Kitabı oku: «Три года в аду. Как Светлана Богачева украла мою жизнь», sayfa 4

Yazı tipi:

Еще одна ночь

Мы сняли уже три сцены для Светланы Богачёвой и ее медицинского видео. Анечка занималась поиском студий, арендой оборудования и помогала мне сниматься. Все съемки проходили с личным присутствием Светы. На одной из съемок я заметила, что она еле сдерживает слезы. Я не выдержала и спросила, что случилось. Света долго улыбалась и убеждала меня, что все хорошо, но вскоре расплакалась и сказала, что сегодня годовщина Юли.

– Кто такая Юля? – спросила Анечка, но я взмахом руки остановила ее вопрос. Я моргнула ей и мотнула головой, что означало: «Я позже тебе все расскажу».

Мы приняли решение прервать съемки. Дело шло уже к вечеру, я отпустила Аню, сказав, что прослежу, чтобы Света спокойно села на такси. Аня уехала, а мы со Светой остались ждать ее машину. На Свете не было лица, и она была белая как смерть.

– Ты нормально доедешь? – спросила я, увидев, как желтая машина тормозит напротив нас.

– Конечно, – Света многозначительно посмотрела на меня мертвыми глазами.

– Так, давай-ка я с тобой до дома доеду, чтоб ты ничего не учудила. А то кинешься в Неву, а я просила не засорять реки.

Света улыбнулась. Хороший знак. Значит, она еще может улыбаться.

В машине Света значительно расслабилась и уже не сдерживала слезы, а также не притворялась, что ей легко передвигаться.

Когда мы приехали, я проводила Свету до дома. Не так давно она сняла себе новую квартиру, больше предыдущей, с двумя комнатами – мол, ей морально очень тяжело долго оставаться на одном месте. Квартира находилась в новом красивом ЖК, в самом центре Петербурга, в десяти минутах ходьбы от небольшого парка, в котором располагался ТЮЗ – Театр юного зрителя.

Мы зашли в гостиную с большим телевизором и диваном. Здесь же были кухня и обеденный стол. В стене были две двери, ведущие в разные комнаты. Пахло в этой квартире так же, как в предыдущей: медицинским спиртом, хлоркой и каким-то омерзительным цветочным бальзамом для белья. Этот запах впоследствии будет твердо ассоциироваться у меня со Светланой Богачёвой. И, учуяв его случайно на улице, я буду покрываться холодным потом.

– Танюш, умоляю, останься со мной, я сегодня одна не выдержу, – попросила Света. – Мне нужно с кем-то поговорить.

– Конечно, без проблем.

Мне было некомфортно, но я не могла бросить Свету. Я даже не представляла, что это такое – пережить смерть ребенка и любимого мужа. Тем более из-за поврежденного пальца Света не могла толком работать реаниматологом, что ее вдобавок сильно расстраивало. Ведь работа была единственным ее утешением. Было бы крайне мерзко с моей стороны бросить человека одного в такой ситуации.

Мы попили чаю, поболтали, и Света снова рассказывала мне свои истории о Юле, когда та была еще жива. Я делала вид, что слышу их впервые, и умилялась. Когда на часах был уже почти час ночи, я сказала Свете, что ей надо поспать. Чем скорее закончится день, ассоциирующийся со смертью Юли, тем лучше, считала я.

Света поднялась и пошла спать. Перед сном она сказала, что я могу брать все что захочу, и очень попросила остаться до утра, чтобы она с собой ничего не сделала. Я согласилась.

Когда Света улеглась, я села на диван в гостиной, включила телевизор и быстро долистала до канала «Культура». Показывали моноспектакль с Алисой Фрейндлих «Оскар и Розовая дама». «Замечательно, – подумала я, – пусть драма будет по ту сторону экрана, а не по эту». Я тихо открыла холодильник и плеснула в чистую чашку, стоящую на столе, немного лимонада, который нашла на нижней полке.

Спектакль был великолепен, как и сама Алиса Фрейндлих. Действо было в самом разгаре, когда я услышала тихий стон, плач и бормотание. Сначала я даже не поняла, доносятся ли звуки из телевизора или же исходят откуда-то в квартире. Я выключила звук и услышала, что этот плач доносится из комнаты Светы.

