Kitabı oku: «Падший ангел за левым плечом», sayfa 3
Глава 7
Мимоза
Это в прежней жизни ее называли Мимоза. Имя ей нравилось – эти желтые мартовские цветы с насыщенным ароматом, неказистые, но такие стильные, где сама природа, а не цветочная селекция говорит сама за себя.
– Марина Сергеевна, мы можем закрываться, ни одного клиента за весь вечер.
Она стояла у окна и смотрела на Садовое кольцо – машины, машины, огни, огни, весенний вечер.
Раньше жизнь ее активная с вечерними сумерками только начиналась – лимузины, дорогие рестораны, корпоративные вечеринки. Там ее все знали под именем Мимоза. Эти желтые цветы, дешевка, их никто уже почти не дарил на мартовские праздники, предпочитая розы и тюльпаны. Но она никогда не слыла дешевкой. Напротив, она была дорогой.
И в какой-то момент взвинтила на себя цену до предела.
Этот вот салон красоты на Садовом кольце у Курского вокзала, которым она теперь владеет. Ведь так прекрасно все начиналось три года назад. Она получила уже раскрученный бизнес с клиентской базой, с завсегдатаями салона и налаженными связями.
А потом наступил экономический кризис. Аренда взлетела до небес. Клиенты куда-то все сразу подевались, и вот…
Например, за сегодня по записи пришла только одна клиентка. Вчера было, правда, три клиента. А позавчера – ни одного. Салон пустовал.
– Так что, маникюршу мы увольняем? – спросила Мимозу менеджер, сидевшая на рецепции и отвечающая за… раньше только за запись клиентов и расчеты, а теперь за все – по совместительству. – Массажистку в прошлом месяце уволили. Значит, и маникюршу тоже – того?
Того – не того… Мимоза не ответила. Она села в вертящееся парикмахерское кресло, положила ногу на ногу и достала из сумки пачку сигарет. Закурила, глядя в окно.
Курить никому не позволялось в салоне красоты, но сейчас все равно никого нет, и никто не придет. Окна до пола, дорогое оборудование, стильный дизайн. И она всему этому стала хозяйкой. Только вот удача, деловая удача покинула ее в тот самый момент, когда она думала, что ухватила синюю птицу счастья и достатка не за хвост, а за горло.
Мимоза рассматривала свои длинные стройные ноги, обтянутые рваными джинсами. Дорогая стильная рванина из Стокгольма. Она одевалась модно. Но в оные времена многие, ох многие предпочитали видеть ее раздетой, а не одетой.
Что ж, природа не поскупилась, создавая ее, – великолепная фигура, высокий рост. Пусть лицо не столь миловидное, с резкими чертами и тяжеловатым подбородком, носом-уточкой, зато волосы – как лен. Длинные, густые. Что ж, Ума Турман тоже не писаная красотка, а стильная баба. Как цветок мимоза, что так мил сердцу.
Есть некая тайная прелесть…
Вроде и не на что смотреть, а глаз отвести невозможно. И забыть невозможно тоже.
Черт, она ведь думала, что в ту ночь он покалечил ее! Изуродовал. Он ведь сломал ей нос, когда ударил…
Там, в номере загородного отеля «Сказка интернешнл», где они всей фирмой собрались на корпоратив, сняв и аквапарк, и бассейны. Да что там – весь отель.
Но с лицом как-то все обошлось. Нос поправил хирург. А на суде, где она выступала в роли потерпевшей, фигурировали телесные повреждения средней тяжести.
И еще там фигурировало «изнасилование».
Но об этом Мимоза сейчас думать не хотела. Она курила сигарету и созерцала Садовое кольцо.
Она ведь и не мечтала устроиться в Москве вот так. Но устроилась. И подумала, что жизнь обретает вкус и смысл.
Но кризис разрушил все мечты и надежды.
Может, зря она старалась?
Может, вообще все было зря?
Сколько еще продержится ее салон тут, на Садовом, в центре Москвы? Когда аренда сожрет весь доход? Что, продавать бизнес и перебираться куда-то на окраину, в спальный район, открывать там эконом-парикмахерскую, как делают сейчас многие из ее коллег?
