Kitabı oku: «Бейкер-стрит и окрестности»
Мир Шерлока Холмса
Сто двадцать лет назад, в ноябре 1887 года, в ежегодном приложении к журналу “Beeton’s Magazine”, носившем скромное название «Битонский рождественский ежегодник», был явлен свету новый литературный герой – частный сыщик-консультант Шерлок Холмс. Всего описанию его жизни были посвящены 4 повести и 56 рассказов, написанных Артуром Конан Дойлом. А также многочисленные подражания и стилизации (они же фанфики и пастиши), пародии и исследования, которые не перестают выходить до сих пор.
Сейчас почти все, о чем написано в этой книге, может узнать каждый, не вставая со стула и почти бесплатно. Нужна одна минута для того, чтобы выяснить, например, когда и на каком пароходе пересекал Атлантику Артур Конан Дойл, еще две секунды, чтобы обнаружить, что с ним плыл некий Баскервиль; еще 5–6 минут понадобится на то, чтобы узнать, где он жил, в каком году родилась в Лимерике его горничная и в каком приходе она похоронена. Но это не самое главное. Самое главное – это небывалая, немыслимая раньше возможность сквозного поиска в архивах. Если бы не это, каким образом можно было найти описание лондонского полицейского участка – в шотландском медицинском журнале, а жалобу на железнодорожные ланчи – в швейцарском психиатрическом ежегоднике? Одной минуты довольно, чтобы узнать, что за весь 1887 год в «Таймс» действительно ни разу не упоминались «торфяные болота». Иначе, не имея таких возможностей, остается только что читать все и держать все в голове. 17 лет назад, когда мы стали изучать историю Потрошителя, всех этих возможностей не было. И вот, приходилось читать все и все держать в голове.
Эта книга – не шерлокианская энциклопедия, хотя вы найдете в ней массу бесполезных сведений: от ассортимента лавок в окрестностях дома 221-6 по Бейкер-стрит до цен на газ и извозчика, от описания маршрута погони за Джонатаном Смоллом до жалованья полицейских констеблей. Возможно даже, что где-то обилие дат, фамилий и цен заставит вас перевернуть ту или иную страницу. Делайте это смело. Ведь если вы соберетесь писать, каждая такая дата и фамилия могут оказаться бесценными, и вы вернетесь к ним. Если же вы просто читатель, то дальше вы непременно найдете истории, которые вас заинтересуют. Сразу оговорюсь: многие стороны жизни останутся сокрыты от вас и потребуют собственных изысканий. Но я помогу вам выбрать дом на реальной Бейкер-стрит, чтобы поселить в нем Великого Детектива, расскажу о соседях и примечательных местах поблизости, покажу дом изнутри и дам необходимые замечания о его устройстве и содержании. Мы немного поговорим о еде, одежде и даже пошепчемся о семейной жизни доктора Уотсона, хотя такие темы и не принято обсуждать в респектабельном обществе. По пути к месту преступления мы проедемся с вами на тогдашнем общественном транспорте и ознакомимся со средствами связи, которые были в распоряжении Шерлока Холмса. На месте у нас будет возможность разузнать об устройстве лондонской полиции, а затем спуститься вниз по Темзе на полицейском катере. К концу книги вы будете знать о Холмсе и окружавшем его мире много такого, чего не знал и даже не предполагал сам Конан Дойл.