Я аккуратно открыла дверь в комнату Светы и смогла разобрать слова, которые Света со стоном произносила во сне.

– Доченька, девочка, прости меня, не уходи, пожалуйста, доченька, прости меня! – стонала она.

Я разбудила Свету. Она открыла глаза, вглядываясь в пустоту, не понимая, что с ней и где она находится.

– Света! – тихо сказала я. – Тебе кошмары снятся. Проснись.

Света посмотрела на меня в изумлении и страдальческим голосом произнесла:

– Это ты? Ты настоящая? Таня? Ты правда настоящая?

Мне стало дико жутко и некомфортно, и одновременно мое сердце сжалось от жалости к ней.

– Света, это я. Все хорошо.

Света схватила меня за руку, и я дернулась от омерзения. Я на самом деле не люблю прикосновения, даже от близких людей. А тут меня хватала влажная полная рука все еще, как я считала, не сильно близкой мне взрослой женщины.

Я порывалась отшатнуться, но сдержалась: Свете и так было плохо.

– Все хорошо. Все хорошо. Что тебе снилось? – продолжила я.

– Мне снилось, что Юля тонет в болоте, а я не могу ее вытащить. Даже руки к ней не могу протянуть. А ее засасывает, и она кричит: «Мамочка, помоги мне, почему ты мне не помогаешь?»

– Тут не надо быть психологом, чтобы понимать, что это чувство вины. Это потому что сегодня годовщина? – участливо спросила я.

– Нет, я так сплю каждую ночь.

– Но это же невыносимо. И ты мне тогда писала после дня смерти Жени, что хорошо спала.

– Да, благодаря тебе. Это была единственная ночь за много лет, – пробормотала Света.

– А сегодня я не помогаю?

– Помогаешь, конечно, но это же моя доченька. Прости, что разбудила.

– Я не спала, я телик смотрю. Все хорошо, – участливым тоном ответила я. – Попробуй уснуть еще раз.

Я вернулась на кухню. На экране Алиса Фрейндлих срывала аплодисменты. Спектакль закончился. Была глубокая ночь. Я выключила телевизор, взяла мобильный и залезла в интернет. Я решила не спать совсем – отосплюсь дома. Не прошло и часа, как из спальни Светы снова раздались стоны и крики – еще громче. Я снова пошла будить Свету.

Я села на край кровати и начала ее тормошить, потому что на мой голос Света не реагировала. На высокой ноте «Доченька, не уходи» Света снова проснулась и разрыдалась. Приподнявшись на кровати, она уткнулась лицом мне в колени. Я почувствовала, как ее слезы и сопли намочили мне колготки и попали на кожу.

Меня чуть не стошнило, но я держалась. Света рыдала безостановочно около десяти минут, затем успокоилась и снова легла спать.

Проснувшись, я первым делом пошла в ванную, сняла шорты и колготки и залезла в душ. Мне было противно, что на мне находились биологические жидкости взрослой малознакомой женщины, и одновременно я ненавидела себя за эту брезгливость. Хорошо, что мне хотя бы ума хватило ее не показывать.

Я приняла душ и натянула шорты обратно. Колготки я выбросила, предварительно порвав их, чтобы было оправдание и Света не подумала, что я брезгую.

Выйдя из душа, я вновь услышала душераздирающий плач, стоны и крики, умоляющие Юлю не умирать. И снова я пошла будить Свету, и снова потом она начинала кричать. Так продолжалось до пяти утра. Затем Света наконец-то заснула без кошмаров. Я даже удивилась, что они прекратились.

В девять утра я аккуратно заглянула в ее комнату. Света спала тихим глубоким сном. Я аккуратно собрала вещи и вышла из квартиры, тихонько хлопнув дверью. Убедившись, что механизм сработал и дверь захлопнулась, я сбежала вниз по лестнице и вышла на улицу, всей грудью вдохнув свежий утренний воздух.

Какая я молодец, думала я, что помогла Свете: хотя бы на сегодня ее кошмары прекратились. Через несколько лет я пойму, что они прекратились, потому что Света уснула по-настоящему, а все, что происходило до этого, – всего лишь спектакль. И главной актрисой этой ночи была далеко не Алиса Фрейндлих.

