Исток бесчеловечности. Часть 3. Все мы химеры

Человек человеку бог.

Ф. Бэкон

Пролог

Виктор Отравка спускался по Длинной Лестнице к михинскому порту и напевал песенку. Незаметно для самого себя выводил хриплым тенором простенькую мелодию, какую троллины-шпалоукладчицы на Станции Нигде гудят за своей монотонной работой. Этот приземистый, обманчиво неуклюжий буролесец не поверил бы, что поёт, подбираясь к врагу. А если бы услыхал о том от согильдийца, мог бы и в зубы ткнуть, мол, не мети. Чего петь-то? Дичь разгонять?

Одет охотник был неброско, в выцветшее зелёно-коричневое, и походил на сухой дубовый пенёк. Или даже был им в незапамятные времена. Древесные останки Злой Чащи нередко выкапывались из родной почвы. Один из них мог давно крутиться у людского жилья и перенять необходимые ухватки.

Отравка шёл налегке. Тёплую одежду и запасы спрятал в заброшенной деревеньке Марустер, от которой остались три деревянных остова в высокой траве, сломанный колодезный журавль да запрет приближаться после заката. Всё вкупе обещало сохранность имущества. Обычно Виктор брал с собой мешки, много холщовых сумок разной вместительности, чтоб ни плотвички не пропало. Но этот случай – особый. Будет охота удачной – всё на себе не унесёшь. Пришлось договориться с приятелем-гномом. На пять рейсов, может быть, и на шесть. Караванщик ждал сообщения котом-телепатом в «Слепой рыбе».

Перевезти хозяйство целого города будет непросто.

Отравка любил такие дела. Неслыханные. Наёмник не одну пару штанов протёр в «Рыбе» и других столичных кабаках. И будь слухи мелкой монетой, ему хватило бы на покупку у жителей Города Ночь их знаменитой Арены. Убедился: все отступились, даже Гильдмастер, старик Ю. Сам Король официально предостерёг браконьеров: идёшь в Михин – посолись-поперчись да накрой глупую макушку салатовым листом.

Значит, тем громче слава, если одолеть в одиночку.

Не говоря уж о добыче. Ведь михинская Тварь – большая куча одушевлённых предметов, гоблинов и утопленников. Разумный мусор. Рассказывали ещё про огонь и яд, извергаемые из утробы чудовища. Про летающие лезвия, вслепую находящие жертву и опять прирастающие к туше врага. Куда же деваются трупы?

Охотник застыл, оборвал песенку. Что-то двинулось в переулке оставленного города.

Виктор быстро и внимательно осмотрелся, принюхался, прислушался, как умеют только буролесцы. Всем естеством оценил шансы остаться в живых. Влево и вправо поднимались улицы, покинутые пешеходами и всадниками. Только фонарные столбы обвивала сорная трава. Безымянные, бессловесные стебли, раздвигающие корнями камни мостовых. В другой раз охотник бы точно с ними, с зелёными, разобрался. Непорядок: гость в город, а растение тебе ни колючки в карман, ни капли яда в бок. Ни словца острого, насмешливого… Только свет едят, дождь пьют и кверху пырятся – без понятия о вежливости.

Виктор, лесовик по рождению, нахмурился, чувствуя себя обманутым, будто укусил игрушечное яблоко. Хотя отчего бы? Пусть ломают мостовую, народ вернётся – новую положит. Ветер с Вод налетел, взметнул полы длинной куртки, торопливо ощупал, точь-в-точь гвардейцы на Треугольной площади, когда ищут спрятанный нож. Пыль взвилась над камнями и рассыпалась. Отравка, вздрогнул, заметив, что стоит без толку.

И двинулся вперёд. Какую мысль он чуть не оставил на верхней ступеньке?..

Ага, трупы-то где – добыча Твари из Вод?

