Kitabı oku: «Первый: Новая история Гагарина и космической гонки», sayfa 4

4
Инаугурация

20 ЯНВАРЯ 1961 ГОДА

Капитолий, Вашингтон

На следующий день после пока что сохраненного в секрете назначения Алан Шепард и его жена Луиза, не испугавшись снегопада и дорожных пробок, отправились посмотреть, как президент Кеннеди будет приносить присягу. Когда в 12:50 новый президент поднялся на трибуну в недавно расширенном восточном крыле Капитолия, ночная метель давно прекратилась и на чистом голубом небе ярко сияло солнце. Окрестности Капитолия покрывал снег, но всё, как позже написал Хью Сайди из журнала Time, «дышало свежестью и новыми надеждами»⁴⁸. По оценкам, около миллиона зрителей вместе с Шепардами наблюдали, как председатель Верховного суда США Эрл Уоррен принимает присягу. Еще 80 млн американцев смотрели церемонию по телевизору – впервые инаугурацию показывали в прямом эфире и к тому же, для счастливых обладателей соответствующих телевизоров, в цвете. Несмотря на холод, Кеннеди был без шляпы и пальто, в отличие от 70-летнего Эйзенхауэра, который надел пальто и толстый белый шарф. За несколько минут до церемонии возникла легкая суматоха: во время инаугурационной молитвы, которую проводил архиепископ Бостонский кардинал Ричард Кушинг, из-под трибуны вдруг пошел дым. Позже кардинал утверждал, что намеренно затянул молитву – она продолжалась целых 12 минут, – чтобы в случае чего заслонить президента своим телом от взрыва. В свете убийства Кеннеди в ноябре 1963 года этот момент вызывает определенные ассоциации, но тогда какой-то электрик нырнул под трибуну, выдернул пару проводов, и дым прекратился. Президент начал говорить:

Пусть каждое государство, желает ли оно нам добра или зла, знает, что мы заплатим любую цену, вынесем все трудности, преодолеем любые испытания, поддержим своих друзей и остановим врагов ради спасения и укрепления свободы⁴⁹.

Его выступление длилось всего на пару минут больше, чем молитва кардинала, но даже сегодня, спустя 60 лет, заключительное обращение президента к соотечественникам-американцам – «Не спрашивайте, что может сделать для вас Америка, спросите, что вы можете сделать для своей страны» – звучит очень актуально. Но слова Кеннеди несли также яркий призыв к защите свободы «в час наивысшей опасности для нее». Не называя явно СССР, он предлагал переговоры во имя мира во всем мире, но это предложение подразумевало применение силы в случае, если «недруг» Америки не согласится на него. В этот момент Сайди не мог не взглянуть на советского посла Михаила Меньшикова, находившегося, как положено, на трибунах возле президента. Тот невозмутимо сидел, надвинув шляпу на лоб и сложив перед собой руки в перчатках.

Мир, в котором Кеннеди стал президентом в тот холодный и ясный январский день 1961 года, был, по мнению многих, опаснее любого периода в прошлом. Во время избирательной кампании Кеннеди активно выступал за уменьшение так называемого отставания по ракетам⁵⁰ от СССР – отставания, которого на самом деле не было, хотя миф о его существовании и помог ему выиграть выборы⁵¹. Но само наличие арсеналов ядерных боезарядов и средств их доставки в сочетании с порождаемыми ими страхами создавало в стране почти перманентную атмосферу тревоги, ослабить которую не могли ни регулярные учения по действиям в случае ядерного нападения⁵², ни мультики, в которых симпатичная черепашка по имени Берт показывала маленьким американским мальчикам и девочкам, что делать при взрыве бомбы, в сотни раз мощнее сброшенной на Хиросиму.

