Kitabı oku: «Внучка бабы Яги», sayfa 2
– А пауки мне не подчиняются – ее это парафия3. – И кивнул в сторону каменного изваяния.
Мне показалось, что богиня мне подмигнула, так причудливо падал солнечный свет на ее иссеченное временем лицо.
– Ты знаешь, как ее зовут?
– Ягу поспрошай, она лучше знает, – ушел от ответа хитрый лесовик.
Бабушка! Как она там без меня? Проснулась, поди. Возвращаться надо, некогда рассиживаться. И я поспешно вывалила на лешего все свои новости.
– И теперь что делать, не ведаю… – закончила почти жалобно. – Твоя… Матрена увидит, что бабули на месте нет, осерчает и чего-нибудь с собой утворит. А мне ребеночка жалко.
Леший помолчал, похрустел суставами, почесал в затылке:
– Да, положеньице… Матрена-то, как понесла, больше ко мне не захаживает. Я по-всякому уже пытался ее на разговор вызвать, только не хочет она. А ведь любил я ее по-честному, ни к чему не принуждал, никем не прикидывался… – Лесовик говорил будто через силу. Было заметно, что каждое слово дается ему с трудом. – К вам в Мохнатовку мне ходу нет – только за границу своих владений сунусь, разом вещуны Трехликого повяжут. Изводят они нашего брата подчистую. Тут неплохо бы с Ягой это дело обсудить. Бабка твоя женщина ушлая, но справедливая. Не верю я, что она могла по-злому дело повернуть. Но раз ты, Ягишна, ее колдонула… Даже и не знаю теперича…
Мы еще немного помолчали.
– Давай так, – решился леший, – ты Матрену, ягодку мою, у развилки встретишь и ко мне приведешь, я ее уговорю мне дитятко отдать.
– Тебе? – У меня просто глаза на лоб полезли. – Делать ты с ним что будешь? Шишками кормить, зверенка из него воспитывать?
– Любить я его буду. – Леший явно обиделся. – Любить и от беды беречь. А что, думаешь, не воспитаю?
Мне очень захотелось почесать в затылке. А ведь лесовик в чем-то прав. Маленькому полукровке не место среди людей, заморят они его – если не со зла, то по незнанию. Уж мне ли не знать, как жестоки бывают люди к непохожим на них созданиям?
– Ну хорошо, – не желала я окончательно сдаваться. – Матрена тебе ребенка отдаст, а что она в деревне скажет, как объяснит, куда новорожденный подевался?
– Я про то подумал, – лукаво ответил лесовик. – Мы тоже не лыком шиты, устроим для людей представление. Пусть все думают, что звери дикие ребенка в клочья порвали. А Матрена подыграет.
На это возразить мне было нечего. Пообещав, как стемнеет, привести к хозяину его разлюбезную, я стремглав помчалась домой.
– Лутоня! – догнал меня голос лешего.
– Чего? – обернулась я уже от границы перелесья.
– Ни о чем дедушку спросить не хочешь?
Вот ведь пройдоха, умеет будущность прорицать и вовсю этим пользуется. На мгновение задумавшись, я поняла, что хочу, и даже очень.
– Ты в кого сегодня рядился, когда ко мне вышел? Где это у нас такие иноземцы остроухие обитают?
– А не знаю, так, привиделся кто-то… Может, ты его когда встретишь, может, я… А что, понравился? Да не красней ты как маков цвет, дело-то молодое.
За спиной оглушительно хрустнула ветка, я заполошно дернулась на звук. Когда мой взгляд вернулся к месту, где только что стоял лешак, там уже никого не было. Хозяин! Последнее слово всегда за ним остаться должно. А щеки-то действительно горят… Надо будет по дороге речной водицей в лицо поплескать, остудиться маленько.
И я понеслась дальше – дел на сегодня наметилось просто невпроворот.
Глава 2. О новых знакомствах, волшебных предметах и делах давно минувших дней
Ай, бай, бай, бай,
Не ходи, старик Бабай,
Коням сена не давай…
Колыбельная
Дверь избушки заело, и я наподдала плечом. Заперто! Странно…
– Вы кто, тетенька? Мамка к соседке пошла, а чужих пускать мне не велено!
Бабушка, входящая во двор с коромыслом на плечах, была сама на себя не похожа. Простоволосая, в моем праздничном сарафане и сафьяновых сапожках, она выглядела одновременно странно и трогательно.
– Бабуль, мне бы прилечь, ик… – Брожулька явственно просилась наружу.
– Вы, тетенька, ложитесь где-нибудь у себя. Нечего по чужим дворам тыняться4.
Яга решительно оттерла меня от двери и юркнула в дом. Я с открытым ртом осталась стоять на улице. Сквозь приоткрытое окошко слышалось задорное пение:
Столько теплых нам деньков —
Сколько во лесу пеньков.
Столько ясных ночек —
Сколько в поле кочек.
От малышовской веснянки, исполняемой бабулиным надтреснутым голосом, у меня мурашки по спине побежали. Ведьма впала в детство, и в этом моя вина. Волшебный гребень слишком многое заставил забыть. Ёжкин кот, что же делать? Я затарабанила в дверь.
– Чего надо?
Да уж, и в детстве моя родственница, видимо, приветливостью не отличалась. В горнице, судя по звукам, кипела работа – потрескивали половицы, бренчала посуда. Из окна валил сиреневый дым, распространяя запах свежескошенной травы. Активированные все разом хозяйственные заклинания накладывались одно на другое. Ну, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы в подпол не лезло. Если девочка Яга доберется до тайной комнаты… Я похолодела и попыталась подольститься.
– Девочка, впусти меня, я тебе пряничков дам, – фальшиво начала я, ни капельки не веря в удачу.
Дверь молниеносно распахнулась, стукнув меня по лбу.
– Пряники вперед!
– Нет уж, сначала впусти, а за мной дело не станет.
– И откель ты их выймешь, надувальщица? – лукаво блеснули разноцветные глаза ведьмы. – Ни карманов, ни котомки! Уходи, приблуда. Поди! А то собак спущу.
– Бабушка, опомнись! Какие собаки? Впусти меня, нам надо поговорить!
– Ах так! Ужо я тебе, надоеде, покажу!
В который раз хлопнула дверь, через подоконник что-то перелетело, и из зарослей бастыльника5, поводя длинным носом, выбралось чучело муравьеда. Стеклянные его глаза полыхали, выискивая цель, а из неровно сшитого брюха сыпалась солома.
– Да что он мне сделает? – хорохорилась я, выбирая из поленницы обрубок поувесистее. – У него и зубов-то нет, разве что засосет до смерти.
– Ага! А когти ты видала? Еще посмотрим, кто кого! Ату ее, Мурзик! Взять!
Мурзик утробно возрычал и прыгнул, я взвизгнула и побежала. И это исчадие я собиралась победить? Он же меня сейчас на лоскутки порвет! Живые муравьеды – существа ленивые, к долгим пробежкам не приспособленные, а вот мертвые, судя по всему, неутомимы и коварны. Как безголовая курица, я носилась по двору, высоко задирая колени и придерживая под мышкой полено (выбросить его мне даже в голову не пришло). Бабушка азартно улюлюкала с крыльца.
– Останови его, я сама уйду, – прохрипела я задыхаясь, в очередной раз поравнявшись с родственницей.
Яга что-то сказала, но я уже летела дальше. Ответ догнал меня на следующем круге:
– Дураков нет! Ты уж, тетенька, сама как-нибудь…
– Пороть тебя некому, бабушка…
Я обреченно остановилась, перехватывая деревяшку двумя руками. Сзади никого не было. Бабка покатывалась со смеху, утирая выступившие на глазах слезы:
– Он почти сразу в кусты сиганул. А как же ты потешно тут бегала!
Я стиснула зубы до скрипа и пожалела, что не могу применить розги к пожилой, хотя и выжившей из ума женщине.
– Лутоня, выдь ко мне, разговор есть… – донеслось с улицы.
У забора нерешительно переминалась с ноги на ногу подруга Стешенька. К нам она заходить опасалась. Напоследок одарив Ягу укоризненным взглядом, я отшвырнула полено и подошла к подруженьке.
– Поблагодарить тебя хочу, – начала Стеша после обязательных приветствий. – За Еремея пойду, родители уже сговорились…
– А я тут при чем? – растерянно спросила я.
В глаза мне подруга упорно не смотрела, да и радости в голосе особой не чувствовалось.
– Да ладно, я же все понимаю… Как приворожила, так и отворот сделала…
Ёжкин кот! Да кто ей только такую глупость в уста вложил? А спорить бесполезно. Не поверит. Ведьмы мы с бабушкой, разве ж люди таким доверяют? Боятся, уважают, но чтоб верить… Недостойны мы такого отношения.
– Я тут просить тебя хочу… – продолжала между тем гнуть свое Стеша. – Я теперь мужняя жена буду, в невестки иду…
– Поздравляю, – встряла я, с ужасом замечая, что со стороны забора кусты аккуратно раздвигаются и длинный тонкий нос муравьеда явственно принюхивается к моей собеседнице.
Только нападения нежити мне сейчас недоставало! Точно слухи пойдут, что соперницу извести зверями пыталась. Схватив подругу под руку, я потащила ее вдоль улицы, приговаривая:
– Пошли, по дороге договорим.
Стеша немного упиралась, но послушно семенила рядом, продолжая вещать:
– Буду в шестистенке с мужем жить, как сыр в масле кататься, и сундуки у меня с разными диковинками, что Еремей из странствий привез, вдоль стен стоять будут.
– Поздравляю. – Ничего больше мне на ум не приходило, я ежеминутно оглядывалась, нет ли погони.
– И не серчай на меня, Лутоня, но теперь с ведьмой дружбу водить мне совсем не с руки…
– Поздравляю! – Я оглянулась. Проще уж было сразу задом наперед идти… – Что?
Очень захотелось плакать, даже солоно во рту сделалось. Все мысли – про впавшую в детство бабулю, про опасность, идущую по следу, про обещание лешаку – вдруг испарились, оставив после себя звенящую пустоту. Дыхание остановилось. И только стук сердца, заполнивший, казалось, меня всю, говорил о том, что я еще жива. Спокойно, Лутоня! Спокойно… Я несколько раз глубоко вздохнула. Мое молчание, видимо, было истолковано неверно.
– Ты только не лютуй! Я же не ведьмина внучка – мне жизнь строить надо. Я в девках уже заневестилась. Только пообещай, что в отместку мужа у меня уводить не будешь! – испуганно зачастила подруга, уже, видимо, бывшая.
– Обещаю, – сказала я помертвевшими губами, отпуская острый девичий локоток.
Стеша пытливо заглядывала в мое лицо:
– Ведьмину клятву дай!
Ну точно подучил кто-то! Не могла девушка про такие тонкости сама угадать. Только вот ошиблась она – я не ведьма, по крайней мере, не взрослая, нити судеб плести не обучена. Да и нужен мне ее муж, как зайцу пятая нога. Но если ей так легче… Наклонившись к розовому ушку собеседницы, я подпустила в голос трагизма и прошептала несколько десятков слов. Завороженно выслушав рецепт приготовления утки по-хински на языке оригинала, Стеша округлила глаза:
– И все?
– А что ты хочешь? Гром с молниями? Дождь из лягушек?
Несколько мгновений девушка раздумывала, затем степенно кивнула:
– Ну все, бывай, Лутоня. Зла на меня не держи.
И только краешек пестрой юбки мелькнул в конце улицы, будто попрощалась со мной моя единственная дружба. Удачи тебе, Стеша, в настоящей взрослой жизни! Надеюсь, все у тебя будет хорошо.
Три колокольных удара на площади возвестили о середине дня. Надо же, а я и не заметила, как за разговором мы дошли до центра Мохнатовки. У дома старосты разгружались подводы, суетились работники, ржали лошади – вернулся обоз из Стольного града. Деревенские бабы встречали своих мужей, отпущенных князем после отработки повинности. Вон и Матрена повисла на шее у мужа, искренне рыдая после долгой разлуки. Высоченный Лаврентий придерживал жену с осторожностью, ласково поглядывая на огромный живот супруги.
Ощутимый тычок под ребра вернул меня к действительности. Больно! Я схватилась за бок:
– Смотри, куда прешь! – Вежливость – это у меня от бабушки, наследственное.
– О, сударыня, три тысячи извинений! – Долговязый нескладный парень одной рукой поправлял сползающие с носа очки, а другой пытался перехватить гладкий черный футляр, с локоть длиной, который и был причиной членовредительства.
Отвисшая челюсть помешала мне достойно ответить, а верзила тем временем разливался соловьем:
– Позвольте представиться – барон Зигфрид фон Кляйнерманн, студент Квадрилиума и ваш покорный слуга. – Парень сложился чуть не вдвое, потешно оттопырив локоть.
Я прыснула. Швабскому наречию бабушка меня худо-бедно обучала. Фамилия моего нового знакомца дословно означала «маленький человек».
– Какое несказанное счастье, сударыня, что карты, – тут он разогнулся и потряс футляром, – привели меня именно к вам, образчику, так сказать…
Я вообще перестала что-то понимать, кроме того, что в тубусе у добра молодца карты. Хотя… Надо еще уточнить, игральные или географические. Образчиком чего я являлась, так и осталось тайной, – от резного крыльца раздался зычный окрик старосты Платона Силыча: «А ну, студент, ходь сюды!» Мой галантный кавалер слегка вздрогнул. (Любого проберет с непривычки – у дядьки Платона голосина такой, что на медведя ходить можно заместо рогатины.) Я ожидала, что парень моментально ринется к Силычу, но тот продолжал стоять как столб.
– Могу я узнать имя прекрасной незнакомки?
Вот гад, еще и издевается! А может, у него, болезного, зрение совсем слабое? Вон и очки нацепил. Я разозлилась:
– Так чего ж не узнать. Вас же в университетах гадать учат – на гуще там, потрохах всяких… Или карты свои раскинь.
Добив студента гневным взглядом, я развернулась на пятках (надо все-таки сапоги из сундука достать) и гордо двинулась домой. По дороге я занималась самоедством. Ну вот, в кои-то веки выпала возможность с умным человеком пообщаться, со студентом. А я ни словечка молвить не смогла. А как ступор прошел, нахамила. Он, наверное, решил, что я дурочка деревенская – только мычать горазда…
– Фройляйн Ягг, Лутоня, подождите!
Зигфрид бежал вдоль улицы, как кузнечик-переросток, полы сюртука трепались по ветру, светлые волосы выбились из короткой косицы. Я невольно улыбнулась.
– Сударыня, – запыхавшись, продолжил студент, когда мы поравнялись, – прошу простить мне мое невежество. Я должен был дождаться, чтобы кто-нибудь представил меня… Ваше возмущение уместно, но позвольте мне искупить свою вину.
– Да что вы, сударь, это мне нужно просить прощения. Моя неприветливость по отношению к гостю нашего… города (эк я Мохнатовку повысила!) заслуживает только порицания.
А пусть знает птаха залетная, что и мы не лыком шиты! Куртуазность разводить научены не хуже прочих. Вопреки моим ожиданиям, парень не убежал с криками ужаса, а даже расслабился и посветлел лицом. Серые глаза смотрели с одобрением.
– Фройляйн Лутоня позволит проводить ее?
– О да! – смущенно потупилась я.
Чего ж не позволить, коли охота есть. Как говорится, назвался груздем, полезай в кузов. Тем более что дорога близкая. Мы немного поговорили о погоде, о видах на урожай, о способах засола корнеплодов и охоте на вальдшнепов. В последнем я оказалась не сильна, так как вообще не представляла, что это такое. Но мои невнятные угуканья были восприняты благосклонно. Я раздумывала, как перевести беседу на интересующие меня темы – университет, занятия, магические заклинания. Но как назло, в голову ничего не приходило, а мы между тем почти пришли. У нашей калитки я уж было открыла рот, чтоб выдать на-гора заготовленную вежливую прощальную речь, но мне помешали. С трубным воем из кустов вылетел клубок шерсти и острых, как ножи, когтей. А о муравьеде-то я и забыла! Тварь вцепилась в спину Зигфрида и стала методично ее полосовать. Парень взвыл от боли. «Одежду снимай!» – проорала я, выламывая из забора доску. Камзол был скинут в мгновение ока вместе с повисшей на нем бестией. Со всей силой, на которую была способна, я лупила по копошащейся в дорожной пыли куче. Мало! Это ему, что ежик чхнул – через минуту восстановится. А то я бабушкиных поделок не знаю! Ну давай, девочка, вперед! И я кинулась врукопашную. Кое-как прижав оглушенного противника к земле и преодолевая отвращение, я просунула руку в его длинный узкий рот и почти сразу нащупала то, что искала. Резкий рывок на себя, и в моих руках испещренный закорючками кусок пергамента, а на дороге валяется чучело гигантского муравьеда, не подавая никаких признаков жизни. Не удержавшись, я наподдала ногой, и ценное бабушкино имущество оказалось в канаве. Следом отправился камзол.
Зигфрид был плох. Он лежал на правом боку, подтянув колени, и тихонько постанывал. На спину и левый бок было страшно смотреть. «Ну ничего, потерпи. Сейчас тебя подлечим», – я гладила парня по растрепанным волосам и лихорадочно соображала, кого можно позвать на помощь. Одна я эдакую орясину до дома не дотащу.
– Пить! – Бледные губы едва шевелились.
Я побежала в дом. Бабушки нигде не было, дверь нараспашку, в горнице полный разгром. Зачерпнув ковшиком из кадки, метнулась назад, придерживая за голову страдальца, напоила.
– Ну ты даешь – от горшка два вершка, а такая боевая… Я б с тобой в разведку пошел.
– Молчи уж лучше, мальчик-с-пальчик. Подняться можешь?
С моей помощью парень сначала встал на четвереньки, затем, покряхтывая и шатаясь, – на ноги, обнял меня за плечи, почти придавив к земле. (Тяжелый-то какой! А казалось, только кожа да кости.) Вот так, шаг за шагом, я привела Зигфрида к нам и уложила животом на лавку. Ошметки рубахи пришлось срезать ножом, чтоб лишний раз хворого не тревожить. Раны оказались не смертельными, и вообще – дело обстояло куда лучше, чем казалось на первый взгляд. Порывшись в сундуке, я достала небольшой шкалик и щедро полила из него пострадавшие места. Жидкость пенилась, соприкасаясь с ранами, студент охал. Ничего посущественней я предложить не могла – бабуля славно погуляла, истощив все домашние заклинания, лечебные в том числе. Ну ничего, парень молодой – до свадьбы заживет. Обильно смазав бок и спину, я как могла перевязала пострадавшего, предварительно подержав над огнем чистую тряпицу. Вот и все. Ловкость рук и никакого колдовства – чистая наука.
Студент оживал на глазах:
– Хозяюшка, мне б поесть чего…
Я улыбнулась:
– О времена, о нравы! Куда подевались комплименты и куртуазное обращение?
– Да ладно язвить, Лутоня. Мы с тобой теперь братья по оружию – вместе кровь проливали, – озорно блеснули серые глаза.
Я быстро сообразила обед. Снедь нехитрая, но питательная – рассыпчатая гречаная каша, большой кус масла, свежий хлеб и цельный жбан яблочного сидра. Зигфрид нашел в себе силы подняться и сесть к столу. На еду накинулся так, будто его седмицу не кормили.
– А что за шедевр таксидермиста пытался меня убить? – задал он вопрос, когда на столе уже ни кусочка съестного не осталось.
– Чучело гигантского муравьеда, – ответила я, честно округлив глаза. – Тебе еще повезло: говорят, взрослый муравьед может одним ударом выпотрошить ягуара или крупную собаку. А у тебя там – тьфу, царапины.
– Никакого везения, – парень провел пальцем по переносице, – у меня кожаная прошивка в камзоле, лучше кольчуги защищает. К тому же настоящее животное должно весить больше набитого соломой чучела… А очки мои ты не видела?
Вот незадача! Я пошла осматривать место боевых действий. Очки отыскались на обочине под кустом сорной травы, и даже неповрежденные. Прихватив заодно камзол и многострадального Мурзика, вернулась в дом. Зигфрид стоял у окна и, щурясь, рассматривал кусочек пергамента, извлеченный из пасти муравьеда. Я выхватила заклинание и спрятала его за пазуху:
– Не суй нос, куда не просят!
Парень осоловевшим взглядом уставился в мою грудную клетку:
– Так это же… Мы же учили…
– Просто забудь, понял?
На лице студента читалась борьба двух чувств – любопытства и самосохранения. (Что-то слишком долго он думает…) Я уже прикидывала, как бы понатуральнее предложить ему причесаться. Но тут на пороге появилась бабуля, и всем сразу стало не до того.
За время, что мы не виделись, ведьма как будто помолодела и чуточку усохла. С первого взгляда и правда могло показаться, что в дверях, подбоченясь, стоит юркая девчонка.
– Так-так… – злобно сверкнули глазки маленькой фурии. – Теперь вас тут двое? А чего вы, дяденька, голый?
Ёжкин кот! А о приличиях я со всей этой катавасией и не подумала! Зигфрид молниеносно натянул драный камзол и даже поднял до ушей расшитый серебром ворот. Яга презрительно хмыкнула и, войдя в горницу, уселась на лавку. Студент покраснел. «Пора заканчивать балаган», – решила я.
– Ну все, млсдарь, как говорится, вот бог, а вот – порог… Дела у нас тут семейные… – Осторожно, чтоб не задеть раны, я подтолкнула студента к двери.
Зигфрид громко подхватил:
– Да-да, фройляйн. Премного благодарен за приют и угощение. Надеюсь на скорую встречу.
А уже на выходе шепотом продолжил:
– И ты мне расскажешь, что за бедлам тут творится.
– Всенепременно! – проорала я, захлопывая дверь, и развернулась к родственнице. – Значит, так, – коршуном налетела я на бабушку, – пока мамка не вернется, будешь меня слушаться.
– С чего это? – ощетинилась ведьма.
– Тетка я твоя, двоюродная, мамка велела за тобой присмотреть, – быстро нашлась я с ответом. – Сейчас берешь веник, тряпку и начинаешь прибирать.
Удивительно, но она меня послушалась. Оглядев разгром – осколки битой посуды, сорванные занавески и грязный дощатый пол, – забурчала под нос:
– Это ж за водой опять идти… нести-надрываться… маленьких все обижают…
Отыскала в сенях коромысло и, прихватив два ведра, направилась к колодцу.
Так, это надолго – общественный колодец у нас на другом конце деревни. Надо воспользоваться освободившимся временем. Не мешкая, я достала из запечного тайника небольшое серебряное блюдце. Установив волшебную посудку на столе, я аккуратно плеснула водицы, так чтоб та оказалась вровень с краями, и прошептала заветные слова: «Блюдечко непростое, яблочко наливное…» Вода пошла небольшими бурунчиками, над тарелицей поднялся пар, послышался звон серебряных колокольчиков. Я, не отрываясь, смотрела в самый центр впадины. Воду прямо на глазах стало затягивать льдом, и из бесконечной подледной глубины к поверхности поднялась тоненькая зеленокожая девица, помогая себе длинным чешуйчатым хвостом. Что-то гневно крича и выпуская изо рта пузыри, она кулачками заколотила по прозрачной преграде.
– Очень красиво! – Я наугад ткнула пальцем – руку обожгло холодом. – Давай что-нибудь попроще, мне сегодня не до зрелищ.
Лед приобрел зеркальный глянец, появилось мое отражение – растрепанные волосы, ссадина на щеке, безумный блеск карих глаз. Я улыбнулась:
– Ну вот, совсем другое дело.
– Фу, надоело замарашкой представляться, – ответила я зазеркальная. – Умываться не пробовала? На тебя ж без слез не взглянешь!
Я покраснела:
– Чего это мы сегодня без настроения? Милый друг перестал внимание обращать или соперница перцу на хвост насыпала?
Отражение фыркнуло:
– Да я с тобой позабыла, что такое личная жизнь! Только расслабишься, приляжешь, верхнюю пуговку расстегнешь, тут ты со своими вызовами: «Спаси-помоги, дорогая Иравари! Подскажи да покажи, да сопливый нос подотри…» Я вообще не понимаю, почему я с вашей семейкой до сих пор вожусь.
Ой, какие мы гордые! А то непонятно, что демон потусторонний служит тому, кто блюдечком владеет. Накрепко его сущность к вещи волшебной привязана, и не распутать ту ниточку колдовскую, не разорвать.
Демоница выхватила из воздуха серебряный бокал и отхлебнула:
– Это что? Вода?!
Изображение пошло рябью. У девушки, теперь уж совсем не похожей на меня, заострились зубы, кожа на лице приобрела красноватый оттенок, а глаза с кошачьим поперечным зрачком зажглись нехорошим желтым светом.
– Заклинания вызова для чего вообще составляют?! Языком потрепать?! Блюдечко – непростое, яблочко – наливное! Где? Мой? Сидр?! – проорала Иравари, как дикая кошка по весне.
Хороший вопрос. А ответ на него только один – в тощем животе студента Квадрилиума плещется. Поди достань! Демоница, конечно, в своем праве. Немногого и просит. Поговаривают, что другие обитатели тонкого мира требуют менее безобидных жидкостей. Представив себя за сцеживанием плошки крови для каждого вызова, я аж передернулась от отвращения.
– Ну тихо, тихо… – примирительно забормотала я. – Ну не смогла… Так ведь исправлюсь. Хочешь, новое имя придумаю?
Иравари еще чуток поломалась для порядка:
– Не знаю, не знаю… Такое неуважение, такое попрание основ… А можешь?
Я на мгновение задумалась, подняв глаза к потолку:
– Мм… Лезу в узел.
Демоница задумчиво проговаривала про себя мое словотворение, тонкие губы сосредоточенно шевелились:
– Лезу в узел, лезувузел… Великолепно! Извинения приняты. А еще одно можешь?
Я усмехнулась:
– В следующий раз. Жадничать нехорошо.
Когда-то, в самом начале нашего знакомства, Иравари обмолвилась, что в их мире очень трудно придумываются имена. Мало того что демоны к созиданию по природе своей не приспособлены, так еще и важно, чтоб слово, которым называют новорожденного, читалось одинаково в обоих направлениях, было перевертышем. Именно это дает жителям тонкого мира свободу, полноту жизни, позволяет путешествовать среди отражений. Я тот разговор запомнила намертво. Время от времени забавляясь придумыванием «зеркальных слов», я радовала свою знакомицу новыми именами.
Иравари одним долгим глотком допила воду и отбросила бокал:
– Ну давай, излагай, зачем вызвала. Как обычно: три вопроса – три ответа. Только помни, мне нужны точные формулировки.
Я подобралась:
– Вопрос первый: как отменить действие волшебного гребня, заставляющего забывать?
Демоница поправила пальчиками с огромными когтями выбившуюся прядку и на мгновение задумалась:
– Гребень… память… А! Знаю эту побрякушку. В полнолуние в месте силы искупаться в росе и остричь волосы.
– Мне? – растерялась я.
– Водные процедуры – тебе, новая прическа – объекту! А чтоб ты так же бестолково не профукала третий вопрос, уточняю – под ноль, то есть налысо.
Ёжкин кот! Опять попалась на ее недомолвки! Ну ничего – еще один вопрос в запасе имеется. Хотя… Чего спрашивать? И так все понятно… До полнолуния – седмица, не меньше. Моя задача – за бабулей это время присматривать, чтоб не шибко куролесила. А там уж управлюсь – в месте силы – это что ежик чхнул. Я хотела попрощаться, но Иравари заупрямилась:
– Порядок быть должен – сказано три вопроса, значит, надо три…
Я задумалась. Демоница попыталась прийти на помощь.
– Ну хочешь я тебе самых красивых в вашем мире царевичей-королевичей покажу? Сейчас как раз лузитанский принц Жуан-Мануэль ванну после тренировки принимает. – Иравари мечтательно закатила глаза. – Мм, это, доложу тебе, зрелище.
– Не интересуюсь, – насупилась я.
Собеседница удивленно изогнула брови:
– На девушек заглядываешься? – И гнусненько так хихикнула.
Причину ее веселья я не поняла, зато придумала вопрос.
– А расскажи-ка мне, зачем в наше захолустье элорийский студент пожаловал? Имя – Зигфрид фон Кляйнерманн, если не врет – то барон.
– Минуточку… – Демоница сосредоточенно смотрела куда-то сквозь меня. – Библиотека, список студентов… Тебе официальную версию или всю подноготную найти? А то тут дело мутное какое-то.
Я заинтересовалась:
– Всю, конечно всю.
– Студент четвертого курса факультета огня, направлен в Рутению для прохождения фольклорной практики сроком на один год…
– Не вижу подвоха.
– Лутоня, ты темная, как… вода в проруби. Огневики выпускают лучших в мире боевых магов, и твой дружок там не последняя спица в колесе. Местное народное творчество в его будущей работе нужно как зайцу зонтик… Нет, в доступе отказано! Пароль…
– Пятая нога.
– Не подходит… Какие еще ноги?
– Правильно говорить – «как зайцу пятая нога».
– А… Ну эти подробности ты своему фольклорно озабоченному приятелю рассказывать будешь. – Иравари была явно расстроена. – Не получается у меня. Времени надо побольше.
А времени-то и не было. С улицы доносилась печальная песня, долженствующая поведать слушателям о тяжкой подневольной жизни исполнителя, о злых людях, заставляющих его, исполнителя, недоедать, недопивать и недосыпать – это возвращалась бабушка. Караул! Наскоро ткнув в блюдце пальцем и прошептав отпускающее слово, я спрятала артефакт на место.
Бабушка была скорбна ликом, но на удивление покладиста. Я держалась напряженно, ожидая в любой момент каверзы, но пока все шло неплохо. Мы в четыре руки принялись за уборку. Расставили по местам нехитрую мебель, перемыли уцелевшую посуду, вымели из избы сор. Занавески Яга простирнула прямо в сенях в корытце. День клонился к вечеру. Скоро на Мохнатовку опустится ночь. А после третьей звезды есть у меня дело тайное, отлагательств не терпящее.
Я растопила печь, пошарив в сенях, нашла небольшой шмат солонины и вилок капусты. Дальше просто – шинкуется это все и в чугунке томится. Для вкуса еще – горсточку соли и пару листиков дерева заморского, лавром обзываемого. Скоро по горнице поплыл густой дух тушенины. Мм… Аж слюнки текут!
Степенно с бабулей повечеряли, запивая еду крепким мятным взваром. (Все знают, что мята – трава сонная. А мне очень надо, чтоб родственница под ногами не мешалась.) Перед самым отходом ко сну, уже закутанная в одеяло и кемарящая на печи, Яга вдруг попросила:
– А расскажи мне, тетенька, сказку.
Отчего ж не поведать. Мне в свое время бабушка сказок порассказала – хоть пруд пруди. Теперь, вишь, мой черед пришел.
– Во лесу дремучем, под кустом колючим, – начала я напевно, – жила-была…
– Баба-яга – костяная нога! – донеслось с печки.
– Ну пусть Яга, – не спорила я. – Только тогда нога была у нее не костяная, а самая что ни на есть человеческая. Как-то гуляла она по лесу, грибы-ягоды собирала, травки тайные для волшбы, да только угодила ногою в медвежий капкан…
Варвара взвыла от боли, когда острые железные зубья сомкнулись на ее щиколотке. Опытная знахарка, она сразу поняла, что перебито сухожилие, и будет чудом, если ногу удастся спасти. Кожаное сапожное голенище немного смягчило удар, поэтому женщина надеялась, что кость не раздроблена. Она не металась, не пыталась руками разомкнуть мощные «клешни». Такие самоловы ставят обычно на крупного зверя и «глушилкой» не брезгуют. Цепочка, тянущаяся от приспособления, где-то закреплена к подвешенному бревну. Сдвинешь капкан с места – припечатает так, что мокрого места не останется. Хотя, может, это и наилучший выход – лучше сразу, чем медленно погибать от жажды и потери крови…
Умирать не хотелось.
– Помогите, люди добрые! – во всю силу легких закричала женщина.
Шанс, что ее услышат здесь, в глухом лесу, был ничтожно мал, но он сработал.
– Молчи, дура! – Парень материализовался, казалось, из воздуха, его ярко-синие глаза метали молнии.
– Помоги… – Варвара невольно приглушила голос.
– Всю охоту мне порушишь, селянка бестолковая, – шипел спаситель, осматривая ее покалеченную ногу. – Тут, конечно, по уму струбцина нужна…
Варваре вдруг подумалось, что он еще, в сущности, совсем пацан – лет четырнадцати-пятнадцати, не больше. А бледный-то какой! Будто сроду на солнышке не бывал.
– Позови кого-нибудь, один не управишься, – прошептала она, с ужасом думая, как останется здесь одна, пока малец пойдет за помощью.
Парень фыркнул, пружинно вскочил, срезал ближайшее деревце, ловко взмахнув выхваченным из-за пояса ножом. Кряхтя и помогая себе левой рукой, просунул палку между дуг капкана и навалился на рычаг. На лбу вздулись жилы, рот искривился в гримасе, напряглись плечи. Прилагаемые усилия делали его лицо старше и значительнее. «Клешни» медленно поддавались, неохотно выпуская свою жертву. Варвара, пытаясь не обращать внимания на боль, тянула ногу на себя. Обильно полилась кровь. Рывок. Бессильный щелчок опустевших железных челюстей, и спаситель повалился рядом на пожухлую траву, хватая ртом воздух.
