Kitabı oku: «Пронзенные сердца. Хирург о самых безнадежных пациентах и попытках их спасти», sayfa 3

Снова в пути

Не следуй мирно в даль, где света нет, пусть гневом встретит старость свой конец. Бунтуй, бунтуй, когда слабеет свет.

Дилан Томас (пер. А. Берлиной)

Медсестры называли меня по имени.

«Стив, твой начальник попросил нас тебя разыскать, – сказала медсестра. – У одного из недавно прооперированных пациентов мистера Джексона полчаса назад случилась остановка сердца. Его реанимировали и отвезли в отделение интенсивной терапии, но нужно, чтобы ты приехал и взглянул на него. Возможно, грудная полость заполнилась кровью».

Некоторое время я ничего не отвечал. Слова «вот черт» вертелись на языке. Дело было не только в том, что мне хотелось сходить на свидание с Венди, хотя эта мысль, несомненно, закралась мне в голову. Основная задача состояла в том, чтобы проследить за переводом пациентки в отделение интенсивной терапии до того, как я вернусь в свою больницу. Да, я должен был быть в Хэрфилде тогда, когда это необходимо. Могли ли медсестры связаться с самим мистером Джексоном? В то время это так не работало. Я слышал пиканье портативного монитора, когда Венди и санитар повезли каталку к раздвижным дверям. Венди заметила, что я упал духом.

– Венди, боюсь, что мне нужно уехать и оставить тебя одну. Мне очень жаль.

Я обманывал себя или она действительно огорчилась? Ее слова звенели у меня в ушах все выходные.

– Ледяной человек, ты был великолепен. Возвращайся, когда будет возможность. Я хочу послушать рассказы о твоих приключениях на моем острове. Может быть, в другой раз.

Возможно, неожиданный звонок даже помешал мне выставить себя идиотом. В очередной раз.

Было 18:30, и я направился на ближайшую автозаправку, чтобы заполнить бензобак. Направлялся по А40 в Лондон, по радио Kiss FM играла песня Кристофера Кросса Ride Like the Wind, и я действительно превышал скорость. Этот проступок напомнил мне о том, что полицейский хотел поговорить со мной после операции. Я забыл об этом из-за интереса к Венди, но, как бы то ни было, было уже слишком поздно.

Если я бы действительно понадобился полиции, все знали, где меня искать.

В Хэрфилде деревенские пабы уже были заполнены веселыми местными жителями, и многие из них сидели за столиками у дороги. Среди них я заметил много сотрудников больницы, но, как говорится, покой нам только снится. Хирург, вызвавший меня, пил пиво в баре, когда я приехал, чтобы отвезти его в отделение интенсивной терапии. Позднее в отделении собирались провести пересадку сердца, и никто не был рад неожиданному переводу пациента из общей палаты, учитывая, что в выходные персонала, как всегда, не хватало.

Я был хорошо знаком с пациентом. Это был приветливый мужчина лет 70. Он курил всю жизнь, и ранее на этой неделе ему удалили часть пищевода из-за раковой опухоли. Никто не знал, почему у него произошла внезапная остановка сердца, но, поскольку в анамнезе значилась стенокардия, я предположил, что во время операции у него случился недиагностированный инфаркт. Это могло стать причиной внезапного нарушения сердечного ритма, за которым последовали наружный массаж сердца и электрическая дефибрилляция, проведенные бригадой реаниматологов. Рентген грудной клетки показал скопление как минимум литра жидкости вокруг легкого, которую врачи-ассистенты приняли за кровь. У пациента явно не было геморрагического шока. Он был румяным и теплым на ощупь. Под сердцем, представленным на снимке тенью, я заметил пузырьки воздуха.

– Как вы думаете, что здесь происходит? – поинтересовался я у младшего хирурга.

– Полагаю, мы сломали ребра во время массажа сердца, и у пациента произошло кровотечение.

– Сомневаюсь, – сказал я. – Взгляните на газы вот здесь. Их не было на предыдущем снимке.