«Мое имя – Шерлок Холмс. Мое занятие – знать то, чего не знают другие…» – говорит о себе Шерлок Холмс в рассказе «Голубой карбункул». Но ведь детективу – все равно, частому или казенному, – совершенно не нужно знать то, чего не знают другие. Прежде всего, он должен знать все, что знают другие, а это не так уж мало. Он и вправду может не знать, что Луна вращается вокруг Земли, но должен совершенно точно знать фазы Луны и все, что связано с приливами и отливами по всему побережью Британии и на другом берегу Канала. Он должен знать лучше любого фонарщика, когда зажигаются фонари на тех или иных улицах. Он должен знать, в каких местах сушат белье прачки, обслуживающие дома на Парк-Лейн и по каким дням месяца меняют простыни в богадельне для моряков в Чатеме. Он должен знать в лицо всех старших стюардов на трансатлантических пароходах и всех буфетчиков на судах, пересекающих Канал; всех управляющих ночлежными домами к востоку от Сити и на южном берегу Темзы. Узнав только из газеты о месте преступления, он уже должен знать лучше любого клерка из управления общественных работ, где поблизости сидел ночной сторож, охранявший ночью раскопанную свинцовую трубу; мало того, он должен знать, в каком трактире можно найти жену этого сторожа и какую монету нужно дать жене сторожа, чтобы он разговорился. Если возникает вопрос, пыталась ли жертва грабителя в поезде, оглашая воплями окрестности, дернуть за сигнальную веревку, детектив уже наперед должен знать, из какого каната – манильского или русского делаются на данной дороге сигнальные фалы, какая погода – сухая или дождливая – была но маршруту. Хорошо, если детектив знает, на каких линиях подземки больше всего стрелок, но гораздо важнее знать, что такая-то смена фонарщиков так обильно орошает крыши вагонов маслом, что все соображения о стрелках могут сразу же обесцениться. Такого рода деталей, но не мелочей, – неисчерпаемое море, только черпай. Русские переводы рассказов о Холмсе и вправду выхолощены, и многие прелестные слова в них заменены нейтральными «соусами», «коврами» и «юристами»; но сколько же деталей, не упоминаемых и в оригинальном тексте, окружало самого мистера Холмса!
Узнать, какие существовали правила и узаконения, писаные или даже неписаные, относительно любой области викторианского быта, нетрудно, но эти правила были очень далеки от реальности, даже в таких областях, как форменная одежда, не говоря уже о делопроизводстве в Скотланд-Ярде. А вся область законов, регулирующих работу лондонских коммунальных служб и надзор, представляет собой огромное административное облако, проплывающее где-то уж совсем далеко над действительностью. Английское уголовное право времен Холмса настолько громоздко и непостижимо, что изучить его мимоходом, наряду с велосипедной промышленностью и обувной модой, невозможно, а имущественное право еще круче, и намного. Но, просматривая дела и судебные отчеты, можно понять мышление адвоката, коронера и инспектора. Одно время мы пытались рассмотреть всю жизнь Холмса, каждый его шаг через юридическую призму, раскладывающую всякое его действие на иски, поводы для исков, полюбовные соглашения и т. п. Например, револьверная пуля, испортившая обои, – безупречный повод для процесса Холмс против Хадсон, а вовсе не наоборот, как можно подумать. Но та же пуля, застрявшая в стене, становится собственностью наследников земельного владения Портмана, и приватное извлечение ее из стены может дорого стоить миссис Хадсон, и т. д. Современные исследователи находят в рассказах о Холмсе большое количество несообразностей и ошибок, но кажется, что сам Конан Дойл лучше этих исследователей ощущал, не зная законодательства, реальную практику своего времени. Но крайней мере, Холмс ни разу не совершил ничего противозаконного, включая вскрытие сундука с сокровищами в частном доме, во всяком случае ничего такого, что грозило бы ему неприятностями. Чтобы ясно понять, как действительно обстояло дело, нужно узнать множество деталей, и детали рассеяны в песке исторических развалин. А сохранившиеся в целости пирамиды парламентских актов и санитарных правил ничего не дадут.
И вот по мере того, как мы просеивали тысячи страниц и выбирали нужные крупицы, вроде бы известная картина стала меняться. Зная тысячу деталей, тысяча первую мы могли уже угадать и только потом получить подтверждение. У нас выработались собственные методы и правила. Например, верить можно только рекламе. Если в 1886 году рекламируется маркер с волоконным стержнем и полупрозрачными чернилами, то значит, он точно был и продавался – никто же не будет рекламировать того, что не продается. Но берегитесь рисунков, в них таится множество западней. Они переходят из книги в книгу десятилетиями, так что в книге 1890 года вы увидите дам, играющих в теннис в кринолинах. Хорошо, если газетный художник не получил академического образования, – если иначе, то на любой зарисовке из Олд-Бейли вы сразу узнаете гипсовых Гер, Зевсов, Бенер и итальянского мальчика-натурщика, который стоит в форме констебля с несуразным шлемом на непокорных кудрях. По этой же причине, если на картинке одна крохотная лошадь галопом несется за другой, еще меньше ее ростом, то это вовсе не значит, что собаки и крысы в те времена походили на лошадей. Художник в газете, набивший руку раз и навсегда, и в 1910 году рисует констебля с трещоткой, что для нас гораздо хуже галопирующей крысы.