Конверт

Во второй половине весны 2020 года в Петербурге и во всей России бушевал коронавирус. Ввели карантин. Улицы опустели, а все мероприятия отменились. Света перестала интересоваться проектом и съемками видео. За продолжение работы оплаты не поступало, и я с легким сердцем решила навсегда о ней забыть.

Со Светой мы продолжали поддерживать общение – она была мне благодарна за все, и я, несмотря на всю свою брезгливость, не переставала восхищаться этой женщиной. Когда у Светы не возникало проблем, она была крайне интересной и достойной личностью. Она могла поддержать диалог и о литературе, и о точных науках. Рассказывала истории о своей работе в Арсеньеве, где в некоторых больницах почти нет медицинского оборудования. Рассказала, как однажды пришлось вызывать вертолет в непроходимую деревню, где начались преждевременные роды у женщины, беременной тройней, и как та начала рожать прямо в вертолете. Света приняла роды, одновременно заинтубировала троих младенцев, и все живые долетели. Рассказывала, как сотрудничала с известнейшим доктором Лизой, как помогает «Ночлежке» и разным другим фондам.

Я даже рассказала о Свете своей маме и бабушке. Те тоже восхитились ее историей жизни и очень посочувствовали ее горю.

К бабушке в гости я приходила редко. Ходила информация, что тяжелее всего коронавирус переживают пожилые люди, и я очень боялась ее заразить. Бабушка все время звала в гости и говорила, что тяжелее всего ей будет, если умрет, а внучка так ее и не посетит.

С мамой я переписывалась еще реже. Казалось, что мама в эмиграции вообще забыла, что у нее есть дочь. Ко всему прочему она выгнала меня из квартиры, чтобы сдавать ее. Первое время мама делилась деньгами, потом перестала. Микрофоны в Петербурге отменились из-за вируса, и я осталась без работы. Помогали друзья, и помимо этого я взяла на себя много работы по написанию текстов. Блогер Юлик открыл ютуб-канал с глупыми мультиками и заказывал у разных комиков сценарии к ним, в том числе и у меня. На жизнь хватало, но еле-еле. Я снимала крохотную квартиру в центре Петербурга вместе с хорошей знакомой Соней. И большую часть своего времени проводила либо за компьютером, либо за своей игровой приставкой.

Честно говоря, я была почти в отчаянии. Я не знала, смогу ли завтра оплатить квартиру. У Сони в Петербурге были родители, и она в любой момент могла съехать к ним. Я же чувствовала себя брошенной своей матерью, по сути выгнавшей меня из дома. Я понимала, что уже стала взрослой и что мама мне ничего не должна, но положение мое было шатким. Мне нужна была поддержка, и для Светланы Богачёвой это был идеальный момент, чтобы, как пиявка, присосаться еще сильнее. Я сильно нуждалась в ком-то близком.

В один из таких дней мне написала Света: «Таня, у меня важная информация. Давай встретимся в центре буквально на часик».

Я подумала, что уже загниваю в квартире и прогуляться не помешает. Несмотря на запреты, многие петербуржцы достаточно спокойно передвигались по городу. Если меня останавливала полиция, я всегда говорила им, что иду за продуктами. Так что я натянула на лицо тканевую маску, ставшую постоянным атрибутом верхней одежды, сунула в карман еще парочку масок про запас, антисептик и выскочила на улицу.

Светило яркое солнце. Мне нравился почти опустевший Петербург. Было тихо, спокойно, на улицах некому было меня узнавать. Мои друзья, гуляя со мной по центру города, каждый раз удивлялись, когда меня узнавали. Говорили: «Ты у нас что, знаменитость?» Я игриво отвечала, что пора бы привыкнуть, но, честно говоря, сама всегда была в легком шоке. Я шла по необычно тихому Невскому проспекту, любуясь архитектурой. Петербург особенно прекрасен в середине лета, когда редкое солнце заливает светом все улицы и выпуклые орнаменты, узоры и скульптуры зданий отражают тени, становясь объемнее и еще красивее. В воздухе пахло летом, железом и водорослями, разросшимися под солнцем в реке.