Я точно знал, что произошло, но решил оставить своего младшего коллегу в напряжении, пока не вставлю в грудную полость дренажную трубку и не выведу скопившуюся жидкость. Я попытался дать парню подсказку:

– Что сегодня давали пациентам на обед? Обычно вы доедаете остатки на кухне, не так ли?

– Не сегодня! – ответил он возмущенно.

Несчастный пациент явно чувствовал себя очень некомфортно. Он стонал от боли и хватался за левую половину грудной клетки, поэтому нам нужно было срочно ему помочь. Я попросил медсестру принести широкую дренажную трубку и ампулы с анестетиком местного действия. Откровенно говоря, хуже люмбальной пункции, при которой острая игла проникает внутрь в нескольких миллиметрах от спинного мозга, бывает лишь введение дренажной трубки между ребрами в нескольких сантиметрах от сердца. Чтобы избежать мучительной боли, эту процедуру нужно провести хорошо. Сначала ввести большое количество местного анестетика, затем разрезать скальпелем грудную стенку. После этого необходимо ввести пластиковую трубку с острым металлическим наконечником без сопротивления.

Я много раз наблюдал за тем, как новички осторожно делают разрез скальпелем, а затем начинают мучительно пропихивать металлический стилет через чувствительные легкие. Однажды мой младший коллега толкнул стилет с такой силой, что тот вошел в главную камеру сердца, из-за чего, когда врач извлек его, ярко-красная кровь забила фонтаном. Пациента спасли зажим и быстрый разрез грудной клетки. Другие мои коллеги повреждали легкое или проходили через диафрагму в печень или кишечник.

На этот раз драмы не произошло, но мои опасения оправдались – в пластиковую трубку начало поступать содержимое желудка. Днем пациент впервые поел твердую пищу после операции, и швы разошлись либо в тот момент, либо во время наружного массажа сердца.

Агония пациента объяснялась тем, что желудочный сок разъедал чувствительные ткани грудной полости.

Пришло время повторной операции. Нужно было дренировать содержимое грудной полости и внутривенно вводить растворы до тех пор, пока его состояние не улучшилось бы. Возражал ли я против того, чтобы вернуть его в палату, где не хватало персонала из-за предстоящей трансплантации? Я считал это неразумным. Зачем было рисковать одним пациентом, если другого еще даже не доставили в больницу? Я сказал об этом, но знал, что мое мнение не сыграет большой роли. Стоило ли мне пригласить своего начальника, чтобы он поддержал меня в этом в споре, хотя на часах было 9 часов вечера? Нет. В любом случае это ничего бы не изменило. В трансплантологии всегда полагались на мнение того, кто был главным. Так обстояли дела.

Однако у меня все же был повод для радости. «Арахисовый ребенок» пришел в себя после анестезии, прокашлялся и вывел из бронхов оставленные мной кусочки. Ранним вечером он отправился домой вместе с чистой грудной клеткой и благодарными родителями. Я был голоден и хотел пить, но, поскольку не хотел снова ехать в деревню, пиво и чипсы были моим единственным вариантом. Я надеялся, что другие хирурги-резиденты зайдут домой перед тем, как направятся за донорским органом, так что пришел в гостиную и уселся в старинное кожаное кресло, торчащие пружины которого впивались мне в зад. Правда, болел он недолго. Когда телефон зазвонил, я подумал, что парням-трансплантологам собираются сказать, что пора выезжать, но, несмотря на шум, услышал, что к телефону зовут меня.

Мое настроение мгновенно ухудшилось, когда я подумал о возможных неприятностях. Вдруг с пациенткой из Уикома что-то случилось? Или у пациента с протекшим желудком снова произошла остановка сердца? Если меня вызывали ночью, значит, произошло что-то действительно плохое.

Ночной оператор был моим добрым другом. Фрэнк регулярно звонил мне уже несколько месяцев.

– Привет, Фрэнк! Новости плохие или очень плохие?

Он не ответил в привычной для него шутливой манере:

– Я понимаю, ты не хочешь слышать это в субботу вечером, Стив, но у меня на линии Барнетская больница общего профиля. С тобой хотят обсудить пациента.

