Kitabı oku: «Рассвет языка. Путь от обезьяньей болтовни к человеческому слову. История о том, как мы начали говорить»

Pa spaning efter sprakets ursprung by Sverker Johansson © Sverker Johansson 2019 First published by Natur & Kultur, Sweden Published by arrangement with Partners in Stories, Sweden and Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency, Sweden

© Боченкова О.Б., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предисловие

– Папа, папа, почему она висит на хвосте?

– Потому что так удобнее лазить по деревьям и собирать фрукты.

– А зачем ей фрукты?

– Чтобы есть. Она же обезьяна.

– Почему ты называешь ее обезьяной, папа?

– Потому что она обезьяна. Таких животных мы называем обезьянами.

– А почему мы называем их обезьянами?

– Потому что так нас научили, когда мы были маленькие.

– Эй, обезьяна! Привет!

Не получает ответа и снова поворачивается к отцу.

– Папа, папа, почему она мне не отвечает?

– Потому что не понимает, что ты говоришь.

– А почему она не понимает, что я говорю?

– Потому что обезьяны не умеют разговаривать.

– Папа, почему обезьяны не умеют разговаривать?

– Потому что они животные. Животные не умеют разговаривать.

– Но папа, ты же говорил, что люди – это такие животные. Почему тогда люди умеют разговаривать?

И тут папа сдается. Ему потребуется написать целую книгу, чтобы ответить на этот вопрос.

Ту самую книгу, которую сейчас вы держите в руках.

* * *

Большинство детей примерно на четвертом году жизни или около того проходит в своем развитии период бесконечных «почему». Вопросы следуют один за другим и вытекают один из другого, потому что ни один ответ не может удовлетворить «почемучку». Так, постепенно папа устает отвечать, а ребенок спрашивать. Последнее в любом случае происходит, когда начинается школа. Если не раньше.

Я не уставал никогда. Я спрашивал и спрашивал и продолжаю делать это спустя вот уже почти пятьдесят лет. Отчасти это объясняется тем, что мой папа никогда не уставал отвечать. Я и сейчас иногда обращаюсь к нему. Но чаще приходится выкручиваться самому, потому что того, о чем я сейчас спрашиваю, не знает даже папа.

Все чаще мои размышления и вопросы касаются проблемы происхождения вещей и явлений, в конечном счете – становления мира в том виде, каким мы его знаем. Еще пяти-шестилетним мальчиком я открыл для себя литературу о космосе и окаменелостях и до сих пор храню кое-что из того, чем зачитывался в то время. Потом моими главными увлечениями стали эволюция и космология. Думаю, я был самым невыносимым учеником в начальной школе, потому что изматывал учителей своими вопросами. Когда же и мне надоело их спрашивать, я засел за книги.

Так шаг за шагом это привело к непродолжительной карьере в области физики элементарных частиц. Но вскоре после защиты в 1990 году в Швейцарии докторской диссертации об образовании лептонных пар при столкновениях протонов в ускорителе элементарных частиц я открыл для себя нечто еще более захватывающее, чем физика, – язык. До того меня не особенно волновала эта тема, тем не менее я прошел курс общего языкознания на вечернем отделении. Больше ради развлечения, что не помешало мне осознать, насколько увлекательна эта новая для меня область и как много осталось вопросов, на которые до сих пор нет ответов, о том, как работает язык. Прежде всего само его происхождение – тайна, покрытая мраком. Так я постепенно осваивал эту новую для меня колею, что в конечном счете и привело к появлению этой книги.

Сегодня о происхождении языка нам известно намного больше, чем когда-либо. Далеко не все фрагменты пазла встали на место, но общие очертания картины время от времени проступают, и способствовать этому – занятие, достойное внимательного и пытливого исследователя – истинного детектива в сфере науки. В этом, по крайней мере, я надеюсь убедить читателя этой книгой.

Благодарность

Спасибо моему издателю Андерсу Бергману, который взял на себя труд выпустить в свет эту книгу и всячески воодушевлял меня в процессе работы над рукописью.

Спасибо моему папе Ларсу Юхансону, всегда поощрявшему мое научное любопытство.

Моим детям – Даниэлю, Кассандре, Фарамиру и Аине, – вдохновлявшим меня, в том числе и многочисленными анекдотами соответственно их возрасту. Гизелле Хоканссон и Йордану Златневу – преподавателям, пробудившим во мне интерес к языку и его происхождению.

Юхану Шёнсу, Эмилии Перланд и снова Гизелле Хоканссон – за бесценные комментарии и не менее значимое мнение о рукописи.

А также всем моим друзьям и коллегам по изучению эволюции языка и постоянным участникам конференции «Эволенг»¹ – за их вдохновляющие доклады и лекции, публикации, дискуссии и не менее интересные приватные беседы за бокалом вина.

Спасибо Лорелее за поддержку, терпение и понимание.

Введение

Собственно, что делает нас людьми, такими особенными, уникальными, не похожими на других животными? Уже одно слово «животные», употребленное по отношению к людям, оскорбляет многих из нас при всей биологической корректности такого обозначения.

Но мы и на самом деле в высшей степени необычные животные, хотя бы потому, что необыкновенно успешны в плане изменения облика этой планеты. В чем секрет нашей успешности? В чем наша необычность?

Испокон веков естествоиспытатели и философы предлагали длинные списки якобы уникальных характеристик человека, и не только телесных. Само наличие души иногда считается специфически человеческим качеством, если только она действительно есть у человека и отсутствует у других животных – два вопроса, на которые до сих пор у нас нет однозначных ответов. При всех особенностях нашего тела в этом плане мы мало чем отличаемся от других обезьян. Кое-кто из мыслителей прошлого пытался свести проблему к поискам уникальных частей в нашем организме, но ни одна из подобных теорий не выдержала испытания временем.

То, что есть в нас уникального, не телесно.

Нравственность, отвага, интеллект, эмоции, личность, способность к сочувствию, любви или благочестию – вот лишь некоторые из не-телесных качеств, которые рассматривались исследователями как специфически человеческие. Строго говоря, ни один из этих критериев нельзя отнести к научным. Потому что для того, чтобы утверждать, что некое качество является специфически человеческим, мы должны доказать для начала, что оно определенно есть у людей и не менее определенно отсутствует у других животных. Среди исследователей до сих пор нет однозначного согласия даже в отношении такой, казалось бы, очевидной черты, как интеллект. Не говоря о сложностях определения и измерения – а только таким образом и можно что-либо исключить – мужества у синих китов или нравственности у бурозубки обыкновенной.

При этом нам трудно избавиться от ощущения, что то, что отличает нас от других животных, находится в голове, что именно в этой части тела мы оснащены лучше, чем другие. Разумеется, и это всего лишь предубеждение, которому не следует доверять слепо. Слишком глубоко укоренилась в нас склонность противопоставлять себя другим, рассматривать себя в качестве мерила всего и вся, а в тех, кто от нас отличается, видеть прежде всего отклонение от нормы – в невыгодную для них сторону.

Мы смотрим свысока не только на животных. При любом контакте разных групп людей представители каждой замечают прежде всего собственные преимущества. «Мы против других» – этот шаблон застрял в нашем сознании с незапамятных времен. Более двух тысяч лет тому назад римляне считали неполноценными существами германских варваров, которые, в свою очередь, так же смотрели на изнеженных римлян. И началось это, конечно, гораздо раньше. Легко представить себе, как более 100 тысяч лет тому назад неандертальцы были неполноценными варварами в глазах первых представителей вида Homo sapiens и платили им за это той же монетой. И так оно продолжалось вплоть до недавнего времени. Только сегодня большинство из нас, хотя и далеко не все, начинает понимать, что чувство превосходства над другим – не более чем иллюзия, опасное заблуждение, меньше всего способствующее достижению взаимопонимания.

Варваров прозвали варварами римляне, а до того – греки за язык, который звучал не как «настоящий» – греческий или латынь, – а как нечто невнятное: «вар-вар-вар». Именно язык отличал цивилизованных «нас» от неполноценных «их». Греки и римляне смотрели на свой язык как на норму и тех, кто разговаривал не так, называли «варварами». Язык был для них ключом к цивилизованности.

