Kitabı oku: «Живая ракушка», sayfa 2

Глава 8. Отчим

Сентябрь, 1981 год

С самого рождения Паша жил с матерью в однокомнатной квартире в хрущевке. Комнатка была небольшая, но на двоих места хватало. Письменный стол, Пашина кровать, полированный шкаф для белья и посуды, серый диван Валентины Андреевны, старенький телевизор да пара деревянных стульев – вот и вся обстановка.

Женщина шестнадцать лет работала в столовой при шахте. После трудового дня сразу же возвращалась домой и готовила еду, прибиралась. Павлик перешел в четвертый класс. Новые учителя, предметы. Новые впечатления. Успехи в бассейне. Жизнь в их маленькой семье текла тихо и мирно.

Но однажды, вернувшись из школы, Паша застал в квартире незнакомого мужчину. Тот сидел за кухонным столом. С хрустом жевал луковицу и поедал борщ, который мать сварила накануне.

Сальные лохматые волосы не могли прикрыть больших оттопыренных ушей.

− Присоединяйся, малец, − прогнусавил незнакомец, подмигивая лисьим глазом. − Отменная похлебка, − добавил он и похлопал по бедру сидевшую рядом Валентину Андреевну.

Стоя на пороге кухни, Паша посмотрел на мать. Нахмурил брови. Ее щеки пылали, а сама она теребила клеенчатую скатерть, то сворачивая, то разворачивая краешек в трубочку.

− Павлик, это дядя Коля. Он будет у нас жить, − как бы извиняясь, сообщила Валентина Андреевна. – Тебе супчика налить?

Паша был голодный, да и борщом вкусно пахло, но аппетит от такой новости пропал.

− Не хочу, − буркнул он, развернулся и, захватив из прихожей портфель, пошел в комнату делать уроки.

− С характером у тебя сынок. Ниче, привыкнет, − услышал мальчик гогочущего на всю квартиру дядю Колю.

Через три месяца Паша увидел на щеке матери синяк. На вопрос «Что случилось?» та ответила, что ударилась на работе. Он не придал этому значения.

Потом в доме появилась водка. Бутылка. Две. Дядя Коля, который работал сантехником в местном ЖЭКе, с ее помощью разгружался после тяжелого трудового дня. И начинались «концерты».

Мать включала громче телевизор, чтоб соседи через тонкие стены не слышали пьяных воплей и причитаний.

− Валька, че он на меня смотрит? – заплетающимся языком бубнил отчим. – Я че, ему не нравлюсь? – И он рывком пытался встать с дивана.

Мать двумя руками удерживала разбушевавшегося и, перекрикивая дикторшу «Новостей», советовала Павлику пойти погулять. Когда сын возвращался, дядя Коля обычно спал.

Правда, выпадали и спокойные недели.

А потом мать начала полнеть. И в один весенний день Паша узнал, что скоро у него появится братик или сестренка. От этого известия мальчику было ни холодно, ни жарко. Никак. Но Паша заметил, что отчим как будто меньше стал пить. Валентина Андреевна в свободное время шила пеленки, кроила чепчики и распашонки. Так и жили.

Глава 9. Горькая правда

1982 год

Это случилось в конце апреля. Валентина Андреевна ушла в магазин за продуктами. Отчим еще не вернулся с работы. Тренировки в бассейне у Павла не было, и он рисовал стенгазету к Первомаю.

Лет в десять у мальчика неожиданно проявились художественные способности − стал создавать дружеские шаржи на одноклассников на задних обложках школьных тетрадей. Классная руководительница, заметив «наскальные рисунки», определила Корчагина в редколлегию класса.

И вот теперь Паша разложился на полу с ватманом и красками и, слушая радиопередачу «Ровесники», старательно выводил поздравительные надписи. Стенгазету надо было принести самое позднее послезавтра.

«Московское время: семнадцать часов», − объявило радио монотонным женским голосом.

Вдруг Паша услышал, что в замочную скважину кто-то сует ключ, но попасть не может. В дверь затарабанили. Мальчик отложил кисточку в банку с водой, выключил радиоприемник, подошел к двери и открыл. Полупьяный отчим ввалился в прихожую.

− Где мать? – не снимая грязных ботинок, тот прошел в кухню.

