Kitabı oku: «Язык как инстинкт», sayfa 9

Необходимость присваивать именным группам падежные значения объясняет, почему некоторые предложения неграмматичны, хотя допускаются суперправилами. Например, прямое дополнение должно следовать сразу за глаголом, ближе к нему, чем все другие аргументы. Можно сказать Tell Mary that John is coming 'Скажи Мэри, что Джон скоро придет', но нельзя Tell that John is coming Mary 'Скажи, что Джон скоро придет, Мэри'. Так происходит потому, что NP Mary 'Мэри' не может просто болтаться в предложении, не имея маркера падежа, а падежное оформление именная группа может получить, только примыкая к глаголу. Любопытно, что глаголы и предлоги могут присваивать показатели падежа тем NP, которые расположены рядом с ними, а существительные и прилагательные не могут: сочетания governor California и afraid the wolf, хотя и понятны, не являются правильными. Грамматика английского языка требует использования семантически пустого предлога of – governor of California и afraid of the wolf – просто для того, чтобы обозначить падеж существительных. Предложения, которые мы произносим, подчиняются строгому порядку, контролируемому со стороны глаголов и предлогов: фразовые категории не могут появляться в любом месте предложения по своей воле – они должны выполнять предписанную им работу и все время носить на себе бейджик. По этой причине мы не можем сказать Last night I slept bad dreams a hangover snoring no pajamas sheets were wrinkled 'Прошлой ночью я спал плохие сны похмелье храп нет пижамы простыни мятые', хотя слушающий, наверное, догадается, что имеется в виду. Эта особенность служит важнейшим различием между естественными человеческими языками и, например, пиджинами и жестовыми языками шимпанзе, которые допускают какое угодно расположение слов.

А что происходит в самой главной фразовой составляющей – предложении? Если именная группа – это составляющая с центром-существительным, а глагольная группа – это составляющая с центром-глаголом, то что является центром предложения?

Критик Мэри Маккарти однажды так сказала о своей cопернице Лилиан Хеллман: «Все, что она пишет, ложь, и даже слово и». Этот выпад можно объяснить так, что только предложение характеризуется как правдивое или ложное. Отдельно взятое слово не может быть ложью (поэтому из высказывания Маккарти следует, что ложь Хеллман глубже, чем можно было бы представить). Таким образом, значение предложения должно включать в себя больше, чем значения, присущие существительным и глаголам, – оно должно быть свойственно всей комбинации слов и должно превращать ее в пропозицию, которая может быть истинной и ложной. Рассмотрим, например, оптимистичное предложение The Red Sox will win the World Series 'Red Sox победят в Мировой серии'. Слово will, обозначающее будущее время, не относится ни к команде Red Sox, ни к Мировой серии, но к победе – это слово распространяется на всю идею 'the-Red-Sox-winning-the-World-Series'. Сама по себе идея существует вне времени, следовательно, она не истинна и не ложна. Она может сообщать о былой славе, о гипотетическом будущем, о наличии теоретической возможности или об утрате всякой надежды, однако слово will «закрепляет» эту идею на той части оси времени, которая следует за временем произнесения высказывания. Если я произношу The Red Sox will win the World Series, я могу быть как прав, так и не прав (к сожалению, скорее всего, не прав).

Слово will – вспомогательный глагол, функция которого заключается в выражении значения, связанного с истинностью пропозиции (как ее воспринимает говорящий). Помимо будущего времени, такими значениями являются отрицание (например, won't и doesn't), необходимость (must) и возможность (might и can). Вспомогательные глаголы обычно располагаются на периферии синтаксического дерева, отражая тот факт, что их значение распространяется на все предложение целиком. Вспомогательные глаголы являются вершиной предложения так же, как существительное является вершиной именной группы. Поскольку вспомогательные глаголы называются также infl (от inflection 'словоизменение'), мы можем называть предложение IP (inflection phrase). Позиция подлежащего зарезервирована для подлежащего всего предложения и показывает, что предложение содержит в себе утверждение: некоторый предикат (VP) является истинным в отношении этого подлежащего. Примерно так выглядит предложение в современной версии теории Хомского:

Вспомогательный глагол – это служебное слово в отличие от существительных, глаголов и прилагательных, являющихся знаменательными (полнозначными) словами. Служебными словами также являются артикли (the, a, some), местоимения (he 'он', she 'она'), показатель принадлежности ('s), предлоги типа of, не имеющие определенного значения, слова, присоединяющие придаточные предложения (that 'что'), а также союзы вроде and 'и' и or 'или'. Служебные слова – это единицы грамматической формы, они показывают, как разделить крупные фразовые категории на NP, VP и AP, образуя таким образом каркас предложения. Наш мозг анализирует служебные слова не так, как знаменательные. Люди постоянно изобретают новые знаменательные слова (например, слово fax 'факс' или глагол to snarf, имеющий значение 'восстанавливать файлы в компьютере'), а вот служебные слова образуют закрытый клуб, не принимающий новых членов. Вот почему все попытки ввести гендерно нейтральные местоимения вроде hesh и thon были обречены на провал. Вы, наверное, можете припомнить и то, что людям с повреждениями речевых зон мозга труднее справляться со служебными словами вроде or 'или' или be 'быть, являться', чем с полнозначными словами вроде oar 'весло' и bee 'пчела'. Когда каждое слово на счету (например, в телеграммах и газетных заголовках), авторы стремятся убрать служебные слова из предложений в надежде на то, что читатель сам их восстановит, ориентируясь на знаменательные слова. Однако из-за того, что именно служебные слова являются ключиками к пониманию фразовой структуры предложения, телеграфный язык всегда предполагает риск. Однажды репортер отправил Кэри Гранту следующую телеграмму: "How old Cary Grant?", намереваясь узнать, сколько ему лет (How old is Cary Grant?). Кэри Грант вместо этого ответил на вопрос "How is old Cary Grant?" 'Как дела у старика Кэри Гранта?': Old Cary Grant fine 'У старика Кэри Гранта все отлично'. Журнал Columbia Journalism Review составил подборку заголовков под названием "Squad Helps Dog Bite Victim" 'Бригада спасателей помогает собаке укусить жертву' (имеется в виду, что бригада спасателей помогла жертве, укушенной собакой).

Служебные слова передают то, что отличает грамматически один язык от другого. Хотя во всех языках есть служебные слова, их свойства сильно разнятся, и это влияет на структуру предложений в разных языках. Мы уже рассматривали различия английского и латинского языков: наличие падежных и согласовательных показателей в латыни позволяет изменять порядок слов, а наличие скрытых падежей в английском закрепляет за каждой именной группой свое место в предложении. Служебные слова показывают грамматический вид языка. В следующих текстах все служебные слова действительно существуют в соответствующих языках, а знаменательные слова были придуманы:

DER JAMMERWOCH

 
Es brillig war. Die schlichte Toven
Wirrten und wimmelten in Waben.
 

LE JASEROQUE

 
Il brilgue: les tôves lubricilleux
Se gyrent en vrillant dans la guave.
 

БАРМАГЛОТ

 
Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве.
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.
 

Тот же эффект можно наблюдать в текстах, в которых все служебные слова взяты из одного языка, а знаменательные – из другого, как в следующем псевдонемецком объявлении, которое раньше часто вешали на стенах компьютерных центров в англоговорящих странах.

ACHTUNG! ALLES LOOKENSPEEPERS!

Das computermachine ist nicht fuer gefingerpoken und mittengrabben. Ist easy schnappen der springenwerk, blowenfusen und poppencorken mit spitzensparken. Ist nicht fuer gewerken bei das dumpkopfen. Das rubbernecken sightseeren keepen das cottenpickenen hans in das pockets muss; relaxen und watchen das blinkenlichten.

Изменив текст во имя справедливости в обратную сторону, компьютерщики в Германии разместили перевод этого текста на псевдоанглийский:

ATTENTION

This room is fulfilled mit special electronische equippment. Fingergrabbing and pressing the cnoeppkes from the computers is allowed for die experts only! So all the ''lefthanders'' stay away and do not disturben the brainstorming von here working intelligencies. Otherwise you will be out thrown and kicked andeswhere! Also: please keep still and only watchen astaunished the blinkenlights.