Мы использовали и другие методы, например, изготовляли светильный газ и сальную свечу, чистили кирпичом медную посуду и многое другое. Это немного смешно, но, с другой стороны, стоит один час поиграть деревянной ракеткой в полтора фунта весом, чтобы понять, какая железная кисть была, например, у Мод Ватсон, блиставшей на кортах Англии и континента во времена Холмса. Вот и верь после этого, что теннис в те времена был «неатлетическим». Конечно, можно найти прочитать семь или восемь фундаментальных книг о теннисе, изданных во времена Холмса, но нужно еще найти в австралийском скаутском журнале воспоминания девяностолетней бабушки о том, как они в юности обшивали заново полысевшие мячики и какой шов, какая нитка при этом использовались. Правила для констеблей на дежурстве подробно расписаны и известны, но вот в пометке на коронерском рапорте суперинтендант пишет, что сомнения врача относительно времени смерти, скорее всего, объясняются тем, что констебль, как всегда, «передал» обнаруженный труп заступающему на дежурство коллеге, чтобы не задерживаться. Эта пометка стоит десяти томов уголовных актов и прецедентов. А вот шляпа из рассказа «Голубой карбункул». На ней сальные пятна от свечи, потому что владелец поднимается по лестнице, держа шляпу в одной руке, а подсвечник в другой. Звучит невразумительно, до тех нор, пока не будут восстановлены все детали этого акта. Вот человек в полной темноте входит в дом. В ста случаях из ста свеча в подсвечнике стоит на полу у входа, и, наклоняясь к ней наугад, человек снимает шляпу, чтобы она не свалилась и не закатилась в темноте под лестницу. Затем он зажигает свечу и начинает восхождение. Но все дело в том, что свеча – не фонарик. Если держать ее перед собой, то она будет слепить глаза, а кроме того, в ста же случаях из ста подсвечник представлял собой довольно широкую латунную плошку, с ручкой или без, и вот эта плошка отбрасывала тень вниз, как раз на то место, которое нужно было освещать. Выход один – нужно поднять свечу как можно выше над головой, откуда сало и будет капать на шляпу, даже если она и осталась на голове.
Общее ощущение быта и эпохи в пределе – не общее, а предельно конкретное. Оно точнее любого набора фактов – ведь исторических фактов не существует.
Таким образом, после примерно десяти лет работы, у нас получился маленький театр, своего рода коробочка на столе, в котором появлялись герои живые, но абсолютно достоверные. Вот, например, констебль. Он станет живым не тогда, когда будут изучены его шлем, пелерина, обязанности и жалованье, а только тогда, когда ясно будет понято, что для констебля хорошо, а что плохо. Например, такие вещи, как королева, долг и преступники, его совершенно не интересуют – не по каким-то циничным соображениям, а просто все это не имеет к нему никакого отношения. Что действительно его интересует – это его борола и усы. Они бережно подстригаются, иногда красятся и всегда окружены любовью владельца, как нимбом. Он бы с радостью перенес часть своего внимания на форменную одежду, но увы – она безнадежна, и никакие вставки, ушивания, заклспки и подкладки ее не спасут. Его шинель всегда мокра, даже в сухие недели она никогда не просыхает в обшлагах. Около пояса она неизбежно уделана маслом и сажей от фонаря. Вот он топает, герой, по ночной улице в районе доков. В одном кармане у него кусок горохового пудинга в газете, в другом кастет и обязательный складной нож. Этим ножом он вечером, когда свободен от дежурства, чистит морковку для своих кроликов, сидя на ступеньках в своем дворике.