Я громко вздохнул, и он сразу понял, что я раздражен.

– Извини, я слышал, что у тебя был тяжелый день, но ты хотя бы не участвуешь в трансплантации. Донор из Ноттингема, и ребята поедут туда на машине.

– Согласен, – сказал я. – Соедини меня с ними, Фрэнк. Давай узнаем, что сегодня происходит в Барнетской больнице.

– Здравствуйте, сэр! Вы дежурный торакальный хирург? Я хотел бы попросить вас о помощи.

Мой вежливый собеседник оказался опытным хирургом-ортопедом, который только что осмотрел жертву аварии в отделении неотложной помощи. Пациентом был мотоциклист с многочисленными травмами, полученными в результате столкновения с грузовиком на двухполосной дороге А1. На тот момент у пациента выявили переломы позвоночника и таза со смещением, и мужчина находился в полубессознательном состоянии из-за черепно-мозговой травмы. При прослушивании грудной клетки было замечено ослабление дыхания с левой стороны, а рентгенография показала скопление жидкости, предположительно крови, в пространстве вокруг легкого. Я не понимал, зачем нужна была моя помощь, – можно было просто вставить в грудную полость проклятую дренажную трубку и посмотреть, что выйдет. Я не собирался предоставлять услуги по дренированию грудной полости всему региону.

Вежливый хирург-ортопед наконец дошел до сути:

– Больше всего меня беспокоит то, что рентген показал расширение средостения.

Средостение – это центральная часть грудной клетки между легкими, внутри которой содержатся важные анатомические структуры: сердце, главные кровеносные сосуды, отходящие от сердца, трахея, пищевод и множество лимфатических узлов. Расширение средостения после дорожно-транспортных происшествий может свидетельствовать о том, что аорта, крупнейший кровеносный сосуд организма, разорвалась во время резкого торможения. Мощный столб крови реверберирует, словно язык колокола, и разрыв происходит в задней части грудной клетки, где аорта прикрепляется к позвоночнику. В таких случаях многие пациенты истекают кровью еще до того, как их успевают доставить в больницу. Оставшиеся выживают благодаря тому, что артериальное давление резко снижается и сгусток крови в грудной клетке препятствует смертельной кровопотере. Другими словами, происходит то же, что и с жертвой нападения ранее.

Перелом позвоночника с кровотечением может выглядеть на рентгеновском снимке так же. Я спросил, на каком уровне был перелом позвоночника. Оказалось, что не на грудном – сломан был поясничный позвонок за животом. Нижний отдел позвоночника и таз, вероятно, сломались, когда мотоциклист врезался в ограждение. Расширена была верхняя часть средостения. Если наши подозрения были верны, пациенту требовалась срочная операция по восстановлению главного кровеносного сосуда. Я поставил бутылку пива на пол рядом со стулом и задал последний вопрос:

– Какое артериальное давление сейчас?

– Около 100/60 после пары литров физраствора. Мы ждем кровь первой группы.

– Пожалуйста, не поднимайте его, – ответил я. – Если сделать это, сосуд разорвется. Я уже выезжаю. Скажите, чтобы в операционной подготовили набор для торакотомии.

Я искренне надеялся, что у них найдутся нужные инструменты. Для уставшего ординатора это была очень рискованная операция.

Я подозревал, что в их больнице не найдется одного очень важного приспособления – зажима для сосудов, который лучше всего подходит для таких операций. Ранее я ни разу не оперировал разорванную аорту, но все когда-то бывает в первый раз. До отъезда я зашел в операционную и взял необходимые инструменты. Там все были заняты подготовкой к трансплантации, поскольку донорское сердце должны были доставить ночью. Предпочел бы я перевезти пациента с разорванной аортой в Хэрфилд и оперировать со знакомыми медсестрами и анестезиологом? Разумеется, но такой возможности не было. Ортопедические травмы пациента тоже требовали пристального внимания. Барнетская больница была одним из отдаленных аванпостов Мэри Шеперд, и она обычно оставляла ее для себя. Я ни разу там не был, и, выезжая, кое-что понял: я даже не знал, где находится Барнет, не говоря уже о больнице. В то время у нас не было ни мобильных телефонов, ни спутниковых навигаторов. Я неохотно остановился под деревенским фонарем, чтобы изучить карту Северного Лондона. Похоже, мне нужно было поехать по направлению к Уотфорду, выехать на А41, а затем следовать указателям.

