Kitabı oku: «Сладкие разборки»

Глава 1

Подходя к телецентру, я глянула через решетчатые чугунные ворота на наш крохотный, но очень ухоженный дворик, вздохнула устало и покорно: он стоял.

Он – это мой новый поклонник, огромного роста детина, неуклюжий, грузный, сутулый, по-настоящему медвежья фигура; пятнистая, военного образца куртка сидит на нем складками, точно не по росту. Под стать фигуре лицо: пухлое, с широкими складками на щеках, маленьким курносым носом и огромным, лягушачьим ртом. На левой щеке огромная бородавка багрово-красного цвета, из которой, точно иглы у дикобраза, торчат в разные стороны короткие белесые волоски. Когда он говорит или улыбается, шевеля при этом своими огромными, точно у орангутанга, челюстями, бородавка эта движется и кажется, будто ползет у него по щеке огромное и мерзкое насекомое. Прибавьте к этому низкий, покатый лоб, кожа на котором собрана гармошкой, и вам станет понятно, почему при взгляде на моего нового поклонника вспоминаются мне иллюстрации из школьного учебника биологии, изображающие реконструированные по черепу лица неандертальцев.

Нет, я не против поклонников, когда отношения с ними остаются платоническими, как, скажем, с Костей Шиловым, нашим водителем. И тем более не против высоких мужчин – мой Володька тоже под два метра. Но когда у человека лицо неандертальца, а фигура белого медведя – нет, увольте!

Я так и не знаю, как его зовут и сколько ему лет, – по виду это никак не определишь. Знаю только, что работает он то ли в котельной, то ли в охране – мелкий обслуживающий персонал, одним словом, на который мы, творческие работники телевидения, обычно внимания не обращаем.

Вся история началась неделю назад, когда этот парень вдруг обнаружил, что влюблен в меня. И с тех пор изо дня в день, каждое утро повторяется одна и та же сцена. В девять часов он встречает меня у проходной, широкое мясистое лицо его расплывается в приторной улыбке, огромная бородавка, шевеля волосиками, ползет по щеке – меня мутит от одного ее вида, но я сдерживаюсь, делаю вид, что все нормально. Каждое утро, завидев меня, он произносит одни и те же фразы, слово в слово, своим сиплым, низким, но каким-то совершенно дебильным голосом:

– Здравствуйте, Ирина Анатольевна! Как ваше самочувствие? Как вам спалось? Как добрались? Все благополучно?

«Господи, какая пошлятина!» – не могу не подумать я.

А в это время Костя Шилов, наш водитель, мой давний и безнадежный поклонник, обязательно возится возле стоящей во дворе серой начальственной «Волги» и бросает в нашу сторону хмурые, недовольные взгляды. Однако я вынуждена с улыбкой кивать своему бородавчатому поклоннику, любезно благодарить за заботу, внимание и терпеть, пока он проводит меня через крохотный дворик к входу в здание телецентра. А зачем, собственно, обижать человека? Быть может, он искренне, от души все это делает. Быть может, он как в песне у Андрея Миронова – «На лицо ужасные, добрые внутри». И, только закрыв за собой входную дверь старинного, в помпезном сталинском стиле здания телецентра, я вздыхаю облегченно: уф! На сегодня общение с поклонниками закончено.

В то утро я немного удивилась, обнаружив в нашем рабочем кабинете одну только Леру Казаринову, мою помощницу по подготовке программы «Женское счастье», старшим редактором которой сама являюсь. Лера сидела за столом, невозмутимо пережевывая урюк и запивая его теплой минеральной водой без газа.

– Ух, Ирина! – сказала Лера с набитым ртом, едва завидев меня на пороге кабинета. И тут же вскочила, сунула куда-то урюк и бутылку с минеральной водой. – Ирина, пошли к шефу! – сказала она, прожевывая остатки ягод. – Наши все уже там, ждут только тебя.