Встречаются существа, не оставляющие от обеда ни крошки, ни косточки. Но редко. Даже буролесские могильные черви, заглатывающие дичь крупнее любой из собственных голов, выплёвывали маленького плакуна. А уж гадили они, кишки ползучие! За полсотни шагов с-под ветра не подступишься. Может, михинский зверь объедки на брюхо лепит, ровно королевские медали.

Победи такую мразь – и вечная благодарность тебе по всему Приводью! Не только в плотве, в монете то есть, а в уважении серьёзных людей. Виктор в последнее время чуток пресытился рисковой жизнью в чаще. При множестве явных достоинствах – вольное чародейство, нежность причудливых созданий, охота за переменчивыми бестиями – был в ней один недостаток. Погода!

Именно. Приличного дома в Злом Лесу не построишь, каждую ночь в другой норе хоронишься. А сверху или полощет, или метёт, или жарит, или на иной лад бодрит. Прежде, кстати, не замечал. Медвервольфову шубу на макушку, шушуна-грелку в ноги – и вперёд, в чудесные сновидения. А с недавнего – бесит. Так бы и влез на небо, тамошним ливунам-грохотунам уши оборвал и вниз унёс. Пусть послушают, что люди про них говорят. И нормальные, промокаемые звери…

А тут, в Михине, огромное страшилище, целиком из всякого добра. Самое ценное выковырять, остальное местным оставить. В знак беспримерной щедрости.

Отравка сечь да рубить чудовище с краёв не собирался – не дурак. Ухитриться бы влезть в шкуру бестии и поломать погань изнутри. Там сидел, наверное, мелкий бес-управитель, посылал гигантскую армию безмозглой дряни жрать да людей пугать.

Молодой согильдеец Рен Ключник, услышав о плане нападения, высказался загадочно: «На курдля охотятся изнутри!» И тут же засмущался, точно застигнутый без штанов. Парня прокляли: из него сыпались стихи, заклятья и всякий старомирский бред. Приходилось пропускать мимо ушей. Мало ли с какими курдлями приходится иметь дело мастерам по замкам и засовам…

Да хоть бы показалось уже! Ждать – хуже, чем убегать, лещ наизнанку! Виктор замер на нижней ступеньке у причала. Быстро защитил себя чарами юркости и обманчивой беспомощности. Постоял и снова замурлыкал под нос. Воды тихонько плескали в носки сапог. Гильдейский оружейник снабдил буролесца длинным кинжалом, заточенным странно, подобно игле. Были у наёмника и собственные любимые клинки. Но Отравка больше рассчитывал на личную магию. Думал, если к тому пойдёт, разорвать гада голыми руками. Ударить, ни капли себя не жалея. Дважды на одного зверя не ходят! Схватиться – и делу конец. Ещё до заката. Затемно в Марустере и вправду делать было нечего.

Прямо под обветшалым причалом зарябила, смялась поверхность мутной воды. Отравка замолк, не допев. Наступила нехорошая тишина. Только ветер посвистывал в сваях разрушенного Храма Морской змеи.

Тварь оказалась серой, пятнистой, цвета мяса, долго пролежавшего в сырости. Всё больше бесформенного тела воздвигалось над дощатым причалом. Оно скрипело, проваливалось внутрь себя и корчилось. Ничего отвратительнее охотник не видел никогда. Он коротко вдохнул, ожидая удушающей вони, сопутствующей некромантским фокусам. Но ветер донёс лишь крепкий аромат соли, рыбы и ржавчины. Боец медленно отступал, выискивая уязвимое место на брюшном панцире чудовища, сплавленном из печных заслонок, могильных плит и рыбачьих лодок. Виктора предупреждали о невообразимой величине противника. Но сейчас, ошалело задрав голову на полную ненависти гору хлама, вдруг понял: свалится плашмя – раздавит, как троллий поезд гусеницу. Перед расширившимися глазами буролесца проскрежетали ржавые латы с древних рыцарских картин. В латах торчало раздутое тело владельца. Флегматичный взгляд из-под забрала с тенью интереса скользнул по лицу Отравки. В высоте мертвец отвёл глаза.

– Лежать бы тебе в яме, – задушевно посоветовал Отравка, готовясь ударить. – Любоваться бы на редиски снизу.

И вломил Твари от души! Над причалом вспыхнула звезда, разорвала тушу Михинца, разметала искорёженные фрагменты по берегу. Чудовище не крикнуло, но перестало расти. Брюхо его пылало. Не ожидая, пока огонь погаснет, Виктор прыгнул в разверстую рану, оскальзываясь на липких внутренностях существа. Тварь таяла, плавилась. Дрожащая плоть отступала, пытаясь сбежать внутрь себя. Убийца быстро двигался вперёд, разрывая жертву, не оглядываясь назад. Догадывался: рана за спиной затягивается. Мерцание собственной злости освещало путь буролесцу сквозь тело противника. Раз-другой ему чуть не откусило ноги. Пришлось немного потратиться на левитацию. Давление росло. Дышать приходилось смесью нескольких ядов, к счастью, опасных только при длительном контакте. Долго оставаться внутри Виктор ни в коем случае не собирался. Отовсюду пытались достать острые, твёрдые штуки, скажем, зубы. Наёмник колол, рубил и прокладывал себе путь, надеясь, что двигается в верном направлении. Несколько раз он был отброшен назад, но поднимался, хотя и замедлил шаг.

Тогда существо заговорило прямо в черепе у врага. Казалось, Виктор убеждает себя самого. Ему открылся смысл уникальной общности креатуры, мудрой и могущественной. Здесь, внутри, имелось всё необходимое. Например, дом с подводной лужайкой, с удобным самоочищением, с доставкой изысканной пищи и чистого воздуха. Виктор смутно припомнил: такое рассказывали о лодке Левиафана, легендарного морехода-островитянина. Для ценителя здесь имелся арсенал уникального оружия Первоначальных дней. Буролесец с изумлением рассматривал потускневшие, но по-прежнему смертоносные трубки размером с палец, плевки из которых взрывались в теле жертвы, превращая внутренности в кашу. И огромные устройства, наблюдающие пустыми чёрными глазами. Какой стороной они кусаются, Отравка разобрался немедленно. И захотел их приручить.

Пока Михинец беседовал с наёмником, атаки замедлились. Редкий гоблин подползал и впивался в пятку, или вредный губастый сом пытался надеться на голову вроде капюшона. Их Виктор не задумываясь отправлял на отдых клинком-иглой, удивительно действенной.

– Нет уж, спасибо, – ответил он на щедрое предложение Твари. – Я же не рыба под водой сидеть. Дела у меня наверху, друзья, девчонка. Там моё, тут чужое. В общем, если сдохнуть не желаешь, едва я до сердца железного доберусь, отломи-ка мне кусок от себя, да потолще. И проваливай на Остров, чтоб духу твоего у берегов наших не было!

Тогда за Отравку взялись всерьёз. Перестал поступать воздух, пригодный для дыхания. Внутренности зверя наполнились вязкой непрозрачной жидкостью. Бойца лупили призрачные плети, от которых волосы вставали дыбом. В боку сомкнулись острые зубы, шею сжимала удавка толщиной с троллий хвост. Виктор отбивался, жёг плоть врага собственным внутренним огнём. И двигался вперёд. Рано или поздно – хорошо бы поскорей! – Тварь, пусть и велика, обязана была закончиться. Или «закончится» он. Кругом бесновался хаос, существа и предметы облепили его, как пчёлы – глупого щенка медвервольфа. Наёмник поскользнулся и упал ничком. Паника уже грызла его потроха, сердце готово было выскочить из порванного горла. Беспорядочные укусы Твари медленно, но верно расправлялись с охотником. Будь её части лучше организованы, Виктор давно уже пошёл бы на прокорм чудовищному Михинцу.

– Так возьми ж меня за поводок, – неожиданно попросил монстр собственным голосом Отравки, даже с буролесским выговором. Окровавленные лапы поддержали шатающегося бойца.

– Я и правда силы своей не знаю, – вздохнуло чудовище. – Прячусь в глубине. То с одного боку набросятся, то с другого. Я говорю: друг друга ешьте, дорогие. Ты всяко со зверем на охоту ходил, справишься. А то меня всё в разные стороны тащит. Возьми на службу! Любого чужака порву, под себя подомну: хоть единственного гада, хоть команду, хоть бы даже целое войско.

Виктор присел на корточки, перевёл дух. Сплюнул через пеньки выбитых зубов. Предложение пришло неожиданно, точно поимка неразменного леща. Перед охотником открылись блистательные перспективы обладания подобным животным. Что там слава Великого Освободителя! До осени, наверное, об этом будут петь на базарах и в тавернах. Король прикажет повесить портрет героя во дворце на Треугольной площади. Беженцы вернутся в Михин: тут избавителя годик-другой станут бесплатно поить в кабаках. Мастер Ю повращает хитрыми буркалами. И всё! А тут тебе – настоящий ручной монстр, может быть, даже демон. Куда там собачьей своре Города Ночь! Шумные какучие зверюги, мелочь бестолковая…

В сердце существа, в ржавом боку старой жестяной рыбы, распахнулась дверь. Высокий страж в длинном рыбачьем плаще, чем-то похожий на цехового ключника Рена, высунулся наружу, помахал одной рукой, мол, входи. В другой ладони у стража пылало маленькое пламя.

Отравка вошёл, и тьма поглотила его.

Глава 1. Повесть о ненастоящем человеке

Machen sie sich unbeliebt, dann werden sie ernst genommen.

K. Adenauer

Постарайтесь, чтобы вас не любили, тогда вас будут принимать всерьёз.

К. Аденауэр, один из владык Старомира

1

Куда ни глянь, был закат.

На Рипендамской пристани трое сосредоточенно наблюдали замершее над кромкой воды солнце.

Этот причал звали Закутком поэтов. Сюда приезжали сочинители позволить небу зачаровать себя переливами лилового и розового. Но сейчас у Вод не толпились стихотворцы, не пялились вверх с риском приобрести кривошею, не шептали и слогов не высчитывали. На краю деревянных мостков скорчился некто с палитрой, альбомом и пучком кисточек. Художник яростно смешивал краски. Недовольство плодами трудов своих читалось даже на лысом морщинистом затылке.

Троих путешественников пылающие облака не интересовали.

– Видишь? – язвительно произнёс один, вытягивая палец в направлении золотого солнечного кругляша. – Не двигается. Я выиграл. Две плотвы!

Второй отложил в сторону измерительный амулет и полез в карман за монетами. Он был нездорово худ: длинный рыбацкий плащ с рукавами дважды оборачивал тощее тельце, а пояс почти переламывал фигурку пополам. Бледное лицо пряталось под чрезмерно глубоким капюшоном, в котором стоило прорезать отверстия для глаз. Мелочи проигравший не нашёл и раздражённо сдвинул мешающее полотно на затылок.

– Алисия, прячься, некромант смотрит на тебя! – быстро прошептал первый. И предостерегающе помахал пальцем под носом у амулетницы. Та завертела головой, потом хмыкнула и скрылась под капюшоном.

– Ты, когда шутишь, подскакивай, Штиллер, – буркнула девушка, – а то неясно, когда смеяться.

И, обернувшись к другому спутнику, приказала нежно:

– Барч, две плотвы.

Третий немедленно, будто с самого утра держал монеты в кулаке, протянул их Алисии, сжимая чеканные рыбьи головы в чёрных гангренозных пальцах. В правой глазнице сверкнул золотом некромантский протез. На месте другого глаза чернела трубка под стеклянной сферой. Рен глянул, покачал головой и отвернулся.