А вот другой пример – кэбмен. Мы совершенно точно знаем, какое облако ароматов окружает его – запах мокрого столярного клея от экипажа, мокрой одежды и дивной смеси джина и пива. Его перчатки и руки иод ними навсегда пропахли креветками. А вот запаха лошади мы не ошущаем, потому что и современники его просто не замечали. В кармане у него хранится большая записная книжка в клеенчатом переплете, полностью посвященная сложным взаимно-кредитным расчетам, в основном в овсе и сене и частично в шиллингах. Вот он наклонился к собственному фонарю и, сопя, вносит туда очередные каракули.
Для того, чтобы точно и достоверно знать одну деталь, нужно знать еще тысячу, а это иногда невероятно трудно. Сотни врачей и полицейских оставили свои воспоминания, зеленщиков и молочников мы видим глазами их клиентов, но сколько воспоминаний оставили, например, газовые слесаря? Кассиры в банке? Кто нам достоверно скажет – «такой-то газовый счетчик я терпеть не мог настраивать – там вечно было то-то и то-то?» Кто скажет нам, во что укручивали стопки монет при передаче кассы – в газету? В коленкор? Однако и это можно выяснить, и выяснялось. Но некоторые вещи, даже будучи изученными, все равно остаются неопределенными но самой своей природе. Так, в этой книге почти нет ответов на самый интересный вопрос – что сколько стоило. Тут дело не только в том, что одна и та же шляпа могла стоить семь шиллингов в магазине, шиллинг в ломбарде и стакан пива, будучи сорванной с головы владельца, но и в широчайшей системе кредита, бытовой вексельной практике и прочих сложных обстоятельствах. Финансовые окрестности Бейкер-стрит – тема отдельной книги. В любом случае, вопрос «Сколько стоил саквояж?» так же лишен смысла, как и вопрос, который нам часто задавали: «Сколько лет во времена Холмса давали за убийство?»
Смешно и нелепо упрекать Конан Дойла за его ошибки и неточности. Холмс будет жить вечно и никогда не потеряет своей загадочной привлекательности. Из-за своих невысоких чисто литературных достоинств эта книга будет жить даже тогда, когда и английский язык прекратится. Может быть, среди прочего и потому, что почти всякому читателю сразу же хочется узнать то, чего нет в книге – как мистер Холмс одевался к завтраку, куда миссис Хадсон волокла грязную посуду, как выглядела станция метро Бейкер-стрит и где же находился этот самый Скотланд-Ярд и как он выглядел. Мы постарались собрать в этой книге ответы именно на те вопросы, которые чаще всего возникают, и не растекаться мыслью по древу. Ведь не только тема, например, железной дороги неисчерпаема, не только об обивке разнообразных купе можно написать отдельную книгу, но даже одна лишь дверь вагона – с классическим засаленным ремнем, который должен поднимать неподнимаемую скрипучую раму, продуваемую всеми ветрами и с прорехой в обивке, под которую поколения пассажиров засовывали прочитанные газеты, достойна целой главы.
Мы также вовсе не касаемся загадочного мифа об особых этических нормах викторианского общества, уж бог его знает, откуда он взялся, и на каких реальных крупицах наросло это нагромождение нудных и упертых запретов и повелений. Современники Холмса прекрасно ходили при дамах в рубашках, купались в костюме Адама, наливали как чай в молоко, так и молоко в чай, а многие и вовсе заваривали чай совершенно нормальным образом, без кипячения и вовсе без молока. Кроме того, они вовсе не сходили с ума при виде голых женских ног и не заворачивали ножки роялей тряпочками из скромности. Английское поведение и английское безумие были построены совсем на других принципах.
Эта книга – своего рода Шерлок Холмс, расширенный для опытного пользователя. Но необходимости, в ней нет того театра, о котором я писал выше, а только сведения. Что делать, читатель не обязан читать то, что может показаться ему фантазиями. Но мы надеемся, что книга все равно передаст читателю часть ощущения жизни на Бейкер-стрит, типичной английской жизни – скучной, немного неуклюжей и притягательной.