Я грустно вздохнула: день начинается явно не с самого приятного. От этого незапланированного совещания с раннего утра едва ли стоит ждать чего-то хорошего. Наверняка какая-нибудь срочная работа или срочное начальственное поручение – в девяти из десяти случаев это поручение оказывается крайне неприятным. И приветливый вид Евгения Васильевича, когда он поднялся мне навстречу, здороваясь, из-за своего рабочего стола, меня в моем предчувствии неприятностей не разубедил, а, скорее, наоборот. Если шеф с тобой приветлив, значит, ему что-то от тебя нужно, и, чем больше приветливы и вежливы с тобой, тем больше гадостей для тебя придумано. Так оно, собственно, и оказалось.

Едва мы с Лерой уселись за длинный стол заседаний в кабинете Евгения Васильевича Кошелева, зама главного редактора нашего областного ГТРК, нашего непосредственного начальника, – за этим столом уже сидели Галина Сергеевна, наш режиссер, и Павлик, наш оператор, – шеф принял серьезный, деловой вид.

– Значит, так! – сказал он. – Если не ошибаюсь, господа хорошие, сегодня вечером у нас прямой эфир. Верно?

– Верно, – подтвердила я за всех.

– И кто на этот прямой эфир приглашен, уже хорошо известно и обговорено. Не так ли?

– Конечно, – подтвердила я. – По плану у нас стоит Наталья Кудряшова – молодая актриса ТЮЗа. А что?

– А то, наша дорогая Ирочка! – Шеф широко, от уха до уха улыбнулся. – Я с Натальей Леонидовной уже говорил по телефону. От имени телевидения извинился, сказал, что, к сожалению, ей придется участвовать в нашей следующей программе через неделю – в следующую пятницу.

У меня челюсть так и отвисла: вот это да! Шеф вообще охамел, за меня с предполагаемыми участницами моей программы разговаривает, нагло отказывает им, – словом, распоряжается как хочет, не спросив даже ради приличия моего согласия. Впрочем, вслух я этого говорить не стала, а Кошелев, словно не замечая моего разочарованного вида, бодро продолжал:

– А сегодня – имейте в виду, Ирина Анатольевна, это моя личная к вам просьба! – в вашей программе будет совершенно другая героиня.

Я беспомощно огляделась, словно ища поддержки. Хотелось крикнуть: «Да что же это делается, господа, грабеж средь бела дня!» Я просматриваю подшивки газет, расспрашиваю моих знакомых, бегаю по городу, выискиваю людей, достойных участия в нашей программе, а этот, с позволения сказать, шеф одним махом всю мою работу перечеркивает, найденным мною людям отказывает, каких-то своих мне навязывает, ставя таким образом меня в идиотское положение перед теми, которым я уже твердо обещала участие в программе. Впрочем, у всех трех моих помощников вид был устало-покорный: они явно были уже в курсе и смирились, потому что знали, как, впрочем, и я сама, что, если наш шеф вбил себе что-то в голову, возмущаться и спорить было совершенно бесполезно.

– Ирочка, вы только не смотрите на меня как на душителя свободы слова! – продолжал Кошелев невозмутимо. – Вы же еще не знаете, какую героиню я нашел для вашей программы. Женщина-предприниматель, исключительно своим трудом, своей энергией пробившаяся в наше смутное время, создала свое дело, теперь, между прочим, процветающее, занимается благотворительностью, помогает бедным, обездоленным…

С каждым словом физиономия шефа все более расплывалась в бодро-оптимистической ухмылке, а у меня на душе мрачнело, становилось бесконечно тоскливо и безрадостно. Наконец ему, видимо, надоел тон победных реляций, и он вдруг резко сменил тон, заговорил сухо, по-начальнически:

– Значит, так, Ирина Анатольевна! Должна же существовать и дисциплина, в конце концов! Телевидение существует вовсе не для вашего удовольствия.

– Да, да, Евгений Васильевич! – согласилась я грустно. – Конечно, я все понимаю.

– Вот и отлично! – Шеф удовлетворенно кивнул. – Зовут героиню вашей сегодняшней программы, – тут он глянул в какие-то свои записи, – Наташа Горелова. Бизнес ее где-то в сфере производства продуктов питания, я точно не знаю, вы ее сами расспросите. Я ей уже звонил, договорился об участии в программе, предупредил о том, что вы к ней сейчас приедете…

– Я? Приеду? Сейчас?

