Kitabı oku: «Добыча»

Посвящается Луке и Саяну

TANIA JAMES

LOOT

© Таня Джеймс, 2023

© Евгения Макарова, перевод на русский язык, 2023

© Livebook Publishing LTD, 2023

Шрирангапаттана, Майсур, 1794

1

В день, когда его заберут из семьи, Аббас вырезает павлина на дверце шкафа. Регулируя силу нажатия указательным пальцем, он погружает острие стамески в розовое дерево. Бороздки становятся глубже, появляется клюв. Он принимается за перья, уложенные как чешуя. Аббас прекрасно справляется со своей задачей, а еще ему никогда в жизни не было так скучно.

Рядом на циновках сидят его отец и два старших брата, Джунаид и Фарук. Джунаид, прижав кусок древесины коленом, отсекает все лишнее ударами молотка и долота – тук-тук! Фарук делает наброски павлинов для изголовья. Отец занят шлифовкой и время от времени бросает на Аббаса предупреждающий взгляд.

– Больше никаких игрушек, – недавно сказал ему отец. – Кровати и шкафы, все. От игрушек одни неприятности.

Остановившись, чтобы разогнуть спину, Аббас отвлекается на голубя, вспорхнувшего с крыши дома на другой стороне переулка. Любопытно, не правда ли, что птицы качают головой, когда ходят, но не когда летают? (Аббас находит это очень любопытным, хотя кто-то скажет, что именно любопытство и есть его главная проблема.) Интересно, может, это связано с соединительным механизмом между ногами и шеей? И если конструировать механического голубя, задумывается он, как можно было бы спроектировать голову, чтобы она дергалась при каждом шаге?

Затем он вспоминает, что однажды сказал ему друг.

Если задавать слишком много вопросов, то очень скоро допрашивать начнут тебя.

Аббас откладывает стамеску, чтобы поменять ее на другую, и в этот момент на пороге появляется человек со штыком выше собственного роста. По тигриным полоскам на рукавах Аббас узнает в нем одного из королевских гвардейцев Типу Султана.

– Ты Аббас, сын Юсуфа Мухаммеда?

– Кто спрашивает? – отвечает Аббас совсем не так спокойно, как ему хотелось бы.

Стражник переводит дыхание.

– Типу Султан Фатх Али Хан, Тигр Майсура, Падишах Патана, Сокрушитель полковника Бейли, Богом избранный Владыка Государства… – На другой стороне переулка с визгом останавливается токарный станок. Люди поднимают головы, отрываясь от работы. – …вызывает Аббаса, сына Юсуфа Мухаммеда, в Летний дворец.

– Который за пределами городских стен? – уточняет Аббас. Он никогда в жизни не был за пределами городских стен.

– Существует какой-то другой Летний дворец? – переспрашивает стражник. – Вставай!

Аббас поднимается, ноги будто колются булавками и иголками. Интересно, упадет ли он сейчас в обморок?

– Подождите, – говорит Юсуф Мухаммед, следуя за Аббасом и стражником в переулок. – Ему всего семнадцать. Позвольте мне ответить за его преступления.

– Какие преступления? – спрашивает Джунаид. – Что происходит?

– Я сказал «преступления»? Я имел в виду «проступки», – Юсуф Мухаммед понижает голос. – Это из-за евнуха?

– Евнуха? – повторяет стражник с негодованием.

– Я сам за себя отвечаю, – быстро произносит Аббас. Он подчиняется приказу стражника и идет на три шага впереди, не позволяя себе ни единого взгляда назад, на семью, понимая, что уже слишком поздно объясняться и просить прощения.

Говорят, что в Шрирангапаттане шпионов больше, чем людей. Здесь есть разведчики и спецкурьеры Типу Султана, передающие сообщения в столицу и обратно; и есть шпионы врагов Типу – Низама Хайдарабада, наиров Малабара, маратхов, англичан, мангалурских католиков. (Про этих католиков даже не вздумайте начинать: упомяните католиков в присутствии Типу, и у него случится припадок.) У Типу при дворах друзей и врагов тоже есть шпионы, которые постоянно передают ему секретные сведения, что, как ни странно, только порождает жажду новых сведений.

Но времена сейчас сложные.