Павел не ответил, вернулся рисовать. Через минуту дядя Коля с граненым стаканом и открытой бутылкой уже сидел на стуле в комнате напротив мальчика.

− Че молчишь? Я тебя спросил, где мать. А когда отец спрашивает, надо отвечать!

Отчим матерно выругался.

− Вы мне не отец, − резко бросил Павел и добавил: − Жаль, что он погиб.

− Да кто тебе сказал, что погиб? – отхлебнул полстакана. – Мать? Да ты ее слушай больше!

Снова мат.

Рука с кистью замерла. Сидя на полу, мальчик весь превратился в слух.

− Нагуляла тебя, а потом рассказала красивую историю об отце-летчике. Ой, не могу! – отчим загоготал, выставляя напоказ желто-коричневые зубы, и допил остатки.

− Врете! – процедил Паша.

Отчим булькнул очередную порцию. Поставил бутылку на пол. Настроение у него было приподнятое. Держа в правой руке стакан, локтями оперся на колени, согнулся и, глядя на ребенка мутными глазами, медленно проговорил:

− А ты у матери спроси. Вон. Идет, − услышав скрип открывающейся двери, заговорщически подмигнул.

Действительно, в это время Валентина Андреевна, нагрузившись авоськами, заходила в квартиру.

Паша вскочил, подбежал к матери и выкрикнул ей в лицо:

− Это правда?

Та, не понимая, о чем речь, спросила:

− Что случилось?

− Это правда, что мой отец не летчик и не погиб?

Мать ахнула, перевела взгляд на сожителя и прижалась спиной к стене. Потом, как бы опомнившись, что-то невнятно пролепетала. Но Паша не слушал. Злость, ярость разлились по телу, захватив мозг. Человека, на которого он хотел быть похожим, не существовало. Все, во что он верил, к чему стремился, оказалось обычной ложью. Материнской ложью. И от этого было больно вдвойне.

− Ненавижу! – сорвалось с губ.

Сжимая кулаки, с отвращением глядя на выпячивающий, словно грыжа, живот, рванулся с места, чуть не сбив мать. Схватил кеды. Сдернул с крючка пиджак, оборвав петельку. Издав дикий рык, распахнул и с оглушительным треском захлопнул за собой входную дверь. И, как был в носках, побежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через две. Между первым и вторым этажом остановился. Горечь жгла. Сел. Надел кеды. Встал. Стиснул зубы. Спустился вниз. Мокрая пелена застилала глаза. Пнул дверь подъезда. Вышел на улицу.

Сутки мать его не видела. Где находился и что делал, никто так и не узнал.

Грязный, голодный, с не по-детски серьезными глазами сидел Павел возле своей квартиры. Сейчас он был спокоен, и лишь обгрызенные до основания ногти выдавали недавно клокотавшую внутри бурю.

Вскоре появилась Валентина Андреевна.

− Паша, где ты был?

Он не ответил. Молча зашел домой, умылся. Молча съел предложенный ужин. Также молча дорисовал стенгазету и лег спать.

Глава 10. Сестренка

− Корчагин, почему пропустил занятия? – спросил на следующий день тренер в бассейне.

− Так получилось. Больше не повторится, − со стальными нотками в голосе ответил Павел. – Слово даю.

И сдержал. Дважды в день, утром и вечером. Май, июнь − словно оловянный солдатик ходил на тренировки.

Начались летние каникулы. Паша почти весь день проводил на улице с мальчишками из соседних домов. Палки-банки, ножички, нагонялы. Часто заглядывал на спортивную площадку школьного двора: подтягивался на турнике, качал пресс. Домой забегал только пообедать, поужинать. Отчима видеть не хотел. С матерью разговаривал мало.

«Спасибо», «пожалуйста», «пока», «я гулять» − короткие фразы, будто аптечные порошки, выдавались Валентине Андреевне.

«Перебесится», − успокаивала себя женщина.

Паша подрос, загорел, окреп.

Середина июля принесла жару, грозы и плачущего младенца − сестру Галю. Крохотный сверток с розовой ленточкой оставил Павла равнодушным.

У Валентины Андреевны молока, по-видимому, не хватало, и дочка постоянно и натужно плакала. Женщина поила ее водичкой, выдерживая три часа между кормлениями, но девочка успокаивалась минут на пятнадцать, а потом снова капризничала.