Один из авторов этой книги, Степан Анатольевич Поберовский, скончался 4 апреля 2010 года. По взаимному соглашению было решено ничего о том из нас, кто умрет или рехнется, в предисловии не писать, но для тех, кто знал Степана, я это соглашение нарушу. Известно, что нельзя создать ничего стоящего, да вообще ничего нельзя создать, не расплачиваясь собой физически. Степан обладал громадным талантом, и этот труд – далеко не самое важное, что Степан сделал и мог сделать, но он был самым прожорливым нашим детищем. Пусть эта книга будет ему памятью.
Автор приносит благодарность Е.Ф. Соковениной и И.Ю. Котину, без помощи которых эта книга не была бы написана.
Светозар Чернов,
2011
Итак, приступим. Game is afoot, Watson! Дичь поднята уже!
Глава 1. Где же находится дом миссис Хадсон?
Первое, что нам предстоит – определиться с главным местом действия, где начинались и заканчивались большинство приключений Шерлока Холмса и доктора Уотсона. Ведь точное местонахождение дома 221-6 неизвестно, и титанические усилия многих поколений холмсианцев и шерлокианцев установить его так и не дали плодов. Вернее, на эту роль без особых на то оснований претендуют слишком много домов. Дело в том, что во времена Холмса Бейкер-стрит была не столь длинной, как ныне. Она тянулась с юга на север от Портман-сквер до перекрестка с Паддингтон-стрит на востоке и Кроуфорд-стрит на западе. Дальше за перекрестком шла уже улица под названием Йорк-плейс. За пересечением с широкой и шумной Мерилебоун-роуд улица опять меняла свое название и становилась Аппер-Бейкер-стрит – Верхней Бейкер-стрит. Собственно Бейкер-стрит имела всего 84 дома: номера шли сперва по восточной стороне улицы до № 42, а потом, начиная с № 44, в обратную сторону по западной. По каким-то причинам дом № 43 на Бейкер-стрит отсутствовал. В 1921 году Йорк-плейс стала частью Бейкер-стрит, а Аппер-Бейкер-стрит присоединилась к ней в 1930 году, при этом дома были перенумерованы на всем протяжении объединенной Бейкер-стрит, и адресная система приобрела привычное для нас разделение на четную и нечетную стороны улицы. Появился и дом 221, попавший на территорию бывшей Аппер-Бейкер-стрит.
А. Конан Дойл
О том, имел ли сам Дойл в виду какой-то конкретный дом, когда в 1886 году помещал своего героя на Бейкер-стрит, практически ничего не известно. Единственное прямое указание имеется в воспоминаниях сэра Гарольда Морриса (1876–1967) «Взгляд назад» (1960). Сэр Гарольд утверждал, что однажды Конан Дойл обратился к его отцу, известному врачу-дерматологу доктору Малколму Моррису (1849–1927), с которым обсуждал многие детали задуманной им серии детективных рассказов о Шерлоке Холмсе, с вопросом о наиболее подходящем лондонском районе для проживания героев, и тот сказал: «Почему бы не поместить его и Уотсона на Бейкер-стрит, в дом 21, где мой дед Джон Моррис жил после отставки из Бомбейской гражданской службы?» По утверждению сэра Гарольда, Конан Дойлу понравилась идея насчет Бейкер-стрит, и он отправился взглянуть на № 21. Он даже попросил у хозяев посмотреть некоторые комнаты, под тем предлогом, что дед его жил там за пятьдесят лет до того, но в те времена дом был полностью жилым, и его приняли без особого энтузиазма. Дойлу удалось увидеть только холл, гостиную и комнаты позади нее на первом этаже. Писатель был разочарован, потому что ему хотелось увидеть гостиную на втором этаже, которую он намеревался сделать гостиной Холмса и Уотсона. К счастью, доктор Моррис имел подробные сведения о продаже дома 21 по Бейкер-стрит с аукциона 24 ноября 1840 года по распоряжению душеприказчиков покойного Джона Морриса, эсквайра. Изучение этих подробностей да еще два-три визита для внешнего осмотра здания позволили Конан Дойлу распределить комнаты между персонажами. Полагая, что жильцы могут возражать, если он даст дому настоящий адрес и поселит там своего детектива, Дойл добавил цифру 2 перед номером дома и сделал гостиную о двух окнах, а не о трех, как это было в действительности.