– Ищем здесь? – спросил он товарищей. – Или дождёмся тролля – и в Город Ночь, народ порасспросить?

Алисия и Барч только вздохнули с тоской. Ничего им не хотелось: ни ехать дальше, ни возвращаться в столицу, пред ехидные очи наставника. Сокрушительное разочарование обездвижило их, лишило сил.

На пристани Рипендам никакого волшебного устройства, обещанного преступным пращуром, не оказалось. Ушло в камень, под воду, в сновидения? Скорее, чудесную вещь позаимствовали. Ночеградцы? Официальные пределы антистолицы начинались неподалеку в направлении солнца. А против солнца лежали ужасные Земли Илем, через которые троллий поезд бежал без единой остановки. Туда совершенно не хотелось, но придётся наведаться, если в борьбе с картографией Король заставил древние границы сдвинуться с мест. Рен вспомнил шутку отца о привычке людей искать потерянное исключительно под фонарём.

– Весельчак был Биццаро, – заметила Алисия, покачивая каблучком над водой, – Наподобие тебя, Штиллер. Правильно Бретта отказалась ехать.

– Думаешь… – начал Рен и умолк, изнемогая от неловкости.

– Конечно, Бретта обиделась, – амулетница вздохнула, изображая убийственное всезнание. – Уговаривать надо было! Применить кота! Книжку подарить про эту… старомирскую физику. И купить на поезд билет в рифму! А ты что?

– А я? – мрачно переспросил ключник.

– Сама не пойму, – Алисия отвернулась с ехидной ухмылкой. – Узнал про искусственного человека из Рипендама, сразу подскочил, как вурдалаком укушенный, – и за котомку походную! Настоящие люди тебя уже не интересуют?

– Почему же, меня всякие… – начал оправдываться Рен и вдруг заметил: живописец прислушивается к разговору.

– Если позволите, – представился он, отложив палитру и кисти. – Искусственный человек это я.

Троица помалкивала. Чего ожидать от так называемого гомункула, никто не знал. Эти существа считались сказочными. Старомирской брехнёй. Жил-был в незапамятные времена колдун Эвен, лепил больших шушунов по приказу чернокнижника Биццаро. Ещё производил полулюдей для Города Ночь, тролльи болванки в Депо, заготовки для тягловых единорогов в Невере. Рассказывались леденящие кровь истории о таких креатурах, не доставленных заказчикам и бесчинствующих в диких краях. К счастью, создатель чрезвычайно щепетильно относился к качеству продукта своего колдовства, и редкий гомункул покидал лабораторию. Неудачных мастер немедленно скатывал в шарик и бросал в котёл с материалом. Бугоев тоже придумал Эвен – для путешествий по болотам. Но сам ездовую скотину не держал. Был домоседом, из Дома у Воды не показывался.

Существо пересело поближе.

– А зачем, – спросило оно с обыкновенным человеческим любопытством, – понадобился вам гомункул? Просто посмотреть?

Полюбоваться и правда стоило!

Низкорослый обладал лобастым черепом, почти безо всякой шеи насаженным на широкие плечи. Лицо походило на непропечённый пряник. Да и весь он казался не вполне законченным: ни бровей, ни носа толкового – так, бугорок с дырочками в середине лица. Рот совершал неожиданные движения, растягиваясь в разные стороны. Наблюдать за мимикой гомункула было то ли забавно, то ли противно. Окончательный выбор оставался за зрителем.

Первой перестала таращиться Алисия.

– В этих краях стоит избушка Эвена, где тебя вылепили? Я слышала, она движется. Если поближе подойти, отворачивается.

– Вон она, – пряничный показал трехпалой рукой на гладкое серое здание на холме, в отдалении. К строению не вела ни одна дорога.

– По словам мастера Ю, творец искусственных людей жил прямо у Вод, – заметил внимательный Рен.

– Ве-ерно, – прожурчал гомункул. – Этот рыбачий причал – новый. Всего две сотни лет назад Дом стоял на берегу. Там была…

– Старая пристань, – произнесли хором Штиллер и Алисия. Даже на мёртвом лице Бартоломео появилась заинтересованность.

– Действительно. Но лодки у крыльца больше не пристают. Погода испортилась.

Существо улыбнулось поперёк. Приезжие решили окончательно: гомункул хоть и нелеп, но иметь с ним дело всё-таки можно.

– Высоковато для лодок, – сощурилась Алисия, прикидывая затраты личного могущества на левитацию королевских парусников. И стоимость баркаса, работающего по принципу гигантского амулета. Сам вылезает из воды и топает к пристани на холме…

– Погода для начала лета замечательная, – поддержал невпопад Рен. – Когда я тут прошлой весной, во время цехового кругосветного путешествия останавливался, дождь лил, ветер сдувал Машиниста с насеста…

– Барч, ты куда?! – вскрикнула Алисия.

Их травмированная четверть, не ожидая продолжения беседы, уже зашагала к лаборатории гомункулов. Друзья в тревоге бросились следом. Труп двигался удивительно быстро. И не разваливался. Хотя в последнее время состояние Барча заметно ухудшилось. Потеря глаза была не единственным свидетельством распада. Из концевых фаланг пальцев торчали кости, кожа высохла и походила на чёрный пергамент. Барч никогда не жаловался, поэтому считалось, что он и не страдает. Всё же тяжело было смотреть, как парень подволакивает ногу и тащит себя вверх, на холм. Небо над ним потемнело.

Едва Алисия и Рен вступили на желтоватую поросль наклонной лужайки, в лицо дунул ледяной ветер. Плеснуло дождём. Десяток шагов вверх – и друзья уже тащились против бури.

– Тут льёт в любую погоду, – прокричал гомункул. Он, значит, решил проводить визитёров в лабораторию. Существо закрывалось от непогоды альбомом, хотя рисунок превращался в весёлую цветную кашу. У самого парадного крыльца компания догнала Барча.

– Не убегай один! – задыхаясь, крикнула ему Алисия, вытирая лицо обеими руками. Кажется, всё же от дождя, не от слёз. Штиллер отвёл глаза. Забота девушки о «её Барче» вызывала в нём тоскливую неловкость. Как вести себя, когда один из близких воодушевлённо проявляет нежность к другому, мёртвому?

К тому же Штиллер знал: она влюблена в Короля.

Если не понимаешь происходящего в головах людей, можно, например, делать вид, что всё в порядке, думал ключник, морщась под ударами злых дождевых капель.

Алисия присела, когда прямо над головой расцвело ветвистое дерево молний. Потом обернулась к существу Эвена.

– Есть тут старинные устройства? Непонятные вещи из металла?

– Всё унёс в лабораторию мастер. Придётся вам спросить у него, – проорал в ответ искусственный.

Рен больше не защищал лицо от дождя: шанс сохранить хотя бы кусок сухой кожи был тут как на дне Запретных Вод. Ключник заглянул под крыльцо. В сизом тумане там тоже бушевало, угрожающе бормотало и разбрасывало иглы измороси. Словом, хозяева дома не поскупились на добротный, зрелищный хаос. Любого незваного гостя тут должно было разорвать на недостойные упоминания фрагменты.

Ключник сумрачно проводил взглядом особенно яркую молнию, похожую на рисунок глазного нерва из старой книжки Константа Понедельника. Барч в это время постучал в дверь. Гомункул почтительно отодвинул чернопалую ладонь – и отворил дверь своим ключом.

– Вас ожидают в пентаграмме, – объяснил он. – Думают, вы явитесь путём демонов… Пойду доложу.