− Сколько можно слушать этот писк? – злился отчим, когда находился дома, и нецензурно выражался.

Пришедшая из детской поликлиники патронажная сестра выписала для малютки рецепт на молочную кухню, и мать дала Паше поручение ходить на раздаточный пункт, получать питание для сестренки.

За оставшиеся полтора месяца лета Валентина Андреевна осунулась, под глазами появились синяки. И не только от недосыпа. Павел это заметил.

− Что с глазом? Он тебя бьет? – спросил однажды, поставив три бутылочки кефира на стол.

− Что ты, сынок. Это я в кухне поскользнулась, когда пол мыла, и о батарею ударилась, − ответила Валентина Андреевна, отвернувшись.

Сын не поверил. Но промолчал.

Глава 11. Незабываемое лето

1982 год

Катя училась на отлично, много читала, участвовала в школьных и городских олимпиадах, всегда занимала призовые места. С легкостью давался английский язык. Была гордостью класса и школы. Активисткой.

Поэтому не случайно после четвертого класса Катю Львову наградили путевкой в Артек, куда в августе она и отправилась отдыхать.

На Урале последний летний месяц выдался сухим и жарким. Асфальт плавился под ногами. Жители большого города изнывали от духоты в «муравейниках». Гроза! Была нужна гроза.

Возвращаясь с работы, Лариса Степановна вытащила из почтового ящика весточку от дочери. Писать родителям девочка очень любила. Женщина поднялась в душную квартиру и сразу же распечатала конверт.

«Здравствуйте, мама и папа!

У меня все хорошо, даже замечательно. Здесь так здорово! Везде сады с деревьями и цветами, извилистые дорожки, которые ведут к морю, невероятные корпуса. В нашей палате балкон с видом на Черное море. Такая красота!

Когда приехала, выдали артековскую пионерскую форму: синюю пилотку, белую блузку, голубую юбку.

У меня много друзей. Перед сном болтаем, не можем уснуть. Пионервожатая даже шикает на нас, мы сначала затихаем, притворяемся, что спим, а потом снова шепчемся.

Каждый день проходят мероприятия: линейка, пионербол, концерты. В соревнованиях по плаванию я не участвую. Скоро праздник Нептуна, и мы придумываем сценарий. Скучать не приходится.

Недавно писали на тетрадных листочках свою самую заветную мечту. Вложили пожелания в пустые зеленые бутылки, закупорили пробками и залили воском − пришлось расплавить много свечей. Потом вместе с вожатыми и воспитателем на катере вышли в море и закинули бутылки в воду.

Я загадала: когда вырасту, буду учить детей английскому языку, чтобы школьники всего мира могли писать друг другу письма, дружить, чтобы никогда не было войны.

Мы поем песни, танцуем, рисуем.

А позавчера высаживали кипарисы. Представляете, эти маленькие деревья через десять лет станут выше меня в четыре раза!

Мама, папа, это самое незабываемое лето! Я вас очень люблю. Скоро увидимся.

Кстати, когда ездили на экскурсию, нашла необычную ракушку. Привезу домой в нашу коллекцию. Вам точно понравится.

Целую крепко. Катя».

До возвращения дочери из Артека оставалось семь дней, и Лариса Степановна с мужем решили съездить в N-ск, навестить Евгению Петровну.

− Сделаем сюрприз. Телеграмму не будем маме давать, − сказала супруга.

Они взяли на работе неделю в счет отпуска, собрали небольшой чемодан и купили билеты на ближайший поезд. В полночь вышли на станции. Оставалось только добраться до городка.

− Темнота-то какая, − заметила Лариса. − А звезд на небе, как песчинок в море. Посмотри, Толя!

Муж поднял голову, поправил очки.

− Да, красота и тишина. Отдохнем недельку, потом Катюшку встретим, − огляделся по сторонам.

На перроне Львовы были одни. Возле станционного домика стоял красный «Москвич», в котором кто-то сидел.

− До города довезете? – поинтересовался Анатолий Иванович, постучав по стеклу.

− Конечно. Долетим за полчаса.

Положив вещи в багажник, Катины родители сели на заднее сиденье. Водитель завел мотор. Тронулся.