Противостоящий Кеннеди советский премьер Никита Хрущев, первый секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, был силой, с которой следовало считаться. Он доказывал это не единожды, взять хотя бы отправку в 1956 году танков на подавление попытки Венгрии освободиться от советского ярма и организацию последующей расправы над лидером этой страны⁵³. Маленький и тучный, громкоголосый и склонный к внезапным, но четко нацеленным вспышкам ярости, во время которых он, бывало, грозил кому-нибудь кулаком, Хрущев был способен на самые дикие выходки. Он мог заявить западным послам на дипломатическом приеме, что всех их «похоронит»⁵⁴, или радостно похвастаться, что его страна печет ядерные ракеты «как сосиски»⁵⁵, даже если на самом деле это было не так. Или – в памятном октябре 1960 года – снять ботинок и стучать им по столу на Генеральной Ассамблее ООН⁵⁶, чтобы прервать какого-то делегата, который в этот момент говорил что-то недоброе о Советском Союзе. До сего дня не утихают споры о том, действительно ли он стучал ботинком (хотя его переводчик, который при этом присутствовал, утверждал, что стучал, причем с такой силой, что сломал наручные часы). Как бы то ни было, факты здесь не имеют значения. Важна легенда, особенно если она способна заставить противников лишний раз задуматься.

Очередной шедевр красноречия Хрущева прозвучал 6 января, на следующий день после того, как Бушуев представил новый график советского пилотируемого космического полета, и всего за две недели до инаугурации Кеннеди. Говоря о «сдерживании империалистических авантюристов»⁵⁷, Хрущев явно хотел сделать предупреждение новому президенту. «В мире нет теперь силы, – заявил он, – которая могла бы преградить движение к социализму народов все новых стран». Поскольку реальность «горячей» войны подразумевала, так или иначе, гибель всего мира, альтернативной стратегией для обеих сторон в «холодном» варианте стало распространение своего влияния и идеологии на те части земного шара, где нарастала нестабильность. А к январю 1961 года было из чего выбирать: в Конго раскручивался маховик гражданской войны, к которой приложили руку и Советы, и Америка; в Лаосе, стране без выхода к морю в Юго-Восточной Азии, рядом с Вьетнамом, ЦРУ занималось созданием марионеточного правительства, а Советы активно поставляли оружие сражающимся с ним партизанам; на Кубе, лидера которой, революционера-социалиста Фиделя Кастро, Советы активно обхаживали; наконец, в Берлине – городе, разделенном идеологией, а потом и стеной, который Хрущев в одной из своих выразительных тирад назвал «мошонкой Запада»⁵⁸. «Каждый раз, когда я хочу, чтобы Запад завопил, – добавил он, – я нажимаю на Берлин».

Существовала, однако, еще одна принципиальная сфера конкуренции двух сверхдержав, причем такая, за которую остро переживали многие американцы, – ведь она со всей очевидностью отражала дух нового десятилетия и новые технические возможности. Этой сферой был космос.

В Америке 1950-х и начала 1960-х космос был повсюду – в высокобюджетных голливудских блокбастерах и малобюджетных фильмах категории «Б», в бесчисленных телешоу и научно-фантастических книгах, в журналах вроде Collier's, Astounding и Galaxy, в тысячах детских игрушек и в автомобилях с тюнингом в виде крыльев ракет. Достаточно вспомнить телесериалы «Театр научной фантастики» и «Сумеречная зона», комиксы про Бака Роджерса и Флэша Гордона, фильмы «Вторжение инопланетян», «Пожиратели мозгов» и «Я вышла замуж за монстра из космоса», книги Артура Кларка, Роберта Хайнлайна, Рэя Брэдбери и Айзека Азимова. Они нередко рисовали апокалиптические картины, где инопланетяне, в образе которых угадывались злобные коммунисты, нападают на Землю, похищают добропорядочных американцев, промывают им мозги, а то и вообще съедают их. Космос был интересен, современен, крут и открывал новое поле битвы.

