Kitabı oku: «Больше жизни, Хлоя Браун!», sayfa 2
Что ж, им же хуже, потому что планирование – это ключ к успеху. В конце концов, именно благодаря списку воображаемая надгробная речь Хлои теперь выглядит гораздо более жизнеутверждающей. Сегодня она могла бы с гордостью заявить, что в случае ее смерти в газетах написали бы нечто вроде:
«В солидном возрасте тридцати одного года Хлоя уехала из отчего дома и сняла убогую квартирку, прямо как обычный человек. Также она написала впечатляющий список из семи пунктов, в котором уточнила, как именно „займется своей жизнью”. Хоть ей и не удалось отработать все пункты вышеуказанного списка до смерти, само его существование доказывает, что она наконец оказалась в лучшем и не таком скучном месте. Мы гордимся тобой, Хлоя Браун. Ты определенно прислушалась ко Вселенной».
Неплохо, но не идеально. Пусть она еще не преобразила свою жизнь, но уже находится в процессе. Как гусеница, спрятавшаяся в одобренном Вселенной коконе. Совсем скоро она выпорхнет наружу прекрасной бабочкой, которая постоянно будет занята чем-нибудь классным и шикарным, вне зависимости от того, было ли оно запланировано заранее. Все, что от нее требуется, – следовать списку.
К сожалению, Ив не разделяла ни ее терпения, ни оптимизма.
– Ну? – поторопила она, когда Хлоя не ответила. – Ты уже что-нибудь вычеркнула?
– Я переехала.
– Да, я это заметила, – фыркнула Ив. – Ты заметила, что теперь я единственная из сестер Браун, кто до сих пор не съехал?
– Правда? Я и не догадывалась. Думала, нас там еще несколько по коридорам бродит.
– Ой, да замолчи.
– Может, и тебе стоит переехать.
– Пока нет. Я еще коплю свое месячное содержание, – туманно отозвалась Ив. Одному Богу известно, на что. Спрашивать Хлоя боялась – вдруг сестра ответит «на инкрустированную бриллиантами скрипку, на что же еще». – Но ты уже несколько недель как переехала, Хлоя. В этом твоем списке целая куча пунктов. Что еще ты сделала?
В любой непонятной ситуации молчи – таков был Хлоин девиз.
– Так я и знала, – в конце концов просопела Ив. – Ты меня подводишь.
– Подвожу тебя?
– Да. Дани поставила пятьдесят фунтов на то, что ты бросишь свой список к концу года, но я…
– На что она поставила?
– Но я поддержала тебя, как хорошая и преданная сестра…
– Да что вообще с вами двоими такое?
– И вот такой-то монетой ты мне отплатила! Плюнула на него! Да еще и не хочешь помочь мне выиграть билеты на Мэрайю Кэри.
– Ты отвяжешься от меня со своим караоке наконец?! – рявкнула Хлоя. Она провела рукой по лицу, чувствуя внезапно навалившуюся усталость: – Милая. Я больше не могу разговаривать. Я правда работаю.
– Ладно, – вздохнула Ив. – Но я звоню тебе не в последний раз, Хлоя София.
– Прекрати.
– Я не успокоюсь, пока ты не перестанешь быть такой скучной…
Хлоя сбросила звонок.
Секунду спустя на экране возникло уведомление:
ИВ :)
Хлоя покачала головой со смесью любви и раздражения и вернулась к работе. Поисковая оптимизация для местных ресторанчиков, парикмахерских и других мелких заведений из списка ее клиентов сама себя не проведет. Она погрузилась в привычный мыслительный ритм поисков и обновлений… или, если точнее, попыталась. Но настрой уже сбился. Спустя пять минут Хлоя оторвалась от ноутбука и негодующе пробормотала в пустоту комнаты:
– Дани поставила пятьдесят фунтов, что я брошу свой список? Нелепость.
Спустя десять она постучала пальцами по дивану и сказала:
– Она просто не понимает тонкого искусства целеполагания, основанного на списках.
Тот факт, что Дани училась в аспирантуре, вообще ничего не значил. Она была слишком уж бунтаркой, чтобы осознать всю важность хорошего, надежного плана.
Хотя… Хлоя признавала, что давненько не заглядывала в список. Может, пришло время его проанализировать. Не успела она осознать, что делает, как ноутбук оказался закрыт и брошен в гостиной, а сама Хлоя отправилась в спальню искать в прикроватной тумбочке синий блокнот с блестками.
У Хлои было много блокнотов, поскольку списков она писала много. Ее мозг, обычно затуманенный болью или болеутоляющим (а в особо веселые дни и тем и другим), представлял собой систему запутанную и вялую, доверять которой было нельзя, так что она полагалась на аккуратно организованные заметки.
Списки дел на день, списки дел на неделю, списки дел на месяц, списки лекарств, списки покупок, списки «Врагов, Которых Я Уничтожу» (последние были довольно старыми и существовали скорее для поднятия морального духа, чем для чего-то еще), списки клиентов, списки дней рождения и – ее самое любимое – списки желаний. Если что-то можно было организовать, категоризировать, распланировать и аккуратно записать в разлинованный разными цветами блокнот – имелась большая вероятность, что Хлоя уже это сделала. А если нет – то очень скоро она могла прийти в состояние «жалкой сумятицы», как выразилась бы ее мама. У Хлои не было времени на сумятицу.
Но тот единственный список в блокноте, который она теперь держала в руках, совсем не походил на все остальные. Хлоя открыла блокнот на самой первой странице и провела пальцем по решительным крупным буквам. Здесь не было ни веселеньких рисуночков, ни разноцветных закорючек, потому что, трудясь над этой конкретной страницей, Хлоя была настроена по-деловому. И по-прежнему оставалась настроенной по-деловому.
Это список носил название «Заняться своей жизнью». И она подошла к нему со всей серьезностью.
Отсюда вопрос: почему же квадратики возле пунктов до сих пор сиротливо пустуют?
Ее палец двинулся к самому первому пункту. По крайней мере это Хлоя сделала:
1. Съехать.
Она жила самостоятельно – по-настоящему самостоятельно, планируя свой бюджет, покупая себе еду и так далее, – уже пять недель и до сих пор еще не самовозгорелась. Родители были поражены, сестры были в восторге, Джиджи заявляла всем и каждому «А я вам говорила!» и так далее. Это приносило огромное удовлетворение.
Гораздо меньшее удовлетворение приносили пять невыполненных целей, написанные ниже:
2. Напиться и повеселиться в клубе.
3. Покататься на мотоцикле.
4. Сходить в поход.
5. Заняться ни к чему не обязывающим, но чрезвычайно приятным сексом.
6. Попутешествовать по миру с одной только ручной кладью.
А еще была самая последняя цель, галочку возле которой она поставила с пугающей быстротой:
7. Сделать что-то плохое.
О, что-то плохое Хлоя уже сделала, это точно. Только не сказать чтобы о таком можно было поведать сестрам. От одной только мысли у нее начинали гореть щеки. Но, когда она понесла блокнот с собой в гостиную, постыдные воспоминания упорно потянули ее взгляд в сторону окна. Запретного портала к ее «чему-то плохому». Шторы были по-прежнему задернуты – так было с момента ее последнего прегрешения, – но между ними оставался небольшой зазор, через который струился тоненький лучик света.
Возможно, стоило подойти и сдвинуть шторы поплотнее, чтобы зазора не осталось вообще, – так, на всякий случай. Да. Именно. Хлоя подкралась к широкому окну гостиной, подняв руку, чтобы это сделать… но что-то пошло не так, и не успела она осознать, что творит, как уже отвела штору в сторону, расширяя зазор, вместо того чтобы закрыть его.
Через внутренний дворик к ней устремились бледные блики – последние вдохи умирающего солнца, и Хлоя подумала: «Не смей. Не смей. Это ужасно некультурно и вообще ненормально, и ты так сделаешь только хуже…»
Но ее взгляд все равно нацелился на другую сторону двора – туда, где за стеклом не такого уж далекого окна стояла фигура.
Рэдфорд Морган усердно трудился.
«Зовите меня Рэд», – сказал он ей несколько месяцев назад. Она не послушалась. Не смогла. Его имя, как и все остальное в нем, было для нее чересчур. Хлоя чувствовала себя неловко с людьми вроде него: уверенными людьми, красивыми людьми, которые легко улыбались и которых все любили, – людьми, которым было комфортно в своем теле. Они напоминали ей обо всем, чего ей самой недоставало, и обо всех, кто ее бросил. В их обществе она была как на иголках – глупая, неловкая и бестолковая, при них ее внутренности завязывались в узел и все, что она могла, это огрызаться или заикаться.
Обычно она выбирала огрызаться.
Беда с Рэдфордом заключалась в том, что он, похоже, вечно заставал ее в самых дурацких ситуациях. Взять хоть тот раз, когда какая-то молодая мамаша зажала Хлою в углу двора, только чтобы спросить:
– Это парик?
Хлоя, совершенно растерявшись, ощупала свой обычный незамысловатый узел, размышляя, не прицепила ли с утра по ошибке светло-платиновую накладную прядь Дани.
– …Нет? – Неубедительность Хлои явно не впечатлила мамашу, так что она решила взять дело в свои руки, что в данном случае означало лапанье Хлоиных волос, как будто они были животным в контактном зоопарке.
Но был ли Рэдфорд свидетелем этого безобразия? Конечно нет. И уж тем более он не слышал, как перемазанный шоколадом ребенок этой наглой дамочки обозвал Хлою «злой страшной тетькой», когда она попыталась защититься. Не-е-ет: он появился на месте происшествия, словно рыцарь в вытатуированных доспехах, именно в тот момент, когда Хлоя назвала эту женщину «жалким позором человеческого рода», а ее ребенка – «мерзким маленьким сопляком», – и оба эти заявления были очевидно правдивыми.
Рэдфорд уставился на нее как на Круэллу Де Виль и позволил молодой мамаше поплакаться ему в жилетку.
А потом еще тот неприятный инцидент у почтовых ящиков. Разве Хлоя была виновата в том, что какая-то чокнутая старушенция по имени Шарлотта Браун жила прямо над ней в квартире 2D? Или в том, что пресловутая чокнутая старушенция сослепу залезла в почтовый ящик Хлои и пооткрывала все ее письма? Нет. Нет, не виновата. Как не была виновата и в том, что, разгневанная вопиющим преступлением, совершенным против нее, сгоряча нашла ящик этой старушенции и вылила в щель целый термос своего утреннего чая. Откуда ей было знать, что эта Шарлотта Браун ждала от внуков из США открытки на семидесятый день рождения? Конечно, ниоткуда. Господи Иисусе, она же не умеет читать мысли.
Хлоя попыталась объяснить это все Рэдфорду, но он смотрел на нее так сердито, а потом сказал кое-что такое неприятное – это у него, негодяя, хорошо получалось, – что Хлоя сдалась. Высокомерно молчать было гораздо проще, особенно с ним. В его глазах Хлоя выглядела как ходячая катастрофа, так что днем она избегала его общества, как бубонной чумы.
А ночью иногда наблюдала, как он рисует.
Он стоял перед окном без рубашки – что, как Хлоя полагала, делало ее не только шпионкой, но и извращенкой. Но в этом не было никакого сексуального подтекста. Рэдфорд даже почти не казался ей привлекательным. Она не смотрела на него как на тело, ничего подобного. Издали, в темноте, Хлоя смотрела на него как на стихотворение. Было в нем что-то такое, даже когда он сердито зыркал на нее, но особенно – когда рисовал. Какая-то честность, уязвимость, которые ее завораживали.
Хлоя знала, что состоит из плоти, крови и кости, прямо как и он. Но она не была такой же живой, как он. Даже близко.
Рэдфорд стоял в профиль, сосредоточившись на холсте. Иногда он писал медленно, почти осторожно; а иной раз больше разглядывал холст, чем касался его кистью. Но сегодня он был словно ожившая буря, быстрыми плавными движениями нанося мазок за мазком. Хлоя не видела, над чем он работал, да и не хотела. Важнее было то, как едва заметно приподнимались и опускались его ребра в ритм учащающегося дыхания, и то, как он быстро, самую малость двигал головой – завораживающе, по-птичьи. Важнее всего был он сам.
Его лицо закрывали длинные волосы – медно-карамельная завеса с огненными проблесками. За волосами, Хлоя знала, таились волевые брови, скорее всего, сосредоточенно нахмуренные; прямой выступающий нос; изящные губы, вечно пребывающие на грани улыбки, в окружении песчаной щетины. Она любила видеть на этом лице суровое выражение сосредоточенности на работе, но понимала: лучше, когда его скрывает растрепанная шевелюра. Если она не может видеть его, то и он точно ее не увидит. Да и вообще, ей незачем смотреть на лицо Рэдфорда, чтобы тонуть в его жизненной силе. Водопад медных прядей на широких плечах, чернила под бледной кожей – этого вполне хватало.
Если бы кто-то спросил Хлою, как выглядят его татуировки, она не смогла бы описать ни изображений, ни слов. Она сказала бы о плотной черноте и вспышках цвета. О слегка выцветших рисунках, которые словно немного приподнимались над кожей, и о тех, что расплывались по его телу, как пролитая в воду тушь. Она сказала бы о том, до чего же странно истекать кровью по доброй воле, только потому, что тебе так захотелось. Сказала бы, чту чувствовала при виде них и как ей тоже хотелось бы хотеть чего-нибудь настолько сильно и достаточно регулярно, чтобы обладать собственным эквивалентом его бесчисленных татуировок.
Но никто никогда не спросит ее об этих татуировках, потому что ей не полагается о них знать.
Когда это зрелище предстало глазам Хлои впервые, она немедленно отвернулась, крепко зажмурившись, пока сердце пыталось выскочить из грудной клетки. И шторы задернула. Плотно. Но образ остался с ней, а любопытство все нарастало. Она несколько дней раздумывала: «Он был голый? Голый прямо перед окном? И что такое было у него в руке? Что он там делал такое?»
Выдержала три недели, а потом посмотрела снова.
Во второй раз она медлила, шокированная собственной дерзостью, подобравшись к окну в темноте и спрятавшись за почти закрытыми шторами. Она выглянула ровно настолько, чтобы получить ответ на свои вопросы: он был в одних джинсах, в руке держал кисть, конечно же рисовал. Она продолжила наблюдение, загипнотизированная видом. А после этого вычеркнула из списка пункт «Сделать что-то плохое» и попыталась почувствовать радость, а не вину. Не вышло.
А в этот раз? В третий раз? «В последний раз», – твердо сказала она сама себе. Какое теперь у нее оправдание?
Оправданий не осталось. Ясное дело: Хлоя была презренной личностью.
Рэд замер, выпрямился, сделал шаг назад. Хлоя видела, как он откладывает кисть и разминает пальцы, – явное свидетельство того, что он проработал несколько часов. Она позавидовала тому, сколь на многое способно его тело, как долго может оно простоять на месте, не жалуясь и не страдая. И не наказывая владельца. Хлоя приоткрыла штору пошире – ее завистливые руки двигались сами по себе, пролив еще чуть больше света на ее черную вину.
Рэд резко повернулся. Посмотрел в окно.
Прямо на нее.
Но Хлои уже не было на месте: она задернула штору, отшатнулась и прижалась к стене гостиной. Сердце так колотилось, что пульс болезненно отдавался в горле. Дыхание стало неровным и тяжелым, как будто она только что пробежала целую милю.
Он ее не увидел. Не увидел. Не увидел.
И все же Хлоя не могла удержаться от мысли – что бы он сделал, если бы все-таки увидел?
Глава вторая
С чего бы женщине, которая практически ненавидит Рэда, проводить вечер наблюдая за ним из окна?
Рэд не знал. Хорошей причины быть не могло. Были только плохие причины, причины, которые учитывали фетишизм, классовые различия и прочую хрень, которую определенные люди считают унижающей человеческое достоинство, но Рэд не думал, что это все применимо к Хлое Браун. Не потому, что она была выше того, чтобы вожделеть мужчину, на которого смотрела сверху вниз, но потому, что не походила на женщину, которая в принципе была способна кого-то вожделеть. Вожделение шло рука об руку с уязвимостью. Хлоя же, несмотря на свою смазливую внешность, была примерно так же уязвима, как долбаная акула.
Так что, возможно, глаза его обманули. Может, она за ним и не подглядывала. Но он же прекрасно знает, чту видел, не так ли? Густые темные волосы в нетугом пучке, небесно-яркий блеск синих очков, пышная фигура в розовой полосатой пижаме с пуговичками. Сама милая, как пуговичка, аккуратненькая, как пуговичка, всегда в одежде с пуговичками. Он прекрасно знал, кто живет в квартире напротив, и знал – знал – что прошлым вечером видел ее. Но почему?
– Рэд! – рявкнула мама. – Прекрати так громко шкрябать ножом. Ты действуешь мне на нервы.
Рэд рад был отвлечься, хоть и таким нелепым образом. Его утомили собственные назойливые мысли – тусклые, цвета хаки. Он повернулся лицом к матери, сидящей за столом, втиснутым в угол ее крохотной кухоньки прямо возле окна.
– Ты жалуешься на то, как я режу, женщина? Когда я тут готовлю тебе обед?
– Не дерзи, – заявила она, смерив его смертоносным взглядом.
Мать была полностью слепа на один глаз, но это обстоятельство не снижало убойную силу ее зрачков.
Рэд напустил на себя невинный вид. Мама важно фыркнула и повернулась обратно к окну, отодвигая тюлевые занавески. В своем закутке она правила железной рукой и бульшую часть времени проводила в ожидании подношений.
На этот раз подносительницей оказалась Шамика Израэль, работающая доктором в Королевском медицинском центре. Когда она пришла на обед в воскресенье со своей двоюродной бабкой, живущей по соседству, доктор Израэль стала «нашей Микой», или, как вариант, «Щербинкой». Она появилась у окна с горшочком карри из бычьих хвостов и сказала:
– Держите, госпожа Морган. Это вам бабуля приготовила, от простуды.
При звуке ее голоса материнская суровость смягчилась:
– Щербинка. До чего же ты хорошая девочка. Когда ты собираешься выйти за моего Рэдфорда?
– Скоро, госпожа Морган. Ведь так, Рэд?
Он подмигнул ей через окно:
– Уговор.
Шамика улыбнулась, демонстрируя щербинку между зубами, а потом поставила бычьи хвосты на подоконник и попрощалась. Как только ее «лексус» выехал с парковки, Рэд вырвал горшок из цепких материнских рук. Мама уже приподняла крышку, окунула палец в карри и облизнула его.
– Эй, – возмутился Рэд. – Аппетит перебьешь. Я готовлю тебе суп писту5.
– Что, во имя Господа, это такое?
– Барсучьи яйца. На пару.
Мама фыркнула, всем своим угловатым лицом демонстрируя отвращение:
– Примерно так и звучит.
Миссис Конрад была не единственной королевой драмы в жизни Рэда. С учетом собственной мамы и Вика он практически тонул в драматичности.
Он уже собирался перечислить ей настоящие ингредиенты супа писту, но тут мама высунулась из окна, повысив голос до уровня громкости низко летящего самолета:
– Эй, Майк! Я тебя вижу, подонок! А ну иди сюда.
Майк, по сути, был маминым бойфрендом-бездельником. И так выглядел их флирт. Рэд переместился к плите и помешал суп, демонстративно игнорируя все то, что Майк орал в ответ. Этот тип разменял уже седьмой десяток, пил как лошадь и каждый день, как по часам, ходил в букмекерскую контору. Рэд его не одобрял.
Однако вряд ли мог как-то об этом высказаться. Не после того, как мать предупреждала его насчет последней подружки, Пиппы, а он радостно пропустил все мимо ушей, – и чем все, блин, кончилось? До звания эксперта в отношениях Рэду было явно далеко. Но он не станет думать ни о Пиппе, ни о Лондоне, ни о своих бесчисленных ошибках, потому что все это только бесит, а Рэд ненавидел, когда его что-то бесило. Расслабленность и жизнерадостность ему куда больше по душе.
Он как раз возвращался в уравновешенное состояние, прибирая тарелки после обеда, когда мать с деликатностью бешеного носорога коснулась самого щекотливого предмета:
– Уже начал продавать какие-нибудь картины?
Ох, его любимая тема.
– Пока что нет, – спокойно ответил Рэд.
Немного чересчур спокойно, но мама, кажется, не заметила.
– Пора поторопиться, малыш. Ты уже много лет дурака валяешь.
Лет?
– Всего восемнадцать месяцев прошло.
– Не перечь матери.
Его безграничное терпение действительно недооценивают. Может, ему самому следует выдать себе награду? «Всеми притесняемому Рэдфорду Томасу Моргану, за его стойкость перед лицом бессмысленных вопросов об искусстве». Что-то в этом духе.
– Нельзя позволять той мерзкой маленькой богатейке рушить твою карьеру, – не унималась мама.
Слишком поздно. Рэд выдавил в раковину излишне щедрую дозу средства для мытья посуды.
– Нечего в молчанку со мной играть, Рэд. Отвечай. Чем ты занимаешься? Ты же работаешь, не так ли?
– Да, – вздохнул он, потому что, если маме не ответить, она будет зудеть, пока у него кровь из ушей не пойдет. – Рисую на фрилансе. Портфолио собираю. – Опять. – Только что закончил иллюстрацию тушью: мозг и бутылка портвейна.
Мама посмотрела на него так, будто у него только что отвалилась голова.
– Для журнала про стиль жизни, – объяснил Рэд. – Статья про эректильную дисфункцию.
Мать фыркнула и повернулась к нему всем телом, нацелив на отпрыска свой зрячий глаз. Тот подозрительно заблестел из-за янтарного стекла ее очков.
– Ты с детства рисуешь картинки для журналов. Чего ты ждешь? Начни уже опять продавать свои проклятущие картины. Ты же что-то написал, нет?
О да, написал. Он писал как всегда одержимо, и некоторые из картин были даже полуприличными. Но это было не то. Это было не то, и он был не тот, и все, что он знал, было не так, и после всех его неверных решений…
Что ж. У Рэда полно картин на продажу. Но пока что ему не хватало смелости показать их ни единой живой душе. Каждый раз, когда он раздумывал над этим, голос в голове – такой резкий, что им бы стекло резать, – напоминал: «Ты из кожи вон лезешь, Рэд, и это просто убого. Прими себя таким, какой ты есть, милый. До меня ты был никем – после меня никем и останешься».
Стальное произношение Хлои Браун не шло ни в какое сравнение с говором Пиппы Эймс-Бакстер.
И какого хрена он опять думает о Хлое?
– Ты что, вечно собираешься быть домовладельцем? – требовательно спросила мама.
Рэд резко помотал головой, как пес, вытряхивая из нее все непрошеные воспоминания.
– Это Вик домовладелец, мам. А я его комендант.
– Как по мне, тебе стоило бы брать пример с Викрама. Кто может остановить этого парня? Никто. И ничто.
Это правда. Вик Ананд был не только лучшим другом Рэда, но и мелким владельцем недвижимости, взявшим друга на должность коменданта после… что ж. После Пиппы. Квалификации Рэду недоставало, но до сих пор он нигде не напортачил, да и сантехником оказался приличным. И электриком. А маляром вообще шикарным. И дьявольски трудолюбивым.
В административной работе не смыслил ни хрена, но очень старался.
А еще-е-е он никогда не жалел извинений.
– Ты права, – заявил Рэд, отскребая сотейник и щурясь от того, что волосы лезли в глаза: это было все равно что смотреть на мир сквозь высокую сухую траву на закате.
Пальцы у него покраснели от почти кипящей пузырящейся воды, тату «МАМА» на костяшках было до сих пор ярким – каждая буква ровнехонько над серебряным кольцом его деда. Эта татуировка была не самым гениальным его подростковым решением, но чувства оставались неизменными: Рэд чертовски любил свою мать. Так что взглянул на нее и повторил:
– Ты совершенно права. Завтра же утром я как следует этим займусь. Начну планировать. Подумаю о новом сайте.
Она кивнула, повернулась обратно к окну и сменила тему. Начала сплетничать о безголовом племяннике миссис Поплин, который взял и обрюхатил девицу из магазина на углу, у которой переднего зуба нет, можешь себе представить?
Рэд время от времени вставлял «хммм» и раздумывал, как бы сделать так, чтобы Кристи Морган им гордилась. На прощание он чмокнул ее в обе щеки и пообещал заглянуть на неделе, если получится. Потом надел шлем и кожанку, вскочил на мотоцикл и понесся домой – в многоквартирный дом, его благословение и оправдание.
К развернувшейся там сцене жизнь его не готовила.