Насколько рассказанное Моррисом правда – неясно. В «Таймс» от 14 ноября 1840 года имеется анонс продажи с аукциона мистером Элгудом превосходного жилого дома № 21 по Бейкер-стрит, с двойным каретным сараем и конюшней на 4 стойла, ценной библиотекой и небольшим винным погребом, а также имущества покойного Джона Морриса. Уже к 1881 году этот дом не был исключительно жилым, вопреки указанию Гарольда Морриса об обстоятельствах посещения этого дома Конан Дойлом. Здесь располагалось фотоателье Роберта Фолкнера и Ко., находившееся тут по крайней мере до Первой мировой войны, помещения обойщика и земельного агента Джорджа Маддокса, а в верхних этажах проживал актер Франк Б. А. Арнольд с женой и прислугой. В 1899 году там, кроме Фолкнера, числились: торговля товарами для здоровья “Vigor & Co.”, купец Корнелиус Харнесс, “Columbia Bycicling Manufacturers” и «Христианский институт женщин Германии и Скандинавии».
Более того, упоминавшийся в «Таймс» покойный Джон Моррис из № 21 не служил в Бомбейском президентстве, а был одним из директоров Ост-Индской компании в конце XVIII века. В Мадрасском (а не Бомбейском) президентстве служил его сын, Джон Карнак Моррис, который произвел на свет своего пятнадцатого ребенка, Малколма Морриса, отца сэра Гарольда, в 1849 году. Плохо обстояло у автора мемуаров и с домом напротив фотографического ателье Томаса Фолла, который он с таким воодушевлением считал прототипом дома 221-6. Это был дом 21 по новой нумерации, при жизни же его отца и Конан Дойла он носил номер 77, а не 21, и служил жильем для 10 портних.
Мне не удалось найти сведений о начале знакомства Конан Дойла с Малколмом Моррисом, но к описываемым сэром Гарольдом событиям его отец проживал на Харли-стрит в доме 8, был известным дерматологом, одним из ведущих специалистов в Королевской больнице по кожным болезням, а Конан Дойл был мало кому известным провинциальным врачом, так что если их знакомство не относилось ко временам учебы в Эдинбургском университете, кажется вероятным, что оно должно было произойти позднее, когда социальный статус достаточно Дойла повысился, чтобы он мог вращаться в тех же кругах, что и Моррис.
Правда, вскоре после того, как Конан Дойл опубликовал свою первую повесть про Шерлока Холмса, произошло событие, некоторым, довольно неприятным, образом связавшее Малколма Морриса с Бейкер-стрит. В октябре 1887 года, как раз когда альманах с «Этюдом в багровых тонах» должен был уйти в набор, доктор Моррис по просьбе своего друга Арчибальда Форбса посетил одного страдавшего кожным заболеванием пациента, с которым Форбс состоял в одном клубе. За год до того жена пациента умерла и за ним некому было ухаживать, да и сама обстановка в доме была неподходящая для больного (хозяева держали в нем публичный дом), поэтому Моррис позаботился о перевозе больного в частную клинику на Йорк-плейс, 28. Через три месяца пациент умер, и доктор совсем было забыл об этом визите, когда в феврале 1889 года ему пришло письмо от поверенного хозяев дома, где проживал когда-то пациент, некоего Леграна и его любовницы Амели Деме, с угрозами возбудить против доктора дело за клевету (согласно этому письму, убеждая пациента переехать в больницу, доктор неодобрительно отозвался о доме и хозяйке, в связи с чем часть жильцов съехала, нанеся хозяйке ущерб в 2000 фунтов) и за нарушение Моррисом обещания жениться, якобы сделанного им хозяйке дома. Моррис подал на шантажистов в суд и выиграл это дело. Легран был приговорен к 5 годам каторжных работ, а его любовница – к 18-месячному заключению. Когда они начали шантажировать доктора Морриса, они проживали уже на Йорк-плейс, 2, то есть практически на Бейкер-стрит. К Леграну мы еще вернемся в других главах.
Возвращаясь к рассказу сэра Гарольда о том, что именно дом 21 был выбран писателем в качестве прототипа знаменитого дома 221-б, приходится признать, что его правдивость остается под сомнением. Во всяком случае, согласно одной из записных книжек Конан Дойла за 1887 год, содержавшей черновые наброски к «Знаку четырех», первоначальным адресом детектива должен был стать дом 221-6 не по Бейкер-стрит, а по Аппер-Бейкер-стрит. Но не стал. Как не стал детективом Шерринфорд Холмс, а его другом и биографом – Ормонд Сакер из той же записной книжки.
Существует предание, восходящее, судя по всему, к одному из первых холмсоведов, Винсенту Старрету, что к выбору какого-нибудь реального дома на Бейкер-стрит в качестве дома для Холмса писателя побудил его близкий друг доктор Грей Чандлер Бриггс, известный хирург из американского города Сент-Луис. Во всяком случае, мы имеем свидетельства Алексея Толстого и Корнея Чуковского, что к февралю 1916 года Конан Дойл уже точно определился с местонахождением дома 221-6.
Корней Чуковский. Рисунок Исаака Бродского. 1916
Оба русских писателя входили в состав делегации, посетившей союзников во время Первой мировой войны. В «Чукоккале» Чуковский описывает, как Конан Дойл пришел к ним в гостиницу и предложил провести экскурсию по Лондону. «На Бейкер-стрит, куда мы пришли вместе с ним, – пишет Чуковский, – в том доме, где, по его словам, жил Шерлок Холмс, оказалось фотоателье некого Фрея». Алексей Толстой пересказывает слова Дойла, в которых тот даже упоминает номер дома: «Однажды я пошел на Бейкер-стрит посмотреть, кто живет в тридцать седьмом номере (квартира Шерлока Холмса и доктора Ватсона). Оказалось, там – фотография». В данном случае мы имеем явную ошибку: в № 37 ни в 1916 году, ни раньше фотографов не было. С 1863 года фотографическое ателье “Elliott & Fry Ltd.”, основанное Джозефом Эллиотом (1835–1903) и Кларенсом Фраем, находилось по адресу Бейкер-стрит, 55 и 56 (это второй дом южнее угла с Дорсет-стрит по западной стороне). Однако Чуковский не утверждал, что Конан Дойл с самого начала поселил своего героя в этом доме. Один из известных фотографических портретов Конана Дойла был сделан им в 1900 году в фотоателье «Эллиота и Фрая» на Бейкер-стрит, и именно тогда писатель мог заприметить этот дом в качестве претендента на роль «настоящего дома» 221-б. Окончательно же он определился, скорее всего, в 1902 или 1903 году, когда был вынужден воскресить великого детектива, ведь именно в рассказе «Пустой дом» впервые появилось достаточно точное указание на местоположение жилища героя.
Попробуем все же, не оглядываясь на поздний выбор Конан Дойла, согласовать имеющиеся в тексте его рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе сведения о доме миссис Хадсон и найти реальный дом, который бы наиболее им удовлетворял. Ряд косвенных данных говорит о том, что он был в южной части современной Бейкер-стрит. Так, в «Знаке четырех» Уотсон посещал почтовую контору на Уигмор-стрит, 104, в двух кварталах от Портман-сквер (на Аппер-Бейкер-стрит была своя почтовая контора), а поставщиком сигарет для доктора и крепкого табака Холмсу был некий Бредли, державший табачную лавку на Оксфорд-стрит. Но главный ключ, оставленный нам Артуром Конан Дойлом, содержится в описании маршрута Шерлока Холмса и доктора Уотсона из рассказа «Пустой дом»:
«Я предполагал, что мы едем на Бейкер-стрит, но Холмс остановил кэб на углу Кавендиш-сквера… Мы шли какой-то странной дорогой. Знания Холмсом лондонских закоулков были исключительные, и сейчас он уверенно шагал через лабиринт внутренних дворов и проходов, о существовании которых я даже не подозревал. Наконец мы вышли на узкую улицу с двумя рядами старых, мрачных домов, которая вывела нас на Манчестер-стрит, а затем на Бландфорд-стрит. Здесь он поспешно свернул в узкий проход, прошел через деревянные ворота в пустынный двор и открыл ключом заднюю дверь одного из домов…
– Знаете ли вы, где мы? – шепотом спросил Холмс.
– Кажется, на Бейкер-стрит, – ответил я, глядя через мутное стекло.
Бейкер-стрит и окрестности. 1891
– Совершенно верно, мы находимся в Камден-Хауз, как раз напротив нашего собственного старого жилища.»
Название Бландфорд-стрит носила восточная часть улицы, пересекавшей Бейкер-стрит примерно посередине, между номерами 15 и 16 (западная ее часть называлась Кинг-стрит). С Бландфорд-стрит можно было свернуть в один из двух узких и параллельных улице Бейкер-стрит проходов: Кендалл-мьюз на юге (между кафе Амлоса Суонелла и домом строителя Дейвида Бейкера) и Бландфорд-мьюз на севере (между домами портнихи мадам Мари и торговки зерном миссис Матильды Беннетт). Эти проходы можно увидеть на приведенном плане – термин mews использовался в то время для обозначения проулка или небольшой площади, окруженной домами, которые первоначально служили конюшнями.
Бейкер-стрит в районе пересечения с Бландфорд-стрит. Фрагмент карты Лондона. 1894
Дом 72 по Бейкер-стрит. Фрагмент карты Лондона. 1894
Все пытающиеся уяснить местонахождение дома Холмса на основании приведенного отрывка делятся на две партии: тех, кто полагает, что Холмс направился на север в Бландфорд-мьюз, и тех, кто думает, будто он повел Уотсона на юг в Кендалл-мьюз. С некоторой степенью уверенности можно утверждать, что Камден-хауз находился либо южнее номера 15, либо севернее номера 16. А поскольку, очевидно, вход в Камден-Хауз был непосредственно из прохода и никакие другие улицы больше не пересекались, Камден-Хауз не мог располагаться дальше, чем Джордж-стрит, и иметь номер меньше 8, если поворачивать на юг, либо находиться дальше Дорсет-стрит и иметь номер больше 32. Вероятнее всего, Камден-Хауз был одним из ближайших к Бландфорд-стрит домов, в какую сторону с нее ни сворачивай (хотя выбранный самим Дойлом дом требовал от Холмса с Уотсоном пройти по проулку практически до самого конца). Соответственно, дом, выведенный под номером 221-6, находился примерно напротив него на западной стороне Бейкер-стрит, и располагался либо около № 62, либо около № 72.
В рассказе «Загадка Торского моста» можно найти очень важную деталь для определения местоположения № 221-6. Уотсон упоминает одинокий платан, который украшал двор позади дома. Внимательно рассмотрим карту еще раз.
Севернее Кинг-стрит мы видим огромный участок, занимающий большую часть площади квартала. Это Бейкер-стритский базар, о котором речь пойдет немного дальше. На саму Бейкер-стрит здесь выходит всего девять домов, ни один из которых не имеет заднего двора. Южнее Кинг-стрит только один дом имеет такой двор – это дом № 72 (долгое время после перенумерации этот земельный участок имел № 31, сейчас весь квартал застроен громадным офисным зданием). Параллельно Бейкер-стрит на юг от Кинг-стрит шел короткий тупиковый проулок под названием Кинг-стрит-мьюз, но дома, выходившие фасадом на Бейкер-стрит, судя по карте, прямого сообщения с ним не имели. Дом 72 считали домом Холмса такие мэтры-холмсианцы, как Бернард Дейвис, Дейвид Хаммер и Уильям Баринг-Гулд. Соответственно, Камден-Хаузом в таком случае был дом примерно напротив.