ВНИМАНИЕ

Комната оснащена специальным электронным оборудованием. Трогать руками и нажимать на кнопки компьютеров могут только эксперты! Так что пусть все «левши» держатся подальше и не мешают думать работающим здесь интеллектуалам. Иначе мы вас отсюда выгоним. Пожалуйста, сидите спокойно и смотрите на мигающие огоньки.

Все, кто ходит на коктейльные вечеринки, знают, что одним из главных достижений Хомского является идея «глубинной структуры», которая, подвергшись трансформации, преобразуется в «поверхностную структуру». Когда в 1960-х годах в период развития бихевиоризма Хомский ввел эти термины, это была сенсация. Термин «глубинная структура» обозначал все глубоко скрытое, универсальное, значимое, и сразу же начались разговоры о глубинных структурах визуального восприятия, рассказов, мифов, поэзии, картин, музыкальных произведений и так далее. Я вас разочарую, если скажу, что «глубинная структура» – это лишь удобный для грамматической теории инструмент. Это не значение предложения и не универсальная черта всех языков. Хотя универсальная грамматика и абстрактные фразовые структуры кажутся неотъемлемыми частями грамматической теории, многие лингвисты – включая самого Хомского в его последних работах – склонны считать, что без глубинных структур можно и обойтись. Чтобы охладить повышенный интерес к слову глубинный, лингвисты приняли обозначение D-структура (от deep structure 'глубинная структура'). Идея, лежащая в основе D-структуры, довольно проста. Вы, наверное, помните: для того чтобы предложение было грамматичным, необходимо, чтобы глагол получил все, что он хочет, – все аргументы, перечисленные в глагольном словаре, должны появиться в предписанных им синтаксических позициях. Во многих предложениях, однако, не все требования глагола удовлетворяются. Глагол put 'поставить' требует подлежащего, дополнения и предложной группы: предложения he put the car 'он поставил машину' и he put in the garage 'он поставил в гараж' кажутся неполными. Как тогда мы можем объяснить грамматичность следующих предложений?

The car was put in the garage. 'Машина была поставлена в гараж'.

What did he put in the garage? 'Что он поставил в гараж?'

Where did he put the car? 'Куда он поставил машину?'

В первом предложении глаголу put, кажется, вовсе и не требуется дополнение, что совсем на него не похоже. На самом деле он даже противится его использованию. Предложение The car was put the Toyota in the garage 'Машина была поставлена Тойоту в гараж' звучит ужасно. Во втором предложении put также выходит в свет без дополнения. В третьем предложении отсутствует обязательная предложная группа. Значит ли это, что нам нужно завести отдельные статьи в нашем ментальном словаре для разных глаголов put и позволять ему появляться то без дополнения, то без предложной группы? Очевидно, что ответ на этот вопрос отрицательный, поскольку тогда и предложения He put the car и He put in the garage станут допустимы.

В некотором смысле аргументы, необходимые глаголу, присутствуют в этих предложениях – просто не там, где мы их ожидаем увидеть. В первом предложении (пассивной конструкции) NP the car играет роль 'поставленного'. В нормальной ситуации эта NP занимала бы позицию дополнения, но тут она оказывается в позиции подлежащего. Во втором предложении (wh-вопросе, то есть вопросе, образуемом с помощью слов who 'кто', what 'что', where 'где', when 'когда' и why 'почему') «поставленное» выражается словом what и появляется в начале предложения. В третьем предложении роль места также оказывается в начале предложения, а не после объекта, как обычно.

Простым способом объяснить такую закономерность может стать введение двух фразовых структур для каждого предложения. То, о чем мы говорили с вами все это время, фразовая структура, определяемая суперправилами, – это глубинная структура. Она служит связующим звеном между ментальным словарем и фразовой структурой. В глубинной структуре все аргументы глагола put появляются в предназначенных для них позициях. Затем трансформационная операция может «передвинуть» фразовую составляющую в любой не заполненный ранее слот на синтаксическом дереве. Там мы их и встретим в предложении. Новое дерево называется «поверхностной структурой» (сейчас оно называется S-структурой, поскольку обычная «поверхностная структура» не пользуется должным уважением). Посмотрите, как устроены глубинная и поверхностная структуры пассивного предложения:

В глубинной структуре слева NP the car расположена там, где ее хотел бы видеть глагол; в поверхностной структуре справа она расположена там, где мы действительно ее слышим. В поверхностной структуре позиция, из которой фразовая составляющая переместилась, содержит непроизносимый символ, оставшийся после передвижения, – он называется след (trace). След служит для обозначения роли перемещенного аргумента и помогает нам понять, что происходило с машиной в описываемом событии: мы можем посмотреть, какое значение имеет дополнение при глаголе put, и мы увидим, что это то, что поставили. Благодаря наличию следа поверхностная структура содержит всю информацию, необходимую для понимания смысла предложения, а исходная глубинная структура, которая была нужна только для того, что поместить слова из ментального лексикона в предложение, не играет никакой роли.

Зачем языкам нужно усложнять себе жизнь, разделяя глубинные и поверхностные структуры? Все дело в том, что приемлемость предложения зависит не только от того, доволен ли глагол (с этим отлично справляется и глубинная структура). Часто в предложении участник не только играет роль, заданную глаголом в глагольной группе, но исполняет еще одну, независящую от глагола функцию, предписанную другим «слоем» синтаксического дерева. Чем различаются предложения Beavers build dams 'Бобры строят плотины' и Dams are built by beavers 'Плотины строятся бобрами'? В глагольной группе – на уровне «кто-что-кому-сделал» – существительные играют одинаковые роли в обоих предложениях. Бобры осуществляют строительство, а плотины строятся. Однако на уровне IP – уровне отношений между субъектом и предикатом, на котором становится возможным определить истинность высказывания относительно чего-то, – существительные играют разные роли. Активное предложение сообщает нечто о бобрах, и это нечто оказывается истинным, а пассивное рассказывает о плотинах, и оказывается ложным, так как они могут строиться не только бобрами (как, например, плотина Гранд-Кули). Поверхностная структура, в которой dams 'плотины' оказывается в позиции подлежащего, также соединяет его со своим следом в исходной позиции в глагольной группе, и таким образом подлежащему удается одновременно «сидеть на двух стульях».

Способность передвигать фразовые составляющие, сохраняя за ними их исходные роли, оставляет для носителя языка со строгим порядком слов вроде английского немного свободы. Например, фразы, расположенные в самом низу синтаксического дерева в исходной структуре, могут передвигаться в начало предложения, поближе к информации, уже известной слушателю. Например, если комментатор хоккейного матча описывает, как Невин Маркварт набирает скорость, он может сказать: «Маркварт атакует Гретцки!!!» Однако если до этого комментатор описывал действия Уэйна Гретцки, то он бы скорее сказал: «Гретцки атакован Невином Марквартом!!!» Более того, в предложениях с пассивным причастием допустимо вовсе оставить незаполненной позицию подлежащего, имеющего роль деятеля, что помогает в тех ситуациях, когда необходимо избежать упоминания деятеля, как в уклончивом признании Рейгана: Mistakes were made 'Были допущены ошибки'.

Что грамматике удается хорошо, так как это закреплять за участниками разные роли в разных ситуациях, как это было в примере с хоккейным матчем. В таких wh-вопросах, как What did he put [trace] in the garage? 'Что он поставил [след] в гараж?', NP what 'что' живет двойной жизнью. В области VP «кто-сделал-что-кому» позиция следа указывает, что эта единица имеет роль поставленного объекта. На верхнем уровне структуры – в области «что-о-чем-говорится в предложении» – слово what указывает на то, что целью предложения является попросить слушателя предоставить информацию о чем-то. Если бы логика попросили выразить смысл этого предложения, то он бы сделал примерно так: "For which x, John put x in the garage" 'Для некого x верно, что Джон поставил x в гараж'. Если такие операции передвижения совместить с другими сложными синтаксическими компонентами, как в примерах She was told by Bob to be examined by a doctor 'Боб ей велел обследоваться у доктора', Who did he say that Barry tried to convince to leave? 'Кому он сказал, что Барри пытался убедить их уйти?' или Tex is fun for anyone to tease 'Всем нравится дразнить техасца', то синтаксические составляющие взаимодействуют так хитроумно, что распознавание значения предложения напоминает сложную и точную работу швейцарских часов.

Можно сказать, что я на ваших глазах препарировал синтаксис, и надеюсь, что вы отнеслись к этому куда более благосклонно, чем Элиза Дулитл и Джек Кед. По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы вас впечатлило, насколько синтаксис похож на «орган крайней степени совершенства и сложности» в дарвиновском смысле. Синтаксис действительно устроен сложно, но у этой сложности есть свои основания: наши мысли еще сложнее устроены, но устройство нашего речевого аппарата ограничивает нас произнесением только одного слова в единицу времени. Науке теперь удается взламывать прекрасно разработанный код, используемый нашим мозгом для передачи сложных мыслей в виде слов и их комбинаций.

Синтаксические открытия важны и по другой причине. Грамматика обоснованно опровергает эмпирическую теорию, согласно которой источником информации могут служить только чувства. Следы, падежи, Х-штрихи и другие неотъемлемые компоненты синтаксиса не имеют цвета, запаха и вкуса, но они или что-то похожее на них являются частью нашей мыслительной деятельности. У продвинутого программиста все, что было только что сказано, не вызовет удивления. Невозможно написать мало-мальски разумную программу, не определив вначале переменные и структуры данных, которые не всегда совпадают с тем, что дается на входе и получается на выходе. К примеру, графическая программа, которая должна помещать изображения треугольников внутрь круга, не запоминает, на какие кнопки нажимал пользователь компьютера, когда рисовал эти фигуры, поскольку те же фигуры могут быть нарисованы в другой последовательности или с помощью другого устройства, например компьютерной мыши или светового пера. Программа не будет запоминать и точки, которые должны быть подсвечены, чтобы нарисованные фигуры были видны на экране, поскольку пользователь может захотеть передвинуть круг, оставив треугольник на прежнем месте, или сделать круг больше или меньше, а длинный список точек, хранящийся в программе, не позволит ей понять, какие точки являются частью круга, а какие – частью треугольника. Напротив, программа запомнит формы фигур в более абстрактном виде (например, в виде взаиморасположения нескольких точек для каждой фигуры), и этот формат не отражает ни то, что было введено в программу пользователем, ни то, что получится в результате работы программы, однако в случае необходимости его можно будет легко перевести в обе стороны.

К разработке грамматики, программного обеспечения нашей мыслительной деятельности, предъявлялись, видимо, те же технические требования. Хотя психологи, находясь под влиянием эмпиризма, считают, что грамматика отражает команды, данные речевым органам, мелодии звуков речи или ментальные сценарии того, как взаимодействуют люди и предметы, я думаю, что все эти предположения не верны. Грамматика – это правила, позволяющие связать слуховые, речевые и мыслительные органы, три абсолютно разные системы. Она не может быть частью одной из них – она должна иметь собственную абстрактную логику.

Идея о том, что человеческий разум устроен так, что должен использовать абстрактные переменные и структуры данных, считалась (а в некоторых кругах до сих пор считается) шокирующей и даже революционной, поскольку ребенок во время своего развития напрямую не сталкивается с чем-то подобным. Некоторые грамматические механизмы должны быть заложены в нас с рождения, нечто, позволяющее детям понимать шумы, которые они слышат от своих родителей. Синтаксис всегда имел особое значение для психологов, поскольку в синтаксисе проявляется сложное устройство нашего мышления, не связанное с обучением – обучение само является результатом сложного устройства нашего разума. Это и есть настоящая новость.