рвота или смерть. В этот краткий миг он предпочел бы умереть, как случалось всегда, когда он перенапрягался: прощальные слова напрягайтесь, но не перенапрягайтесь какого-то давным-давно слышанного диск-жокея болезненно отзывались в его голове. Если бы в такую минуту кто-нибудь вложил ему в руку револьвер…
Затем он взглянул на Чарли, спящую Чарли, Чарли, поверившую, что он вызволит их из этой передряги, как он вызволял из всех прочих, Чарли, уверенную, что, когда она проснется, он будет рядом. Да, из всех передряг – только на самом-то деле все они есть одна и та же чертова передряга: он и Чарли просто снова бегут. Безысходность приводила в отчаяние.
Голова ныть не переставала. Боль будет нарастать, нарастать, пока не превратится в давящий груз, с каждым ударом пульса пронзая острием голову и шею. Яркие вспышки заставят глаза беспомощно слезиться, и внутрь головы полетят огненные стрелы. Нос заложит, и ему придется дышать ртом. В висках словно дрель заработает. Небольшие шумы усилятся, обычные шумы станут похожи на грохот отбойных молотков, а громкий шум станет невыносимым. Головная боль будет нарастать до тех пор, пока не наступит ощущение, что его череп трещит в щипцах инквизитора. Такая боль продержится часов шесть или восемь, а может, и десять. На сей раз он не знал – сколько. Он никогда не давал посыла такой силы, зная, что энергия почти иссякла. И пока голова будет разламываться, он почти беспомощен. Чарли придется заботиться о нем. Слава Богу, она это уже делала… но тогда им везло. Сколько раз может повезти?
– Э, мистер, не знаю…
Это означало: он опасается нарушить закон.
– Наша сделка состоится, если только не скажете моей малышке, – сказал Энди. – Две последние недели она провела со мной. Должен вернуть ее матери к завтрашнему утру.
– Права на посещение, – сказал таксист. – Я про них все знаю.
– Видите ли, я должен был доставить ее на самолете.
– В Олбани? Самолетом компании «Озарк», да?
– Правильно. Ну, тут дело в том, что я смертельно боюсь летать. Знаю, звучит идиотски, но это так. Обычно я ее привожу на автомашине, но на сей раз моя бывшая жена полезла в бутылку и… Не знаю. – По правде говоря, Энди не боялся летать. Он выдумал эту историю тут же, на месте, и теперь деваться было некуда. Сказалось полное истощение.
– Я высажу вас в старом аэропорту Олбани, и мама будет думать, будто вы прилетели, правильно?
– Точно. – Голова его раскалывалась.
– К тому же, насколько знает мама, вы не смельчак-чак-чак, я прав?
– Да. – Чак-чак-чак? Что бы это значило? Боль становилась невыносимой.
– Пять сотенных, чтобы не лететь на самолете, – задумчиво повторял водитель.
– Мне не жалко, – сказал Энди и сделал еще одно последнее маленькое усилие. Очень спокойно, говоря почти что в ухо таксисту, добавил: – И вы не пожалеете.
– Слушайте, – произнес водитель сонным голосом, – я не отказываюсь от пяти сотен долларов. Не говорите, сам скажу.
– Хорошо, – сказал Энди и откинулся на сиденье. Таксист был доволен. Он не задумался над малоправдоподобной историей Энди. Не задумался над тем, что семилетняя девочка гостит у отца две недели в октябре, когда занятия в школах в разгаре. Не задумался он и о том, что ни у одного из них не было даже ручной сумки. Он клюнул. Он получил внушение.
Теперь Энди предстояло расплачиваться за это.
Он положил руку на бедро девочки. Та крепко спала. Они были на ногах уже больше половины дня – с тех пор как Энди пришел в школу и вытащил ее из класса под каким-то надуманным предлогом… бабушка очень больна… позвонили домой… извините, что забираю ее среди дня. А подспудно он чувствовал большое, непередаваемое облегчение. Как он боялся, заглянув в класс мисс Мишкин, увидеть пустое место Чарли, аккуратно сложенные книги на парте: Нет, мистер Макги… она ушла с вашими друзьями около двух часов назад… у них была записка от вас… разве что-нибудь не так? Вновь наплывают воспоминания о Вики, внезапный ужас и пустой дом в тот день. Его сумасшедшие поиски Чарли. Потому что они уже однажды схватили ее.
Но Чарли оказалась на месте. На сколько он их опередил? На полчаса? Пятнадцать минут? Меньше? Ему не хотелось думать об этом. Они поели у «Натана» и всю вторую половину дня провели в движении – теперь Энди мог признаться самому себе, что тогда он находился в состоянии панического ужаса, – ездили в метро, автобусах, но в основном двигались пешком. И сейчас она была измотана.
Он посмотрел на нее долгим, полным любви взглядом. Ее светлые льняные волосы достигали плеч, во сне она была просто красавицей. И так была похожа на Вики, что становилось больно. Он закрыл глаза.
На переднем сиденье водитель такси дивился пятисотдолларовой бумажке, которую дал ему этот чудак. Он спрятал ее в специальный карман на поясе, куда складывал все чаевые. Он не нашел странным, что этот тип на заднем сиденье разгуливал по Нью-Йорку с маленькой девочкой и пятисотдолларовой бумажкой в кармане. Не задумался он, как будет улаживать проблему с диспетчером. Все его мысли сосредоточились на том, как будет потрясена его девушка. Глинис все время талдычит ему, что водить такси уныло и скучно. Ну подождем, пока она увидит унылую, скучную пятисотдолларовую купюру.
Энди сидел сзади, откинув голову и закрыв глаза. Головная боль приближалась, приближалась так же неумолимо, как черная лошадь, запряженная в катафалк, на похоронной процессии. Он уже слышал стук ее копыт в висках: цок… цок… цок…
Они бегут. Он и Чарли. Ему было тридцать четыре, и до прошлого года он преподавал английский язык и литературу в Гаррисонском колледже в штате Огайо. Гаррисон – сонный маленький городок при колледже. Добрый старый Гаррисон, самое сердце срединной Америки. Добрый старый Эндрю Макги, славный, видный молодой человек. Помните загадку? Почему фермер – видный столп общины? Потому что он всегда торчит на виду на своем поле.
Цок, цок, цок – черная лошадь с красными глазами двигается по коридорам его мозга, железные подковы выбивают мягкие серые комочки мозгового вещества, оставляя следы копыт – таинственные полумесяцы, наполненные кровью.
Таксист оказался слабаком. Определенно. Видный представитель племени водителей такси.
Энди задремал, и ему приснилось лицо Чарли. Оно превратилось в лицо Вики.
Энди Макги и его жена, прелестная Вики. Они выдернули ей ногти, один за другим. Она заговорила, когда выдернули четвертый. Так он по крайней мере предполагал. Большой палец, указательный, средний, безымянный. Затем: «Остановитесь! Буду говорить. Скажу все, что хотите знать. Перестаньте мучить. Умоляю!» И заговорила. Затем… возможно, это был несчастный случай… его жена умерла. Ну что же, кое-что, оказывается, сильнее нас обоих, а кое-что сильнее всех нас вместе взятых.
К примеру, Контора.
Цок, цок, цок – черная лошадь приближается, приближается, приближается; берегись: черная лошадь.
Энди спал.
И вспоминал.
Ответственным за эксперимент был доктор Уэнлесс. Толстый, лысеющий, он имел одну довольно странную привычку.
– Мы собираемся сделать каждому из вас, двенадцати, инъекцию, юные леди и джентльмены, – сказал он, кроша сигарету в пепельнице. Его маленькие розовые пальцы мяли тонкую сигаретную бумагу, высыпая мелкие крошки золотисто-коричневого табака. – Шесть инъекций – обычная вода. Еще шесть – вода с небольшой дозой химического вещества, мы называем его «лот шесть». Сам состав этого вещества засекречен, но в основном оно действует как снотворное, вызывая легкие галлюцинации. Так что, вы понимаете, мы будем вводить состав, пользуясь двойным слепым методом: до поры до времени ни вы, ни мы не узнаем, кто получил чистый препарат, а кто нет. За вашей группой будут внимательно наблюдать в течение сорока восьми часов после инъекций. Есть вопросы?
Их оказалось несколько, в основном о том, что именно входит в «лот шесть». Слово засекречено будто пустило ищеек по следу преступника. Уэнлесс довольно искусно парировал эти вопросы. Однако никто не спросил о том, что больше всего интересовало двадцатидвухлетнего Энди Макги. В тишине полупустого лекционного зала объединенного отделения психологии и социологии ему захотелось поднять руку и спросить: скажите-ка, почему вы так измочалили явно хорошую сигарету? Лучше не спрашивать. Лучше дать волю воображению, пока тянется эта скукота. Уэнлесс пытался бросить курить. Брат его умер от рака легких, и он как бы символически выражал свое отношение к табачной промышленности. В то же самое время это было похоже на нервный тик, которым профессора колледжей обычно эффектно бравируют, вместо того чтобы подавлять его. На втором курсе в Гаррисоне у Энди был преподаватель английского языка и литературы (сейчас его благополучно отправили на пенсию), постоянно нюхавший свой галстук во время чтения лекции об Уильяме Дине Хоуэллсе и расцвете реализма.