Но она не умела этого. Она не умела ничего организовывать. Все эти новые «старты» бизнеса… Она не знала, как это делается, с чего начинается. Она ведь стала хозяйкой фактически готового, раскрученного бизнеса и думала, что так будет вечно, что салон красоты – это надежно, это станет приносить солидный доход. И можно будет забить на все и развлекаться, получать наконец все удовольствие от жизни – наряжаться, путешествовать, спать лишь с теми мужиками, которые по сердцу и…
Она ведь прошла через весь этот ад – через следствие, через суд.
Она ведь прошла через это.
И вот все надежды теперь разбиваются о банальный быт – о непосильную арендную плату и отсутствие клиентов.
Что, теперь все дома, что ли, красят себе волосы? И ногти сами, что ли, себе покрывают лаком и стригут? И делают педикюр? Почему они стали экономить именно на этом? Разве в кризис женщина должна забывать о том, что она – женщина?
Или правда, что ли, денег ни у кого нет?
Лишней копейки, лишнего рубля…
– Так как с маникюршей, увольнять? – спросила ее менеджер на рецепции. – Марина Сергеевна, ваше слово.
Мимоза потушила сигарету о мраморную столешницу перед зеркалом, потерла нос – некогда сломанный там, в номере отеля «Сказка», и потом заботливо поправленный пластическим хирургом.
Она не знала, что ответить. Она глянула в окно.
Возле салона остановилась машина. Водитель вышел и…
Он запрокинул голову, читая вывеску, сверяясь с какой-то бумажкой. Он не открыл дверь салона и не вошел внутрь.
Он вернулся к машине.
Но всех этих кратких мгновений было достаточно – Мимоза его узнала. Даже в вечерних сумерках – вот так, когда фонари горят тускло. Даже через столько лет.
Она узнала его.
Потому что до этого они встречались и…
Это было как удар.
Мимоза ощутила ужас в своем сердце – черный липкий первобытный ужас.
Все сразу померкло перед этим чувством. И даже крах бизнеса, потеря салона показались ей несущественным пустяком.
Как он очутился здесь? Как он выбрался на свободу? Он что, сбежал?!
Глава 8
Ночью в кабинете окнами на зоологический музей
– Федор Матвеевич, то, что вы у Ладейникова спрашивали – про ключи, про задвижку на двери, про то, что Вавилов жене по дороге домой не звонил, это зачем? – прямо спросила Катя. – Вы все равно его подозреваете в убийстве жены?
Разговор этот происходил много времени спустя после осмотра места убийства. В Главке в Никитском переулке, в кабинете Гущина окнами в переулок, на Зоологический музей.
Они все – вся опергруппа – вернулись в Главк ночью. Игорь Вавилов тоже приехал в Главк – вместе с главковским психологом. Вавилов не собирался ночевать в доме. А мысль остановиться у кого-то из друзей или родственников или снять номер в отеле… видно, об этом он даже не думал. Он приехал «на работу», в Главк.
Начальник ГУВД тоже приехал на ночь глядя, и они беседовали с Вавиловым.
Полковник Гущин ждал, когда они закончат свой разговор, потому что у него с Вавиловым тоже должна была состояться беседа.
– А нельзя утром? – спросила Катя. Она тоже не отправилась домой. Решила сидеть, слушать, наблюдать до конца. В этом кабинете окнами на Зоомузей.
– Я Игорю предложил, он ответил – нет, сегодня. Следствие не может ждать.
– Значит, он все же немного успокоился, – решила Катя и задала тот свой вопрос про ключи и задвижку.
Полковник Гущин сидел за письменным столом – без пиджака, в одной рубашке, из белой и крахмальной ставшей серой после многочасового осмотра дома и гаража. Под мышками – пятна пота. Никакой дурацкой кобуры «наискосок». Лысина блестит как зеркало, отражая огни люстры.
Кабинет окнами на Зоомузей залит светом. Ночь. Чайник на чайном столике холодный. Не время сейчас пить чай.
– Так все-таки вы его подозреваете в убийстве жены? – повторила Катя. – Одна из версий, да? Сам себе алиби подготовил, а киллера нанял. Поэтому знал, что дверь изнутри на задвижку не закрыта, и жене с мобильного не звонил? Может, и парня, своего помощника, для этого с собой взял? Лишний свидетель, мол, подтвердит, что, когда они приехали туда, Полина уже была мертва.
– Это и так ясно. Сиваков сказал, что ее убили днем между одиннадцатью и часом.
– Нанятый Вавиловым киллер? – гнула свое Катя. – Вы Вавилову не верите. Подозреваете его. Оттого вы сейчас такой…
– Какой? – спросил полковник Гущин.
Катя хотела сказать «как в воду опущенный», но прикусила язык. Нет, это не точные слова. И не «печальный» он, и не «разочарованный». И не «испуганный», и не «сбитый с толку».
Гущин сейчас какой-то бесцветный. Несмотря на то что лысина блестит…
Полковник Гущин здорово постарел. Он и в отпуске был, и в госпитале потом лежал. Вообще слухи бродили, что он на пенсию уходит. Катю эти слухи пугали. За то время, пока Гущин отсутствовал, многое изменилось.
Но вот он вышел на работу. Вот он опять сидит в своем большом кабинете шефа криминальной полиции.
И окна кабинета смотрят на Зоомузей.
– Вавилов опять в министерство уходит. И на этот раз снова на повышение. На генеральскую должность в Штаб. Дело уже решенное, а потом и выше пойдет, на замминистра, – ответил Гущин. – И есть информация… слухи, если хочешь знать, что этим он во многом обязан связям своего тестя. Отца Полины. Тот в Торгово-промышленной палате состоит и в Союзе предпринимателей. Ему эта женитьба очень помогла и дальше бы помогала. А теперь не знаю уж как. Тесть обвинять зятя начнет, что не уберег сокровище – молодую жену. Нужные деловые связи порвутся. Есть резон убивать жену?
– Нет, но вы же…
– Ему сорок один. Ей двадцать. Не красавица. Но из очень богатой семьи. Дом этот – фактически ее приданое. Подарок ее отца к свадьбе. Есть резон убивать?
– Наследство.
– Там всем семья владеет, тесть. Влиятельный тесть. А теперь они врагами станут с Вавиловым.
– То есть вы считаете, что у Вавилова не было причин нанимать киллера и убивать жену?
– В материальном, карьерном и деловом плане он многое потеряет. А насчет их отношений… как он к жене относился, мы сегодня его послушаем. Что он сам скажет.
– Да, послушаем, если только…
– Если только что?
– У меня сложилось впечатление, что вы его подозреваете, – сказала Катя. – По обязанности – должны.
– Ты видела, что там, на стене, написано?
– Да.
– И слышала, что Сиваков об этом сказал?
– Да, но…
– Убийца оставил нам ясный, недвусмысленный знак о причинах, о мотивах этого убийства.
– Месть?
– Сотрудникам полиции иногда мстят.
– Да, но…
– За их профессиональную деятельность.
– Я знаю, но…
– И мстят жестоко. – Гущин откинулся на спинку кресла. – Правда, такого, как в доме, я еще за всю свою службу не встречал.
– Кто-то вот так убил его жену, чтобы отомстить ему за… За что? За какое-то дело? За арест?
– Это и станем выяснять.
– Но он же работал с вами долгое время. То есть не здесь, в Главке, а «на земле», в районе, вы можете предположить, что это за дело?
– Вавилов сам из Рождественска. У него выслуги, кажется, лет восемнадцать уже. Почти все время в уголовном розыске он работал. Сначала опер, потом старший опер, затем начальник уголовного розыска ОВД Рождественска. И вот уже пять лет, как он не в розыске. Он поменял службу. Сначала ушел в министерство, в кураторский отдел его взяли. На повышение. И потом два года учился в академии на курсах для высшего руководящего состава. Затем сюда в Главк его назначили на эту должность. Он тут у нас почти год без малого. Фактически он – один из моих начальников теперь, а когда-то… когда-то… – Гущин покачал головой. – Он пять лет никакими уголовными делами не занимался – рос по карьере, учился, связями обрастал. Вот женился на этой девушке из богатой, очень богатой семьи. Отец Полины сообразил – Вавилов перспективный зять, с амбициями, может и до министра МВД дослужиться. Так что там интерес у них был обоюдный породниться. А теперь все рухнуло.
– Это дело из его прошлого, да? – Катя… она все говорила, говорила, спрашивала, спрашивала.
Лучше уж говорить, обсуждать. Не молчать. Иначе сразу перед глазами всплывала та картина – руки, прибитые к стене. Руки, отрезанные электропилой. И уложенные в причудливую букву «М».
Мщу…
– Что же это за дело?
Гущин молчал. Нет, он не раздумывал над Катиным вопросом и ничего не вспоминал. Он просто хранил молчание.
– В фильмах всегда показывают, если у полицейского убивают жену или кого-то из семьи, тот сразу плюет на закон, на все… и начинает мстить в ответ, мочить всех без разбора, – сказала Катя. – По-вашему, тут у нас будет так же?
– Мы сейчас с ним побеседуем, – тихо ответил полковник Гущин. – Ты мне поможешь, если он… если он снова вдруг впадет… ну, станет неадекватным с горя. Начальник Главка его, конечно, от работы освободит на какое-то время – в связи с похоронами и вообще с расследованием. Но без Вавилова мы не справимся. Потому что он для нас сейчас – один из самых главных свидетелей.
– Свидетель, значит, не подозреваемый?
– Свидетель, – повторил Гущин. – Это дело связано с тем, чем он занимался пять лет назад, будучи начальником уголовного розыска в Рождественске.
Он произнес это как раз вовремя.
В дверь кабинета постучали.
А потом вошел полковник Игорь Вавилов. Гущин встал ему навстречу.
Катя съежилась в комок на своем стуле. Ей хотелось и уйти, и остаться. Все сразу и одновременно. Вавилов ее даже, кажется, не заметил.
Они с Гущиным сели рядом на дальнем конце совещательного стола.
– Переночуешь в Главке? – спросил Гущин.
Вавилов кивнул.
– А утром?
– Поеду домой.
– Может, не надо туда? Домой-то?
– Тесть днем прилетает из Гонконга. Он там на бизнес-форуме. Все сразу прервал, всю программу. Похороны ведь надо готовить.
– Сиваков с медэкспертизой не задержит, – сказал Гущин. – Он обещал.
– Пусть делает, что нужно. Что необходимо.
Катя слушала Вавилова. Спокойно говорит сейчас. И взгляд… взгляд тоже – ничего. Не безумный.
Видно лекарство подействовало. И вообще. Он взял себя в руки. Он смог.
Это ли не подвиг в такой ситуации?
– Вопросы есть, Игорь Петрович. – Гущин медлил, ждал его реакцию.
– На все отвечу. Если ответ смогу найти.
– Где вы с женой познакомились?
– На дне рождения ее отца. В ресторане на банкете. Нас рядом посадили, – ответил Вавилов. – Тесть – приятель Бубнова, замминистра.
«Шишки, большие шишки», – подумала Катя.
– Красиво ухаживал? – спросил Гущин.
– Я ее водить машину начал учить. Она так хотела права и за руль сама. Храбрая, как чертенок. А я в роли учителя автошколы. А потом как-то все само собой вышло. Мы поженились.
Катя разглядывала Вавилова – конечно, разница у них в возрасте была большая. Но он мог понравиться юной девушке из богатой семьи. Без пяти минут генерал, в прошлом – геройский супермен, начальник уголовного розыска. Хотя был ли он суперменом? Внешность приятная, мужественная, сила в фигуре. Ее отец не возражал, видно, предполагал, что Вавилов – человек состоявшийся и еще сделает блестящую карьеру в министерстве на большой должности. Для юной Полины – это лучшая партия, чем какой-то там сверстник-оболдуй пусть из тоже богатой семьи.
– Я с ней был очень счастлив. Я ни с кем не был так счастлив, как с ней. – Вавилов говорил тихо. – И она тоже. Она влюбилась в меня. Мы на той неделе хотели годовщину отмечать, год брака, год счастья. Я ресторан заказал, этот, как его – кайтеринг. Недели Полина до нашей годовщины не дожила.
– А твоя бывшая где сейчас? – осторожно спросил Гущин. – С ней вы как? С детьми?
– Я ей алименты плачу аккуратно. Она устроилась, у нее хахаль есть – тоже, кстати, из нашей системы. Там все нормально. С детьми я вижусь. Если ты, Федор Матвеевич, думаешь, что…
– Нет, просто спросил. Вынужден спрашивать о таких вещах.
– Я понимаю. Моя бывшая не имеет к этому никакого отношения. Мы мирно расстались. Она этого сама хотела. А сейчас она вполне удовлетворена своим новым мужем.
– А Полина? – спросил Гущин.
– Что Полина?
– Может, пацан какой-то был до тебя у нее? Не перенес ее замужества, приревновал к тебе. Может, это ей месть, не тебе?
– У нее никого не было, – ответил Вавилов. – Я у нее первый.
– Она могла не сказать.
– Она мне все говорила. Мы любили друг друга. Я любил ее больше жизни. – Вавилов сжал кулаки. – Мы хотели детей. Троих.
– А в ночь накануне убийства вы…
– Да, да, занимались любовью. – Вавилов смотрел на стиснутые кулаки. – Сиваков меня об этом уже спрашивал. Я понимаю, что это нужно вам выяснить перед судмедэкспертизой.
Катя старалась совсем съежиться, уменьшиться на своем стуле. Очень личный допрос. И в качестве допрашиваемого – коллега, полицейский. Такие вопросы обычно полицейские задают другим. А отвечают на такие вопросы неохотно.
– Полина сама впустила убийцу, – сказал Гущин. – Оттого я все это и уточняю. Предположил, может, это ее прежний приятель, студент-ревнивец.
– Не было никаких ревнивцев, Федор Матвеевич. Она была домашняя, чистая девочка. Правда, очень современная и продвинутая.
– Она в институте училась?
– Мы решили на первый год брака взять академотпуск. Зачем ей было учиться, когда мы хотели троих детей?
– Расскажи, как все было утром, – попросил Гущин.
– Как обычно. Это совещание в субботу у губернатора, я обязан был ехать. Полина еще спала. Но потом проснулась. Проводила меня до двери. Обычное утро.
– Завтрак не готовила?
– Я сам себе и ей часто готовил. И ужин тоже. – Вавилов не улыбался. – Я любил готовить для нее.
– У вас там в холле очень много коробок из интернет-магазинов. Кто был главным покупателем?
– Она. Я в этом не спец совсем. Она дом обустраивала. Садилась в машину, ехала по магазинам – она это обожала. Надо же как-то развлекаться? Я целый день на работе. По выходным мы вместе ездили. Покупали. Она доставку на дом оформляла. Но многое она заказывала в Интернете, это правда.
– Она, например, не упоминала, что в этот день ждет доставку из магазина?
– Не упоминала, хотя… Доставки очень часто приезжали. Мы вообще об этом не говорили, я в это не вникал. Это женское дело – шопинг. Это развлечение, хобби. Отдых ее. Она и денег особо не просила. Ей тесть на карточку клал. Они там… семья считала, что лучше, если Полина будет первое время абсолютно независимой финансово.
– Мы коробки, ярлыки, ценники изъяли. Мусор тоже. Станем разбираться. Ноутбук ее посмотрим.
– Смотрите. Все, что может помочь. Ладейникова, моего секретаря, возьмите в группу. Я его попрошу. Он парень сообразительный. И в компьютерах хорошо соображает. Я его в министерство с собой возьму, если согласится аттестоваться.
– Ты сам ему предложил приехать починить компьютер Полины?
– Там скайп зависал и программа. Она с отцом постоянно общалась – он в Гонконг улетел. Сейчас вот обратно летит – на похороны. Я Артема попросил помочь разобраться с проблемой. Мы Полину вместе с ним обнаружили там, в доме.
Спроси его, почему он дверь своим ключом открыл и отчего из машины Полины не звонил.
Но Гущин не стал этого спрашивать. Он, видно, для себя многое уже решил.
– Ну вот, теперь мы и подошли к самому главному, – сказал он.
Вавилов посмотрел на него.
– Из-за какого дела, из-за какого расследования с тобой могли поступить вот так? – спросил Гущин.
– Я все думаю об этом. Сначала даже сконцентрироваться не мог.
– Ты пять лет уже ничего не расследовал, никого не сажал. – Гущин наклонился к нему. – Это старая история с длинным концом. Какое из дел, по-твоему?
– Их много было, Федор Матвеевич, ты сам знаешь.
– Рождественск не Чикаго. Дела должны быть пятилетней давности или около того.
Вавилов сосредоточенно молчал. На лбу его вздулась вена.
– Грибов, прокурор, – сказал за него Гущин. – Вот что первое приходит на ум и мне, и тебе. Мне, когда я думаю о вашем районе и городе Рождественске. Но были и другие дела.
– Начальник Главка сказал, что вы поднимете архив. Но я… я не смогу в этом участвовать лично. Он меня не отстраняет, но… он запретил в общем. По правилам и по инструкции не положено. Но я все равно стану помогать. Федор Матвеевич, ты ведь не откажешь мне в этом?
Гущин обнял его за плечи.
Они сидели рядом – двое мужчин, двое коллег.
Катя чувствовала себя абсолютно лишней. Но ее они оба не замечали.
Глава 9
Жизнь в сортире
Если бы где-то когда-то кем-то проводился конкурс на звание лучшего бесплатного общественного туалета, то туалет на втором этаже огромного торгово-развлекательного комплекса «Товары и услуги» занял бы, наверное, четвертое место, не попав в тройку лидеров.
Огромное помещение, отделанное искусственным мрамором, напоминало вокзал. Тут было так же многолюдно, как и у билетных касс.
Наталья Грачковская, чья жизнь вот уже несколько лет проходила тут, в сортире, чувствовала себя на своем рабочем месте как на вокзале перед дальней дорогой.
Вот сейчас свистнет гудок тепловоза, и поезд с пассажирами, среди которых сплошь одни женщины, тронется…
Но вместо гудков вокзальных включались лишь новейшей системы автоматические сушилки для рук да журчала вода в унитазах.
Наталья Грачковская вышла на работу в сортир в воскресенье утром. Тем, как она провела субботу – свой законный выходной, она осталась вполне довольна.
Суббота принадлежала полностью ей. И осталась в памяти.
А в воскресенье, как обычно, Наталья явилась в торговый центр за час до официального открытия, прошла через служебный вход, поднялась на второй этаж и открыла своим ключом подсобку возле туалета, где хранились моющие средства, швабры, тряпки для протирки и полировки кафеля. Тут же стоял колченогий стул и приткнулся крохотный столик с электрическим чайником.
Пить чай возле сортира – не самое милое дело. Но Наталья вынуждена была экономить деньги. И никогда за весь свой рабочий день не ходила в так называемый ресторанный дворик торгового центра и не покупала бургеры, кофе и жареную картошку в коробочках.
Еду она обычно готовила дома и приносила с собой. Быстро украдкой ела, чтобы не заметил досужий менеджер. И потом снова ныряла в сортир, вооружившись шваброй.
Она работала уборщицей туалета в торговом центре вот уже несколько лет. И о прошлой жизни своей старалась… забыть? Нет, как тут забудешь. Просто думать поменьше.
Но и это не получалось.
В прошлой жизни сверкали звезды и небо сияло алмазами. В прошлой жизни остался педагогический институт, который она окончила когда-то с красным дипломом. Школа в Рождественске, где она долгие годы работала учительницей географии, а потом стала по совместительству завучем. И выиграла профессиональный конкурс, став лучшим учителем года Подмосковья.
Как раз в том году это было…
В том году после всех успехов она все потеряла.
Жизнь, что развеялась в мгновение ока как дым по ветру.
Старуха-мать, заработавшая жестокий инсульт, парализованная, прикованная к кровати на годы.
Разбившиеся вдребезги мечты о замужестве.
И…
И вообще все.
Чтобы как-то прокормиться, Наталья перепробовала множество профессий. Но она ничего не умела, кроме как преподавать, быть педагогом. Даже ее профессиональные навыки не смогли ей помочь, когда она сначала пыталась устроиться в торговлю. У нее сразу как-то образовалась недостача. И хозяин магазина вычел из ее жалованья. А потом вообще пришлось возмещать.
В конце концов, после долгих мыканий и поисков работы в кризис, она нашла это вот вакантное место – «без материальной ответственности». Как ей объяснили – вам еще повезло. Тут стабильная зарплата.
Уборщица туалетов…
Зарплата и точно стабильная, и это плюс, большой плюс.
И еще выходные по графику.
Сначала казалось – ну вот, жизнь достигла своего вонючего дна.
Но Наталья вспоминала через что ей пришлось пройти и все же выйти сухой из воды. И по сравнению с теми временами «жизнь в сортире» могла показаться почти что курортом.
Мой курорт…
Я тут почти как барыня…
Как сыр в масле катаюсь…
Вот это самое Наталья Грачковская внушала себе каждый раз, вздыхая, натягивая на руки резиновые перчатки и беря в руки скребок для придания раковинам блеска.
Я тут сама себе хозяйка, а черной работы я не боюсь…
Они тут только ссут…
До всего остального им нет никакого дела.
Тут меня не замечают – есть я, нет меня, и это хорошо, просто отлично.
Когда надо, я исчезну, а потом появлюсь…
Все эти мысли роились в голове Натальи Грачковской, когда она начинала свою воскресную уборку.
В туалеты заходили дамы из числа покупательниц. Хлопали двери кабинок. Наталья драила мраморный пол и поглядывала по сторонам.
Сортир – это зеркало жизни, это ее изнанка. Многие дамы входили сюда с серьезными, озабоченными лицами. Ныряли в кабинку. И выходили оттуда потом радостные, сияли словно солнышко красное.
Это оттого, что наступило облегчение.
Физическое облегчение.
Будто внутри разжимаются медленно-медленно какие-то тугие страшные тиски.
В таких вот тисках Наталья ощущала себя все последние годы.
Чувство ненависти зрело там, в глубине души, словно гной.
Когда Наталья выходила во внешний мир, что когда-то вытолкнул, исторг ее из себя, отняв все, она чувствовала, что ненависть – внутренний гной – захлестывает ее до предела.
И только тут, в этих стенах, в сортире, что стал ее прибежищем, ее маленьким мирком, этот вздувшийся гнойник ненависти как-то опадал.
Не рассасывался, нет. Но на короткие мгновения утихал.
В своей прошлой жизни школьной учительницы Наталья Грачковская славилась аккуратностью и методичностью во всем. Эти навыки помогали и здесь, в сортире, в борьбе за чистоту.
Да, если бы кто-то когда-то где-то проводил конкурс на лучший туалет, то сортир торгового центра занял бы четвертое место – Наталья Грачковская при этом бы постаралась ввести его хотя бы в первую тройку. Как она когда-то старалась, чтобы ее ученики – школьницы в особенности и школьники – всегда входили в тройку лучших по всем показателям.
Но в сортире была иная система ценностей, чем школьные баллы и показатели успеваемости. Тут все зависело от того, как быстро в кабинках меняются рулоны туалетной бумаги и как быстро опорожняются от грязи урны. Как чисто моются унитазы и кафель пола. Как работает слив на фотоэлементах. И на этих же фотоэлементах как отрегулирована подача воды в кранах над раковинами.
Есть ли бумажные полотенца в держателях и что делать, когда все кабинки заняты, а в очереди переминаются с ноги на ногу клиентки, жаждущие…
О! Эта жажда!
Это сродни пьянству, только наоборот. И тут все естественно, как мать-природа приговорила.
Это как на суде перед присяжными…
В своем прошлом Наталья Грачковская до суда не дошла.
Она сидела в изоляторе временного содержания – это было, это пришлось испытать.
Но суд ее миновал.
В туалете торгового центра шумела вода, когда нажимали в кабинках кнопки на слив. То и дело включались роботы – сушилки для рук. И их свист и гул напоминал Наталье Грачковской свист тепловозов на вокзале.
Лучше уж думать о вокзальной суете и поездах, уносящих тебя в даль, в никуда.
А мысли о школьной суете, о школьных коридорах, полных визга и смеха на переменах, о школьных звонках – такие мысли опасны.
Они – лишний повод для воспаления гноя ненависти, что копится, копится там, внутри.
Когда вы потеряли в жизни все одномоментно и оказались на дне…
Когда вокруг вас – сплошной вечный сортир…
Кто в этом виноват?
Кто-то ведь есть виновный?
Только не вы.
Вам ведь тогда, на следствии, ничего не доказали.
А это значит только одно…
Наталья Грачковская терла шваброй мраморный пол и улыбалась. Дамы, заскочившие в туалет «по маленькому», рассеянно улыбались в ответ невзрачной, но приветливой уборщице в рабочей одежде и резиновых перчатках.
Они и не подозревали, что когда-то Наталья Грачковская была гордостью школы подмосковного Рождественска. И все в ее семье – от прадеда до парализованной матери, умершей три месяца назад – были потомственные педагоги.
И сама мысль, что в жизни можно заниматься еще чем-то, работать «не в школе, не в системе образования», казалась дикой, невообразимой.
Наталья Грачковская щедро поливала пол моющим средством. В это воскресенье после прекрасно проведенной субботы она чувствовала в себе силы и желание вывести и этот сортир, как когда-то свой школьный класс, в тройку лидеров.