– Приедете! – заявил шеф безапелляционно. – Прямо сейчас туда и направитесь. Вот ее адрес.

Шеф подал мне листочек бумаги, и я уныло уставилась на совершенно незнакомое мне название улицы. – Улица Городская! – воскликнула я удрученно. – Ну и где это?

– Говорят, где-то на СХИ. – Шеф пожал плечами. – Точно не знаю…

Еще лучше! СХИ – собственно, сельскохозяйственный институт – это же почти окраина города.

– А Костя Шилов, по крайней мере, отвезет меня туда?

Мне показалось, я имела право на эту маленькую поблажку, но шеф думал иначе.

– У Шилова командировка в район, в совхоз «Маяк», – проговорил он строго. – Повезет группу снимать репортаж про наших доблестных полеводов.

– А как же я?

– А вы, Ирочка, – шеф снова широко улыбнулся, – сейчас пройдете двести метров до Ильинской площади, сядете там на маршрутку, шуструю такую, проворную «Газель» с очень счастливым номером тринадцать, – шеф самодовольно рассмеялся, и я вежливо скривила губы, – покажете шоферу вот эту карточку с адресом, и он доставит вас к самым воротам нужного дома. Мне сказали, он у самой дороги. – Шеф вдруг посмотрел на меня так серьезно, что по спине побежали мурашки. – И еще, у меня к вам огромная личная просьба. С Наташей быть вежливой, внимательной и, если она вдруг начнет отказываться от участия в вашей программе – и такое может случиться! – пожалуйста, не сочтите за труд, уговорите ее. Она должна быть в сегодняшнем эфире! – отчеканил Кошелев. – Это мое категорическое требование, как начальника к подчиненному. Вам все понятно?

Мне было понятно все. Не первый год на телевидении работаю, насмотрелась всякого. И не впервой какие-нибудь солидные люди города изъявляют желание устроить на телеэкране свою протеже… Хоть и мерзко это, а делать приходится – все же мы люди. И что эта протеже, похоже, с претензиями и участвовать в эфире ее, похоже, придется уламывать – что ж, тем неприятнее вся эта история для меня, только и всего…

* * *

Маршрутка остановилась у ворот солидного особняка, контрастно высившегося среди окружавших его крохотных, в три окошка, деревенских домиков. За высоким забором из серой гофрированной стали виднелись два строения: одно (с претензией на непонятную архитектуру – сплошная эклектика!) своими узорчатыми украшениями, стрельчатыми окнами, башенками и шпилями на крыше было похоже на дворец, являясь скорее всего жилым домом; второе – простой куб из белого кирпича без оконных проемов, наверное, производственный цех. У меня было достаточно времени рассмотреть все это, пока, позвонив в электрический звонок калитки, изготовленной из такой же серой гофрированной стали, я ждала, когда мне откроют.

Наконец за забором хлопнула дверь, по бетонной дорожке застучали каблуки, с грохотом отодвинулся стальной засов калитки, и вот уже хозяйка особняка приветливо улыбается мне, приглашая войти.

Говоря по правде, совсем не такой представляла я себе протеже неведомого солидного человека нашего города. По моим понятиям, это должна была быть перезрелая красавица, всем своим видом заявляющая об уходящей бурно проведенной молодости, непременно ярко накрашенная, непременно блондинка, волосы убраны в какую-нибудь фантастическую, но безвкусную прическу – что-то в этом роде. Что ж, Наташа Горелова и впрямь оказалась блондинкой. Нежно-золотистые, мягко вьющиеся волосы обрамляли правильный овал ее лица. Столь же правильные и гармоничные черты, добрая улыбка, спокойно, светло глядящие глаза. На вид ей можно было дать лет тридцать пять, но появившиеся раньше времени морщины возле глаз и на скулах свидетельствовали о перенесенных печалях и заботах. Однако от всего ее облика исходила такая удивительная мягкость и сердечность, что я не могла не почувствовать к ней сразу же, с первого взгляда, огромной симпатии.