Дорога от станции до города была километров сорок, не больше. По обеим сторонам глухим забором тянулся лес. Шофер уверенно крутил баранку. Встречных автомобилей не попадалось: поздно. Под монотонность темной ночной дороги Львовы задремали, зная, что скоро будут на месте.

Все произошло мгновенно. Выскочив из-за очередного поворота на огромной скорости, «Москвич» налетел на стоявший на проезжей части груженый лесовоз, габаритные огни которого не горели. Вершины хлыстов деревьев, свисавшие с прицепа, словно острые шиловидные пики пробили лобовое стекло и прошли сквозь машину, изуродовав человеческие тела.

 Водитель и отец Кати погибли сразу. Лариса Степановна была еще жива, когда спустя час приехала скорая, но в приемном покое женское тело накрыли белой больничной простыней. Навсегда.

Девятнадцатого августа над маленьким уральским городом поднялась кровавая заря.

А вечером следующего дня в квартиру Евгении Петровны постучали.

Глава 12. Страшное известие

Женщина сидела на диване в тихой уютной комнате и читала свежий номер «Здоровья». Легкий ветерок с форточки едва шевелил белоснежный тюль, прикрывавший окно. Посреди комнаты − круглый стол. Желтая плюшевая скатерть с бахромой. Фарфоровая вазочка с астрами. Конфетница. Мягкий свет от люстры падал на картину Левитана «Золотая осень», которая висела на стене.

 Неожиданно раздался громкий стук в дверь. Евгения Петровна посмотрела из-под очков на часы с кукушкой. Девятнадцать пятьдесят пять. Убрала журнал в сторону, поднялась.

«Кто бы это?» − она сняла очки и, аккуратно положив их на стол, пошла в прихожую.

Половицы заскрипели под ногами, будто умоляли: «Стой, не ходи!»

Сбросила дверную цепочку и дважды повернула ключ в замке. На лестничной клетке увидела незнакомца в милицейской форме.

− Здравствуйте. Лейтенант Акимов, ваш участковый, − милиционер показал удостоверение. − Вы − гражданка Стоянова Евгения Петровна?

− Да.

− Лариса Степановна Львова − ваша дочь?

Пожилая женщина кивнула. Дальше все, как в тумане…

Родителей Кати хоронили в закрытых гробах. На кладбище поддержать фельдшера пришел почти весь персонал поликлиники. Город маленький, плохие вести разносились быстро. Накрапывал мелкий дождь. Звучали скорбные речи. Музыки не было. И слез у шестидесяти шестилетней женщины тоже. Говорят, так бывает. Ссутулившись от горя, Евгения Петровна молча переносила жестокий удар судьбы. Потеряв в Великую Отечественную мужа, работая в госпитале, она видела смерть. Но то была война. Теперь же не понимала: почему? за что? как жить дальше? На всем белом свете у нее оставалась только одна кровиночка – внучка.

Когда Львовых опустили на два метра, небо разразилось крупными каплями. Евгения Петровна зарыдала.

А вот Катя еще ничего не знала.

Глава 13. Возвращение

Задорная артековская песня разносилась по плацкартному вагону, медленно подъезжавшему к вокзалу уральской столицы. В девичьем многоголосье слышалось звонкое сопрано Кати Львовой.

Несмотря на тучи за окном, настроение у всех было приподнятым. Пионерское лето заканчивалось, но дружба, завязавшаяся на берегу Черного моря, продолжалась. Девочки успевали пожимать друг другу руки и поправлять выбившиеся из косичек прядки. А потом прильнули к стеклам, чтобы увидеть своих родных.

На перроне было многолюдно.

Катя, веселая и загорелая, с нетерпением ждала остановки поезда. Еще несколько мгновений, и она встретится с мамой и папой. Как же она соскучилась! Сколько всего надо рассказать!

Локомотив затормозил, остановился, и проводница открыла, наконец, тамбурные двери. Подхватив чемодан, Катя одной из первых вслед за воспитательницей выскочила из вагона. Огляделась, но родителей почему-то не обнаружила.

Подружки уходили одна за другой, а Катя глазами искала среди толпы родные лица.

Прошло минут двадцать. Перрон потихоньку опустел.

− Где же твои родители, Катя? – воспитательница посмотрела на часы.

− Не знаю, Антонина Михайловна. Обычно они не опаздывают.

