Kitabı oku: «Три года в аду. Как Светлана Богачева украла мою жизнь», sayfa 5

Фээсбэшник Ян

На дворе уже стоял сентябрь 2020 года. Я все еще жила со Светой. Ее перестали мучить кошмары, и я со спокойной душой готовилась от нее съезжать.

Мы много переписывались с Глебом Когановичем. Он оказался крайне приятным дедушкой. Рассказывал мне о состоянии Светы и помогал контролировать ее неврозы. К тому же он постоянно восхищался ей и мной. Рассказывал, какая Света сильная личность и что за такой короткий срок она добилась огромного прогресса. И часто писал мне, как удивлен, что я согласилась на эту авантюру и буквально вытащила малознакомого человека с того света.

Я считала все эти тяжелые месяцы оправданными. Ведь если я смогла помочь хорошему человеку – то уже все не зря.

За это время я также подружилась с Яном, тем самым фээсбэшником, что был на дне рождения у Светы. Его жена Люся иногда приходила в гости к Свете, и они долго общались на кухне. У Люси был мой номер телефона. Она как-то сказала, что нам нужно обменяться телефонами, и я попросила ее контакт у Светы. Ян же мне написал в сентябре, якобы взяв мой телефон у Люси. Первое его сообщение было таким:

«Тань, привет. Это Ян из органов, помнишь, ты меня сразу определила. Мы с тобой виделись на дне рождения Светы».

«Помню. Что-то случилось?»

«Света – большой друг нашей семьи, и Люся замечает, что ей плохо. Люся сказала мне, что вы вместе живете. Хотел вот поинтересоваться, как Света на самом деле. Нам-то она всегда говорит, что все хорошо».

Я вообще не поняла, какого черта он мне написал. Мне уже было достаточно Глеба Когановича, внезапно ставшего частью моей жизни.

«У нее все неплохо, правда, не волнуйтесь».

«Точно? Скажи мне правду, пожалуйста».

«А то что, в тюрьму посадите?» – не удержалась я.

«Таня, я понимаю твое отношение ко мне. Сразу понял. Не знаю, как это поможет, но хочу, чтоб ты знала, что я в органы пошел людей защищать и закон соблюдать. Я хотел маньяков ловить».

«Вы знаете, что там творится, и остаетесь там. Что мешает вам уволиться?»

«Очень много чего. Из органов не так просто уволиться. Мы даже за границу не можем выезжать. Поверь, если бы я мог – давно бы ушел».

«И чего же вы со мной так откровенничаете?» – удивилась я.

Меня пугало, что какой-то мужик откровенничает со мной, оправдываясь перед, по сути, незнакомой девочкой. Это выходило за рамки моего представления о мире.

«Даже сам не знаю. Ты добрая и человек хороший. И Свете помогаешь. Ладно, прости, что спросил. Я даже сквозь текст чувствую, как неприятен тебе».

«Простите, но мне мало приятны люди, причастные к разрушенной судьбе моего отца. Он был младшим научным сотрудником, когда его подставили и посадили, даже не доказав кражу, которую он не совершал. От нас отказались почти все адвокаты, потому что такие дела практически невозможно выиграть».

«Ваш отец Сергей? “Эрмитажное дело”?»

Слезы подступили к глазам. Меня переполняла ненависть.

«Да».

«Дело кошмарное. Я слышал о нем. И пусть конкретно я непричастен именно к этому делу – мне очень жаль. Все, что происходило с вашим отцом, очень несправедливо и ужасно. Простите меня, если сможете».

Слезы уже текли градом по моему лицу. Я знала, что папа невиновен. Его уже отпустили из-под ареста, но суды длились до сих пор. Он сидел в СИЗО три года, и у суда не было и нет ни одной улики против него. Однако его жизнь была разрушена. Из следственного изолятора он вышел больным стариком и очень долго восстанавливался. Искусствовед, умнейший и достойнейший человек, он смог устроиться только на низкооплачиваемую работу, перекладывать с места на места бумажки.

Папу отняли у меня, когда мне было всего пятнадцать лет, и он был очень мне нужен. Я всегда знала, что его «дело» – беспредел. И только сейчас я услышала подтверждение этого от кого-то, кто работал в органах.

«Спасибо за извинения. Надеюсь, у вас однажды получится оттуда уволиться. Света переживает тяжелую травму, связанную с гибелью ее семьи, поэтому чувствует себя разбитой. У нее очень тяжелая терапия, но она справляется».

«Спасибо тебе, Таня! И прости меня еще раз».

Спустя несколько недель каждодневных переписок мы даже немного подружились с Яном. Он рассказывал, как хочет уйти с этой работы и открыть цветочный магазин. А мне было очень ценно, что он – представитель органов, который искренне сокрушается о полицейском беспределе.

* * *

Ян, которого я встретила на дне рождения Светы, действительно работает в органах. Но он никогда не работал в ФСБ и никогда мне не писал. Писала мне сама Светлана Богачёва. И Люся, и Глеб Коганович, и девочка Лена, которую она спасла, – все эти люди были аватарами, за которыми скрывалась Светлана Богачёва. И поэтому Светлана постоянно сидела в телефоне. Пока я думала, что она отвлеченно листает ленту, пишет по работе или знакомым, она действительно с кем-то переписывалась. Со мной. С разных аккаунтов и от лица разных людей. Очень сыграло на руку Светлане Богачёвой и то, что я всей душой ненавидела звонки. И никогда никому не звонила, предпочитая текстовые сообщения.

В моем телефоне хранится переписка с более чем десятью выдуманными ее персонажами. И если в случае с Люсей и Яном она хотя бы писала мне от имени настоящих людей, то Лены, как и Глеба Когановича, не существовало никогда. Историю о моем отце я рассказала Светлане Богачёвой во время одного из наших чаепитий. И ей она пригодилась, чтобы убедительнее писать мне от лица Яна. Она говорила мне именно то, что я хотела слышать от представителя органов.

Этой перепиской я позже хвасталась бабушке, доказывая ей невиновность папы. Эта переписка грела мне сердце. И эта переписка стала причиной куда больших проблем. Позже именно ненастоящий Ян сыграет ключевую роль в самом судьбоносном событии, которое навсегда и бесповоротно изменит мою жизнь.

Новосибирск и яйцеклетки

В середине сентября 2020 года я пришла домой с выступления на микрофоне и застала Свету в странном положении. Она лежала на полу вниз головой, закинув ноги на диван и держа руки за поясницей. Рядом лежал ее телефон, с которого играла попсовая песенка, которую Света неумело напевала.

– Привет, Свет. Разглядываешь мир под другим углом?

– Нет, ай-ай-ай, – Света заверещала от боли.

– Что случилось опять? Ты чего? – забеспокоилась я.

– Я тут психанула и пошла сделала ЭКО. Это адски болезненная процедура, вот лежу мучаюсь, – радостно улыбаясь, сказала Света.

– Зачем? Ты же говорила, что после аварии у тебя от матки ничего не осталось.

– Почему, остался один яичник. Он еле-еле работает. Но он есть, – возразила Света.

Я уже жалела, что спросила. Меньше всего я хотела знать об устройстве Светиных внутренних органов.

– А ЭКО-то тебе зачем? У тебя психотравма, тебе вроде как не полезно сейчас детей заводить, – наставляла я поучительным тоном.

– Это вклад в будущее. Как долечусь, заведу ребенка. Я сильная, я справлюсь. Правда, после ЭКО есть риск развития раковой опухоли, но ничего, – рассуждала Света.

– Ну, отлично! Не хватало нам рака для полного счастья.

Я подошла к холодильнику в надежде разжиться чем-нибудь вкусненьким. Света, непрерывно постанывая от боли, возвращалась в сидячее положение. Внезапно она обратилась ко мне:

– Танюх, у меня тут это, еще одна просьба.

– Светик, я больше с тобой не останусь. Все. В конце октября мы прощаемся. Тебя не мучат кошмары, ты бодра и весела. Я отпускаю тебя во взрослую жизнь. Лети, моя птичка, ты со всем справишься.

Я говорила бодро и весело, размахивая руками и поедая сырок, который нашла в холодильнике.

– Окстись, Таня, конечно, не надо со мной оставаться. Правда, у меня к тебе последняя просьба. Нашелся покупатель на Женину квартиру в Новосибирске, им нужно мое личное присутствие, чтобы оформить сделку. Я не смогу заходить туда, где жил он. Прошу, слетай со мной в Новосибирск.

У меня аж глаза полезли на лоб:

– Вот это история. А что, электронные подписи уже отменили?

– Ну, слушай, ты же сама видела, что я почти год искала покупателя. Он хочет личного присутствия собственника. Я его понимаю. Ну, слетай со мной. Ну, пожалуйста! От тебя ничего не надо. Просто слетай, – упрашивала Света.

– Ладно. Когда? – обреченно спросила я.

Я никуда не хотела лететь.

– Двадцать четвертого ноября. Я уже взяла себе билет. Тебе сейчас тоже возьму. Слетаем, вернемся, и ты от меня съедешь.

– Ладно. Держи мой паспорт. Возьми и мне билеты, – ответила я, приободрившись.

Осталось пережить октябрь и часть ноября. И все наконец-то кончится.

* * *

Через несколько недель после этого разговора мы прилетели в Новосибирск. Город встретил нас снегом и холодным ветром. Я обожаю такую погоду. Когда вдыхаешь ледяной воздух и даже легкими чувствуешь холод. Складывается ощущение, что дышишь полной грудью.

Когда мы ехали в такси к отелю, я спросила таксиста:

– А что красивого можно посмотреть в Новосибирске?

– Ничего, – буркнул он в ответ. – А вы сами откуда?

– Мы из Питера.

– Тогда точно ничего, – хмуро рассмеялся таксист. – Вот ваш отель, приехали. Добро пожаловать.

Мы вышли из машины на мороз. Высокое здание отеля привлекало к себе уютным теплым светом в окнах. Было уже очень поздно. Мой уставший замыленный взгляд жадно хватался за все новое, что окружало нас, и я по-настоящему поняла, что последние месяцы почти не выходила из дома.

Добравшись до номера, я сразу рухнула спать, но помню, что, прежде чем уснуть, я долго прислушивалась: не стонет ли сквозь сон Света на соседней кровати. Тишина. Я еще раз обрадовалась, что, кажется, все закончилось, и крепко уснула.

Проснулись мы в первой половине дня. Меня разбудила Света, собиравшаяся уходить. Я протерла глаза.

– Ты куда, Свет?

– Я поехала Женькину квартиру продавать.

– Погоди, я сейчас оденусь и с тобой поеду.

– Пожалуйста, не надо. Я уже безумно тебе благодарна, что ты прилетела.

Если честно, я была вымотана поездкой и мне было бы приятно побыть одной. Света собралась и вышла из номера. Я гордилась, что она так смело и самостоятельно пошла решать последний вопрос, связывавший ее с болезненным прошлым.

Вот она, финишная прямая. Скоро все закончится.

Вернулась Света под вечер. Ее потряхивало, но она держалась молодцом.

– Как прошло? – поинтересовалась я.

– Все хорошо! Деньги на счету. Я справилась!

– Ура-а-а, – я подкинула подушку в воздух, – ты молодец! Обниматься не будем, я не люблю, но ментально я тебя всю обнимаю. Ты молодец! Я горжусь тобой!

– Спасибо!

Света светилась от счастья. Мы выбрались в ближайший бар, попивали вкусные коктейли и обсуждали наши дальнейшие жизни уже отдельно друг от друга. Света спросила меня:

– Не хочешь к этому Михаилу в Москву перебраться?

Парень, в которого я до сих пор была влюблена, жил в Москве, и я приезжала, чтобы увидеть его. Но ничем хорошим это не заканчивалось. Несколько раз он просто отменял встречи.

– Не хочу. Мы перестали общаться уже давно. Мне надоела его холодность, только нервы друг другу вымотали.

– Какой он дурак. Но знаешь, хорошая идея отпустить его. Я тоже хочу Женю отпустить.

В воздухе повисло молчание. Света заказала большой стакан водки и шот мартини. Когда на стол поставили бокалы, она произнесла:

– Это его любимый напиток.

Света долго смотрела на принесенный для нее алкоголь, потом сказала:

– Спасибо. Я тебя отпускаю, – и затем быстро опустила шот в водку и накрыла весь стакан салфеткой. Затем обратилась ко мне: – Пойдем отсюда!

Меня чуть не вывернуло наизнанку от прилива испанского стыда – настолько наигранным и пафосным мне показался этот жест. Я повторяла у себя в голове: «Помни, что, когда ты пьяна, ты становишься злее и ироничнее. Света пытается отпустить прошлое. А ну убери свои закидоны».

Мы вышли из-за барной стойки и отправились в отель. Утром следующего дня мы сели на самолет и прилетели обратно в Петербург.

* * *

Спустя несколько дней я застала Свету рыдающей на кухне. Сперва я подумала, что виной тому – поездка в Новосибирск: снова разбередились воспоминания о погибшем муже. Я подсела к Свете и спросила:

– Что такое? Это из-за Новосибирска?

Света помотала головой. Сквозь слезы она с паузами выдавила из себя:

– Помнишь, я делала ЭКО? Я перед вылетом в Новосибирск сдала анализы. Сегодня пришли результаты. У меня рак.

Моральная дилемма

Я не хотела верить, что все происходящее реально. Буквально вчера я собирала свои вещи, чтобы съехать от Светы и начать новую спокойную жизнь. Я была твердо уверена, что моя помощь больше ей не нужна. А сегодня как гром среди ясного неба страшный диагноз: рак.

Для меня рак всегда был чем-то из фильмов, сериалов и социальной рекламы. Никто из моих родственников или знакомых с ним не сталкивался, а в реальной жизни просто избегал этой темы. Рак ассоциировался с чем-то загадочным, внезапным и неизлечимым. И вот он здесь. Настоящий. В моей жизни. У моей подруги, которая только недавно отказалась от смерти и выбрала жить дальше, несмотря ни на что.

Я хотела проснуться. Чтобы все это оказалось страшным сном. Это казалось глупой шуткой, но я понимала, что это взаправду. Света рыдала за столом, а я долго молчала, вглядываясь в пустоту. Наконец Света произнесла сквозь рыдания:

– Я не справлюсь. Я не справлюсь одна.

– Я никуда не ухожу, – тихо сказала я.

– Я не имею морального права тебя удерживать. У тебя своя жизнь, – всхлипнула Света.

– А ты меня и не удерживаешь. Это мой выбор. Я с тобой.

Внутри меня все сжималось. Хотелось немедленно исчезнуть. Оставить Свету за этим столом и бежать куда глаза глядят, не оборачиваясь. Забыть ее, эту квартиру и этот нескончаемый ужас, в котором я пребывала вместе с ней. Вскоре я подавила в себе эти мысли. И стала мысленно ругать себя: «Как ты смеешь думать о таком, когда у человека такое горе? Когда человеку озвучили диагноз, перечеркивающий нормальную жизнь на ближайшие годы, а может, и навсегда. А ты, здоровая молодая девчонка, думаешь только о себе и своих чувствах. Прекрати так себя вести, Таня. Поддержи человека!»

Но я не могла поддержать Свету и не могла сдвинуться с места. Чувство стыда и безысходности смешались во мне и заполнили меня изнутри, не оставив больше ничего. Я глупо смотрела в одну точку, надеясь, что весь мир сейчас исчезнет сам собой. Мне не хотелось существовать.

Света потихоньку успокоилась и посмотрела на меня умоляющим взором:

– Таня, прости, что я такая слабая. Не бросай меня!

– Не брошу. Все будет хорошо.

Я знала, что мне придется остаться. Я поняла это, как только услышала диагноз. Поэтому я была готова к Светиной просьбе. Я села к ней за стол и сама взяла ее руку. Я не чувствовала брезгливости, потому что не чувствовала ничего, кроме горя.

– Мы справимся, – произнесла я. – Все будет хорошо.

И я правда в это поверила. Что все обязательно будет хорошо. Но что это дастся очень большой ценой.

Мы сидели со Светой на кухне почти час. Когда она немного успокоилась, я сделала ей чай, взяла телефон и ушла в свою комнату. Я написала лучшему другу Феде и менеджеру Анечке, что остаюсь у Светы, потому что у нее нашли рак. Сначала они решили, что это шутка, но по серьезному настрою нашей переписки поняли, что мне до шуток. Мы отменили все мои съемки на ближайший месяц, потому что я понимала, что мне будет не до них.

Еще через какое-то время мне написал Глеб Коганович:

«Татьян, это правда?»

«Да».

«Татьян, вы не обязаны оставаться с ней. Живите своей жизнью, поймите, даже родственники отказываются от больных раком, а тут еще и ПТСР. Вам это не нужно».

«А почему вы-то сюда лезете? Конечно же я с ней останусь. Продолжайте терапию, а в причины моих поступков, пожалуйста, не лезьте, вы не мой психотерапевт».

«Не злитесь на меня, Татьян. Просто я никогда не видел настолько хороших людей, как вы. Для меня это какое-то чудо. Спасибо вам, что возвращаете мне веру в человечество. Тогда продолжим работать».

Я не стала ничего отвечать и позвонила бабушке. К этому моменту мы уже с ней помирились. Все наши конфликты с ней всегда решались одинаково. Бабулита кричала на меня, чтоб я проваливала как можно дальше, какая я плохая и неблагодарная. Потом мы не общались какое-то время, и она звонила мне в слезах и с упреком, что я забыла про нее.

Я к этому привыкла. Бабушку невозможно было посадить за стол переговоров, чтобы проговорить какие-то взаимные обиды. Однако я тоже скучала по ней и чувствовала, что, несмотря ни на что, она меня очень сильно любит и ждет. Бабушка всегда извинялась по-своему. Когда я к ней приходила после ссоры, она всегда накрывала роскошный стол с моими самыми любимыми блюдами. И в этом было столько любви, что все обиды забывались.

К тому же я очень уважала свою бабушку и безумно гордилась ей. Ее образованием, ее жизненным опытом, ее диссидентской молодостью, любовью к литературе. Она дала мне все, что могла. К тому же ей было уже почти восемьдесят лет – исправить человека в таком возрасте невозможно. И поэтому я должна быть мудрее, чтобы суметь погасить в себе детские обиды и принять ее. И я должна быть более стойкой, чтобы не воспринимать ее нападки по поводу моей внешности, татуировок или жизненного пути. Но ни смелости, ни мудрости мне никогда не хватало.

Быстро одевшись, я выскочила на улицу и выдохнула. Улицы Петербурга с их многолюдностью и свежим воздухом показались мне раем после квартиры, в которой как будто уже и не было ничего, кроме бесконечного горя.

Я помню, что почти каждый раз, когда мне удавалось выйти на прогулку, на меня оборачивались недоуменные прохожие – так жадно я ловила ртом воздух. Как будто только что вынырнула из затхлого болота.

* * *

Когда я поднялась в квартиру к бабушке, та встретила меня сильными объятиями. А затем провела меня на кухню, попутно расспрашивая про мое самочувствие и мою жизнь.

В двухкомнатной бабушкиной квартире с огромными окнами до потолка все шкафы и полки ломились от книг, и за каждым предметом скрывалась хотя бы небольшая семейная история. В большой комнате стояло потрескавшееся от времени пианино «Красный Октябрь», на котором бабушка великолепно играла и безуспешно пыталась заставить играть и меня, и еще раньше мою маму. На стенах висели мамины юношеские рисунки, а из моего творчества на полке стоял сборник моих детских стихов, которые бабушка сама собрала и поместила в кожаный переплет. Стоит ли упоминать, что именно это и отбило у меня желание писать стихи.

Особняком стоял небольшой шкафчик, который бабушка использовала как столик для компьютера. В нем хранился самиздат. Бабушка, работница Эрмитажа, дружила с великими писателями: Бродским, Довлатовым, Мейлахом, перепечатывала на печатной машинке их произведения и распространяла. А когда я стала взрослой, открыла этот шкаф маленьким железным ключиком и, рассказывая о постоянных переездах с квартиры на квартиру, тревожном ожидании обыска и уничтожении материалов, дала мне прочитать каждый уцелевший листочек, напечатанный грубым машинным текстом на тончайшей, как крыло бабочки, бумаге. У бабушки сохранилось даже напечатанное выступление Михаила Задорнова 1985 года, где он на чем свет стоит ругал советскую власть. На меня как на комика этот материал произвел неизгладимое впечатление.

Но на наших с бабушкой встречах я рассказывала ей обо всем, кроме работы. Бабуля так и не приняла того факта, что я стала комиком. Где это видано? Девочка, выросшая в Эрмитаже, профессорская внучка, стала шутом, выступающим в дешевых кабаках! Поэтому вместо стендапа я рассказывала про Свету и ее горе, и бабушка всегда ей очень сочувствовала.

Я села за кухонный стол, и бабуля поставила передо мной мой любимый чай с чабрецом.

– Бабуль, тут такое дело… – начала я.

– Что случилось? Ты не пугай так, у меня сердце остановится.

– Я должна была съехать от Светы, но не могу. Пришли анализы, она сдавала их перед полетом в Новосибирск. В общем, у нее рак.

Бабушка громко ахнула, и ее лицо потускнело:

– Какой ужас, Таточка! И какая стадия?

– Как я поняла – самая начальная. Будет лечиться. Глеб Коганович, ее психотерапевт, ну, я тебе о нем рассказывала, – написал мне сегодня, мол, бросьте ее, что я не обязана тащить на себе ее жизнь, что всех, у кого рак, – бросают. Ну, я не могу, я же друг ей, понимаешь?

– Конечно не можешь! Боже мой, какое горе. Бедная женщина. Передай ей, что я очень ей сочувствую. Какая она молодец. Ой-ой, как же это все тяжело.

Мы с бабушкой еще поболтали, попили чай, и я начала собираться обратно.

– Таточка, подожди. Это тебе.

Бабушка достала коробочку с кучей монет по десять рублей. Она всегда специально копила их к моему приходу, откладывала со сдач в магазинах и, как я подозреваю, даже обменивая крупные купюры на железные рубли. Это был своеобразный жест заботы с ее стороны, и отказать ей в этом вопросе было невозможно.

Я села за стол, чтобы посчитать каждую монетку.

– С ума сойти, бабуль, целых шестьсот сорок рублей! Ты чего? Ну не надо.

– Видишь, как давно ты не заходила, все копится. Что ты, бери, бери.

– Спасибо тебе огромное, правда, не стоило.

Я ссыпала мелочь себе в карман куртки, поцеловала бабушку и пошла обратно к дому Светы. Прохожие, которые обычно славились петербургским расслабленным темпом ходьбы, как будто назло неслись с удвоенной скоростью, и проливной дождь тоже торопил меня поскорее вернуться в Светин ад. Небо было темно-серого цвета, и величественные здания Невского проспекта грозно нависали надо мной. Каждое лицо у скульптуры атланта, кариатиды или человека мрачно и равнодушно смотрело пустыми глазницами прямо мне в душу.

На Аничковом мосту меня вдруг накрыло. Я поняла, что у меня закончились силы.

Я села на корточки и заплакала. Я почувствовала, как сильно устала за эти месяцы. Как не могла ни разу позволить себе быть слабой, ведь Свете приходится намного хуже.

Я не хотела к ней возвращаться. Не хотела возвращаться к слезам, крикам и постоянному напряжению. И мне становилось еще хуже от осознания, что я все равно вернусь.