– Здравствуйте! – сказала Наташа. Нежный, ласковый голос гармонировал со всем ее обликом. – Я столько раз видела вас по телевизору и, знаете, рада, что в жизни вы такая же красивая, как на телеэкране!

Хотя комплиментами меня удивить трудно, я вдруг почувствовала себя очень польщенной этой нехитрой искренностью.

Наташа Горелова повела меня в дом.

Во дворе поражали удивительные чистота и порядок. Бетонная дорожка вела от калитки к двери дома, по обеим сторонам ее уже зеленел в эту раннюю, холодную весеннюю пору – стоял конец марта – газон. На посыпанном щебнем накате у ворот замерла фарами к дому зеленая «Газель»-полуфургон. Честно говоря, за воротами такого особняка ожидалось увидеть совсем другую машину, покруче, минимум иномарку.

– Это наша кормилица, – сказала Наташа, кивая на автомобиль. – Нам приходится очень много по районам ездить, закупать продукты для производства. Самый лучший жирный творог, масло, сливки, кое-какие наполнители. Без этой машины нам как без рук!

– А что вы, собственно, производите? – поинтересовалась я.

– Сейчас мы это вам покажем! – улыбнулась Наташа. – Прошу в дом!

Пройдя через прихожую, где, как и во дворе, чистота и порядок были образцовые, я оказалась в большой, просторной комнате, наверное служившей в этом доме гостиной. Весь облик ее, мягкая удобная мебель, диваны у стен, стулья, большой обеденный стол посредине, накрытый явно к чаю, наверное к моему приходу, занавески на окнах, обои, линолеум – все свидетельствовало не только о достатке, но и об определенном художественном вкусе хозяев, и одновременно об их скромности, нежелании излишне кичиться своими деньгами.

Едва я вошла, из-за стола поднялся и шагнул мне навстречу молодой, лет тридцати пяти, мужчина, среднего роста, худощавый и стройный, с черными прямыми волосами, аккуратно зачесанными на сторону, с несколько резкими чертами лица, крупным прямым носом, острым выступающим вперед подбородком. Лицо озаряла добрая, чуть смущенная улыбка.

– Вот, знакомьтесь! – сказала Наташа. – Мой муж Игорь.

Муж? У протеже солидного человека нашего города есть муж? Я изумилась третий раз за какие-то считанные минуты. Или на своем двадцать восьмом году я перестала вообще смыслить в жизни, или вся эта история с протеже была чистым бредом моей буйной головушки. Бредом, однако, основанным на странном и теперь казавшемся мне совершенно непонятным поведении шефа Кошелева, непременно желавшего видеть Наташу Горелову в нашей сегодняшней программе. Ну что ж, пути начальства, как говорится, неисповедимы, и иногда лучше вовсе не думать о них, если не хочешь впасть в меланхолию.

– Присаживайтесь, – сказал Игорь, придвигая мне стул, – сейчас чай пить будем.

Мы сели за накрытый стол, где, кроме исходящего паром фарфорового чайника с заваркой и чашками, стояли блюда со всевозможными сладостями.

– Вы сколько сахара предпочитаете? – спросила Наташа, наливая мне густой чай с каким-то необычным, приятным ароматом. – Я советую класть не очень много, потому что все это, – она кивнула на блюда, – тоже очень сладкое.

Вообще-то я не любительница конфет, да и форму держать нужно: полные люди на телевидении выглядят отвратительно. Но разложенное на столе и налитый в чашки чай выглядели так аппетитно, что я махнула рукой. Бог с ней, с формой, один раз можно!

– Чай настоян на смородиновом и мятном листе, – пояснила Наташа. – А вот это, – она пододвинула ко мне блюдо, – то, что мы производим!

На блюде горкой высились – наконец-то я догадалась, что это такое, – творожные сырки в шоколадной глазури.

– Вы это производите? – Я снова удивилась. – Но ведь я это иногда покупаю, и там на этикетке, отлично помню, какой-то московский адрес…

– Точнее, Московской области, – пояснила Наташа. – Но это юридический адрес. Оттуда нам только этикетки присылают. А все ингредиенты – очень качественный жирный творог, масло, сливки, сахар, наполнители, кокосовую стружку, например, – мы сами здесь приобретаем. Здесь же у нас и цех, где стоит станок, здесь же и холодильные камеры. Это та пристройка, что без окон, – видели, наверное…

Разумеется, я видела.

– Понимаете, – сказал Игорь, усмехаясь, – эти сырки хранятся при двух-четырех градусах тепла, перевозить их можно только в рефрижераторах. Если их из Подмосковья сюда доставлять, они позолоченные окажутся.

– Да вы угощайтесь, не стесняйтесь, – сказала Наташа, пододвигая мне блюдо. – И чай пейте.

Я последовала ее совету.

Пока я, мысленно наплевав на фигуру, диету, телевидение, свой внешний вид и все такое прочее, уплетала сырок за сырком, запивая их травяным чаем, на вкус еще более приятным, чем на вид, Наташа рассказывала мне свою историю:

– Бизнесом мы занялись лет пять назад. Тогда наш механический завод, где мы работали, окончательно обанкротился, и нас уволили по сокращению штатов. Куда мы только не обращались, где только не искали способа себе на жизнь заработать… Игорь тогда по многим объявлениям ходил, многое пытался освоить, но без особого успеха. И на это объявление по производству сырков мы случайно наткнулись. Ни он, ни я особенно не верили, что из этого выйдет что-то путное. Тем не менее он поехал в Москву, нашел там представительство. Надо сказать, там к нам очень хорошо отнеслись, бесплатно дали рецепты, поручились за нас в банке, чтобы нам кредит выдали закупить оборудование, снять помещение…

Сначала мы устроились в старом овощном магазине, выскоблили его, вымыли, вычистили, все своими руками. Это потом уже на его месте вот этот особняк и цех выстроили. А тогда ничего своего у нас не было, даже квартиры: прямо там, в этом цеху, мы и жили… Чиновники трепали нам нервы страшно: каких только комиссий к нам не приходило. Налоговая инспекция, электросеть, водоканал, пожарная инспекция, санэпидстанция – и всех ублажай, и всем плати! Очень трудно поначалу пришлось. Спали по три-четыре часа, не больше. То Игорь, то я ездили по районам, искали самые лучшие продукты, чтобы сырок качественный был, а потом прямо из-за руля – или в цех, или шли подрабатывать где-нибудь по мелочи, чтобы оборотных средств побольше было. И как потом ни с того ни с сего санэпидстанция решила нас закрыть, сказали: не соответствуем санитарным нормам… Мы даже судились с ней, с санэпидстанцией… И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Сергей Маркович не помог.

– Это адвокат наш, Сергей Маркович Пацевич, – пояснил Игорь. – Он выиграл процесс и гонорар согласился ждать, пока мы ему сможем его выплатить. Если бы не он, мы прогорели бы.

– Да, – подтвердила Наташа, – весь этот дом, вся эта роскошь – это буквально за последние полтора года появилось. А до этого было очень тяжело.

Я с сожалением заглянула в опустевшее блюдо, где когда-то лежали сырки. Теперь они лежали внутри меня, и мне было от этого хорошо.

– Скажите, а вы только сырки делаете? – поинтересовалась я, внимательно оглядывая стол. – Какие-нибудь торты, пирожные, конфеты – нет?

– Для всего этого другое оборудование нужно, – ответила Наташа, – и другие ингредиенты – мука, например.

– Да и зачем нам другое, – заметил Игорь. – Производство сырков вполне обеспечивает наши потребности, даже с лихвой.

Я кивнула, оглядев их шикарную гостиную.

– Послушайте, – сказала я, – я сейчас вспомнила: ведь эти сырки чуть ли не на каждом углу продаются. Это что, все ваша продукция?

Игорь усмехнулся.

– Нет, не вся наша, – сказал он. – В нашем городе, кроме нас, производит сырки еще один…

– Конкурент? – спросила я.