Вице-президент Линдон Джонсон, который принес присягу за несколько минут до Кеннеди, прекрасно все это понимал, когда сказал однажды, что «контроль над космосом означает контроль над миром». Но для Джонсона, возглавлявшего прежде сенатский комитет по аэронавтике и космическим наукам, контроль над космосом был не только военным вопросом, связанным со шпионскими спутниками и экзотическими видами оружия, но и вопросом идеологии, идейной битвы между двумя противостоящими системами, наборами ценностей и образами жизни. В январе 1961 года, когда гонка за отправку в космос первого человека по всем признакам вышла на финишную прямую и до определения победителя оставалось от силы пара месяцев, для многих это было крупное, если не главное, поле битвы двух сверхдержав. Хрущев определенно думал именно так. «Он понимал, – вспоминал Борис Черток, видный советский инженер-ракетчик, – что космические победы могут быть важнее в политике, чем размахивание ядерной дубинкой»⁵⁹. В то время космическая гонка была везде, она буквально наполняла эфир. Говоря словами самого Хрущева, ее победитель доказал бы миру, что история на его стороне.

И все же в первом обращении к 80 млн сограждан и ко всему остальному миру новый президент США почти не упоминал о космосе.

Этот человек ассоциируется сегодня в памяти людей, пожалуй, с тем, что он был убит, а также с дерзкой и страстной увлеченностью идеей отправки американского гражданина на Луну, поэтому весьма странно видеть в его инаугурационной речи всего одно короткое упоминание о космосе. Уже ближе к концу речи, после призыва к «обеим сторонам» согласиться на инспекции и контроль ядерных вооружений, президент предложил объединить усилия в «исследовании звезд», наряду с совместным освоением пустынь, ликвидацией болезней, изучением океанских глубин и развитием гуманитарных наук и торговли. Список по любым стандартам довольно длинный, да к тому же сдобренный кучей банальностей. В общем, те три слова, что представляли космический аспект в обращении президента, вряд ли заставили чьи-то сердца биться чаще, если их вообще заметили. Это совсем не похоже на Кеннеди, который всего четыре месяца спустя, в мае, просил Божьего благословения на полет к Луне до конца текущего десятилетия, на «самое рискованное, опасное и великое приключение, в которое когда-либо пускался человек», и призвал выделить на это $20 млрд из средств налогоплательщиков (что соответствует примерно $174 млрд по курсу 2021 года⁶⁰), а возможно, и гораздо больше.

Во время избирательной кампании Кеннеди часто удавалось набирать очки в борьбе с его оппонентом Ричардом Никсоном на отставании Америки в космической гонке и на так называемом, хотя и не существовавшем в реальности, отставании в ракетно-ядерном вооружении. Как-то в ходе теледебатов он даже сказал, что не хочет «однажды поднять голову и увидеть советский флаг на Луне»⁶¹. Такое поведение хорошо действовало на определенную часть американской публики. Возможно, Кеннеди и правда верил в собственную риторику. Однако есть свидетельства, что на самом деле не слишком верил, и это не только его инаугурационная речь.

За 10 дней до инаугурации, 10 января, Кеннеди встретился со своим избранным вице-президентом Линдоном Джонсоном и Джеромом Визнером, 45-летним профессором электротехники в Массачусетском технологическом институте, работавшим когда-то над радиолокационными системами и электронными компонентами для ядерного оружия. Кеннеди познакомился с Визнером во время президентской кампании, когда ему нужен был консультант по контролю над ядерными вооружениями и запрету испытаний. Визнер, похоже, произвел на Кеннеди сильное впечатление – настолько, что позже избранный президент поручил профессору организовать группу для изучения положения США в космосе. Встреча в офисе Джонсона была организована, чтобы выслушать отчет Визнера по этому вопросу.

То, что сообщил эксперт, не порадовало Кеннеди. Признавая, что доклад его составлен наспех, Визнер считал тем не менее своим долгом раскритиковать практически все аспекты космической программы Америки, и в первую очередь ее пилотируемую часть, проект Mercury. Дойдя, по его словам, до «серьезных проблем NASA»⁶², он охарактеризовал проект Mercury как «чрезвычайную программу», причем откровенно «рискованную», которую нельзя «оправдать, если руководствоваться только научными и техническими соображениями». В целом он усомнился в том, что пилотируемый космический полет должен иметь высший национальный приоритет:

Следует немедленно провести тщательную и беспристрастную оценку проекта Mercury. Если наша нынешняя программа пилотируемого освоения космоса окажется несостоятельной, мы должны быть готовы кардинально модифицировать ее или даже отменить.

И это не все. Помимо попытки убедить нового президента принять эту «беспристрастную» оценку, Визнер настойчиво призывал его дистанцироваться от публичной поддержки пилотируемого космического полета из-за опасения, что американский астронавт может застрять там, наверху, и погибнуть. Это, писал Визнер, «стало бы серьезным национальным позором», вину за который Кеннеди неизбежно придется «взять на себя». Доклад Визнера произвел в офисе Линдона Джонсона эффект разорвавшейся бомбы. Реакция Кеннеди не заставила себя ждать. На следующий же день он назначил Визнера своим советником по науке и технике.

Сегодня, учитывая дальнейшие события и не в последнюю очередь страстную поддержку Кеннеди лунного проекта, его мотивы в тот момент могут показаться неожиданными. Но тут все дело в непонимании тогдашних настроений. Несмотря на то что в стране многочисленные команды работали над проектом Mercury день и ночь, а первый потенциальный астронавт Алан Шепард был готов рискнуть жизнью ради личных амбиций, места в истории и ради своей страны, значительная часть американского народа разочаровалась в перспективах освоения космоса. И на это были серьезные основания. Когда 35-й президент США вступал в должность и принимал присягу в тот памятный январский день, в глазах многих граждан страны космическая программа Америки выглядела ни много ни мало как национальный позор.

5
Стыд и опасность

Немногим более трех лет назад, 4 октября 1957 года, лейтенант-коммандер Алан Шепард, служивший тогда при штабе Атлантического флота и занимавшийся боеготовностью морской авиации, привел свою десятилетнюю дочь⁶³ Лауру в конец проезда, ведущего к их дому на Брэндон-Роуд в пригороде Бэй-Колони города Вирджиния-Бич и показал ей яркую звезду, медленно ползущую по небосводу. Для Лауры ничего необычного в этом не было: папа часто водил ее на улицу, чтобы показывать звезды, планеты и созвездия. Тогда в их пригороде не было уличных фонарей, и иногда, в по-настоящему ясные ночи, Лауре казалось, что от горизонта до горизонта светятся целые россыпи галактик. Шепард всегда оживлялся, объясняя старшей дочери, а иногда также ее младшей сестре Джулии и осиротевшей кузине Элис, которая тоже жила с ними, что когда-нибудь человек непременно отправится туда, наверх, и будет путешествовать в огромной черной пустоте. Придет время, говорил он, когда люди посетят Луну и планеты и, возможно, даже звезды и увидят чудеса, которые невозможно даже вообразить. И это время может наступить раньше, чем они все думают.

Но с этой звездочкой все было иначе. С одной стороны, ночь еще не наступила, а был только вечер, но звезда все же была ясно видна. С другой – отец вел себя странно: если обычно он рассказывал о небе весело и с воодушевлением, то в тот раз, как заметила Лаура, он был «сердит». И по мере того как мерцающая звездочка описывала дугу по вечернему небу, он мрачнел все сильнее. Девочка даже подумала, не она ли рассердила его чем-нибудь. Только много позже она поняла, в чем дело. Отец злился вовсе не на нее. Он злился на русских.

И не он один. Значительная часть 172 млн американцев чувствовала ровно то же самое. Американцы были злы на русских, и не просто злы, а напуганы, шокированы, ошеломлены, изумлены и откровенно поражены – они чувствовали зависть и панику. Ведь эти самые русские – нация, по распространенным представлениям, порабощенных коммунистов, причем настолько отсталая, что не могла сделать даже нормальный холодильник, потерявшая от 16 до 20 млн граждан к концу Второй мировой войны (всего 12 лет назад) и оставшаяся с разрушенными городами и экономикой, – только что успешно запустили в космос первый в мире искусственный спутник, а главное, сделали это раньше американцев.

Этот космический аппарат имел имя, которое советская пресса разнесла по миру после успешного запуска в тот потрясающий октябрьский день. Его назвали «Спутник», то есть «попутчик», или «товарищ по путешествию» планеты Земля. Это была тщательно отполированная герметичная алюминиевая сфера массой 83,6 кг, которая каждые 96 минут делала оборот вокруг земного шара по эллиптической орбите с невообразимой скоростью – почти 8000 м/с. Периодически «Спутник-1» проходил высоко в небе над Соединенными Штатами, включая и подъездную дорожку к дому Алана Шепарда. Он величаво проплывал по американскому небу, невозмутимый, недостижимый, и перехватить его было невозможно – предельно убедительная и безумно наглядная демонстрация советского технического превосходства в самый разгар холодной войны. Неудивительно, что Шепард был мрачен. Что еще хуже, как только «Спутник-1» достиг орбиты, на нем раскрылись четыре штыревые антенны, и два радиопередатчика на борту начали безостановочно передавать в эфир короткие сигналы, предназначенные на Земле всем, у кого под рукой имелся подходящий приемник. Это бесило еще сильнее. Похоже, советские конструкторы намеренно выбрали частоту сигнала с расчетом простоты приема любым радиолюбителем, потому что уже через несколько часов чуть ли не все теле- и радиостанции США и большей части планеты ретранслировали эти бесконечные бип-бип-бип, пока маленький металлический шар раз за разом облетал мир, словно это был советский победный клич. А он продолжал передавать сигнал три долгие недели, пока не сели аккумуляторные батареи.

Успех «Спутника-1» стал сигналом к началу беспрецедентного самобичевания и истерики в американской прессе, и не только потому, что это был очевидный технический триумф СССР, но и потому, что это событие буквально за одну ночь сделало граждан США абсолютно беззащитными перед другими, уже не мирными советскими устройствами, летающими с ужасающей скоростью на недостижимой высоте прямо над их головами. Линдон Джонсон, бывший тогда лидером демократического большинства в сенате, очень выразительно обрисовал, как русские бомбы будут падать из космоса, «подобно камням, которые бросают дети»⁶⁴, и никто не сможет этому помешать, а будущий президент Джеральд Форд, в то время конгрессмен от республиканцев, неистово расписывал, как советские термоядерные боеголовки «прилетают с гиперзвуковой скоростью»⁶⁵ в любую точку Земли. Еще один сенатор Генри Джексон заявил, что запуск Спутника поставил «вопрос жизни и смерти для нашей страны и свободного мира»⁶⁶ и потребовал от правительства США немедленно объявить «Национальную неделю позора и опасности». В первые же сутки маленький пищащий советский шар четыре раза пересек американский континент, что еще более усилило панику. Пожалуй, лучше всех настроение нации – или, скорее, национальную травму – выразил знаменитый писатель-фантаст Артур Кларк, автор вышедшего позднее романа «2001: Космическая одиссея» и соавтор сценария одноименного фильма: день, когда «Спутник-1» начал кружить над планетой, заявил он, стал днем превращения Соединенных Штатов во второразрядную державу⁶⁷.

Ситуацию еще больше ухудшало то, что идея запуска спутников в космос считалась американской, поскольку еще в 1955 году не кто-нибудь, а сам президент Эйзенхауэр объявил, что США запустят спутник и это будет вкладом Америки в так называемый Международный геофизический год. Реализация этого проекта планировалась на 1957–1958 годы и предполагала участие 67 стран, в том числе и СССР. Каждая страна должна была внести свой вклад в виде значимых научных исследований, в частности в сферах океанографии, метеорологии, космического излучения, северных сияний и гравитационного поля Земли. Эйзенхауэр тогда поручил запуск американского спутника военным морякам, несмотря на возражения двух других видов вооруженных сил, безуспешно пытавшихся доказать, что их ракеты намного лучше и надежнее, чем Vanguard моряков, и лучше справятся с задачей. Когда «Спутник-1» был запущен, а ВМС все еще работали над своим заданием, Эйзенхауэр не только безнадежно недооценил гнев публики по этому поводу, но и принизил его значимость. Он небрежно заявил, что «Спутник не усиливает моей тревоги ни на йоту»⁶⁸, и продолжил играть в гольф, недоумевая, почему вокруг «маленького шарика в небе»⁶⁹ поднялся такой шум.

Уже 3 ноября 1957 года, всего через четыре недели после запуска в космос спутника, который у многих американцев, за исключением их собственного президента, оставил ощущение худшего унижения Соединенных Штатов со времен нападения японцев на Пёрл-Харбор, Советы повторили тот же фокус со «Спутником-2», только теперь с собакой внутри. По сравнению со «Спутником-1» «Спутник-2» был огромен, он весил вшестеро больше предшественника и имел мягкий отсек для суки по кличке Лайка, помеси хаски и, может быть, терьера. Американская пресса быстро наградила ее новым именем, образованным от слова mutt (дворняжка): Муттник⁷⁰.

Впервые в истории живое существо покинуло Землю и летало вокруг нее по эллиптической орбите, удаляясь в апогее более чем на 1600 км. Это был поистине замечательный успех, несмотря на то что еще не существовало технологии, позволяющей вернуть Лайку домой. Это означало, что ей уготована вечная слава не только первой собаки, полетевшей в космос, но и первой собаки, погибшей там. Советская пресса утверждала, что Лайка прожила на орбите неделю, пока у нее не кончился кислород (от этого утверждения русские отказались лишь 30 годами позже), тогда как на самом деле она погибла, скорее всего, через несколько часов от перегрева, когда температура внутри ее запечатанной капсулы поднялась почти до 43 ℃. Гибель животного навлекла на неназванных советских ученых, отправивших его в космос, проклятия собаколюбов всего мира. Были и такие, кто смотрел на ситуацию с геополитической точки зрения и подозревал, что запуск Лайки был приурочен к 40-й годовщине Октябрьской революции. Полет Лайки оставил ощущение, что Хрущев сделал очередное емкое заявление о превосходстве Советов над загнивающим Западом. Это мнение он подкрепил позже в своих мемуарах, написав, что спутники «заставили наших потенциальных противников поежиться от страха, но дали многим другим людям повод сиять от радости»⁷¹. Под другими людьми он, по всей видимости, подразумевал и себя.

Через 15 дней после появления Лайки на орбите, когда «Спутник-2» с мертвой собакой внутри успел облететь Землю около 250 раз, журнал Life разместил редакционную колонку под заголовком «Считаем панику оправданной»⁷². «Короче говоря, – писал автор статьи Джордж Прайс, – если мы не откажемся полностью от нашего нынешнего образа жизни, можно считать, что не позже 1975 года Соединенные Штаты станут частью Союза Советских Социалистических Республик». Возможно, это было преувеличением, но статья определенно показывает, как многие в то время думали, и помогает понять, почему 6 декабря 1957 года за сильно задержавшимся пуском ракеты Vanguard с номером TV-3 с первым американским спутником на борту зрители наблюдали с немалой тревогой.