Королевство Типу едва сумело пережить последнюю войну с англичанами, и на горизонте постоянно возникают разговоры о новой войне. Люди никогда не знают, кто нападет и откуда, и что отнимет, и у кого. Все, что люди могут, – это подчиняться власти каждый раз, когда она переходит из рук в руки, каждый раз, когда власть имущие решают что-нибудь изменить. Один хочет ввести новый календарь. Другой – чтобы его лицо было отчеканено на монете. С каждым изменением, большим и малым, земля все быстрее уходит из-под ног, и у тебя все меньше возможностей оставить после себя неизгладимый след.

В данный момент Аббас даже не думает о том, чтобы оставить после себя след. Все, чего он хочет, – это не попасть в беду, хотя, возможно, для этого уже поздновато.

* * *

Аббас никогда раньше не был в Летнем дворце, но он сделал восемь игрушек для Зубайды Бегум¹, одной из высокопоставленных жен зенаны² Типу. Это были резные звери, приводящиеся в движение рукояткой: слоны, тигры и лошади. Аббас сделал одну, и Зубайда Бегум сразу же заказала еще семь, одну за другой.

Чтобы забрать игрушки, она посылала человека по имени Хваджа Ирфан. Аббас любил смотреть, как Хваджа Ирфан спускается по переулку: его легко было заметить издалека – в броском плаще зеленого или рыжего цвета, в шелках, которые выдавали принадлежность к королевскому двору. У него был острый подбородок и проницательный взгляд, а на лице не росло ни единого волоска, ничто не скрывало утонченность его черт.

– В чем дело? – спросил он Аббаса при первой встрече. – Никогда не встречал евнуха?

Аббас покачал головой.

– Значит, я у тебя первый. Какая честь, – Хваджа Ирфан закрыл зонтик, которым прикрывался от солнца.

Аббаса заинтересовала ручка зонтика и то, как она изгибалась, превращаясь в гравированную голову тигра.

Хваджа Ирфан заметил его пристальный взгляд:

– Красиво, да? Чистейшая слоновая кость.

Аббас присмотрелся к резьбе:

– Нет.

– Что значит – нет?

– Может быть, дерево слоновой пальмы. Тот, кто сказал тебе обратное, солгал.

Хваджа Ирфан окинул его оценивающим взглядом и лукаво улыбнулся:

– Хорошо, Всезнайка.

С тех пор Хваджа Ирфан умудрялся вставлять эту фразу в каждый свой визит, поддразнивая Аббаса, как будто они были семьей. Такой семьей, которую Аббас попросил бы, если бы у него был выбор в этом вопросе.

Его братья были вытесаны из того же камня, что и мать, – резкие, нетерпимые, подозрительные к улыбчивым людям. Про евнухов же мать говорила, что они сплетники и им никогда нельзя верить.

К игрушкам Аббаса семья относилась с похожей смесью презрения и скептицизма. Только отец иногда робко проявлял интерес и просил что-нибудь продемонстрировать, а потом частенько приговаривал: «И как ты только такое придумываешь?» Для Аббаса это было высшей похвалой.

Он вдвойне гордился тем, что отдавал отцу деньги, которые платила ему бегум. Рупия всегда приходила в шелковом мешочке, расшитом золотом, с эмблемой тигра Типу. Прежде чем передать мешочек отцу, Аббас уединялся, подносил его к носу и вдыхал.

Розовая вода. Бетель. Таинственные женские запахи.

– Настоящая пахнет лучше, – заметил Фарук и разразился смехом.

* * *

Аббас плетется впереди стражника вдоль ремесленных рядов, расположенных по степени знатности промысла: гончары, ткачи и вышивальщицы; ювелиры и кузнецы; художники-монументалисты и художники-миниатюристы. («По крайней мере, мы не рядом с кожевниками, – говорил отец про свою лавку в дальнем конце переулка. – От них мы довольно далеко»). Устад Махфуз и глухой Билал, Мадхава Младший и Мадхава Подмастерье, Тарик, и Кхандан, и старый Устад Саадат со своим странным стеклянным глазом, бросающий кусочек хлеба жилистой собаке.

Некоторые глазеют. Другие умнее.

Хотя кузницы уже позади, Аббасу все еще слышится стук молота о железо, все еще видится бело-оранжевый прут, который, словно по волшебству, размягчается, а воздух над ним начинает мерцать. Аббасу всегда нравилось наблюдать за кузнецами. Вдруг он понимает, что может больше никогда их не увидеть.

Священные фикусы³ машут ему вслед, листья шепотом сплетничают за его спиной.

Вот он уже у Водяных ворот, туннеля, по которому простолюдины могут входить и выходить из города. Это те самые ворота, через которые двенадцать лет назад Юсуф Мухаммед привел из Шимоги их семью и других плотников, нанятых отцом Типу Султана для постройки стен и колонн Летнего дворца. Юсуф Мухаммед посмотрел на столицу – причудливые пешеходные мостики и фонтаны с золотыми листьями, могучие гопуры храмов и парящие минареты, ни одного бедняка, даже бродячие собаки разгуливают с довольным видом – и подумал: «Зачем уезжать? Какая причина может заставить человека покинуть защитные стены Шрирангапаттаны?»

Сейчас Аббас смотрит на свисающие с потолка туннеля тела летучих мышей, и ему кажется, что Шрирангапаттана покидает его.

– Как зовется всезнайка, который ничего не знает? – спросил Хваджа Ирфан у Аббаса, когда они встретились в последний раз.

Аббас задумался:

– Европеец.

Хваджа Ирфан рассмеялся:

– Неплохо, малыш.

– Я не малыш, – Аббас поставил свое последнее творение на стол. – Разве ребенок смог бы сделать это?

Это была раскрашенная деревянная лошадь, на спине которой сидел деревянный Типу Султан. Аббас осторожно повернул рукоятку, пустив лошадь в галоп: голова покачивается вперед и назад, ноги сдвигаются и раздвигаются, хвост развевается как вымпел на ветру.

– Шабаш⁴, – тихо произнес Хваджа Ирфан, неожиданно посерьезнев.

Аббас предложил ему попробовать. Хваджа Ирфан начал крутить рукоятку, сначала робко, потом заворожено.

– Может, ты и вправду все знаешь, – сказал он, останавливая лошадь.

Упаковывая игрушку в ящик с соломой, Аббас как можно небрежнее спросил, не говорила ли Зубайда Бегум что-нибудь о последней игрушке.

– Ей понравилось, – ответил Хваджа Ирфан.

Аббас сделал паузу, зная, что не должен задавать следующий вопрос:

– Как она выглядит?

Хваджа Ирфан поднял бровь:

– Осторожно.

– Я просто спрашиваю.

– Если задавать слишком много вопросов, мой друг, то очень скоро допрашивать начнут тебя.

Аббас молча закончил упаковывать игрушку и забил ящик гвоздями.

– Держи, – подвинул он его Хвадже Ирфану, который озабоченно смотрел на улицу.

Потом он заговорил, очень тихо, почти шепотом:

 
Выбери художник меня моделью —
Как бы он рисовал форму вздоха?
 

– Что это? – спросил Аббас.

– Это стихотворение, которое она написала, – Хваджа Ирфан сделал задумчивую паузу. – Она поэт, художник. Как и ты.

Аббасу хотелось большего, его грудь трепетала от сладостного волнения.

Но тут Хваджа Ирфан отвернулся и вышел на улицу, держа сверток в руках.

– Худа хафиз⁵, Всезнайка, – бросил он через плечо.

Аббас бормотал стихотворение, запечатлевая его в памяти.

Только позже (слишком поздно) он заметил зонтик с тигриной головой, беззвучно рычащей в стену.

* * *

Следуя указаниям стражника, Аббас поднимается по ступенькам и проходит через арку из песчаника, которая ведет их в Дария Даулат Багх. Это океан садов, населенных цветущими и плодоносящими растениями со всего мира. Из куполообразной голубятни, воркуя, вылетают и влетают голуби с посланиями, привязанными к лодыжкам.

Он идет по гладкой каменной дорожке, мимо кустарников, укрощенных до формы шара, деревьев, обрезанных до узких пик, травы, плотной, как ковер. За садом лежит Летний дворец, темный зев прорезан колоннами. Он никогда не видел его раньше, только слышал рассказы отца. Но отец забыл упомянуть об огромных клетках по бокам от входа, в каждой из которых сидит копия тигра. Как реалистично, – думает Аббас, приближаясь и рассматривая идеальный штрих каждой полоски, золотистый цитрин⁶ каждого глаза.

Один из тигров щелкает хвостом, заставляя Аббаса отпрыгнуть назад.

– Это Бахадур Хан, – говорит стражник. – Он становится нервным, когда приближается время кормления.

Когда они проходят мимо, тигр угрожающе поднимает голову, взглядом раздевая Аббаса до костей.

* * *

Внутри Летнего дворца стены покрыты картинами сражений, от которых кружится голова: кавалерия Типу нанизывает на пики солдат в красных мундирах. Стены напротив расписаны нежными вьющимися лианами, карминовыми и голубыми цветами.

Глазеть некогда. Стражник ведет его сквозь леса ароматов – сандаловое дерево, тик – и за угол, где обнаруживается скрытая лестница.

– Вверх, – говорит стражник.

Аббас удивлен; он думал, единственное направление, в котором он теперь будет двигаться, – это вниз. Дойдя до верхней площадки, он оказывается в величественном павильоне с колоннами, карнизы пенятся резьбой и завитками. А в дальнем конце сидит Типу Султан, непринужденно опираясь на подушку-валик. Под ним – бескрайний ковер. Над ним – изысканно одетый слуга, покачивающий опахалом из белых павлиньих перьев. Слуга обут в тапочки.

Аббас сжимает свои костлявые ноги, жалея, что не может их помыть.

– Ты, в желтом дхоти⁷, – говорит Типу, сбивая Аббаса с толку, так как тот полагал, что его дхоти белое. – Подойди.

Приблизившись, Аббас замечает европейца, одетого в шаровары и тюрбан; он сидит справа от Типу Султана. У европейца длинное розовое лицо, напоминающее мандрила. Его прищуренные золотисто-карие глаза настолько ясны, что, кажется, способны видеть мысли Аббаса – в частности ту, о мандриле. Аббас опускает взгляд на ковер, где цветет кайма из красных тюльпанов, их стебли тянутся к кругу, в котором сидит Типу.

– Салам, – говорит Типу Султан.

Аббас кланяется, не отрывая взгляда от шпор на кожаных ботинках Типу.

Лицо Типу Султана круглое и мягкое. У него взгляд ястреба и подбородок мыши. Он сохраняет продолжительное молчание.

– Ты мастеришь игрушки, – произносит наконец Типу.

– Да, Падишах, – Аббас сжимает руки. – Я Аббас, сын Юсуфа Мухаммеда.

– Я знал одного Аббаса, сына Юсуфа Мухаммеда.

Все знают о том Аббасе, сыне Юсуфа Мухаммеда, генерала и предателя, недавно казненного через удушение.

– Никакой связи, – говорит Аббас.

– Но, полагаю, ты знаком с другим предателем. Твои игрушки были очень популярны у бегум, на которую он работал. И теперь мы знаем почему. Она и евнух были в кармане у этого термита, Наны Пхаднависа. Я никогда не пойму, как кто-то может доверять маратхам. Не так ли, Муса?

– Действительно, такова их природа, – говорит Европеец (с арабским именем?) на удивительно безукоризненном каннада⁸. – Даже маратх не будет доверять маратху.

Типу поднимает палец. Появляется еще один слуга, который несет деревянную лошадку с раскрашенным Типу Султаном на спине.

Аббасу становится плохо.

– Это ты сделал? – спрашивает Типу Султан.

– Да, Падишах.

Типу вращает рукоятку, изучая галоп. Аббас ловит взгляд Европейца Мусы, который смотрит не на скачущую лошадь, а на Аббаса.

– Лошадь бежит не так, – категорично заявляет Типу. – У тебя задние и передние ноги двигаются в тандеме, как у собаки. А когда лошадь скачет галопом, ее копыта касаются земли в разные моменты. Я эксперт по лошадям благодаря отцу, хвала его памяти. Он мог бы написать трактат о лошадях, превосходящий сочинение Ксенофонта.

– Прости меня, Падишах.

– Второе твое преступление состоит в том, что ты сделал из меня чучело, – Типу указывает на деревянную фигурку себя. – Ты изобразил мои ноги до смешного короткими. Это преступление карается смертью. Вообще, что угодно карается смертью, если я так скажу.

Аббас пробует молить о пощаде, но слова застревают у него в горле. Колонны начинают раскачиваться.

– Несмотря на твои проступки, – продолжает Типу, – я заметил твой потенциал. Как и мой французский друг. Это Муса Дю Лез, величайший изобретатель Франции. Он согласился работать с тобой над созданием первого в Майсуре механизма, – Типу делает паузу. – Ты киваешь, но не понимаешь. Муса?

– Представь большую подвижную игрушку, – говорит Муса Дю Лез на каннада. Аббас хлопает глазами, изо всех сил стараясь не кивать.

– Так мы никогда не закончим, – говорит Типу. – Принеси мушкет.

Дю Лез распрямляет свои длинные ноги. Слуга подает ему винтовку, и на мгновение Аббас чувствует, как призрак пули пронзает ему грудь.

– Подождите… – говорит он, поднимая руки.

Но Дю Лез разворачивает винтовку, приглашая Аббаса внимательно рассмотреть орнамент на прикладе.

– Et voilà, – возвышаясь над ним, Дю Лез указывает на крошечного бронзового человечка, придавленного крошечным бронзовым тигром.

Детали фигурок выполнены настолько великолепно, что Аббас может различить сапоги и шляпу, эти характерные признаки европейца.

– Мы с тобой создадим вот это, – говорит Дю Лез. У него баритон и исключительно несвежее дыхание. – Из дерева и в натуральную величину.

– Я хочу, чтобы он был таким же высоким, как Муса Дю Лез, – продолжает Типу. – И хочу, чтобы зубы впивались в шею неверного, – Типу указывает на точные координаты на собственном горле, добавляя, что механизм должен также издавать рычащий звук. – А еще музыка. Будет очень забавно, если игрушка сможет играть музыку.

Типу и Дю Лез обсуждают, что это должна быть за музыка. Аббас изучает орнамент, пытаясь представить музыканта, сидящего внутри тигра и, возможно, играющего на флейте…

– Через шесть недель будет празднество с презентацией тигра публике, – завершает Типу. – Я жду от вас совершенства.

– Évidemment⁹, Падишах. Меньшего я бы и не предложил.

– Что дальше, Раджа-хан?

Слуга в тапочках наклоняется, чтобы заговорить:

– У вас встреча с уполномоченными совета по торговле…

– Со всеми девятью? – спрашивает Типу.

– Со всеми девятью, Падишах. Потом встреча с ракетным мастером.

– Аллах милосердный. У меня сны были поинтереснее, – облокотившись на колено, Типу поднимается. – Ты еще тут? – обращается он к Аббасу, который завис на краю ковра, ожидая, пока его отпустят. – Ах, да, – Типу кивает Раджа-хану, и тот достает из кармана маленький шелковый кошелек. Другой слуга передает кошелек от Раджа-хана Аббасу.

– Отнеси это своему отцу, – говорит Типу, – в знак признания его верности.

Аббас принимает кошелек обеими руками и благодарит Падишаха за его безграничную щедрость. Кошелек, расшитый золотом, с эмблемой тигра, тяжестью лежит на его ладони.

– Я кое-что заметил, – говорит Типу. – Ты не спросил меня о Хвадже Ирфане. Разве тебе не любопытно?

Вопрос звучит невинно, он предлагается как открытая рука, готовая сокрушить.

– Я думал, он был наказан, Падишах.

– Наказан, – сухо повторяет Типу. – И какого наказания, по твоему мнению, заслуживает тот, кто ел мою соль и носил мои шелка и поступил так вероломно?

– Мне не дано этого знать, Падишах.

– Умный мальчик. Однако большинство людей не так умны, как ты. Так что если кто-то будет настолько глуп и спросит тебя, что я сделал с Хваджа Ирфаном, ты ответишь, что я сказал: кто такой Хваджа Ирфан?

Наконец Типу кивком головы освобождает Аббаса. Аббас склоняется в поклоне и, шаркая ногами, пятится через весь павильон, как будто идет по такой узкой доске, что не может развернуться, а только ступать шаг за шагом задом наперед.

* * *

Когда Аббас нашел зонтик с головой тигра, он не мог не взять его в руки, чтобы изучить мастерство изготовления ручки. Особенно ему понравилась впадина тигриной пасти, клыки, похожие на шипы. Он погрузил кончик пальца в пасть и что-то нащупал. Не задумываясь, вытащил плотно свернутый лист бумаги, а затем тут же засунул его обратно. Живот скрутило.

– Что это? – спросил отец.

Аббас обернулся, прижимая зонт к груди.

– Ты о чем?

Отец вырвал зонтик у него из рук и вытащил из углубления свернутую бумагу. Пальмовый лист. Развернул, пробежал глазами, лицо потемнело. Бумага была плотно набита текстом, размашистые буквы свисали со строчек.

– Маратхи, – произнес отец мертвым шепотом.

– Мы не знаем, что там написано.

Отец свернул записку и затолкал обратно в пасть тигра. Взял с полки шаль и намотал ее на зонтик.

Аббас рысью бежал за ним по улице:

– Позволь мне его оставить, он вернется в любой момент.

Отец ускорил шаг:

– Кто он тебе? Никто.

– Он мой друг! – кричал Аббас вслед отцу, не уверенный, что это правда, что Хваджа Ирфан назвал бы его так же.

Отец сошел с дороги и, не глядя сыну в глаза, обхватил его за шею и притянул к себе, словно собираясь обнять.

– Ты хочешь жить, – спросил он тихо, – или ты хочешь друзей?

Вопрос, прикосновение – они ошеломили Аббаса. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этот мир, который ставит его перед таким выбором.

Не сказав больше ни слова, отец ушел, сжимая зонт, как оружие, готовое выстрелить в его руках.

* * *

Дю Лез уверенными шагами выходит из дворца, Аббас отстает на почтительное расстояние. Небо затянуто тучами. Небо, которое он едва не потерял.

На полпути француз останавливается, чтобы понюхать ярко-красную розу.

– Мне жаль, что ты потерял друга, – шепчет он в цветок.

Аббас ничего не отвечает, не желая подтверждать, что такая дружба когда-либо существовала.

– Но, – говорит Дю Лез, окуная нос в очередной цветок, – теперь тебе лучше его забыть.

– Да, Муса Сахаб.

– Меня зовут не Муса¹⁰, – улыбка играет в уголках рта француза. – Мне не доводилось разводить воды Красного моря.

– Но Падишах назвал тебя Мусой.

– Он имеет в виду «месье». Это французское вежливое обращение. Меня зовут Люсьен Дю Лез.

Аббас кивает:

– Муса Лусен Ду Лиз Сахаб.

– Неважно. Сахаб пусть будет. Пойдем.

Когда они достигают арки из песчаника, Дю Лез останавливается и выдыхает, как будто испытывая облегчение от того, что теперь между ним и Типу Султаном есть дистанция. Он поворачивается к Аббасу:

– Этот проект потребует долгих часов работы, поэтому я предлагаю тебе ночевать здесь.

– Во дворце, Сахаб? С Падишахом?

– Ах, да он редко здесь появляется. Только чтобы развлечь иностранцев. Но презентация будет тут, поэтому нам придется остаться до конца. Теперь я хочу, чтобы ты пошел домой, сообщил семье новости и вернулся до закрытия ворот.

Аббас соглашается, сопровождая кивок головы небольшим поклоном, и поворачивается, чтобы уйти.

– И еще кое-что, – добавляет Дю Лез. – Вращающееся устройство под платформой – кто тебя научил его делать?

– Научил, Сахаб? Никто меня не учил.

– Не твой отец?

Аббас качает головой.

– Я что-то сделал не так?

– Вовсе нет, – француз с интересом рассматривает Аббаса. – Ну, беги домой.

Аббас опускает голову, удаляется.

Дю Лез смотрит, как мальчик бежит сквозь арку, как мелькают бледные подошвы. Он ощупывает патку, за поясом в ожидании подходящего момента лежит тонкая серебряная фляжка. Только дурак рискнет сделать глоток в саду Падишаха, везде глаза и уши, да и облегчение будет лишь временным.

Он принял много глупых решений в жизни. Остается надеяться, что Аббас не из их числа.

Две недели назад Типу Султан пригласил Дю Леза взглянуть на механические игрушки Зубайды Бегум, которые были конфискованы в зенане. Маловероятно, сказал Типу, что сын столяра был замешан в заговоре; маловероятно, но вполне достаточно, чтобы оправдать его убийство. Обрубить концы.

– Если только ты не думаешь, что его стоит взять сюда, чтобы он помог тебе с механизмом, – Типу протянул Дю Лезу бегущего тигра. – Хорош, правда?

Дю Лез перевернул игрушку, прищурился, разглядывая винты и диски, и задумался, почему он вообще согласился делать механизм. (Не то чтобы Типу оставил ему выбор, он же был единственным часовщиком при дворе.) В Париже он уже создавал такие, но вместе с партнером, с которым работал десятилетиями и имел такую долгую и глубокую историю отношений, что они могли читать мысли друг друга. Теперь Дю Лезу предстояло найти себе нового партнера, чужака, свободно владеющего местным образным стилем. Он планировал поспрашивать, изучить работы разных мастеров и выбрать лучшего, но это было до того, как Типу отдал в его руки жизнь мальчика. Многообещающего мальчика. Семнадцатилетнего мальчика. В том же возрасте, когда сам Дю Лез начал расправлять крылья и смог наконец сделать часы без помощи наставника.

Он почти жалел, что мальчик не участвовал в заговоре евнуха. Тогда, по крайней мере, его совесть была бы чиста.

– Ну? – спросил Типу. – Хорош тигр или нет?

Дю Лез отложил игрушку и, уповая на то, что надежды, которые она подает, оправдаются, назвал ее работой прирожденного мастера.

* * *

Большую часть пути домой Аббас не поднимает взгляда от земли, изредка уступая дорогу двухколесным телегам. Шелковый мешочек, спрятанный под тюрбаном, подпрыгивает у него на голове. Кровавые деньги, почти невыносимая тяжесть.

Как он объяснит семье значение слова «механизм»? Он знает, что должен подобрать нужные слова.

Как бы он рисовал… форму… вздоха?

Единственные слова, которые приходят ему на ум.

Он продолжал читать про себя это стихотворение с последнего визита Хваджи Ирфана. Эти строки написала женщина. Женщина, которая, возможно, мертва. Ему не нужно было спрашивать о ней у Типу Султана: все знали, как Зубайду Бегум увезли и бросили в темницу одной из новых крепостей Типу. И все же Аббас продолжает время от времени шептать ее стихотворение, как будто оно поселилось в его груди и продолжает там трепетать, иногда ненадолго затихая, но потом принимаясь снова.

Он останавливается на том самом месте, где отец крепко обнял его. Он все еще чувствует его руку на своей шее.

– Кто он тебе? – спросил отец.

Для отца Хваджа Ирфан был двуличным евнухом, из-за которого его мальчика чуть не бросили в темницу.

Для Аббаса Хваджа Ирфан был тем, кто сказал «она поэт, художник. Как и ты», и в Аббасе пробудилось нечто доселе невиданное, тайное желание, ставшее явью.

Его мозг кипит, он натыкается на кого-то, тот говорит: «Осторожно!» Это голос Хваджи Ирфана – или на одно чудесное мгновение Аббасу так кажется.

Но нет, он понимает, что это всего лишь Душа, местный наркоман, который бродит туда-сюда, что-то бормоча себе под нос. Люди зовут его Душа, потому что тело его настолько призрачное и обветшалое, что с таким же успехом он мог бы уже вознестись на небо. Обычно Аббас зажимает нос и проходит мимо, но в этот раз Душа пригвождает его к земле своим заявлением:

– Они связывают руки цепями и опускают в воду по самый подбородок.

– Кого? – спрашивает Аббас, уже зная ответ. Хваджа Ирфан, судорожно пытающийся ухватить ртом воздух, вода затекает за нижнюю губу. Аббас встряхивает головой, но образ остается, он останется навсегда.

Душа говорит: «Смотри под ноги», и удаляется.

С каждым его шагом белеет небо, и воздух над дорогой дрожит от жара, как над кузнечным горном, в котором творения из металла начинают и заканчивают свою жизнь.

А что будет со мной, размышляет Аббас, и страх окатывает его волной. Начнется ли сейчас моя новая жизнь, или я исчезну навсегда?