– Если вопросов больше нет, я попросил бы вас заполнить эти анкеты и явиться ровно в девять в следующий вторник.
Двое помощников из студентов-выпускников раздали фотокопии с двадцатью пятью довольно нелепыми вопросами, на которые надо было ответить «да» или «нет». Лечились ли вы когда-нибудь у психиатра? – 8. Считаете ли вы, что когда-нибудь пережили настоящее психическое расстройство? – 14. Пользовались ли вы когда-нибудь галлюциногенными наркотиками? – 18. После небольшого раздумья Энди подчеркнул «нет» в этом вопросе, подумав: в нынешнем славном 1969 году кто не пользовался ими?
Его навел на это дело Квинси Тремонт, сокурсник, в общежитии они жили в одной комнате. Квинси знал, что финансовое положение Энди оставляет желать лучшего. Шел май последнего года обучения, Энди заканчивал сороковым из курса в пятьдесят шесть человек, третьим по программе английского языка и литературы. Картошки на это не купишь, так он говорил Квинси, который специализировался по психологии. С началом осеннего семестра Энди предстояло занять место ассистента с зарплатой, которой вместе со стипендией кое-как хватило бы на хлеб с маслом, и продолжить занятия на выпускном курсе колледжа. Но все это предстояло осенью, а пока наступало летнее затишье. Лучшее, что он смог себе подыскать, была ответственная, захватывающая работа ночного дежурного на бензоколонке «Арко».
– Хочешь быстро заработать пару сотен? – как-то спросил его Квинси.
Энди отбросил длинные темные волосы со своих зеленых глаз, усмехнулся:
– В каком из мужских туалетов я получу концессию?
– Всего лишь психологический эксперимент, – сказал Квинси. – Правда, его проводит Сумасшедший доктор. Учти это.
– Кто он?
– Уэнлесс, большая сволочь. Главный шаман из отделения психологии.
– Почему его называют Сумасшедшим доктором?
– Ну, – сказал Квинси, – он потрошит крыс и вообще живодер. Ученый-бихевиорист. Нынче бихевиористов не очень-то любят.
– О, – заинтересованно произнес Энди.
– К тому же толстые маленькие очки без оправы делают его похожим на типа, который выжимал соки из людей в «Докторе Циклопе». Ты видел этот сериал?
Энди любил смотреть поздние передачи, видел сериал и почувствовал себя спокойнее. Однако он не был уверен, что имеет желание участвовать в экспериментах, которые проводит профессор, именуемый: а) потрошителем крыс и б) Сумасшедшим доктором.
– Они не пытаются выжимать соки из людей, пока те не усохнут, а? – спросил он.
Квинси искренне рассмеялся.
– Нет, этим занимаются мастера специальных эффектов при съемках второсортных фильмов ужасов, – сказал он. – Отделение психологии проводит испытания слабодействующих галлюциногенных препаратов. Работают в содружестве с американской разведывательной службой.
– ЦРУ? – спросил Энди.
– Не ЦРУ, не ОРУ и не НАБ, – сказал Квинси. – Более закрытое. Слышал ты когда-нибудь об учреждении под названием Контора?
– Может, встречал в воскресном приложении или еще где-то.
Квинси зажег свою трубку.
– Все они действуют примерно одинаково, – сказал он. – Психология, химия, физика, биология… Даже подкармливают специалистов по социологии. Ряд исследований субсидируется правительством. От брачного танца мухи цеце до возможности избавиться от использованных плутониевых брусков. Учреждение типа Конторы должно полностью расходовать свои ежегодные ассигнования, чтобы на следующий год получить такую же сумму.
– Мне это дерьмо не нравится, – заметил Энди.
– И должно не нравиться любому мыслящему человеку, – сказал Квинси со спокойной, умиротворяющей улыбкой. – А дело делается. Чего хочет наша разведывательная служба от слабодействующих галлюциногенов? Кто знает? Ни я. Ни ты. Может, сама не знает. Зато замечательно выглядят доклады в закрытых слушаниях комиссий конгресса, когда подходит время для возобновления бюджета… В каждом департаменте у них свои дрессированные собачки. Собачка в Гаррисоне – Уэнлесс из отделения психологии.
– А руководство колледжа не возражает?
– Не будь наивным, дорогой. – Он с удовольствием полностью раскурил трубку, и клубы вонючего дыма расползались по их похожей на крысиную нору комнате. Голос его зазвучал полнозвучно, с переливами, более решительно: – Что хорошо для Уэнлесса – хорошо для отделения психологии Гаррисона, которое на следующий год получит свое собственное помещение, не будет больше тесниться вместе с этими типами – социологами. А что хорошо для психов, хорошо для колледжа в Гаррисоне. И для Огайо.
– Думаешь, это безопасно?
– Они не испытывают препараты на студентах-добровольцах, если это опасно, – сказал Квинси. – Если есть хоть малейшее сомнение, они испытывают сначала на крысах, затем на заключенных. Будь уверен, то, что вольют в тебя, уже вливалось примерно тремстам испытуемым, их реакции тщательно запротоколированы.
– Не нравится мне это дело с ЦРУ.
– Тут Контора.
– Какая разница? – мрачно спросил Энди. Он взглянул на плакат, повешенный Квинси: Никсон был изображен у разбитой старой машины. Никсон ухмылялся и короткими пальцами обеих рук изображал V, означавшее победу. Энди с трудом верилось, что этого человека менее года назад избрали президентом.
– Я просто подумал, тебе не помешают две сотни долларов, только и всего.
– Почему они так много платят? – подозрительно спросил Энди.
Квинси всплеснул руками:
– Энди, это же правительственное мероприятие. Неужели не понимаешь? Два года назад Контора уплатила что-то около трехсот тысяч долларов за исследования взрывающихся велосипедов, чтобы пустить их в серию, – об этом печатали в «Санди таймс». Думаю, еще одна вьетнамская штука, хотя никто точно не знает. Как говаривал Фиббер Макги, «в свое время это казалось хорошей идеей». – Квинси быстрым, резким движением выбил трубку. – Для этих парней каждый колледж в Америке – один большой универмаг «Мейси». Купят здесь, поглазеют на витрины там. Но если ты не хочешь…
– Может, и хочу. А ты участвуешь?
Квинси улыбнулся. У его отца была цепь процветающих магазинов по продаже мужской одежды в Огайо и Индиане.
– Я не так уж нуждаюсь в двух сотнях, – сказал он. – И шприцы ненавижу.
– А-а.
– Слушай, я не уговариваю тебя, Боже упаси; просто у тебя слегка голодный вид. В любом случае всего половина шансов, что ты попадешь в подконтрольную группу. Двести монет за вливание воды. И даже, имей в виду, не водопроводной. Дистиллированной.
– Можешь устроить?
– Я ухаживаю за одной ассистенткой-выпускницей Уэнлесса, – сказал Квинси. – Они собрали около пятидесяти желающих, в большинстве это те, кто хочет выслужиться перед Сумасшедшим доктором…
– Перестань его так называть, пожалуйста.
– Тогда Уэнлессом, – засмеялся Квинси. – Он лично контролирует отсев лизоблюдов. Моя девочка проследит, чтобы твое заявление попало в нужную папку. А дальше, дорогой, разбирайся сам.
Энди подал заявление, когда на доске объявлений в отделении психологии появился призыв к добровольцам. Неделю спустя молодая ассистентка (приятельница Квинси, как понял Энди) позвонила ему по телефону и задала несколько вопросов. Он ответил ей, что его родители умерли, что у него нулевая группа крови, что он никогда не участвовал в экспериментах отделения психологии, что он в настоящее время действительно является студентом-выпускником в Гаррисоне, для точности – выпускник 69-го года. Разумеется, ему уже больше двадцати одного и он юридически правомочен вступать в любые соглашения с государственными организациями и частными лицами.
Неделей позже по внутренней почте он получил письмо с сообщением о приеме и предложением подписать анкету. «Пожалуйста, занесите подписанную анкету шестого мая в кабинет номер 100».
И вот он там, анкета вручена, истребитель сигарет Уэнлесс ушел (он и вправду смахивает на сумасшедшего доктора в фильме о Циклопе), вместе с одиннадцатью другими выпускниками он отвечает на вопросы о своих религиозных убеждениях. Не страдал ли он эпилепсией? Нет. Отец умер внезапно от инфаркта, когда Энди было одиннадцать лет. Мать погибла в автомобильной катастрофе, когда ему было семнадцать, – жуткое, мучительное воспоминание. Единственной близкой родственницей осталась сестра матери тетя Кора; она уже в годах.
Отвечая НЕТ, НЕТ, НЕТ, он двигался вниз по колонке с вопросами. Только на один вопрос ответил ДА. «Были ли у вас когда-нибудь переломы или серьезные растяжения связок? Если ДА, уточните». В нужной графе он нацарапал, что сломал кость левой лодыжки, играя в бейсбол двенадцать лет назад.
Он просматривал свои ответы, двигая кончиком шариковой ручки вверх. В этот момент кто-то дотронулся до его плеча и девичий голос, мягкий, с небольшой хрипотцой, спросил: «Не дадите ли ручку, если освободилась? В моей кончилась паста». «Конечно», – сказал он, повернувшись и протягивая ручку. Симпатичная девушка. Высокая. Слегка рыжеватые волосы, восхитительный цвет лица. Одета в нежно-голубой свитер и короткую юбку. Стройные ноги. Без чулок. Будущая жена оценена вскользь.
Он передал ручку – она благодарно улыбнулась. Наклонилась – лампы на потолке медными огоньками отразились в ее волосах, небрежно стянутых сзади широкой белой лентой.
Он отнес анкету ассистентке в глубине комнаты.
– Спасибо, – сказала ассистентка запрограммированным голосом робота. – Кабинет номер семьдесят, утром в субботу, в девять часов. Пожалуйста, не опаздывайте.
– Какой пароль? – просипел Энди.
Ассистентка вежливо засмеялась.
Энди вышел из лекционного зала, пошел через вестибюль к большим двойным дверям (за ними наступающее лето зеленило двор, по двору бесцельно слонялись студенты) и тут вспомнил о своей ручке. Он махнул бы на нее рукой: всего-то девятнадцатицентовый «Бик», но ему еще предстояло писать перед началом последних экзаменов. Да и девушка симпатичная, может, стоило ее, как говорится, подкадрить. У него не было иллюзий ни относительно своей наружности и комплекции – довольно ординарных, – ни по поводу возможного статуса девушки (уже встречается или обручена), но день выдался замечательный, и у него было хорошее настроение. Решил подождать. По крайней мере еще раз глянуть на ее ноги.
Девушка вышла минуты через три-четыре, под мышкой – блокноты и какая-то рукопись. Она действительно была прелестна – Энди рассмотрел, что ноги стоили ожидания: не просто хороши – загляденье!
– А, вы здесь, – улыбаясь сказала она.
– Да, – произнес Энди Макги. – Что вы обо всем этом думаете?
– Не знаю, – сказала она. – Подруга говорит, что это постоянные эксперименты – в прошлом семестре она участвовала в одном из них с таблицами Дж. Б. Райна по передаче мыслей на расстояние, получила пятьдесят долларов, хотя почти ничего не отгадала. Вот я и подумала… – Она завершила мысль пожатием плеч и аккуратно откинула свои медные волосы назад через плечо.
– Я тоже ничего не знаю, – сказал он, беря свою ручку. – Ваша подруга на отделении психологии?
– Да, – ответила она, – и друг мой там. Он в одном из классов доктора Уэнлесса, но не попал в эксперимент: доктор не берет своих учеников.
Друг. Неудивительно, что высокая рыжеволосая красавица имеет друга. Так устроен мир.
– А как вы сюда попали? – спросила она.
– Та же история. Приятель в психотделении. Между прочим, я – Энди. Энди Макги.
– Я – Вики Томлинсон. Меня все это немного беспокоит, Энди Макги. Вдруг начнется какой-нибудь наркотический бред или что-то еще?
– По-моему, все довольно безобидно. Даже если это наркотик, что ж… наркотик в лаборатории – это не то, что можно подцепить на улице. Мягкого действия, вводится в спокойной обстановке. Может, они будут крутить музыку «Крим» или «Джефферсон эйрплейн». – Энди усмехнулся.
– Что вы знаете о ЛСД? – спросила она с легкой усмешкой, которая ему очень понравилась.
– Крайне мало, – признался он. – Пробовал дважды – впервые два года назад, а раз – в прошлом году. В некотором смысле я почувствовал себя лучше. Он прочистил голову… по крайней мере мне так показалось. После этого всякой дряни в голове вроде стало меньше. Но я не хотел бы привыкать к нему. Мне не нравится ощущение потери контроля над собой. Можно угостить вас кока-колой?
– Хорошо, – согласилась она, и они вместе пошли к зданию студенческого клуба1.
Он купил две бутылки кока-колы, и они провели остаток дня вместе. Вечером выпили по несколько кружек пива в местной забегаловке. Оказалось, она хочет разбежаться с другом и не знает, как вести себя в этих обстоятельствах. Он, видимо, вообразил, что они уже женаты, рассказала она Энди, и категорически запретил ей участвовать в эксперименте Уэнлесса. Именно поэтому она не отказалась, подписала анкету и теперь готова на все, хотя и страшновато.
– Этот Уэнлесс действительно смахивает на сумасшедшего доктора, – сказала она, рисуя пивной кружкой круги на столе.
– Как вам нравится фокус с сигаретами?