Девочка озиралась по сторонам и вдруг вдалеке заметила до боли знакомую походку.

− Бабушка! – крикнула Катя и, оставив возле воспитательницы чемодан, с радостью бросилась навстречу Евгении Петровне.

Но чем ближе она подбегала, тем тревожнее становилось на душе. Бабушка шла медленно, будто несла непомерно тяжелый груз. Остановившись в полуметре от нее, девочка только сейчас заметила, что та вся в черном: черная юбка, черная кофта, черный платок на голове. Да и лицо у бабушки как будто почернело.

− Что случилось? – только и смогла вымолвить внучка.

− Катенька, деточка… − бабушка словно под пыткой произносила слова. – Мама и папа… Они погибли.

Катя замотала головой.

− Нет!

Перед глазами все поплыло, ноги подкосились, и она упала в обморок.

Два дня девочка пролежала без сил в своей тихой, мертвой квартире, не издав ни единого звука.

Бабушка беспокоилась: внучка, всегда такая живая и разговорчивая, теперь, словно пластмассовая кукла без эмоций, уставилась в потолок и ничего не хотела. Ни есть, ни пить, ни жить.

Вызванный на дом детский врач никакого заболевания не обнаружил.

− Это шок, − сказал он Евгении Петровне после долгого осмотра. – Вы же сами фельдшер. Знаете. Время лечит.

Бабушка все эти дни сидела в кресле рядом с Катиной кроватью, боясь хоть на минутку отлучиться.

На третий день к вечеру Катя тихо позвала:

− Бабушка…

− Да, Катенька, я здесь, − Евгения Петровна подошла и села рядом.

− Я должна к ним поехать. К маме и папе. Они ждут меня… Я должна им рассказать. Я забыла… Я привезла им подарок.

По щеке катилась слеза.

− Обязательно, Катюша. Только сначала надо покушать немного куриного бульончика. Чтобы у тебя силы были, − Евгения Петровна погладила внучку по голове и нежно поцеловала.

− Хорошо, бабушка.

Катя оцепеневшая стояла возле могилы. С черно-белых овалов на нее смотрели улыбающиеся родители. Казалось, сейчас они спросят: «Как дела, Катюшка?», а потом распахнут объятия и прижмут к себе крепко-крепко. Именно такой рисовала она в своем воображении встречу после пионерского лагеря. Но было тихо. Лишь слышался шелест березовых листьев на ветру да одинокий стук дятла вдалеке.

Катя опустилась на колени, держа в руках артековскую ракушку.

− Папочка, посмотри, какая она красивая. Помнишь, ты обещал, что мы сделаем маме на день рождения волшебную композицию из ракушек? Как же так?

Подбородок задрожал, уголки рта поплыли вниз.

− Мама, как теперь жить?

И девочка горько заплакала.

Глава 14. Решение

Сентябрь выдался мрачным. Ни бархатного солнца, ни позолоты на листьях, ни тепла. Прогнозы синоптиков оказались ложными. Дождь моросил постоянно, как не закрытый до конца душ в ванной хрущевки.

Паша Корчагин пошел в пятый класс. Долгие прогулки по улице, даже в сырость, да посещение любимой секции были главными радостями потихоньку взрослеющего подростка. С матерью же отношения оставались сложными. Но в помощи он не отказывал. Забирал с молочной кухни питание для двухмесячной Гали, к которой не испытывал никаких братских чувств, ходил в магазин за хлебом, выносил мусор.

В середине месяца под вечер отчим явился пьяный. Как был в мокрой заляпанной одежде, прошел в комнату, завалился на диван.

− Коля, разденься, здесь же маленький ребенок, − умоляюще сказала Валентина Андреевна, снимая с него грязную куртку.

− Отстань, − отмахнулся тот, − надоела.

Кое-как стянув с сожителя штаны, женщина перекатила полусонное тело к стене. Некоторое время слышалось мычание, потом все стихло.

Мать с сыном молча поужинали. Валентина Андреевна покормила дочку, уложила в кроватку, сама пошла стирать пеленки. Паша сделал уроки, лег спать.

Ночь. В тесной комнате темно и тихо. Слышалось только размеренное движение секундной стрелки часов на стене. Тик. Тик. Тик. Тик.