Мы встретились со Светой и сели на скамеечку у канала Грибоедова. По уставшему лицу Светы я догадалась, что ей как врачу коронавирус нравится намного меньше, чем мне.

– Как дела, как больница? – спросила я.

– Таня, ужасно. Мы зашиваемся. Больных невероятно много, врачей и коек мало, кислорода для ИВЛ почти нет.

– Это ужасно. Ты героиня. Все врачи герои. А сейчас особенно.

– У меня для тебя кое-что есть. Пожалуйста, возьми, – Света протянула мне запечатанный конверт.

– Это особенный штамм вируса для меня?

– Нет. Пожалуйста, открой, если вдруг я умру от пандемии. Врачи в зоне риска. Это мое завещание. Я почти все завещаю тебе.

– Ты же врач, не нужны мне твои копейки, – отшутилась я и протянула Свете конверт назад.

– Таня, пожалуйста, я почти все оставляю тебе и Лене. Позаботься о том, чтобы она все получила и ни в чем не нуждалась.

Лена была та самая девочка, которую Света спасла из тюрьмы во Владивостоке. Я ее ни разу не видела и, если честно, не хотела.

– Так, Свет, погоди, ты не умираешь. Оставь это юристу. Я не хочу хранить у себя твое завещание, это мрак какой-то. И ты мне уже почти друг, но пятнадцатилетних наркоманок я точно не вывезу. Так что не умирай, пожалуйста.

– Таня. – Света стала внезапно очень серьезной. – Пожалуйста, возьми. Разве я о многом тебя просила?

– Ну как сказать… – Я увидела взгляд Светы и осеклась. – Ладно, давай сюда, но предупреждаю, что, скорее всего, я его потеряю и вообще не собираюсь его открывать. Ты не умрешь, еще всех нас переживешь. Кстати, как ты спишь?

– Точно так же, как и всегда, с кошмарами.

– Это не дело. Обратись к психотерапевту, пожалуйста.

Мы еще немного поболтали, Света рассказала, как плохо все в больнице и как много заразившихся. Я еще раз ею восхитилась, и мы разошлись.

Вернувшись домой, я бросила конверт со Светиным завещанием на стол и села играть в приставку. Моя соседка Соня вышла из ванной и спросила, где я была. Я ответила, что гуляла с подругой.

– А что за конверт на столе? – не успокаивалась Соня.

– Она передала. Я не собираюсь его открывать.

– Она дала тебе денег?

– Можно и так сказать, – устало бросила я. Я не хотела об этом говорить.

– Тогда давай откроем. За квартиру скоро платить же.

Денег нам и правда не хватало – из-за коронавируса у нас обеих заработка почти не осталось.

– Чтобы эти деньги получить, тебе придется ее убить. Там завещание. Она врач, вот и передала на случай, если умрет в пандемию.

– Воу. А ты ее родственница?

– Нет у нее родственников, кроме брата, но они не общаются почти. Остальные погибли.

– А у тебя есть непроблемные друзья? – съехидничала Соня.

– Нет, конечно. Как видишь, я даже живу не с кем-то, а с тобой, – отшутилась я.

Соня засмеялась и кинула в меня полотенцем. Я кинула его ей обратно и положила конверт в тумбочку, понадеявшись, что мне никогда не придется открывать этот конверт и что ничего плохого со Светой не случится.

Света снова решает жить

Уже в середине года всем как-то стало плевать на бушующий вирус. Снова заработали кафе и микрофоны, на улицы снова повалили толпы людей. Света не умерла. Из моих знакомых вроде тоже никто не погиб. На проект с медицинским видео все забили окончательно.

Со Светой мы за лето подружились еще сильнее. Мы частенько выбирались пообщаться. Я жаловалась ей на бабушку, у которой гостила летом на даче, – она выгнала меня с криками, когда увидела у меня татуировку на теле. Первое, что я сделала, вернувшись с этой дачи, – набила еще одну. Бабушка все детство стригла меня под горшок и заставляла носить длинные платьица с воротничками, от которых меня тошнило. Так что моя татуировка, которую я набила в двадцать один год, стала для нее большим ударом, а я оказалась неблагодарной сволочью.