– Ну, можно сказать и так. – Игорь вновь усмехнулся. – Не примите за бахвальство, пожалуйста, ей-богу: Диме Сучкову пришлось куда легче, чем нам в свое время…

– Дима Сучков? – переспросила я удивленно. – Вашего конкурента зовут Дима Сучков?

– Ну да. – Наташа посмотрела на меня удивленно. – А что?

Признаться, я и сама не знала, что. Просто это имя, сам звук его кольнул меня куда-то в самое сердце. Будто оно уже звучало когда-то в моей жизни, совсем недолго, будто бы вторглось оно туда внезапно, грубо, резко, оставив рану – нет, так, небольшую царапину, которая, как видно, успела уже зажить: теперь я уже решительно не помнила, кто такой Дима Сучков и что у меня с ним были за отношения. Впрочем, решила я, еще не факт, что это тот самый Сучков. Фамилия эта далеко не редкая, и возможно, что это просто совпадение.

– А почему это Сучков в более выгодном положении, чем вы? – поинтересовалась я.

– Понимаете, – сказала Наташа, – у него есть богатый родственник, готовый постоянно помогать Диме деньгами… Нам-то все самим пришлось добывать… А он цех взял в аренду на кондитерской фабрике, у него, кстати сказать, и станок мощнее нашего, и кое-какие наемные рабочие имеются. Продукции получается процентов на двадцать больше, чем у нас с Игорем…

– Только Дима нашей скрупулезностью не отличается! – усмехнулся Игорь. – Творог он закупает оптом, в Крытом рынке. А он там сами знаете какой.

Я знала. Дня три тому назад я попробовала испечь из этого творога торт, и дрянь, что получилась, отказалась есть даже бродячая кошка.

– Я к нему зашел недавно в цех, – продолжал Игорь, – смотрю: окно на улицу открыто, воздух оттуда в цех задувает, пыль, мелкий сор – все летит внутрь. А прямо под окном – чан с творогом. Ну, я не стал ему ничего говорить…

Пыль? Мелкий сор? К горлу у меня стала подступать тошнота, вспомнились вдруг омерзительные истории о крысах, бегающих по колбасным цехам, о тараканах в хлебопекарнях.

– Боже мой, Игорь! – воскликнула Наташа. – Нашел что человеку рассказывать. Смотри, Игорь, Ирина Анатольевна даже побледнела. Вы не беспокойтесь, – сказала она мне, – у нас ничего подобного не бывает. Пойдемте, кстати, посмотрим наш цех.

По стерильно чистому, точно в хорошей больнице, коридору мы прошли в то самое кубическое, без окон здание, пристроенное к жилому дому, которое я видела, рассматривая особняк снаружи. Мы все трое надели белые халаты, тапочки, а на голову колпаки и стали совсем похожи на персонал больницы. В цеху было холодно, и я непременно начала бы дрожать, если бы не только что выпитый горячий чай и съеденные сырки. Открыв тяжелую стальную дверь, меня пригласили войти в святая святых – в то место, где стоял станок, делались сырки.

Прежде я думала, что так могут сверкать только хирургические операционные. Стены были выложены белоснежным кафелем, потолок и пол выкрашены белой водонепроницаемой краской, посреди огромной комнаты блестел хромированными деталями станок. Ничего не понимая в технике, я различала их, лишь догадываясь об их назначении: круглую бочку смесителя, ленту транспортера, какие-то трубочки, воронки. Рядом со станком стояли во множестве тазы, ведра, чаны с ингредиентами. Все это сверкало чистотой и аккуратностью. В противоположном от входной двери углу находился стол готовой продукции, черно-коричневые, уже в шоколадной глазури, сырки стопками лежали там на блестящих эмалированных подносах. А рядом – другие сырки, уже запечатанные в пеструю блестящую обертку. Листы этой обертки хранились в картонной коробке рядом со столом, а в углу стоял упаковочный станок. Как видно, все процессы были механизированы.

– Вот это наш цех, – сказал Игорь с гордостью, казалось, довольный произведенным на меня впечатлением. – Как видите, у нас везде чистота и порядок, потому что, сами понимаете, они в деле производства продуктов питания – залог здоровья покупателя. Малейшая грязь в кондитерском цехе, малейшее нарекание со стороны клиентов, заболит живот у покупателя – и прощай репутация. Замучают комиссиями, проверками – и прогореть недолго.

– Они у них и так болят, животы-то, – улыбнулась Наташа. – Люди то и дело ими объедаются, нашими сырками. И тогда в первую очередь на нас жалобы: некачественный продукт. Однако я без ложной скромности скажу: вид нашего цеха на любую комиссию производит впечатление. Сколько их к нам сюда ходило, ни одна замечаний не сделала, писали в заключении: производство соответствует санитарным нормам.

– Ну да! – согласилась я. – Есть надо меньше, и живот болеть не будет.

Я глянула на часы и ахнула: уже третий час. Как быстро летит время в гостях у хороших людей!

– Значит, так, Наташа, – сказала я, переходя на деловой тон, – слушайте меня внимательно! Относительно участия в нашей сегодняшней программе вы предупреждены, и, как я понимаю, возражений нет. Верно?

Наташа смущенно улыбнулась и кивнула в ответ.

– Тогда так, – продолжала я, – то, что вы рассказали мне сейчас, очень важно. Скорее всего вам придется все это повторить перед камерами. Так что будьте готовы. Далее: вот список вопросов. – Я вытащила его из своей сумочки и подала Наташе. – Не хочу никого обижать, но мышление наших телезрителей достаточно стереотипно, и вопросы они задают примерно одни и те же. Вот их список. Просмотрите их, продумайте ответы, даже постарайтесь проговорить их вслух – вообразите, что вы уже на передаче. Знаете, потом, перед камерой, от этого чувствуешь себя легче и уверенней. Не придется подыскивать нужные слова. Поверьте мне: это старое правило каждого телеведущего.

Наташа углубилась было в чтение вопросов, но я остановила ее, осторожно тронув за руку:

– Еще одну минуту внимания. Эфир у нас в половине седьмого, но я вас жду в телецентре ровно в пять часов. Это понятно? Пожалуйста, не перепутайте время. Мы в студии с вами еще немного побеседуем, обсудим эти вопросы. Платье наденьте самое яркое, какое лучше всего смотрится. А вот с лицом ничего не делайте – для телевидения нужен совсем особый макияж, самой вам такого не сделать. У нас великолепный визажист, Елена Викторовна, она вас сделает еще красивее. Все запомнили? Ну вот и отлично, а мне пора бежать. Встречаемся в пять на телецентре, не забудьте!

И я поспешила к выходу.

* * *

Я выскочила на улицу, и калитка гостеприимного особняка с грохотом захлопнулась за моей спиной. В этот момент маршрутка со счастливым номером тринадцать как раз отъезжала от остановки, и мне ничего не оставалось, как помахать ей вслед. Я грустно вздохнула: вечно мне не везет с этим транспортом! Какая-то серебристо-серая «девятка», скрипя колесами об асфальт, сорвалась с места и промчалась куда-то у меня перед носом. Я пожала плечами, глядя ей вслед: вот, делать людям нечего, гоняют как полоумные…

Я вздохнула: эти маршрутки ходят крайне редко, следующую надо ждать минут двадцать. А тут, я знала, недалеко ходит трамвай в центр города. Поэтому, посетовав на судьбу, я покорно потащилась пешком к трамвайной остановке по неширокой тихой улочке без тротуара, зажатой между крохотными деревянными домиками с такими же крохотными участками-садиками вокруг них.

«Ну что ж, прогуляемся!» – решила я. Надо же хотя бы изредка вспоминать, например, что теперь весна на дворе, холодный и ветреный март месяц подходит к концу. День сегодня хоть и солнечный, но холодный, ветер налетает порывами, пронизывая насквозь. Низко над головой висят белые, точно из снега, облака, солнце то и дело скрывается за них. Но когда ветер стихает и солнышко, выглянув из-за облака, пригревает, ощущение весны полное. Под влиянием света и тепла пробуждается природа, мой нечуткий нос городского жителя и тот ощущает своеобразный, терпкий запах – внутри могучих стволов деревьев началось сокодвижение. И это так блаженно приятно – среди забот и нерешенных проблем текущей жизни вдруг найти островок тихой солнечной природы и ощутить, что, несмотря ни на что, на дворе весна.