В этом смысле важная роль отводится языку и в Библии. И там он используется для различения «своих» и «чужих». В двенадцатой главе Книги Судей говорится, как правильное произнесение слова «шибболет» становится вопросом жизни и смерти. Уличенного в недопустимом диалектном выговоре казнят.

Есть в Библии история и о том, как языки были созданы, чтобы разделить изначально единое человечество. В главе о Вавилонской башне сказано, что первое время все люди говорили на одном языке и это наделяло их безграничными возможностями². Но это не понравилось Богу, который, чтобы держать людей в повиновении, разделил их, заставив заговорить на разных языках, после чего они перестали понимать друг друга. В самом деле, более эффективного способа посеять раздор не придумать. Таким образом Библия объясняет многообразие языков.

При этом открытым остается вопрос о возникновении языка как такового. Язык существовал в самом начале Мира. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн 1: 1). И первое, что поручил Бог Адаму в райских кущах, – дать названия животным (1. Моисей 2: 19), то есть это было лингвистическое задание, предполагающее, что к тому времени Адам уже владел каким-то языком. Если учесть, что на тот момент нашему общему праотцу было несколько дней от роду, логично предположить, что он был создан с готовым языком в голове, в котором отсутствовали только названия животных.

Так или иначе, в Библии язык – первое человеческое качество, которое подчеркивается в Адаме. Человек дает названия животным, не наоборот. И по сей день язык – одна из немногих неоспоримых характеристик, отличающих человека от прочей твари. Именно язык может стать ключом к пониманию сути нашей «человечности».

Но чтобы ответить на вопрос, почему у людей есть язык, одной Библии мало. Прежде чем приступать к проблеме происхождения языка, нам нужно разобраться с самим языком, его природой и структурой, а также с природой человека как биологического вида и его эволюционным развитием. Мы должны понять, что представляет собой мышление и как работает наш мозг. Чтобы ответить на вопрос, каким образом у людей появился язык, нам следует принять во внимание результаты исследований в самых разных областях знания. Не только собственно в лингвистике, но и в эволюционной биологии, палеоантропологии, археологии, приматологии, генетике, анатомии, этологии, нейробиологии, когнитивных исследованиях, психологии, социальной антропологии – и это далеко не полный список.

Все это может затруднить понимание вопроса, не в последнюю очередь для тех, кто является специалистом в какой-либо одной отрасли, а с остальными имеет в лучшем случае шапочное знакомство. Я не обещаю вам глубокого погружения в каждую из перечисленных выше наук, но окунуться в некоторые темы придется. Большего, будучи ограничены рамками этой книги, мы, к сожалению, позволить себе не можем. Из опасения потерять нить рассуждения я упрощал, упуская некоторые несущественные для нас детали. В большинстве случаев я отдаю себе отчет в сложности и неоднозначности затрагиваемых вопросов, но предпочитаю давать лишь общую картину состояния научной проблемы на сегодняшний день, не усложняя ее больше самого необходимого.

* * *

Природа языка оставалась в центре внимания философов с тех самых пор, до которых мы можем проследить историю философии. За триста с лишним лет до начала нашей эры великий древнегреческий мыслитель Аристотель рассматривал язык как разделительную черту между миром человека и животных. А младший коллега Аристотеля Эпикур выдвинул первую из известных теорий происхождения языка. Согласно философу, язык начинался с врожденных реакций людей на различные переживания. Каждое определенное переживание заставляло человека издавать определенный звук, который и становился знаком этого переживания. Такая система врожденных звуков для разных переживаний и послужила основой для возникновения языка. Непонятно только, откуда взялись эти врожденные реакции? Об этом теория Эпикура умалчивает.

Спустя две тысячи лет интерес к проблеме происхождения языка проявили философы Просвещения. Готфрид Вильгельм Лейбниц, более известный своими математическими трудами, опубликовал идеи на этот счет в 1710 году и свел основы первоначального языка к звукоподражению – словам вроде «мяу» или «кукареку», которые, хоть и в небольшом количестве, до сих пор сохраняются в нашем лексиконе.

Француз Этьен Бонно де Кондильяк в опубликованном в 1746 году «Опыте о происхождении человеческих знаний» размышлял о том, что язык мог начинаться с жестов и пантомимы, которые впоследствии трансформировались в систему знаков. Похожие мысли высказал в 1765 году шотландский философ Томас Рид – не то под влиянием Кондильяка, не то независимо от него. Он же рассуждал о связи языка и искусства.

Даже швейцарский политический философ Жан-Жак Руссо, более известный благодаря идее «благородного дикаря»³, отдал дань этой животрепещущей теме. В полемике с Кондильяком Руссо высказал мысль, что, общаясь между собой, «благородные дикари» использовали как жесты, так и звуки. Жестами они выражали смысл высказывания, а звуками – эмоции. Впоследствии ритуалы и песнопения сыграли ключевую роль в трансформации звуков и жестов в настоящий язык.

Еще один представитель того славного поколения шотландец Джеймс Бернет, лорд Монбоддо, может быть с полным правом назван лингвистом, а не просто философом, размышляющим на досуге на тему языка. Так или иначе, Монбоддо можно причислить к тем, кто заложил основы современной сравнительной и исторической лингвистики. Пытаясь проследить историю разных языков и их родство, Монбоддо не мог обойти стороной вопрос о происхождении языка как такового. Он сделал упор на социальную функцию языка и поставил во главу угла имитацию, то есть умение подражать. Интересно, что на эту и некоторые другие идеи его вдохновили наблюдения за общением орангутанов в неволе. До рождения Дарвина оставалось несколько десятилетий, и было далеко не очевидно, что происхождение языка следует связывать с эволюцией человека как биологического вида и обезьяны имеют к этому самое прямое отношение. Но Монбоддо мыслил в этом направлении, даже если эволюционные идеи и не получили у него должного оформления.

Следующим ученым XVIII века, занимавшимся проблемой происхождения языка, был Иоганн Готфрид Гердер, которого принято называть немецким философом, хотя Германии как таковой в то время не существовало⁴ и родной город Гердера Моронг находился в Польше. Будучи дружен с Гёте, Гердер внес свой вклад в укрепление национального самосознания немцев, но в политике был скорее радикалом, чем консерватором, и поддерживал Французскую революцию.

Наиболее заметный след Гердер оставил в литературоведении, однако в 1772 году опубликовал целую книгу о происхождении языка. В ней он рассуждает о так называемом естественном языке – всех тех звуках, которые используют животные и люди для выражения своих чувств: криков боли, желания и так далее.

Но истоки человеческого языка Гердер видит совсем в другом. Не в «естественном языке», а в том, что отличает нас от животных и объясняет, почему у нас есть полноценный язык, а у них – только «естественный». Идеи Гердера на этот счет интересны и имеют параллели в современных теориях эволюции человека.

Всех животных, кроме человека, Гердер считал более или менее специализированными, то есть подверженными специфическим инстинктам, которые рассчитаны на добычу определенной пищи. Именно специфичность в отношении пищи ограничивает животных, но человек в этом отношении универсал. Он не раб инстинктов и способен рассуждать, ориентируясь в новых ситуациях, и находить оригинальные решения. И в этом, согласно Гедеру, ключ к проблеме языка. В нашей потребности коммуницировать за пределами того, что дано в инстинктах.

Благодаря разуму, у нас всегда есть возможность отступить на шаг и хорошенько обдумать ситуацию, вместо того чтобы идти на поводу у инстинктов. Мы можем по-своему оценить то, что видим, и создаем слова для обозначения новых переживаний. При этом Гердер наделил людей по крайней мере одним инстинктом – инстинктом наименования. Врожденным стремлением выразить словами любое впечатление.

Таким образом, философы Просвещения уделили много внимания проблеме языка, при этом их идеи по большей части оставались чистыми спекуляциями, то есть более или менее фантастическими сценариями на тему, как мог возникнуть язык, без ощутимой опоры на знания о том, как язык функционирует, или о происхождении самого человечества. И в этом нет ничего удивительного, ведь в XVIII веке об этом практически ничего не было известно. Поэтому тому, кто решил заняться проблемой происхождения языка, оставалось лишь строить догадки.

Только в XIX веке лингвистика – наука о языке – стала самостоятельной отраслью знания и требования к содержанию научных трудов и обоснованию идей вышли на другой уровень. Досужие фантазии больше не приветствовались. Но происхождение языка в качестве предмета научного исследования успело снискать себе дурную славу. Настолько дурную, что работы на эту тему в 1866 году были запрещены Парижским лингвистическим обществом.

Тема оставалась под запретом добрую сотню лет, в течение которой в этом направлении не было сделано ничего достойного внимания. Зато за этот самый период наши знания о человеке, языке и эволюции существенно пополнились, что создало более прочную платформу для изучения интересующей нас темы. И все-таки прошло еще немало времени, прежде чем проблема происхождения языка была настолько реабилитирована в глазах научного сообщества, что снова обратила на себя внимание исследователей.

Стивен Пинкер, 2011

Отдельные попытки поднять этот вопрос предпринимались с 1960-х годов такими учеными, как Эрик Леннеберг и Дерек Бикертон⁵. Но только в 1990-х работа в этом направлении стала по-настоящему набирать обороты.

В самом начале этого нового этапа обозначились две ключевые фигуры: Стивен Пинкер и Джеймс Херфорд. Их роли были различны. Пинкер – профессор психологии в Гарварде – в 1990 году совместно с Полом Блумом опубликовал статью об эволюции языка, обратившую на себя внимание научного сообщества. А в 1994-м – научно-популярную книгу «Язык как инстинкт», ставшую бестселлером. Эта книга в свое время заставила и меня задуматься над проблемой языка, при том что я далеко не во всем был согласен с Пинкером.

Но Пинкер – универсальный мыслитель, чьи интересы простираются на многие области академической науки. Он автор книг по проблемам наследственности, человеческого мышления и поведения. Нигде не задерживаясь подолгу, Пинкер мог быть вдохновителем, но никак не действующим лидером.

Джим Хёрфорд на конференции «Эволенг», 2014, Вена

Роль лидера досталась Джеймсу Херфорду, профессору лингвистики из Эдинбургского университета. Именно Херфорд взял на себя инициативу организации регулярных научных конференций по проблемам эволюции языка.

Конференции «Эволенг» стали ареной, на которой исследователи всего мира с интересом к проблеме происхождения языка обмениваются идеями и намечают направления и стратегии дальнейшей работы. Эти встречи проводятся раз в два года. Очередная намечается в Торуни (Польша)⁶, куда и я намерен отправиться сразу после того, как передам рукопись моей будущей книги в издательство.

Исследовательское движение, инициированное Джеймсом Херфордом и его коллегами в 1990 году, объединило довольно пеструю группу ученых из самых разных областей с общим интересом к проблеме происхождения языка.

Вот уже почти тридцать лет мы обмениваемся идеями и мыслями, ставим совместные эксперименты, сопоставляем результаты наших исследований, делаем компьютерное моделирование – в общем, собираем всевозможную информацию, которая в дальнейшем позволит нам сказать о происхождении языка то, что уже не будет чистой спекуляцией и поэтому не подпадет под запрет 1866 года.

Моя книга основана на результатах этого исследовательского путешествия, и цель, которую я преследую, – дать общую картину того, где мы находимся сегодня, что мы думаем, что знаем и чего не знаем. Полотно, которое нам предстоит соткать, состоит из множества нитей, протянутых из самых разных областей знания. Потребуется время, чтобы понять, какое отношение имеют некоторые из них к лингвистике. Узор на полотне будет проступать постепенно, но под конец все нити до единой займут свое место. Поэтому, если я вдруг заведу разговор об акушерках, роботах, каракатицах или левшах, знайте, что я делаю это не ради развлечения, а потому что каждому из перечисленных персонажей есть что сказать по нашей теме.