Рентгеновский снимок грудной клетки был словно взят из учебника. Средостение расширено, в левой половине грудной клетки скопилась кровь. Несмотря на кровопотерю, у таких пациентов сохраняется высокое артериальное давление. Искусственно регистрируя низкое давление, эти барорецепторы¹ вызывают рефлекторное сужение мелких кровеносных сосудов с целью повышения давления. Из-за этого поврежденный сосуд разрывается, вызывая смертельную кровопотерю. Каким было артериальное давление пациента на тот момент, 150/90? Плохие новости.

Хирург-ортопед по имени Измаил позвал дежурного анестезиолога и хирургическую бригаду, но, поскольку их ждали две аппендэктомии, защемленная грыжа и абсцесс на заднице, они не хотели терять время.

– Давайте доставим его в операционную и усыпим, – сказал я. – Анестетики снизят давление. Затем его нужно положить на правый бок. Насколько стабилен перелом позвоночника?

Нестабильные переломы могут вызвать смещение костей, поэтому с ними необходимо работать в первую очередь.

Переворачивание пациента на бок грозило смещением фрагментов кости, что могло привести к компрессии и повреждению нервной системы. У меня были веские причины беспокоиться об этом. Эгоистичные причины, честно говоря. При помещении зажимов на поврежденную аорту поступление крови в нижнюю половину тела, включая спинной мозг, полностью прекращается. По этой причине скорость восстановления кровотока имеет решающее значение. Если зажимы будут оставаться на месте более получаса, недостаток кровоснабжения приведет к параличу. Однако пациент мог быть парализован из-за перелома, и я не хотел, чтобы в этом винили меня.

– Вы знаете, двигал ли он ногами? – спросил я Измаила.

– Не знаю, – ответил он. – С того момента, как его привезли, он находился в полубессознательном состоянии и почти не взаимодействовал с нами. У него над левым виском большой синяк от удара головой, но в последний раз, когда мы проверяли, его зрачки были одинакового размера и реагировали на свет.

Другими словами, информацией мы не обладали. В 1980 году не было ни компьютерной, ни магнитно-резонансной томографии, поэтому мнения, основанные на клиническом опыте, имели значение. В то время мы набирались опыта, взваливая на себя огромную ответственность и гордо стоя за операционным столом. Однажды я видел, как мисс Шеперд пыталась восстановить разорванную аорту. Это было действительно страшно, и происходящее напоминало кровавую катастрофу. Ей было некомфортно оперировать аорту, и в итоге она потеряла контроль. Пациент истек кровью, пропитав ею нас обоих. На этот раз пришла моя очередь попробовать.

В хирургии раньше была поговорка: «Увидел, сделал – научи другого». Почему она устарела? Потому что сегодня, когда ведется и публикуется статистика смертности пациентов каждого хирурга, ординаторам не разрешается участвовать ни в чем, что может навредить репутации их начальника. Сегодня ни одному ординатору не позволили бы оперировать поврежденную аорту. По этой причине они, впервые оказавшись в такой ситуации в должности хирурга-консультанта, чувствуют то же, что в свое время чувствовал я. Всего неделей ранее я видел смерть пациента с разорванной аортой, а теперь уже собирался решить эту ужасную проблему самостоятельно в окружении незнакомцев и с бригадой, которая субботним вечером точно предпочла бы оказаться в другом месте. Эти люди, как и персонал Уикомской больницы, ни разу меня не видели. Лучшая новость заключалась в том, что полный энтузиазма Измаил вызвался быть моим первым ассистентом, а его студент держал наготове отсасыватель на случай, если кровь начнет хлестать и забрызгает операционный светильник.

Боялся ли я потерять пациента в море крови? Вовсе нет. Это могло произойти, но это было не то, чего я ожидал. Я уже наслаждался мыслями о том, как расскажу коллегам об успешном восстановлении разорванной аорты. Во время работы я вообще не испытывал страха. Нормально ли это? Нет, ни в коем случае. Просто большинству хирургов не повезло так, как мне, и они не лишились тормозов после удара по голове.

Мы осторожно положили пациента на правый бок, а его левую руку подняли над головой, чтобы я мог вскрыть грудную клетку между четвертым и пятым ребрами. Мне нужно было находиться прямо над повреждением, а не пытаться подобраться к нему снизу. В то же время мы проявляли максимальную осторожность, чтобы не сместить переломы позвоночника и таза.

Пока мы дезинфицировали и обкладывали сломанное тело простынями, анестезиолог рассматривал огромный синяк на голове пострадавшего. Я снова спросил, были ли его зрачки одинакового размера – это было сложно определить из-за мешающих капельниц и простыней, – и анестезиолог неуверенно ответил «да».

Это был 2-й крупный разрез за день. Он шел от грудины к позвоночнику. Пациент был стройным и мускулистым, и при рассечении мышц из электрокоагулятора повалил дым.

– Можете немного убавить? – спросил я. – Это вам не барбекю.

Как только мы вошли в грудную полость, кровь забрызгала мой халат и пол. Я ожидал этого, а потому, не обратив внимания, осторожно расширил отверстие между ребрами. Металлический ретрактор, привезенный мной из Хэрфилда, помог мне вскрыть грудную клетку. Послышался знакомый треск. Обычно во время плановых операций я пробирался к органам через ребра в задней части разреза, но в Барнетской больнице не нашлось реберных кусачек.

Стоя над пациентом, Измаил притянул к себе розовое губчатое легкое. Я увидел пугающее скопление черных сгустков крови, которые распространились под тонкой пленчатой оболочкой грудной полости. Правда, именно эти сгустки спасли пациенту жизнь. Аналогичный тампонадный механизм я видел утром у жертвы нападения с ножом. У природы есть свои способы остановки кровотечения, но часто попытки врачей нормализовать артериальное давление провоцируют потерю крови, которая уносит жизнь пациента еще до того, как хирург успеет приступить к работе.

Парадоксально, но доврачебная помощь значительно снижает шансы пациентов с тяжелыми повреждениями кровеносных сосудов.

Я столкнулся с этим позднее в своей карьере.

Итак, суть была в том, чтобы, не трогая сгусток крови над самим повреждением, найти нормальные участки аорты проксимальнее и дистальнее разрыва, которые можно было бы безопасно пережать. Для этого мне нужно было вслепую рассекать пространство вдоль затемненных трахеи и пищевода, между которыми находятся важные нервы и кровеносные сосуды. Измаил взволнованно переминался с ноги на ногу, пока я соскабливал сгустки крови с тканей. Почувствовав стенку аорты, я осторожно захватил согнутым пальцем пульсирующую трубку – теперь у меня был контроль над сосудом, и я мог пережать его в нужное время. Сначала, однако, мне нужно было сделать то же самое за разрывом, от которого к ребрам и позвоночнику отходили ветви. Невезения или одного неосторожного движения было достаточно, чтобы оторвать их и вызвать дальнейшее кровотечение.

Сосредоточенность побеждает усталость. По крайней мере, в большинстве случаев. В Барнете была полночь, и пабы закрылись. Пока нормальные люди ложились спать, я думал, какого размера трубка понадобится мне для замены участка аорты. Все должно было быть наготове, прежде чем пережимать аорту, – действовать нужно быстро.

Мой план был прост: установить 2 зажима, изолировать и вырезать поврежденный сегмент, а затем вшить дакроновую трубку. В теории это было просто, на практике – гораздо сложнее. В состоянии покоя по аорте ежеминутно проходит 5 литров крови. Шов должен был быть герметичным, и мне требовалось заменить поврежденный участок за очень короткое время, чтобы пациент не остался парализованным ниже пояса и не страдал недержанием. При этом я опасался, что он уже мог быть парализован из-за травмы позвоночника.

Как только я взял в руки инструменты, мне в голову пришла фраза: «На старт, внимание, марш!» Осторожная установка зажимов выше и ниже разрыва – 2 минуты. Удаление сгустка крови с поврежденного сосуда – еще две. Изучение разрыва и окружающей его аорты – еще две. Так продолжалось, пока спинной мозг умолял восстановить кровоток. Я удалил 5 сантиметров поврежденного сосуда и взял дакроновую трубку такой же длины, чтобы заменить удаленный участок. Такие анастомозы обычно требуют времени, 5–10 минут каждый, и концентрации внимания, поэтому права на ошибку не было. Проведение операции в кардиологическом центре с аппаратом искусственного кровообращения, охлаждающим и защищающим нервную систему, дает возможность потратить больше времени… но в Барнетской больнице такой роскоши не было.

К тому моменту, как я наложил последний стежок, прошло 27 минут. Для первой попытки это было очень быстро. Когда я снял зажимы, кровоснабжение нижней части тела восстановилось, и кровь снова поступила к жизненно важным органам. Кровь слегка сочилась через шов и в паре мест даже вытекала струйками, но в зажимах нужды уже не было. Измаил вздохнул с облегчением. Его ординатор вышел в уборную. Я предполагал, что до начала операции он выпил пару стаканов пива.

Мысленно поздравляя себя с успехом, я установил 2 дренажные трубки и приступил к утомительному процессу закрытия грудной клетки. После того как я выровнял ребра и сшил первый слой мышц, Измаил вспомнил о своем положении и любезно предложил закончить работу. Честно говоря, я был так утомлен, что уговаривать меня не пришлось. Было почти 2 часа ночи, и радостная медсестра принесла мне чашку кофе. «Вы это заслужили», – сказала она, и я не собирался с ней спорить. Мне казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я извлекал из дыхательных путей арахис.

Мы осторожно положили пациента на спину, и я попросил анестезиолога снова поднять ему веки и проверить зрачки. Он на секунду замешкался и взял фонарик поярче. Неловкое молчание говорило само за себя. Зрачок правого глаза, расположенный с противоположной стороны от большого синяка, был расширен и не сужался – это свидетельствовало о сдавливании головного мозга под местом удара. Не требовалось быть нейрохирургом, чтобы знать, что это означало. Это была фундаментальная травматологическая проблема, о которой нам рассказывали в медицинской школе. Внутричерепное кровотечение теперь сдавливало мозг и пережимало глазные нервы. Напряжение внутри жесткого черепа приводит к тому, что нижняя часть мозга проталкивается через основание черепа, и после наступают остановка дыхания и смерть.

Можно сказать, что это была классическая картина кровоизлияния в мозг, или субдуральной гематомы. Пациент находился без сознания, когда его забрала скорая помощь, а затем ненадолго пришел в себя и смог рассказать, что произошло. Правда, когда Измаил и его команда пришли в отделение неотложной помощи, пострадавший снова не был в состоянии говорить. От него пахло алкоголем, и его рвало. Когда пациента попросили пошевелить ногами, он не отреагировал. После рентгенографии в центре внимания оказалась аорта, и никто не попросил сделать снимки черепа. Вполне возможно, что перелом черепа тоже был.

Какие у нас были варианты? Отчаяться и сказать, что мы сделали все возможное? В таком случае мои доблестные усилия оказались бы напрасными. Может, нам следовало вызвать нейрохирурга из одного из региональных центров? Он бы сказал транспортировать пациента, но у нас не хватило бы на это времени. На часах было 02:30, и состояние пациента стремительно ухудшалось. Возникла дилемма. Следовало ли мне самому взяться за операцию? Я сказал Измаилу, что мы должны это сделать.

Военные хирурги проводили трепанацию черепа, чтобы выпустить скопившуюся кровь.

Что в этом сложного?

Я спросил операционных сестер, не завалялась ли в каком-нибудь из шкафов дрель. Я надеялся, что у пациента была экстрадуральная гематома, то есть скопление крови между поврежденной костью и ее фиброзной оболочкой, а не внутри самого мозга. Без современных методов визуализации любая попытка определить проблему была похожа на бурение нефтяной скважины. Я понимал, что простой отек мозга и кровотечения глубоко внутри черепа были более распространены, чем проблема, которую я надеялся решить. Однако экстрадуральное кровотечение было единственным диагнозом, с которым мы могли хоть что-то сделать. Если бы мы не вмешались, пациент точно умер бы, и потому у меня не было никаких сомнений в том, что мы должны попробовать.

Положив голову пациента гематомой вверх, я попросил медсестер сбрить спутанные волосы. Под ними был характерный разрыв, который я хирургически расширил, чтобы обнажить кость. Там, к своему облегчению, я увидел перелом черепа. Тот скорее напоминал треснутую яичную скорлупу, чем сломанную кость, но повреждение свидетельствовало о силе удара. К тому моменту хирургический набор времен Второй мировой войны аккуратно выложили на синюю ткань рядом со мной – я видел нечто подобное в музее Королевского колледжа хирургов, но мне все равно потребовалось время, чтобы понять, на что я смотрю.

После того как мы закрепили сверло, я начал сверлить кость – делал коническое отверстие до тех пор, пока кончик сверла не проник во внутренний слой черепа. Крови пока не было. Следующий шаг состоял в том, чтобы использовать тупое сверло, похожее на розу, чтобы создать цилиндрический туннель через всю толщину кости. При этом из костного мозга засочилась кровь, но, к счастью, в Барнетской больнице даже нашелся костный воск, чтобы взять кровотечение под контроль. На тот момент мое осторожное исследование все еще не выявило экстрадурального скопления крови, на которое я так надеялся. Последним шагом был надрез оболочки между костью и мозгом с помощью острого скальпеля. Кровь так и не появилась.

Измаила это не слишком огорчило. Он ежедневно имел дело с травмами и понимал, что нам могло потребоваться несколько попыток в разных местах, чтобы найти сгусток крови. Я сделал второе отверстие в нескольких сантиметрах от первого. Перфоратор, сверло в виде розы, скальпель – безрезультатно. Я чувствовал себя никчемным. Однако снижение частоты сердечных сокращений и спонтанное повышение кровяного давления без переливания крови свидетельствовали о том, что мы должны продолжать. Если у пациента был отек мозга, он был обречен в любом случае. Но если бы мы обнаружили место кровотечения под переломом, у него появился бы шанс.

Я сделал еще одно отверстие, на этот раз выше. Использовав перфоратор и сверло, я понял, что в скальпеле уже нет необходимости. Кровь хлынула прямо на мою обувь. Если бы это произошло во время восстановления аорты, я бы рассердился, но кровь, льющуюся на меня из черепа, я воспринял как хороший знак. Измаил и его ассистент начали ликовать, как будто были на футбольном матче, а не в операционной среди ночи. К счастью, поток крови сначала замедлился, а чуть больше чем через минуту полностью прекратился. После этого и артериальное давление, и частота сердечных сокращений снизились. Уэстаби – 2, Мрачный Жнец – 0. По крайней мере, в тот момент дела обстояли так.

Уже во второй раз мой начальник из Барнетской больницы сказал мне позволить ему и его бригаде завершить операцию. Любезная медсестра принесла мне кофе и шоколадное печенье, пока я заполнял документы. В большинстве государственных больниц комната отдыха для персонала была унылым и пугающим местом с потертыми стульями, лампами дневного света и рваными занавесками. Зелеными занавесками. Посыл был ясен: мы не хотим, чтобы вы сидели и отдыхали, даже ночью, поэтому вставайте и идите к следующему пациенту. Я надеялся, что на этом мой день будет окончен. Шестнадцать часов подпитываемых адреналином концентрации внимания и физических усилий наконец дали о себе знать. Вот почему там был я, а не мистер Джексон или мисс Шеперд. Травматологическая хирургия – это спорт для молодых.