Вдруг малышка начала кряхтеть, попискивать, словно котенок. Женщина открыла глаза, поднялась, включила торшер. Перепеленала, покачала. Спустя пятнадцать минут Галя разразилась плачем. Проснулся Паша. И отчим тоже.

− Закрой ей рот, − рявкнул тот несвязно.

Младенец не успокаивался. Мужчина сполз с дивана и, шатаясь, побрел в кухню. Было слышно, как открылся холодильник. Там стояла дежурная бутылка. Когда отчим вернулся, в комнате запахло перегаром.

Мать трясла сестренку-дюймовочку на руках. В тишине ночи детский плач надрывно разносился по квартире. Валентина Андреевна присела на диван, пытаясь дать ребенку грудь.

− Заткни ее или я сам заткну, − заорал сожитель и со всей силы замахнулся.

Прикрывая собой малышку, женщина приняла удар. Тяжелый кулак попал в ухо.

Паша соскочил с кровати, подбежал и резко толкнул дебошира.

− Не тронь мать, гад!

Тот не ожидал нападения и свалился на пол. Разъярился еще больше.

− На меня? Ты, недоносок! Да я тебя… − качаясь, поднялся. – Да как ты смеешь, ублюдок?

Женщина приложила одну руку к уху, другой держала плачущую дочку.

− Коля, не надо! – закричала она.

Паша встал между матерью и отчимом. Сжал кулаки. Крикнул:

− Не подходи!

Отчим с глазами, налитыми кровью, как у быка, шагнул вперед, схватил мальчика за шею. Паша отбивался, но сил не хватало.

− А-а-а, − завопила мать, − убивают!

Валентина Андреевна положила орущую дочку в кроватку, подбежала к входной двери, открыла ее и на весь подъезд закричала:

− Помогите! Милиция!

Оставила дверь нараспашку, метнулась в комнату.

Сожитель жестоко избивал сына. Она орлицей налетела и стала отдирать железные мужские руки от одиннадцатилетнего подростка.

К счастью, соседи оказались расторопными. Кто-то вызвал милицию, кто-то – скорую, кто-то отправил своего мужа на подмогу. Жители дома запомнили эту ночь надолго.

Когда дежурный наряд увел отчима, а фельдшер, убедившись, что переломов у мальчика нет, дал рекомендации по носовому кровотечению и уехал, все стихло. Будто ничего и не было.

Сестренка успокоилась и мирно посапывала. Лишь Паша сидел на кровати в разорванной майке, с синяком под глазом, опухшей нижней губой и засохшей кровью под носом. Мать подошла к сыну, пристроилась рядом и, крепко обняв, прошептала:

− Пашенька, сынок, прости меня.

Он не отстранился, хотя внутри кипело. Отчаяние. Злость. Но обида была уже не на мать. На себя. Мальчик повернулся, уткнулся ей в плечо, обнял в ответ и заплакал.

− Мама, и ты прости.

Это были слезы очищения. Сбросив тяжелый душевный груз, который носил в себе с момента последней ссоры, Паша почувствовал легкость.

− Я не смог защитить тебя… От него.

− Смог. Ты молодец и…

Паша перебил:

− Мама, неужели ты хочешь, чтобы он вернулся? – вытирая щеку кулаком, мальчик посмотрел на мать.

Та молчала.

− Мы проживем и без него, вот увидишь, − взял ее за руку.

Женщина перевела взгляд с сына на маленькую дочку. Паша поймал движение маминых глаз.

− Не волнуйся. Я буду тебе помогать с Галей. Только не пускай сюда этого гада. Я ведь взрослый. Все понимаю. Я буду мужчиной в доме.

Валентина Андреевна не ответила. Видимо, о чем-то думала.

− Давай ложиться спать, − устало сказала она и поцеловала сына. Переодела ему майку, аккуратно вытерла кровь, укрыла одеялом и выключила свет.

Паша уснул не сразу – вспоминались сцены ужасной ночи.

«Когда вырасту, я не стану ни как отец, ни как отчим, − словно давая себе клятву, тихо шептал мальчик. – У меня будет другая жизнь, и я никогда не обижу жену».

Веки становились тяжелыми, а мысли туманными.

Спустя десять минут Паша спал. А Валентина Андреевна снова плакала в подушку. Она тоже приняла решение.

Через неделю жили втроем: мать, сын и дочь.