Джей Барбри был тогда молодым репортером, которому поручили написать про этот пуск. Летом 1956 года в разгар беспорядков, связанных с борьбой за гражданские права, он уехал из Олбани в штате Джорджия, после того как тайком снял на пленку сборище ку-клукс-клана для местной телестанции и попался. Куклуксклановцы избили репортера так, что он попал в больницу и решил «переехать»⁷³ от греха подальше. Так он оказался на мысе Канаверал на восточном побережье Флориды в центре попыток Америки возвратиться в космическую гонку с Советами. Здесь находился ракетный полигон, основанный в 1950 году на большом треугольном участке побережья между лагуной Банана-Ривер и Атлантическим океаном – на 16 000 акров кустарников и болот, населенных аллигаторами и гремучими змеями. Барбри когда-то служил в ВВС и летал на истребителе F-86, поэтому не сомневался, особенно после «Спутника-1», что в конце 1950-х годов именно космос будет самым интересным из того, чем в Америке может заниматься репортер. Эта убежденность привела в конечном счете к тому, что за несколько десятилетий Барбри написал репортажи о 166 ракетных пусках⁷⁴, больше чем кто-либо. Но Vanguard за номером TV-3 с крохотным спутником в головной части был для него первым.

Эпитет «крохотный» здесь вполне уместен. В сравнении с громадой «Спутника-2» и его заявленной массой 508,3 кг, спутник Vanguard весил около 1,5 кг, а по размеру был чуть крупнее грейпфрута. Тем не менее даже грейпфрут лучше, чем ничего, и пока Барбри и его коллеги-репортеры наблюдали за пуском с отдаленных дюн и лодок – военные отказались пустить кого-либо из них на территорию полигона, – трехступенчатая Vanguard с ужасающим ревом оторвалась на несколько дюймов от земли, а затем всего через две секунды после старта, словно сдавшись, рухнула на стартовую площадку и взорвалась.

Что еще хуже, спутник размером с грейпфрут каким-то образом выбросило из огненного шара, и он улетел – как вспоминает Барбри – «куда-то в кусты, а его передатчик продолжал транслировать сигналы»⁷⁵. Звук был жалобным – нескончаемый ряд писков, побудивший знаменитую участницу телевизионных игр Дороти Килгаллен спросить от лица всех американцев в передаче CBS What's My Line?: «Неужели некому пойти туда, найти его и прикончить, чтобы не мучился?»⁷⁶ Тем временем пресса бушевала вовсю. Теперь спутник именовали не иначе как «Злополучник», «Бедапутник» и «Капутник».

Для Соединенных Штатов настал черный день. ВМС сильно вляпались и покинули гонку, а надежды стали связывать с человеком с обложки того самого номера Life от 18 ноября 1957 года, в котором говорилось, что время для паники действительно настало. Его звали доктор Вернер фон Браун, на цветном фото он красовался в элегантном, но строгом сером костюме рядом с ошеломляюще футуристической моделью ракеты, способной однажды полететь к Луне. Фон Браун был воплощением мужественности, привлекательности, блестящего интеллекта и, как выразился репортер, «провидцем космической эры», «пророком и прагматиком», именно тем человеком, который может вытащить Америку из болота.

Репортер журнала не стал задерживаться на том, что фон Браун когда-то был членом Нацистской партии и штурмбаннфюрером, то есть майором, СС; что именно он разработал те самые ракеты V-2, которые падали на Лондон и Антверпен и убивали людей; что он когда-то так заинтриговал Гитлера своими успехами, что диктатор сразу сделал его профессором. Эти факты если и упоминались, то вскользь. Значение имело не прошлое, а настоящее: выдающиеся способности фон Брауна как конструктора ракет и космического визионера, пусть даже запачканные слегка его успехами во время войны, которая уже закончилась, сомнению не подлежали. Главное, что у фон Брауна, который теперь работал на Управление по баллистическим ракетам сухопутных сил США в Хантсвилле (штат Алабама), уже была ракета под названием Jupiter-C. Она требовала лишь небольших доработок, была практически готова и имела куда больше шансов вывести американский спутник в космос прежде, чем Советы вытащат из шляпы следующего кролика.

Ну и, если уж на то пошло, он был уже не немцем, а самым настоящим американцем. На специальной церемонии в 1955 году в день, который он назвал счастливейшим в своей жизни, фон Браун вместе с женой и более чем сотней своих коллег – немецких конструкторов, работавших когда-то над ракетами V-2 для нацистов, а теперь занятых разработкой более совершенных ракет для Америки, – стал натурализованным гражданином США. Все они сдались американским войскам в последний месяц войны, спрятав предварительно 14 т чертежей V-2 в штольне в горном массиве Гарц в качестве гарантии. Это обеспечило им бесплатный переезд через Атлантику в рамках совершенно секретной операции Военного ведомства США под кодовым названием «Скрепка», чтобы они могли и дальше строить ракеты, но уже для новых хозяев. Наиболее сомнительные моменты их биографий были попросту вымараны американскими чиновниками. Тот факт, что ракеты V-2 собирались в ужасающих условиях заключенными концентрационных лагерей, тысячи которых погибли от болезней и голода или были казнены (иногда охранники из СС вешали заключенных прямо на кранах, предназначенных для установки V-2 в стартовое положение), – все это было отметено и забыто.

Фон Брауна все эти моменты, судя по всему, ничуть не смущали. «Война есть война, – сказал он однажды, – и поскольку моя страна вступила в войну, я считал, что не имею права выдвигать какие-то моральные претензии»⁷⁷. Кроме того, он всегда мог сказать, что сам провел почти две недели в гестаповской тюрьме за неосторожное заявление о том, что война проиграна, которое кто-то подслушал⁷⁸. Журналист лондонской газеты Daily Express, бравший у фон Брауна интервью в 1945 году вскоре после его сдачи американцам, писал: «Он не чувствовал вообще никакой вины… Единственной страстью в жизни для него был успех его ракет. Ему было безразлично, запустят ли их на Луну или ударят по лондонским домам»⁷⁹. Или, как позже сформулировал певец и автор песен Том Лерер:

Когда ракеты взлетели, кого волнует, где они упадут?

«Это меня не касается», – говорит Вернер фон Браун⁸⁰.

Целеустремленность, не обремененная совестью, в сочетании с поразительным обаянием и склонностью к саморекламе – именно в этом нуждалась теперь его новая родина. Модифицированную ракету фон Брауна Jupiter-C, переименованную в Juno, быстро сделали носителем нового американского спутника – объекта под названием Explorer 1. Этот аппарат весил около 14 кг, что составляло всего лишь 40-ю часть массы советского «Спутника-2», даже за вычетом собаки. Зато ракета фон Брауна не взорвалась при пуске 31 января 1958 года во Флориде и вывела-таки Explorer 1 на орбиту. Пресса преподнесла это событие как громадное национальное достижение, но правильнее было бы говорить о громадном национальном облегчении. Фон Брауна провозгласили спасителем своей страны и удостоили места на обложке журнала Time.

Это был номер от 17 февраля, и на портрете художник снова изобразил фон Брауна в строгом, но элегантном костюме с заметной улыбкой на фоне одной из его ракет, взлетающей в клубах дыма и пламени. Надо полагать, в его улыбке присутствовал и оттенок самодовольства – уверенности в том, что с ним у руля космическая программа Америки наконец попала в хорошие руки. Он был теперь богат и знаменит и купил себе белый Mercedes. Помимо прочего, фон Браун стал теперь глубоко верующим человеком. Правда, в его случае вера не отличалась заботой о душе и обращением к совести. Это был скорее социально-консервативный и воинственно-антикоммунистический вариант христианства. «Секреты ракетного дела, – заявил он однажды, – должны попадать только в руки людей, которые чтят Библию»⁸¹. Многие из его соотечественников-американцев согласились бы с этим утверждением.