От моих лирических размышлений меня отвлек шум приближающейся сзади машины. Мне посигналили, и, обернувшись, я увидела зеленую «Газель»-полуфургон и Игоря Горелова за рулем. Я махнула ему рукой, видела, как он улыбнулся мне в ответ, но «Газель» быстро, не останавливаясь, промчалась мимо меня, обдав холодным, вперемежку с пылью и выхлопными газами воздухом.

Вот, подумала я, уже помчался куда-то по своим делам. Мог бы, между прочим, и остановиться и подбросить меня до трамвая. А, ну да бог с ним! Дойду и сама пешком, тут недалеко. Лишние десять минут на свежем воздухе никому не навредят. Тем более что на дворе весна, а весной – неважно, сколько тебе лет, – подступает к груди странное, непонятное чувство, нападает необычное, одновременно радостное и тоскливо-печальное настроение. Хочется послать куда-нибудь подальше все свои дела, выкинуть из головы заботы, проблемы, бесцельно бродить по залитым солнечным светом улицам и прислушиваться к рождающимся, точно всплывающим из подсознания неясным мыслям и образам, желаниям и стремлениям, часто совершенно невероятным и фантастическим.

Весной вдруг начинает казаться, что все твои будничные дела – чепуха и бред, никому не нужное пустое времяпрепровождение. Возникает непонятная, неясная тоска по чему-то несбывающемуся, но необыкновенно прекрасному, чего никогда не случится в твоей серой, тусклой, обыденной жизни. Хочется вдруг великой, всепоглощающей страсти, и становится грустно оттого, что знаешь: ничего такого никогда с тобой не произойдет. Или какой-нибудь страшной и опасной, но невероятно прекрасной авантюры… И с тоской вздыхаешь, потому что знаешь, что приключения и авантюры перешли теперь в виртуальный мир фильмов и романов, создаются фантазией их авторов, а в реальной жизни ничего подобного не имеет места. Все это весна, конечно, я знаю. Весна на всех людей действует подобным образом. И странные мысли в голову лезут, и чудные желания возникают. Ну и что теперь делать, если это весна? Ехать срочно в Австралию, где сейчас как раз осень, и все подобные мысли забыть до сентября месяца?

О весне я думала и сев в полупустой трамвай, который не спеша, но с невероятным грохотом катился по пыльным городским улицам. Держась за поручень, я изредка осторожно косилась по сторонам, замечая устремленные на меня взгляды мужчин. Вот это тоже весна – когда вторая половина на тебя так заглядывается…

Из задумчивости меня вывел страшный рев моторов нескольких легковых автомашин, стремительно приближавшихся к нам.

Прежде чем я успела удивиться, кто это среди бела дня так по-сумасшедшему гоняет по улицам, оглушительно заскрипели колеса об асфальт, и послышался странный, резкий, трескучий звук, словно взорвалась целая пачка петард – удивительно, что я в первую очередь подумала тогда о петардах: ведь звуки выстрелов, пусть и одиночных, пистолетных, уже приходилось мне слышать в своей жизни.

И вдруг откуда-то сверху посыпались осколки стекла. И раздался страшный, душераздирающий вопль всеобщего ужаса. И где-то сзади меня завопил мужчина:

– Ложись! Все – ложись! На пол!

Трамвай рывком остановился, и мы все рухнули прямо на усыпанный битым стеклом пол. Как я не поранилась тогда, при падении, ума не приложу. Какой-то мужчина навалился на меня сверху. В ужасе я попыталась выбраться из-под него, но он отчаянно хрипел:

– Лежите! Не вставайте! Иначе убьют! Это разборка…

И, оглянувшись, я увидела бледное усатое лицо с широко открытыми от ужаса глазами. А треск автоматных очередей снаружи продолжался, и осколки стекла сыпались на пол. Потом раздался страшный, будто пушечный выстрел, удар прикладом в жестяной борт трамвая снаружи. И нечеловеческой силы голос потребовал: