Kitabı oku: «Ключ от миража», sayfa 2
Глава 3
Потерпевший исчезает
Никиту Колосова Катя встретила в коридоре главка. Начальник отдела убийств шел по зеленой ковровой дорожке, словно солдат, вернувшийся из дальнего похода в родную деревню. Катя была рада видеть Колосова. Так случается: сначала уходите в отпуск вы, потом уходит в отпуск ваш коллега, а при встрече вы вдруг совершенно случайно осознаете, что прошла уже осень и половина зимы, а вы за это время даже ничего и не слышали друг о друге.
Начальник отдела убийств обычно уходил в очередной отпуск в то самое время, в которое нормальные люди отдыхать чураются – то есть зимой. Причем зимой не новогодней, рождественской, а самой что ни на есть унылой, послепраздничной, когда на улицах с трех часов дня – ночь, на тротуарах – лед, а в загородных домах отдыха – мертвый сезон после новогоднего бума. Как-то раз Катя из любопытства спросила Колосова о том, как он проводит свой зимний отпуск. Никита ответил предельно кратко: «Сплю». Увидев выражение Катиного лица, он пояснил:
– Ну, как медведь в берлоге спит.
– Все сорок дней отпуска ты спал? – спросила Катя.
– Угу. Красотища! – На лице начальника отдела убийств при этом сияла такая детская, такая счастливая улыбка, что Катя вопросов больше не задавала.
На этот раз при встрече на зеленой ковровой дорожке Катя решила проявить снисходительность и про отпуск Никиту не спрашивать. Просто обрадовалась:
– Ой, Никит, это ты, привет!
– Это я, здравствуй, Катя, – ответил Колосов.
И у нее сразу же появилось ощущение, что месяцев разлуки просто не было.
– По делам или в гости на огонек? – спросил Колосов.
– По делам. К транспортникам вашим.
Катя старалась отвечать ему предельно лаконичным языком, который был всеобщим языком в милиции. На том, который не привлекал постороннего внимания – иду, мол, по делам служебным за информацией для прессы не к тебе, милый мой, в отдел по раскрытию убийств, а в автотранспортный отдел розыска, чтобы прояснить ситуацию по делу о нападении на сотрудника авиафирмы «Трансконтинент». Но этот длинный комментарий так и остался за кадром. Колосов улыбнулся, пожал плечами: ну, раз ты к транспортникам идешь, так и путешествуй себе, но…
Мимо сновали сотрудники, хлопали двери кабинетов, трезвонили телефоны – сотовые, городские, внутренние.
– Ты что, волосы покрасила? – неожиданно спросил Никита.
– Нет, – ответила Катя.
– Значит, это просто так… Солнце из окна. Блики…
– Где ты видишь солнце, Никита? Здесь просто такой свет дурацкий, лампы горят…
Колосов повернулся, открыл ключом дверь своего кабинета:
– Заходи.
И Катя вошла.
– Садись, рассказывай.
Катя подумала: одни глаголы – и все в повелительном наклонении. Как же они все любят командовать. Даже когда вот так по-мальчишески вспыхивают румянцем. Даже когда бормочут что-то там о солнце и каких-то бликах на ваших волосах.
Она скромненько присела и как ни в чем не бывало завела вполне деловую светскую беседу. На языке мужа, Вадима Кравченко, это называлось обычно по-разному: «трещать», «молоть языком», «выдумывать». А на языке закадычного друга детства, Сергея Мещерского: «фантазировать и восхищаться».
Но Колосов слушал терпеливо.
– Вот ты в отпуске когда была, к нам тут тоже газетчики приезжали, – заметил он, когда Катино красноречие иссякло. – Мы с ребятами час целый на их вопросы отвечали. Шеф распорядился, никуда не денешься. Ну, то дело, это, как этого взяли, как на того вышли… А в конце один пацан с диктофоном – бух прямо в лоб нам: и чего, мол, вы, братцы, тут сидите? Зачем вам все это надо? Что, неужели некуда уйти?
Катя махнула рукой – а, брось. И поднялась с деловитым видом.
– Значит, к транспортникам торопишься? – Колосов подвинул к себе телефон. – Дела, значит, там круче некуда, надо же… Подожди. Так они тебе все равно ничего не скажут. Умрут там над своей секреткой. – Он набрал номер и включил громкую связь, подмигнув Кате: – Сладков? Привет, Колосов. Как жизнь, дышите еще? – В переговорнике кто-то нехотя буркнул, как филин из дупла. – Что за дело там у вас с нападением на водителя «Волги»? Подвижки есть?
Катя вся обратилась в слух, жадно ловя ответы из селектора. Начальник автотранспортного отдела Сладков слыл в главке человеком тяжелым и несговорчивым. Прессу и телевидение на дух не переносил. И даже к сотрудникам пресс-центра относился с плохо скрываемой неприязнью. В душе Катя была благодарна Никите за то, что с присущей ему грубоватой чуткостью он угадал ее трудности и постарался помочь. Она слушала пересказ Сладковым событий на Горьковском шоссе, о которых и так уже знала.
– И машину взяли, и деньги? – уточнил Никита. – А сумма какая?
– Сто семьдесят пять тысяч долларов, – ответил Сладков. – Следователь в офис авиакомпании ездил, изъял часть финансовой документации. Они там говорят: эти деньги в банк везли – процент по кредиту проплачивать.
– А почему только один охранник деньги вез, без сопровождения?
– Ну, они там в компании мутят что-то. Что-то крутят. Пока ответ такой: всегда так деньги возили. Этот Бортников, потерпевший, у них вроде на очень хорошем счету, доверенное лицо управляющего, начальник службы безопасности. Но мне лично сдается – химия у них там какая-то с этими деньгами. Хоть по документам это кредитная платежка, но вполне может быть, что все это и липа. Может, просто послали этого Бортникова передать из рук в руки кому-то наличку.
– А он, зная, что его от самого Шереметьева вели…
– Никита, – Сладков кашлянул, – там, кажется мне, кое-что другое. Он нам ведь что сразу сказал, этот Бортников? Он сказал: напали на него на выезде с аэропортовского шоссе. Обогнали, к обочине прижали… Так вот, это все вранье. Мы сводки из ГИБДД получили за сутки. В то самое время, когда он говорит, что на него напали, там мертвая пробка стояла. Видимость была плохая из-за снегопада, там сразу три машины столкнулись, в зад друг другу въехали. Пока с ДТП наши разобрались, пока пробка рассосалась. Если бы на него напали на выезде, они бы все там намертво застряли на два часа и стояли бы, а не мотали его по всей Окружной.
– Ты хочешь сказать, это все инсценировка?
– Я выводов пока никаких не делаю. Я фактами оперирую. А Бортникова этого мы со следователем хотим повторно допросить.
– Ну и? – Колосов кивнул притихшей Кате: слыхала, нет?
– Ну и ждем пока. Ищем. Сегодня утром звонили ему домой – глухо. Повестку мои сотрудники ему отвезли, соседям отдали. А ты, Никита Михайлович, что вдруг этим вопросом так заинтересовался? Какая-то информация прошла по Бортникову?
– Да нет, ничего конкретного. Вышел вот из отпуска, на оперативке слышу – транспортники какое-то дело сложное раскручивают.
– Да несложное, я думаю. Если все инсценировка, а я на семьдесят процентов уверен, что так оно и есть, считай – главный подозреваемый уже налицо. Вообще, если честно, замучили нас эти инсценировки с разбоем на дороге! И какой ведь народ пошел – вор на воре.
– Ладно, понял, удачи. – Колосов дал отбой и обратился к Кате: – Ты сейчас к Сладкову лучше не ходи. Выжди до понедельника. Отыщется хмырь этот. Он ведь не судимый ранее, значит, в бегах долго не протянет. Слышала? Сто семьдесят пять кусков к нему в руки попало. За такие деньги не только разбой на дороге инсценируешь, сказку о похищении инопланетянами сочинишь, честное слово.
– Спасибо, Никита, – Катя вздохнула: жареный репортаж о разбое явно откладывался, а дело о подлом мошенничестве и краже пока было покрыто густым туманом. – Ой, а я сказать тебе совсем забыла: у Мещерского Сережи день рождения в субботу. Он, правда, специально никого не приглашает, но…
– Ты с мужем, конечно, придешь?
– Нет, Вадим уехал. Работодатель его в деловой вояж по Сибири отправился. И в Китай потом. Бизнес расширяет. А мой при нем – и за охранника, и за няньку. Ну, это у нас правилом уже стало. Работодатель его, Чугунов, старый уже…
– Не пыльная у твоего мужа работенка. И зачем этому старику личный телохранитель?
– Для важности, они все сейчас так, – Катя усмехнулась грустно. – А если честно, Чугунов Вадима просто… Ну, не любит, а привык он к нему за все эти годы. И Вадька к старику привык. Сказал, что работать у него не бросит до тех пор, пока… Ну, я раньше тоже этого не понимала, он же часто смеялся над Чугуновым, и вообще, а теперь… Чугунов без Вадима никуда, он ему как сын, что ли, даже не знаю. Вот поехали в командировку недели на три, в Китай потом полетят. А я одна. Дома… Ладно, если не забудешь, поздравь Мещерского. Он рад будет тебя услышать. Сколько раз у меня о тебе справлялся.
– У тебя обо мне? А что ты ему сказала?
– Что не видела тебя сто лет, – Катя поставила последнюю точку в разговоре. – Ты ведь когда в отпуск уходишь, прямо исчезаешь, словно под шапкой-невидимкой.
Глава 4
Вечер, который так не любил вспоминать гражданин Мухобоев
Василий Васильевич Мухобоев прибыл в Москву по служебным делам. В родном городе Мухобоева Солигорске, удаленном от столицы на две тысячи километров, затерянном среди сопок и тайги Уссурийского края, набирала обороты кампания по выборам мэра. Василий Мухобоев считался в Солигорске третьим реальным кандидатом на этот пост и имел шансы выиграть гонку, если бы случилось чудо и двум первым кандидатам отказали в регистрации.
В столицу Мухобоев отправился за поддержкой. Ехал с двумя вечными секретаршами – надеждой и верой, с пухлым портфелем проектов, программ и предложений. Еще в Солигорске его предвыборный штаб пытался наладить контакты с руководителями неких частных корпораций, кои вполне могли заинтересоваться личностью и программой Мухобоева и оказать ему в будущих предвыборных битвах поддержку.
Мухобоев прибыл в столицу в среду и три дня ездил от порога к порогу, из кабинета в кабинет, поднимался по сверкающим мраморным лестницам, блуждал по просторным тихим коридорам учреждений, банков и министерств, топтал алые ковровые дорожки, курил, ждал по два-три часа в приемных, звонил по мобильному, снова курил, объяснял, излагал, докладывал, информировал, обещал, интриговал, угрожал, просил, умолял.
Вечером в пятницу (самолет в родной Солигорск вылетал рано утром в воскресенье) Мухобоев почувствовал себя усталым, разбитым, постаревшим на двадцать лет, опустошенным морально и физически и совершенно, совершенно лишним в этом огромном, никогда не спящем, залитом разноцветными огнями, чужом сумасшедшем городе. Он сделал все, что мог, для себя лично, своей команды и предвыборного штаба. Остальное же теперь зависело от… Ну, по крайней мере, от него, Мухобоева, уже не зависело ничего, и он это знал и переживал жестоко и горько, как переживает всякий крепкий еще, здоровый пятидесятилетний мужчина первые признаки надвигающейся старости и немощи.
Чтобы развеять мрачные мысли, взбодрить себя и утешить, снова по-орлиному расправить крылья и взмыть в мечтах высоко-высоко над родной тайгой, Мухобоев решил тряхнуть всем, чем еще можно позволить себе тряхнуть в пятьдесят, и сделать этот последний столичный вечер по-настоящему памятным и ярким.
Мухобоев порылся в справочнике своего мобильника и отыскал номер Алины. В последний раз они встречались полгода назад во время такой же вот командировки. Алина приехала к нему в номер гостиницы, и они провели два незабываемых дня. Денег, правда, улетело – вагон, однако…
Сейчас Мухобоев готов был заплатить Алине вдвое. Все, конечно, могло измениться за это время – и номер мог стать другим, и вообще Алина могла кануть в Лету. Мухобоев в глубине души опасался этого. С женщинами был он робок и пассивен, несмотря на то что казался игривым и развязным. Некоторых, в том числе и его дражайшую супругу, это крайне раздражало. А с Алиной тогда в самый первый раз прошло все как нельзя лучше. И потом тоже было хорошо. Мухобоев чувствовал себя на высоте. Дома в Солигорске за завтраком, наблюдая порой за отяжелевшей, обрюзгшей и расплывшейся за двадцать лет счастливой семейной жизни женой, он с острым вожделением и щемящей тоской вспоминал гибкое, юное, стройное, позолоченное искусственным загаром тело, разметавшиеся по подушке волосы, сочные сладкие губы, зовущие к поцелуям. Губы Алины напоминали ему клубнику. Или даже вишню – пьяную, сладкую, в горьком шоколаде.
Конечно, Алина могла быть занята в этот вечер. Или мобильник ее мог быть выключен. Мухобоев боялся этого, потому что знал: другой женщины он уже не найдет и не захочет искать. К счастью, телефон работал и Алина ответила. Вспомнила его или притворилась, плутовка, и пригласила: хочешь – валяй, приезжай. И назвала свой адрес: Ленинградский проспект, дом на углу, четвертый корпус, тринадцатая квартира на пятом этаже.
– Алиночка, а мы маму с папой твоих не разбудим? – игриво шепнул Мухобоев в трубку.
– Чего? – Она даже не поняла, что он шутит. – Я тут на съемной живу, переехала осенью. Там у нас домофон внизу. Набери 25, сам себе откроешь. Ну, чао, котик. Выпить привези, не забудь, а то у меня все пусто. И что-нибудь сладкое. Только никаких апельсинов, слышишь? Все вы отчего-то апельсины тащите, а у меня от них аллергия.
По пути на Ленинградский проспект Мухобоев заехал в круглосуточный супермаркет и все купил. Правда, делать покупки было уже трудно. В баре гостиницы он для храбрости, для куража опрокинул двойной скотч, потом пару коктейлей и коньяк. В супермаркете долго блуждал между стеллажей и купил четыре бутылки хорошего марочного вина, закуски, американского мороженого, винограда и несколько коробочек клубники. Ягоды были крупные, яркие, тугие, алые. И напомнили Мухобоеву отчего-то пластиковые игрушки.
В такси Мухобоева слегка развезло. Голова была вроде кристально ясной, но мысли все как-то прыгали, точно девчонки через скакалочку. И все хотелось расстегнуть дубленку, пиджак и ослабить галстук или вообще снять его, выбросив за окно.
Двор, в который через арку въехало такси, был хоть и темным, но вполне обжитым московским двором. Мухобоев долго расплачивался, роняя деньги, еще дольше собирал и вытаскивал пакеты с провизией. Такси укатило, мигнув на прощание фарами, а он все стоял, пошатываясь, соображая, куда же теперь? Где, блин, дверь-то в этот самый подъезд?
Сколько было времени, Мухобоев не знал – поздно, скорее всего, за полночь уже. Алине он позвонил без четверти десять. Пока пил в баре гостиницы, пока ловил тачку, пока делал покупки, пока ехал. Высокие кирпичные стены окружали двор со всех сторон. В окнах горел свет. Правда, уже не во всех. А левый корпус на первых двух этажах был вообще темным. У подъезда громоздился железный контейнер, доверху набитый строительным мусором, ржавыми трубами и битой плиткой. Где-то в доме шел ремонт.
Мухобоев взошел по ступенькам и дернул дверь, и она легко открылась. Однако он попал не в подъезд, а только в небольшой тамбур. Вторая входная дверь была железной с домофоном. Мухобоев при тусклом свете лампочки набрал 25, дернул на себя дверь, шагнул за порог и…
Дверь сразу с лязгом захлопнулась. И Мухобоев очутился в кромешной темноте. В подъезде не горел свет. Мухобоев, крепко прижимая к груди пакеты с бутылками и провизией, ощупью двинулся вперед: лестница. Три шага, еще три. На лестничной площадке Мухобоев, точно слепец, методом тыка отыскал сначала двери, а затем и кнопку лифта. Нажал и… ничего. Кнопка так и не загорелась рубиновым огоньком. Лифт, видимо, тоже не работал. Двери его были плотно сомкнуты, а сама кабина застряла где-то на верхних этажах.
Мухобоев расстегнул дубленку, вытер со лба пот, сгреб пакеты в охапку уже кое-как и снова ощупью двинулся искать лестницу. Ему предстояло подняться на пятый этаж. Он почти уже одолел первый пролет, как вдруг услышал нечто странное. Сверху донесся какой-то шум. Причем звуки шли с лестницы и вроде бы даже с близкого расстояния – шорох в темноте. Легкий, едва уловимый шорох. Мухобоев остановился – что за черт? Крысы, что ли, здесь или кошка?
Голова его вроде бы по-прежнему была ясной, только вот в ушах шумело – то ли от выпивки, то ли от тепла, то ли от усталости и подскочившего давления. Мухобоев теперь отчетливо ощущал все признаки опьянения, и еще у него возникло странное пугающее чувство: он тут не один, там впереди, на лестнице, кто-то есть. Кто-то смотрит на него из темноты, вроде даже дышит или как-то странно сипит… Или, может, это просто осыпается отсыревшая штукатурка? Или ветер гудит в шахте лифта?
– Эй, кто здесь? Ты это… давай не балуй, – строго, но не совсем твердо изрек Мухобоев. – Алина, ты, что ли? Я уже иду. Тут у вас не видно ни черта… Т-тоже без света сидите, как чукчи…
Он одолел еще один пролет, затем еще один и еще. Эти лестницы с крутыми высокими ступеньками, эти широкие пролеты, эта пустота. На третьем этаже у лифта горела тусклая лампочка. В ее свете Мухобоев разглядел стены, выкрашенные зеленой свежей краской, коричневую плитку пола, испачканную белой известкой. На этом этаже еще шел ремонт. А лестница наверх снова тонула во мраке.
Стук…
Мухобоев снова остановился. А что это опять такое? Стук легкий, слабый, глухой. Словно кто-то, быстро перебирая ногами, преодолел одним махом все крутые ступеньки… Мухобоев снова хотел строго крикнуть: кто это здесь, вы что? Но… не закричал. Медленно, очень медленно поднялся еще на один пролет. И замер. Это было – он это помнил точно, – это было на площадке между четвертым и пятым этажами. Это было… Нет, этого не было. Этого не было наяву, он же был пьян. Но он видел это: из стены выползла тень и тихо заструилась, поплыла по лестнице. Мухобоев смутно различал скрюченную человеческую фигуру, ее очертания сначала были зыбкими, но по мере приближения они становились все четче. И сама фигура словно вырастала, распрямлялась. Мухобоев видел человека: мужчину в кургузом твидовом пиджаке покроя шестидесятых годов, в белой сорочке, галстуке-удавке и узких брюках, которые носили во времена его молодости. Он видел фигуру и одежду, но не видел лица. Послышался тихий всхлип, вздох или стон, словно чьим-то заплесневелым легким не хватало воздуха и…
Фигура замерла. Медленно, плавно начала поворачиваться, точно плыла, парила над лестницей. Мухобоев попятился. Пакет с бутылками выскользнул у него из рук и ударился об пол. Звон разбитого стекла. Темная терпкая влага, хлынувшая на плитку пола.
Наверху, на пятом этаже, лязгнули запоры, открылась дверь квартиры. Узкий сноп света прорезал темноту.
– Эй, кто там? Ты что там разгрохал? – женский насмешливый голос. Мухобоев узнал его – это была Алина. – Ну, ладно, давай поднимайся. Адрес, что ли, перепутал? Я тебя прямо заждалась.
Мухобоев точно знал: он пьян, он разбил бутылки, а там наверху Алина открыла дверь, зовет его и… И только это одно и было реальностью, но… Он услышал тихое угрожающее шипение – тень впереди по-прежнему плыла, колыхалась над лестницей и одновременно словно бы таяла, снова врастая в стену. Мухобоев слышал шипение: так шипит, пузырится масло на раскаленной сковородке, так шипит газ, уходящий из прохудившегося газового баллона.
Мухобоев слабо вскрикнул, повернулся и бросился по лестнице вниз, к лифту, к входной железной двери. Ударился в нее руками с разбега, ощупью попал ладонью на кнопку домофона, полуоткрыл-полувыбил эту дверь, вырвался в тамбур, на улицу, по скользким, обледенелым ступенькам во двор.
Он стоял, хватал ртом холодный воздух, дышал, дышал. Кирпичные стены окружали его со всех сторон. Кое-где светились желтые квадраты окон. Вспыхивали и гасли огни, точно чьи-то хищные глаза, стерегущие во мраке. Мухобоев вдруг с ужасом ощутил в руке что-то скользкое, холодное, липкое… Поднес руку к глазам – ладонь была красной, мокрой, но…
Он вдохнул свежий аромат парниковой клубники. На руке была не кровь – клубничный сок. Сам Мухобоев этого не помнил, но это, видно, тоже было реальностью: там, на лестнице, он в какой-то момент судорожно сдавил в кулаке хрупкую пластиковую коробочку, расплющив ягоды в сплошной кисель.
Глава 5
Лужа
Утром в субботу Надежда Иосифовна Гринцер проснулась ни свет ни заря. Впрочем, удивляться этому она уже перестала. Случалось ей просыпаться и в четыре утра, и в пять. Она ворочалась, вздыхала, потом включала свет и читала. Удивляло ее совсем другое: сколько же книг не довелось прочесть в молодости. Сначала казалось – все впереди и так много еще времени: как же все не успеть? Потом разом обрушился быт – дети подрастали, было много работы, появлялись новые ученики, подававшие большие надежды, приходилось тратить на них силы, вкладывая душу в каждого. Потом начал хворать муж. Было все как-то не до книг. И так получилось, что вот только в старости появилось свободное время – украденное бессонницей время вынужденного бдения, время назойливых горьких мыслей о приближающемся конце жизни, спасением от которых было одно только средство: хорошая, умная книга. Субботним утром Надежда Иосифовна проснулась около пяти. Лежала и читала, сначала Тургенева – «Первую любовь». А на тумбочке рядом с лекарствами и чашкой остывшего чая стопкой лежали томики Вересаева, Ахматовой и Пастернака.
На чеканных строфах «Поэмы без героя» Надежда Иосифовна слегка задремала, но потом разом пробудилась. Мысль пронзила как током: а сколько же времени? Стрелки на будильнике показывали всего лишь половину седьмого. В комнате Аллы было тихо, дочь спала.
Надежда Иосифовна отложила книгу и встала. Сегодня выходной, но Алла вчера вечером обмолвилась, что у нее частный урок, причем очень ранний для выходного дня – в половине девятого. Кто-то из студентов музыкального училища перед экзаменами берет дополнительные занятия. Что ж, такое рвение, конечно, похвально, но… Нет, все-таки странно все это! Вчера поздно вечером кто-то снова позвонил. Надежда Иосифовна сама взяла трубку, и приятный молодой мужской голос спросил Аллу.
Дочь потом объяснила: мама, ну что ты, это звонит студент, мой ученик, подающий надежды молодой лирический баритон. Ему, мол, на выходные понадобился аккомпаниатор. Для занятий, естественно, для чего же еще?
Для занятий… Да, но с утра ведь так трудно распеваться. Сколько времени на это обычно уходит. Для чего же назначать аккомпаниатору в такую рань? А дочь непременно просила разбудить ее в половине восьмого, боялась опоздать. А накануне приобрела в магазине модный молодежный свитер кричаще-пестрой расцветки. Такие свитера для ее возраста уж как-то слишком смелы. Ей все же не восемнадцать…
Надежда Иосифовна встала с постели, сунула ноги в шлепанцы, запахнула бархатный синий халат и поплелась, шаркая, на кухню. С вечера в раковине, конечно, осталась грязная посуда! А на стене над плитой Надежда Иосифовна засекла, включив свет, крупного рыжего таракана. Вот вам и капитальный ремонт. Надежда Иосифовна в столь ранний час поднимать шума не стала и мухобойку в руки не взяла. Таракан удрал с миром. Но все же надо было навести на кухне хоть какой-то порядок. Надежда Иосифовна проинспектировала мусорное ведро: так и есть, полнехонько – пакеты от сока, стаканчики от йогурта и сметаны. Алла все же очень рассеянна и неорганизованна и, как все творческие натуры, домашним хозяйством интересуется мало. Сколько раз ведь ей было сказано: мусор надо выносить ежедневно, никогда не оставлять на ночь. Оставила, забыла – готово дело, вот вам и банкет для мелких домашних паразитов.
Надежда Иосифовна повздыхала, поворчала себе под нос, вытащила из-под кухонной стойки ведро с мусором и, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить сон дочери, направилась по темному коридору к двери. Вышла на площадку. У лифта горела тусклая лампочка, а лестница наверх к мусоропроводу была совершенно темной.
За окном лестничной клетки тоже было еще темно. Что ж, февраль все-таки – длинные ночи, короткие дни. Надежда Иосифовна начала подниматься по лестнице. И вдруг обо что-то споткнулась. Что-то зашуршало, потом звякнуло. Надежда Иосифовна нагнулась – что там еще? На ступеньках белел пластиковый пакет. В нем были какие-то осколки разбитых бутылок. Надежда Иосифовна перешагнула через этот мусор. Господи, ну что за люди? Прямо на лестницу кидают, лень крышку мусоропровода открыть, что ли? Она поднялась еще на несколько ступенек и… Внезапно ощутила, что наступила в какую-то лужу.
Шлепанцы сразу намокли. А на площадке стоял какой-то странный запах. Тяжелый…
Надежда Иосифовна оперлась на перила и… Отдернула руку, поднесла к глазам – рука оказалась чем-то испачкана. Чем-то липким, темно-бурым. А ноги… Ноги тонули в какой-то луже и… И тут тишину нарушил грохот и стук. Оглушительный, как показалось Надежде Иосифовне, грохот. А это всего-навсего поехал лифт. Кто-то вызвал его снизу, кто-то вошедший в подъезд в этот ранний утренний час.
Надежда Иосифовна уронила свое ведро с мусором и так быстро, как могла, начала спускаться вниз по лестнице. Кинулась к двери – не к своей, а к ближайшей. Нажала кнопку звонка, забарабанила в дверь. А лифт снизу приближался…
– Помогите! Откройте, пожалуйста, откройте! – Надежда Иосифовна колотила в дверь чужой квартиры, совершенно позабыв, что дверь ее собственной квартиры рядом, в нескольких шагах, и открыта.
Щелкнул замок.
– Кто там? В чем дело? Пожар, что ли?
Надежда Иосифовна услышала голос соседа – того самого Евгения, который был неженатым, молодым, имел машину и сразу поставил себе железную дверь.
– Надежда Иосифовна, вы? Что стряслось?
Он явно только что встал с постели – был в одних спортивных брюках и голый по пояс. В глубине квартиры шумела в ванной вода.
– Женечка… Там на площадке наверху… Женечка, пойдите посмотрите… там кровь! Целая лужа… И на перилах тоже… – Надежда Иосифовна почувствовала, что у нее вот-вот начнется сердечный приступ.
Лифт проехал выше. И остановился на шестом этаже.
– Какая лужа, где? – Евгений вышел на площадку, но явно ничего не понимал, не верил ей.
– Там, пойдите посмотрите сами. Надо в милицию звонить…
Сосед подошел к лестнице, быстро поднялся.
– Тут темно, Надежда Иосифовна. Черт, лампочку, что ли, разбили?
– Мама, что ты кричишь? Что случилось? – Из двери высунулась Алла в ночной рубашке, испуганная, сонная, недоумевающая. – Мама, тебе плохо, да? Врача?!
Ее голос гулко отозвался в лестничных пролетах. Откуда-то сверху послышались шаги: кто-то быстро, дробно спускался по лестнице.
– Надежда Иосифовна, да что вы, тут кто-то бутылки с вином уронил, – послышался от мусоропровода голос Евгения. – Черт, стекол понабили… Лужа целая натекла. Это вино, Надежда Иосифовна!
Евгений чиркнул спичкой. Робкий огонек осветил темноту. Надежда Иосифовна оттолкнула дочь, пытавшуюся увести ее в квартиру, и, забыв о своем сердце и ревматизме, быстро вскарабкалась по лестнице.
– Это, кажется, вино. – Сосед Евгений наклонился и дотронулся до лужи, темной кляксой растекшейся по плитке пола. Но голос его теперь уже звучал не так уверенно. Спичка в его руке погасла. Надежда Иосифовна нащупала перила. Дотронулась в том самом месте.
– Какое вино, это кровь, вот смотрите… Сгустки, у меня рука испачкана, – она протянула руку соседу.
Евгений чиркнул новой спичкой.
– И вон еще след на трубе, – произнесла Надежда Иосифовна упавшим голосом. – Вон там, смотрите!
При слабом свете им удалось разглядеть темные пятна на свежепобеленной трубе мусоропровода.
– Мама, что это такое? – спросила Алла. Она поднялась следом.
– Что случилось? Что за крики с утра пораньше?
Они вздрогнули, обернулись. На лестнице стоял молодой мужчина в джинсах и расстегнутой черной пуховой куртке. Крепкий симпатичный блондин. Надежда Иосифовна встречала его в лифте. Это был жилец с шестого этажа.
– У тебя дома фонарь найдется? – спросил его Евгений.
– Фонарь? – Блондин пристально смотрел на Аллу. – Да что случилось-то?
– Молодой человек, пожалуйста, принесите фонарь, – попросила Надежда Иосифовна. – А нам надо позвонить в милицию. – Она понизила голос: – Женя, вы как считаете – надо одновременно и в диспетчерскую домоуправления звонить? У них там кто-нибудь дежурит по выходным?