Жаловалась я и на маму, которой тоже, казалось, было на меня совершенно все равно. Еще жаловалась на мужчину по имени Михаил, в которого была очень влюблена уже полгода и который относился ко мне грубо и холодно. Света всегда выслушивала меня и поддерживала. Хотя, честно говоря, я никогда не была инициатором наших с ней встреч.

Так, приятным июльским вечером мы пили кофе, и Света вдруг сказала:

– Я нашла себе психотерапевта. Он будет лечить мое посттравматическое расстройство.

Я была вне себя от радости. Все лето по моему совету Света искала психотерапевта, и они все ей не нравились. Света их обманывала. Заполняла тесты так, будто у нее нет психотравм, буквально глумилась над непрофессионализмом некоторых. Я понимала, что это ее естественная психзащита и ей просто нужно найти действительно сильного врача.

– Света, я так рада, что ты наконец-то нашла себе врача! Это же целое приключение, чтобы тебе хоть кто-то понравился. Расскажешь?

– Да, это невероятно умный еврейский мужик. Ему за шестьдесят, работает с самыми тяжелыми случаями. Его зовут Глеб Коганович. Только он выдвинул одно условие, – понизив голос и внимательно посмотрев мне в глаза, сказала Света.

– Какое?

– Чтобы во время того, как мы будем прорабатывать смерти Юли и Жени, со мной кто-то жил. Это его обязательное условие, чтобы я с собой ничего не сделала. Таня, прости меня, я и так по гроб жизни тебе обязана, но я очень прошу тебя пожить со мной немного. Чтобы у меня получилось. Живи у меня бесплатно, я буду тебя кормить, – заискивала Света.

Она заметно волновалась и теребила сумку в руках, не решаясь опустить ее с колен на скамейку.

– А ты знаешь, чем зацепить бедного стендап-комика. Я не… – попыталась возразить я.

– Это буквально на пару месяцев. Не дольше. Пожалуйста, я очень сильно тебя прошу, – умоляла Света, округлив глаза.

– А Лена с тобой не может жить?

Лена, которую Света спасла из тюрьмы во Владивостоке, по рассказам Светы, продолжала слезать с героина при помощи метадона. Света оплачивала ей отдельную квартиру, лекарства и учебу на онлайн-курсах.

– Я тебя умоляю. Лене самой нужен психотерапевт, – отрезала Света.

– Как твердо ты уверена в моей психической стабильности.

– Не уверена, но я верю, что ты справишься. Пожалуйста, буквально два месяца. Не больше.

– Ладно, – сдалась я.

Вечером я сказала соседке Соне, что съезжаю. На удивление, она тоже собиралась уезжать к маме, потому что не тянула оплату квартиры. Я подумала: раз все так совпало – это знак.

Света снова сняла новую большую квартиру. В этот раз в Апраксином переулке – в самом центре Петербурга. Я была рада, что Света всегда живет в центре, потому что знала каждый двор и каждую улицу наизусть. Парадный фасад дома выходил на гранитные набережные Фонтанки. Левее возвышался Аничков мост, по углам которого на каменных возвышениях стояли огромные бронзовые скульптуры – кони Клодта. В детстве, проходя мимо них с бабушкой, я любила слушать ее рассказы о том, что каждая из скульптур показывает стадию укрощения человеком коня. Но мне всегда было смешно думать, что на самом деле это четыре разных мужика пытаются укротить своих коней на мосту и третий явно не справляется.

Я собрала вещи, и мы въехали. Я выбрала себе дальнюю комнату с телевизором, подключила приставку и закинула свой небогатый гардероб в шкаф. При разборе вещей я с иронией заметила, что блокнотов и ручек у меня раз в десять больше, чем одежды. «Это многое обо мне говорит, – ухмыльнулась я. – Такова жизнь гения». Со мной мои блокноты и моя игровая приставка. А большего мне и не надо.

Я окинула взглядом голые стены чужого для меня дома. Несмотря на то что новый дом располагался в одном из самых любимых мест города, я скучала по той квартире, из которой меня выгнала мама. Я любила ту кухню, те комнаты. А этот дом казался мне пустым и холодным. Мне стало обидно, что мама выставила меня на улицу, когда мой заработок почти был на нуле, и за все лето даже не поинтересовалась, как я себя чувствую и как живу. Одновременно с этим я жалела себя – что в двадцать один год я так сокрушаюсь о маминой холодности в мою сторону. Но я быстро откинула мрачные мысли. Не время раскисать: мне предстоит два месяца прожить с женщиной, чья жизнь – сущий ад, и я добровольно подписалась на то, чтобы этот ад с ней разделить.

Мой блуждающий взгляд остановился на зеркале большого шкафа. Я увидела красивую и очень одинокую рыжую девочку в большой желтой толстовке. Я улыбнулась и сказала ей: «Ты все делаешь правильно. Все пройдет».

Два месяца

Эти два месяца жизни стали для меня самыми тяжелыми в моей жизни. Оказалось, что я совсем не умела переживать чужое горе. Света кричала и стонала во сне каждую ночь. Я вставала ее будить, поддерживала и утешала. Светины ночные истерики во сне и наяву были раза в три громче и отчаяннее, чем в ту ночь в предыдущей квартире, когда я их застала.

Утром и до самого вечера Света чаще всего уходила на работу, а потом на терапию к Глебу Когановичу. Но я не могла насладиться этими часами покоя, потому что чаще всего засыпала на весь день после ужасной бессонной ночи. Единственное время настоящего покоя случалось, когда у Светы были рабочие сутки. Так назывались ночные дежурства у врачей, и во время них я могла отдохнуть.

Оправдывая свое поведение вскрытыми на терапии травмами, Света истерила и днем. Била посуду, постоянно рыдала и кричала, выла от боли. Я постоянно делала ей чай, готовила еду, часами напролет общалась с ней и успокаивала как могла. Света постоянно меня прижимала к себе и хватала за руки. Когда она успокаивалась, я твердила ей, что ненавижу, когда меня так трогают, и воспринимаю это как насилие, хоть и не могу, видя ее состояние, ее оттолкнуть. Света извинялась, но все повторялось по новой.

Я почти не выходила из дома. Только на свой открытый микрофон и обратно. Помню, как я, безумно устав от происходящего и будучи уже на грани нервного срыва, решила посмотреть, сколько осталось до истечения двух месяцев. С ужасом я обнаружила, что прошло только две недели.

Так мы и жили. В середине второго месяца стало легче – истерики были уже не ежедневными, и я видела, что прогресс в Светиной терапии действительно присутствует.

В августе Света притащила домой котенка. Просто внезапно приехала домой с работы, а в ее сумке сидел крохотный серый комочек.

– Что это? – шокированно спросила я.

– Это тебе, – ответила Света.

Я никогда не хотела заводить животных, всегда считая это невероятной ответственностью, на которую у меня нет ни денег, ни сил, ни времени. Поэтому отреагировала холодно:

– Да ты с ума сошла, я не просила. Унеси туда, откуда взяла его.

– Это девочка. Не могу я ее унести. Я забрала ее по объявлению. Они сказали, что утопят котенка, если его не заберут.

Котенок вытянул крохотные лапки, замурчал, и внутри меня что-то растаяло. Что за нелюди готовы убить крохотное беззащитное существо! Котенок серого цвета с белыми лапками и воротничком распахнул на меня свои огромные глаза.

– Какая сладость, – сказала я. – Ладно. Будет моя кошка. Я назову ее Зигги Стардаст, в честь Дэвида Боуи. Стардаст переводится как «звездная пыль». А эта кошка серая, как пыль, и глаза у нее как звездочки.

Тогда я еще не знала, что кошке ничего не угрожало и Света взяла ее, чтобы сильнее привязать меня к ней и ее дому. И что это будет не последнее такое животное.

* * *

Однажды, в том же месяце, мы со Светой сидели и пили чай, как вдруг я увидела на своем телефоне несколько пропущенных вызовов от неизвестного номера. «Здравствуйте, кто это?» – написала я. Мне ответили:

«Прошу прощения, вы Татьяна?»
«Допустим».
«Меня зовут Глеб Коганович. Я психотерапевт Светы. Она дала ваш номер. Как вы, наверное, знаете, условием терапии было, чтобы с ней кто-то жил. Меня пугает ее состояние, и я попросил ваш номер. Надеюсь, я вас не сильно потревожил. Вы не могли бы мне подтвердить информацию, что вы действительно живете со Светланой?»

«Подтверждаю», – написала я и скинула Глебу Когановичу свое селфи на фоне Светы. «Странно», – получила я ответ.

«Что странно?»
«А кем вы приходитесь Светлане?»
«Просто подругой. Надеюсь, вы в курсе, что у нее никого больше нет. Она именно это у вас и прорабатывает».
«Я-то в курсе. Простите за нескромный вопрос, а сколько вам лет?»
«Двадцать один год».
«Вы такая молодая и взяли на себя такую тяжелую ношу – помогать взрослой женщине в труднейшей терапии?»

Я покосилась на Свету – как-то очень неловко обсуждать ее личную терапию, сидя прямо с ней на кухне. Но Света увлеченно сидела в телефоне. Я подумала, что она листает ленту, отвечает на рабочий вопрос или переписывается с Леной. На меня она не обращала никакого внимания. Я ответила Глебу Когановичу:

«Да, а что? Я не подхожу? Вы же продолжите с ней работать?»
«Простите, конечно продолжу. Просто я очень удивился. Вы очень сильная, и я искренне удивлен, что такие добрые люди существуют. Такое впервые в моей практике. И Светлана тоже, конечно, очень интересная. Хоть у нас и очень тяжелая терапия, она замечательно справляется», – получила я лестное сообщение.
«Вы меня тоже простите, но, по-моему, вы ведете себя крайне непрофессионально. Почему вы мне рассказываете что-то о подноготной вашей с ней терапии?» – раздраженно напечатала я.
«В этом-то и дело. Я пишу к вам с личной просьбой. Светлана очень много говорит о вас, как многим вам обязана и как долго вы ее терпите и поддерживаете. Она чувствует себя крайне уязвимо, но есть прогресс. Татьяна, она никогда вас об этом не попросит, поэтому я лично вас прошу: останьтесь жить с ней еще на несколько месяцев. Она сама не справится, и у нее не хватит духу попросить самой. Она пытается казаться очень сильной, но ей правда нужна помощь, и я прошу вас ей помочь».
«Я подумаю».

Я чувствовала, что мне необходимо сообщить Свете, что ее терапевт имел наглость обсуждать ее со мной. Я отложила телефон и сказала Свете:

– Мне написал твой Глеб Коганович.

– Ой, да, прости, он просил у меня твой номер. Хотел проверить, правда ли ты живешь со мной, а то я на последней терапии очень расклеилась, много плакала, вот он и засомневался, – виновато ответила Света.

– Он раскрыл некоторые моменты вашей терапии. Ты уверена, что он хороший специалист?

– На все сто процентов, – заверила Света. – По крайней мере, именно он мне подходит, и ты же видишь, что мы действительно далеко продвинулись.

– Вижу, – я устало вздохнула.

Мне не нравилось, что Глеб Коганович написал мне. Но больше я боялась нагрубить ему или узнать, что он откажется от Светы как от пациентки. Может, он просто заинтересованный человек и хотел удостовериться, не врет ли ему Света?

– Он еще что-то писал? – спросила Света.

– Нет. Просто проверил, существую ли я. Удивился, что я молодая.

– Ну, это действительно удивительно. Двадцатилетняя девочка тащит тетку, которой тридцать с лишним.

– Да. Удивительно. Свет. Тут такое дело… – замялась я. – Я пока не накопила денег на квартиру. Ты не против, если я поживу еще с тобой немного? Тем более у меня кошка. Сложнее найти квартиру, куда пустят с котенком. Если, конечно, не навязываюсь.

– Танечка, конечно, ноль проблем, – обрадовалась Света.

– Спасибо.

Я грустно улыбнулась и взяла телефон обратно в руки. Сохранила в телефонной книге контакт Глеба Когановича и написала ему: