Kitabı oku: «Темный инстинкт», sayfa 2
Глава 2
Первая кровь
До Питера доехали без особых приключений. Соседями по купе оказались два флотских офицера с военной базы в Кронштадте. Они возвращались домой после обивания порогов в Министерстве обороны. Денег для своих подразделений, как ни просили, офицеры не получили и с горя решили пустить по ветру последние командировочные. Кравченко – человек компанейский, естественно, в долгу не остался. Короче, всю ночь купе гуляло. У Мещерского под конец застолья слипались глаза, и водка выплескивалась из стакана отнюдь не из-за вагонной тряски.
Утром на перроне Московского вокзала, тепло попрощавшись с моряками, Кравченко строго внушал Мещерскому:
– Ну времена! Мужикам жрать нечего. Жрать! Смотри, во что флот превращается. А тут какие-то певуны завещание не поделят, а? Дожили!
– Ты так упрекаешь, будто это я все затеял, – обиделся Мещерский. – Ты вон своему Чучелу врежь хоть раз о социальной несправедливости. Наверняка в глаза не скажешь.
– А я не говорил, что ли, ему? – взвился Кравченко. – Да тысячу раз, в лицо.
– И что же он?
– А! Чучело мое, когда трезвое, так рассуждает: все гребут, а я чем хуже? Не достанется мне, достанется другому. Уж лучше я буду родимую отчизну грабить, чем какой-нибудь паразит со швейцарским паспортом, который считай что и Звереву вон, красу и гордость русской сцены, с потрохами купил.
– Старик умер. Почил с миром. О мертвых либо хорошо, либо…
– А, – Кравченко снова отмахнулся, подхватил спортивную сумку. – Хватит трепаться, лови тачку. До Морского вокзала еще пилить и пилить.
До Сортавалы решили добираться водным транспортом – переправиться через Ладогу на «Ракете». Однако на двенадцатичасовую опоздали, слишком долго закусывали в вокзальном баре. Пришлось скучать до вечернего рейса. Мещерский по своему радиотелефону связался с дачей Зверевой. Беседовал с секретарем.
– Нас встретят на пристани на машине, – сообщил он. – Дача-то километрах в двадцати от городка.
По Ладоге шли с ветерком. Осеннее солнце даже припекало, однако на открытой палубе было знобко. Кравченко застегнул «молнию» на куртке до самого подбородка и, перегнувшись через борт, следил, как синие волны, взрезанные корпусом «Ракеты», обращаются в белую пену. Он не то что-то бурчал себе под нос, не то напевал. Мещерский прислушался. «Ехали медведи на велосипеде, – донеслось до него. – А за ними кот задом наперед…»
– Пивка б сейчас после вчерашнего адмиральского фуршета, – мечтательно вздохнул Кравченко. – Горло прополоскать. Эх! Зайчики – в трамвайчике, жаба на метле…
К причалу пришвартовались уже в сумерках. Мещерский ступил на потемневшие от сырости доски. Осмотрелся. Действительно, тихое место: голубенькое здание пристани, с резным крылечком и облупившейся краской вывески над закрытым окошечком билетной кассы, несколько катеров у причала, чуть дальше на шоссе – остановка рейсового автобуса. А еще дальше – сосны, огоньки вечернего городка и темная громада озера, более похожего в этом неверном освещении на безбрежный океан.
– Сергей Юрьевич! – Невысокий человек в коричневой замшевой куртке быстро шел им навстречу, приветливо махая рукой. – Добрый вечер. С прибытием. Я – Агахан, здравствуйте.
– Агахан Файруз – секретарь Зверевой, – шепнул Мещерский Кравченко. – Это с ним я договаривался. Здравствуйте, Агахан, вот и мы.
– Пойдемте, там у меня машина. – Секретарь поздоровался с ними за руку, потом подхватил сумку Кравченко и подвел их к шоссе.
Был он средних лет, очень смуглый, сухощавый. Верхнюю губу его оттеняла полоска щегольских смоляных усиков, на правой руке красовался массивный перстень с агатом. Глаза – тот же агат, восточные миндалины, взгляд внимательный и печальный. Однако по-русски он говорил без малейшего кавказского акцента, чисто и как-то по-особенному певуче произнося гласные.
– Марина Ивановна уже начала беспокоиться – куда вы подевались. Ждет с самого утра. Сейчас по озеру удобней всего добираться, – говорил он, укладывая сумки в багажник синей «Хонды», припаркованной у обочины. – Можно, естественно, по железной дороге. Но это долго и неудобно. Лучше на машине.
– Конечно, лучше. – Кравченко деловито оглядел «Хонду». – И, естественно, на такой.
Шоссе, освещенное редкими фонарями, прямой стрелой рассекало сосновый бор. Осмотр окрестностей пришлось отложить до утра. Мещерский взглянул на часы: еще только без четверти девять, а тьма тьмой. Вот тебе и север – белые ночи.
– Осень, – Файруз мягко улыбнулся, словно понял, о чем подумал гость. – Великий поэт сказал: унылая пора, очей очарованье. К счастью, в этом году здесь тепло не по сезону. Я здесь уже две недели живу: дом готовил – отопление барахлило, пришлось вызывать специалистов. Для Марины Ивановны тепло – самый важный вопрос.
– Всегда мечтал услышать ее божественный голос не со сцены, а, так сказать, вблизи, наяву. Она репетирует дома?
– Иногда. Теперь, конечно, реже. Вы, может, слышали, она и Андрей готовят новую постановку на сцене Камерного театра.
– Это вместе с мужем? Что за постановка? – поинтересовался Кравченко, удобно развалившийся на заднем сиденье. – Опера?
– Опера Рихарда Штрауса «Дафна». Пока это только проект, однако с главным условием вопрос решен – средства есть, – Файруз усмехнулся. – Проблемы финансирования Марину Ивановну более не беспокоят.
Кравченко важно покивал головой, словно название оперы и имя композитора были ему отлично известны.
– Марина Ивановна возвращается на отечественную сцену. Это подарок нам всем, – умильно вставил Мещерский. – Вы говорите, и ее муж будет петь в «Дафне»?
– Ну, собственно, ради Андрея все это и затевается. У него ведь огромный талант, но, к сожалению, здесь, в России, пока не представлялось возможности… – Секретарь вдруг умолк. – Но пока это все – как это пословица русская говорит? Шкура незастреленного медведя?
– Шкура неубитого медведя, – поправил Кравченко. – А на Востоке говорят «шерсть овцы будущего лета». А вы в Баку родились, Агахан, да?
– Нет, подальше. – Секретарь плавно свернул с шоссе на узкую полосу бетона, проложенную по берегу какого-то обширного водоема (темнота мешала его разглядеть). – Чуть подальше, Вадим Андреевич. Я родился в Тегеране.
Кравченко улыбнулся и расспрашивать далее секретаря, неожиданно оказавшегося иранцем, не стал.
А тот нажал кнопку на приборной панели, и салон наполнился музыкой: «Европа-Плюс» передавала программу «Презент». Пели старички «Смоки», затем «АББА» выдала нечто приятное из далекой юности…
– Позавчера вечером приехали Григорий Иванович и Новлянские. Так что все гости в сборе. Завтра, если хотите, на лодке можно поехать на Каменное озеро. Григорий Иванович большой любитель рыбной ловли, – рассказывал Файруз. Мещерский догадался, что он имеет в виду брата певицы и детей ее первого мужа.
Однако соображалось все труднее, снова слипались глаза – от усталости бессонной ночи, переезда. И «АББА» пела нежно, сладко, баюкала и ласкала. Как вдруг…
Файруз резко крутанул руль вправо, завизжали тормоза. На шоссе прямо перед ними вырос милиционер в форме. Они едва не задели его.
– Офицер, в чем дело?! Мы разве что-нибудь нарушили? – Файруз опустил стекло. – Что вы кидаетесь под колеса?
Милиционер, судя по погонам – старший лейтенант, наклонился, рассматривая сидящих в машине. Мещерский обратил внимание на то, как именно он держит свой автомат – так, как положено по уставу: готовность номер один.
– Пожалуйста, предъявите документы.
Автомат – веский аргумент. Они подчинились беспрекословно. Откуда-то из темноты к милиционеру подошли еще двое штатских. Кравченко на всякий случай придвинулся ближе к двери, незаметно расстегнул куртку – черт их знает, сейчас времена аховые. Ждешь милицию, а получишь ряженых «лесных братьев».
– Извините. – Лейтенант, изучив их паспорта и лицензию Кравченко, вернул документы, козырнул. – Помощь не окажете?
Кравченко полез из машины.
– А в чем дело?
– Я помощник дежурного по отделу милиции. Это вот товарищи из уголовного розыска. У нас аккумулятор сел, – милиционер ткнул куда-то вбок. И там под деревьями метрах в пяти от дороги Кравченко узрел контуры «уазика»-»канарейки». – Мы по рации с отделом связались, но пока наши доедут… А нам срочно место осматривать нужно. Вы не могли бы развернуть машину и посветить нам фарами?
– Конечно, можем, – Файруз включил мотор, – командуйте, офицер.
– А что случилось? – встревожился Мещерский, тоже вылезший из машины.
– Увидите. Нервы-то как, в порядке? А то с непривычки лучше отвернуться.
Пятно света от фар «Хонды» выхватило из мрака сначала стволы сосен, почти вплотную подступавших к дороге, затем группу людей, копошащихся на их фоне, видимо, опергруппу: несколько милиционеров в форме, полную решительную женщину в болоньевой куртке и высоких резиновых сапогах – очевидно прокурорского следователя, судя по папке с бланками в руках, и молоденького парня в клеенчатом защитном костюме – эксперта или патологоанатома. Приятели подошли ближе – в траве, сочно-зеленой и четко обозначенной до самого последнего стебелька от падающего под нужным углом электрического света, лежал человек. Судя по одежде – мужчина. Однако старый или молодой, сразу и не определишь: лицо его было страшно изуродовано, залито кровью. Черная лужа растеклась далеко по траве.
Кравченко присел на корточки.
– Мама родная, кто ж его так отделал? Да и недавно совсем. Кровь свежая.
– Убит около часа назад, – один из оперативников тоже опустился рядом. – Его охрана с дач обнаружила, нас вызвали. Вы когда ехали, никого на дороге не встретили?
– Да разве мы смотрели? – удивился Мещерский. – А потом все равно ночь уже. И к тому же мы только сегодня из Питера прибыли. И на тебе.
– Он местный? – Кравченко оглядывал одежду убитого – грязную и ветхую: допотопный бушлат в заплатах, старые армейские брюки, башмаки без шнурков, изъеденные молью шерстяные носки.
– Не местный, но я его вроде признал, – сказал один из милиционеров. – Валентина Алексеевна, – обратился он к следователю, – сдается мне, из бригады он, что дачи тут строит на озере. Ориентируюсь я по бушлату. Ко мне на участок один тут регистрироваться приходил точно в таких вот тряпках. Фамилия его Коровин, зовут Семен, ну, это того, кто приходил. Сам вроде из Петрозаводска.
– Шабашник? – хриплым прокуренным басом осведомилась следовательша.
– Ну да. Если это тот. Коровин – слесарь по профессии. Они бригадой водопровод к дому Гусейнова вели. Это ж мой участок. Погодите-ка, я его сейчас обыщу. Можно? Ничего вам тут не нарушу?
В карманах бушлата и брюк никаких документов не оказалось, но зато был извлечен рваный бумажник, а из него уже – деньги в сумме девяти рублей с мелочью. А кроме того, две бутылки водки «Абсолют».
– Это он, бедняга, из магазина топал. С автобуса сошел. А тут его и… Но выходит, не ограбление. Деньги-то целы.
Мещерский с омерзением смотрел на лужу крови у себя под ногами. «Вот тебе и сон, – вертелось у него в мозгу. – Вот тебе и баба Лена со своими «предчувствиями». Вот вляпались-то, а? Надо же – ухлопали бомжа, а нас и поднесло».
– Чем его? – спросил он у лейтенанта, остановившего их на шоссе.
– Острым и тяжелым предметом. Топором наверняка. Видишь, как изрубили. Как кочан на засолку.
– Юрий Петрович, диктуйте, сколько ран, их расположение, – следовательша притулилась на поваленной коряге и, согнувшись в три погибели, начала деловито заполнять зелененький бланк протокола.
– Всего ему нанесено около двадцати ран. Но могу и ошибиться пока. Пишите везде примерно, – патологоанатом подвинулся к трупу, и Кравченко с его соседом пришлось уступить ему место. – Так, обширные повреждения лицевого отдела. Фактически и лица тут уже не осталось: девяносто пять процентов кожного покрова уничтожено. Так, пишите: проникающее ранение…
Мещерский слушал: «рубленые раны в количестве… на участках ушного, шейного отделов… перелом обеих ключиц… перелом гортани…» К горлу подкатила тошнота. Кравченко стоял поодаль, потом повернулся и пошел к машине. Агахан Файруз так и стоял там все это время, тяжело опершись на капот. Он был мертвенно-бледен.
– Вам плохо? – спросил Кравченко.
– Да… Что-то не по себе вдруг стало.
– Вы не смотрите, не надо. Вдохните глубоко.
– Не беспокойтесь. Не обращайте внимания. Вот уже прошло. Это все запах.
– Какой запах?
– Ну, я иногда остро реагирую на запахи, это моя особенность. – Секретарь предупредительно открыл дверь машины, но Кравченко покачал головой, мол, спасибо, не сяду. – А тут порыв ветра и такая ужасная вонь, как на бойне.
– А на бензин вы так не реагируете?
– Нет.
– А вы бывали на бойне?
Иранец молча кивнул и сел за руль. Он так и не выключил радио. Только громкость убавил: «Европа-Плюс» грустила о любви вместе с Адриано Челентано.
Аварийка из отдела милиции прибыла часа через два. И все это время им поневоле пришлось провести на месте убийства.
– Не нравится мне все это, Валентина Алексеевна. – Судмедэксперт, окончив осмотр, стянул резиновые перчатки и бросил их в пластиковый мешок. – Обратите внимание, какая странная, я бы сказал, неэкономичность и нецелесообразность действий. Остервенелость прямо. И какое чудовищное количество ран для столь малой поверхности – лица! Зачем? Он же убил его с первого удара. А затем просто рубил череп. И метил именно в лицо.
Кравченко заметил, как при этих словах оперативники в штатском быстро переглянулись.
– Что, не первый случай такого рода? – улучив момент, спросил он их.
Они смерили его с ног до головы, потом один, плотный брюнет лет тридцати пяти с родинкой-мушкой на щеке, ответил:
– Нет, убийство пока первое. Иных подобных не зафиксировано. Но…
– Значит, почерк знакомый?
Брюнет явно колебался, отвечать или нет любопытному очевидцу. Кравченко решил склонить чашу весов в свою сторону.
– Я, конечно, не специалист и слабо разбираюсь в вашем кодексе, но сдается мне, – он помедлил, а потом интимно понизил голос, – осмотр места происшествия у вас малость незаконный вышел. Без понятых ведь, а?
– А вы что ж с товарищем, откажетесь в случае чего? – брюнет прищурился.
– Да боже упаси. Только мы ведь до сих пор не предупреждены. Ну в протоколе-то – ответственность там за ложные и тэ пэ… Закорючек-то наших нет там в графе «подпись», а значит, осмотр незаконный, без понятых.
– Да где ж мы в лесу, кроме вас, понятых найдем? Да еще ночью!
Кравченко сочувственно вздохнул: «Ай-яй-яй, но разве это ко мне вопрос, дорогие мои?»
– Ну ладно, друг. – Опер, мгновенно сориентировавшись, положил увесистую длань ему на плечо. – Выручили вы нас, спасибо. Кстати, меня Александром зовут, фамилия моя самая простая – Сидоров.
– Меня Вадимом зовут, а приятеля Сергеем. А фамилии наши в паспорте.
– Да брось ты, «паспорт-паспорт…». – Опер беспечно махнул рукой и улыбнулся – губами, глаза остались настороженными. – Вы на дачу Зверевой едете, так? В гости, что ли?
– В гости.
– Хорошие у вас знакомые. Мне б таких, да вот не приглашают. И долго пробыть там думаете?
– Неделю, может, дней десять. Пока не выгонят.
Опер Сидоров кивнул задумчиво:
– Мда-а, убийство это нехорошее. Вот что я, Вадим, тебе скажу. И есть кое-какие соображения насчет его.
Кравченко поймал его быстрый взгляд: искорка вспыхнула и угасла. Недобрая искорка.
– Ищете кого-нибудь, что ли?
– Ищем.
– Психа?
Опер снова смерил его взглядом, потом наклонился и шепнул, вроде бы доверяя, а там уж…
– Из областной спецбольницы был побег. Три дня назад. У сбежавшего диагноз – язык сломаешь. А упекли его в дурдом за покушение на убийство, тяжкие телесные одному причинил. А потом уже, в больнице, тоже история была с кровянкой. Признали невменяемым. А он, видишь ли, дал деру. А теперь вот и кумекай: он – не он? К нам, что ли, этот полудурок подался? Или это наши гаврики по пьянке своего зашибли? Я это все к тому говорю, во-первых, ты – гость, а гостей беречь надо. А во-вторых, нам помог от души. А мы это ценим в людях. Так что гляди в оба в случае чего.
– Ладно. Телефон свой дай на всякий случай.
– Записывай. И пойдем, заодно подмахнете нам с дружком бумажку. Валентина Алексеевна, они нам в протоколе распишутся. Понятые – лучше и не найти, с полуслова все понимают!
Вот так, неожиданно для себя, Кравченко и Мещерский попали в понятые по делу об убийстве. Агахан Файруз попытался было протестовать: «Офицер, но как же это? Вы же просто помочь просили, а теперь надо подписывать какие-то документы». Но его никто не стал слушать.
Наконец их отпустили. Файруз развернулся, и они двинулись по темному шоссе.
– Начали мы круто, – подытожил Кравченко. – Агахан, и часто у вас тут такие вещи приключаются?
Секретарь пожал плечами – то ли труп еще не мог позабыть, то ли еще что, но говорить беззаботно, видимо, ему было еще не под силу. Потом он несколько собрался с духом:
– Прошу великодушно простить – это я виноват. Из-за меня вы попали в столь неприятную историю. Я не представлял, что они потребуют что-то подписывать.
– Да бросьте извиняться, Агахан. Время сейчас такое – едешь на свадьбу, попадешь на похороны. Зато, как говорится, выполнили свой гражданский долг в кои-то веки. Это почти полузабытая обязанность сейчас на Руси-матушке. Реликт.
– На Руси-матушке? – Файруз поднял темные брови. – А, понял, извините. Русь, Россия, да.
– Шабашника хряпнули топором или чем-то вроде этого, когда он возвращался к сотоварищам с добычей. Эх, бедняга, не донес. И помянуть теперь корешам его нечем, – разглагольствовал Кравченко, нимало не заботясь о том, что собеседников мог покоробить его жаргон. – А тот, кто его так вот приутюжил, – не стяжатель, прямо бессребреник какой-то. На денежки-то ноль внимания. Псих, говорят, у вас тут появился, Агахан, вот радость-то, а?
Иранец кивнул, а Мещерскому стало ясно: он не понял и половины из этого разухабистого «спича».
Дорога свернула и неожиданно уперлась в высокий бетонный забор с железными воротами, освещенными мощным прожектором. Файруз посигналил. И через минуту одна из створок плавно поехала вбок. За воротами оказалось нечто вроде сторожки-будки в одно окошечко с трубой и палисадничком. На крыльце застыли два дюжих молодца в камуфляже. Увидев «Хонду», успокоились и вернулись в будку.
– Ого, да у вас тут своя личная гвардия, Агахан, – удивился Мещерский.
– Территория охраняется. По периметру ограждения все просматривается камерами. У сторожей – машина, лес объезжать, даже собаки есть, – пояснил секретарь. – Тут и раньше был забор. Но с тех пор, как на озере начали строить новые дома…
– Мы знаем, кто в таких благословенных местах замки с медной крышей сейчас возводит. И богатые люди, Агахан?
– Да, Сергей Юрьевич. Очень. Поэтому и охрана такая. Марина Ивановна, как и другие, платит за услуги. Они каждый месяц цены повышают. Настоящие гангстеры!
За чернильно-черной стеной леса приветливо мелькнули оранжевые огоньки, и вот машина остановилась у невысокой чугунной ограды. На этот раз Файруз собственноручно открыл кованые ажурные ворота и загнал «Хонду» на подстриженную лужайку. За соснами виднелись контуры массивного дома с ярко освещенной стеклянной верандой.
– Марина Ивановна, наверное, уже отдыхает, думаю, увидитесь с ней завтра. Я провожу вас в вашу комнату, там все приготовлено, – секретарь повел их к дому.
И тут из кустов им навстречу с придушенным глухим рычанием метнулось какое-то белое приземистое существо.
– Мандарин, пошел прочь! Егор, да убери же его немедленно! – закричал Файруз. – Егор, ты слышишь меня?! Мандарин, фу! Назад, я кому сказал!
Существо по имени Мандарин оказалось бультерьером, нацелившимся прямо на ноги Мещерского. Тот ойкнул и трусливо ретировался к машине.
Следом за собакой из кустов появился молодой человек в синем фланелевом спортивном костюме «Рибок», облегавшем его крепкую фигуру точно лайковая перчатка. Он наклонился и схватил бультерьера за ошейник.
– Спокойно, свои. Проходите, он вас не тронет.
– Вот, Егор, пожалуйста, познакомься, – Агахан назвал имена приятелей.
– Шипов Георгий, – буркнул парень. Он держал рвавшегося бультерьера, поэтому руки не подал.
– Вы брат Андрея Шипова? – спросил Мещерский, с любопытством оглядывая незнакомца: надо же, у странного существа, поющего женским голосом, – вполне нормальный брат. Юный, правда, щеки вон еще по-мальчишески розовые, гладкие, однако плечи ого-го, будущего атлета, грудь в буграх накачанных мышц, стрижка – светлый бобрик, и глаза – холодноватые, слишком близко посаженные, что немного портило черты его в общем-то красивого и по-настоящему мужественного лица.
– Брат. А вы кто Марине – дальние родственники?
– Знакомые, – ответил Кравченко. – Послушайте, Георгий… это в честь Победоносца имя-то у вас?
– В честь Жукова Георгия Константиновича. Маршала Советского Союза.
– А, похвально. Собачка какая злая, а? Кобелек породистый. Сколько ему?
– Полтора года.
– Призы будете брать.
– Надеемся, – на лице Шипова-младшего появилось что-то вроде бледной улыбки.
– Егор, ты не поверишь, мы оказались свидетелями убийства! – с жаром возвестил секретарь Зверевой. – Пойдем, проводим гостей в дом. Я тебе по дороге все расскажу. Марина Ивановна у себя?
– Да. У нее голова болит. Таблетки горстями глотает.
– Поди скажи, что все в порядке, они приехали. Нет, подожди, лучше я сам. Андрей?
– В душе, кажется. Я его позову. Потом.
– А остальные?
– Кто где, – Шипов неопределенно пожал плечами.
– Ну хорошо. Надо немедленно насчет ужина что-то сообразить.
– Тетя Шура телевизор смотрит. Я сейчас ей скажу.
– Будь добр. Проходите, проходите, Вадим, Сергей, не стесняйтесь. Вещи я отнесу наверх. Куртки можете оставить в холле. Вот так.
– Мы бы хотели сегодня же переговорить с Мариной Ивановной, – сказал Мещерский. – Вы понимаете, мы приехали специально для того, чтобы…
– Я сейчас все узнаю, – быстро перебил его Файруз. – Когда у нее недомогание, она обычно не… Ну, женщины не любят выглядеть не в форме. Сейчас все решим.
Мещерский так вымотался за этот длинный день, что ему даже не хотелось разглядывать дачу мировой знаменитости – к черту, если Зверева их сегодня не примет, тем лучше. И вообще вся эта история с бабкиными «предчувствиями», дурацкими снами, их с Кравченко приездом – неизвестно зачем в совершенно незнакомое место к совершенно чужим людям – показалась ему глупейшей авантюрой. «Вадька насчет оплаты пока ни слова не спросил, и я тоже. Но если она нас каким-то образом нанимает, то ведь надо как-то… черт, неудобно! Пусть это он спрашивает».
А о трупе на обочине шоссе он вспоминал все с той же брезгливостью, к которой теперь еще примешивалось и раздражение: столько времени потеряно. И ради чего? Какое к ним это имеет отношение?
Из глубины дома донеслись звуки рояля. Кто-то наигрывал мелодию из «Шехеразады» Римского-Корсакова – подбирал по слуху и ошибался. Мещерский вздохнул: что ж, к музыке в этом доме, видимо, придется привыкать.
Комната, куда привел их Файруз, располагалась на втором этаже в конце длинного коридора, застеленного синей бельгийской дорожкой.
– Уютно, евродизайн, – Кравченко отодвинул зеленую штору и выглянул в темное окно. – Ну и что будем делать дальше?
Однако «дальше» делать ничего не пришлось. Агахан сообщил, что Марина Ивановна чрезвычайно рада их приезду, но просит ее извинить – приняла таблетку и уже в постели.
От предложенного ужина приятели скрепя сердце вежливенько отказались: час ночи, пора хозяевам и покой дать. Лицо Кравченко при этом выражало неподдельное страдание, но держался он просто героически.
– Если хотите, я могу вас завтра разбудить, – предложил Агахан. – Завтракаем мы в девять.
– Не беспокойтесь, мы сами, – Кравченко улыбался. – Кто рано встает, тот…
– Долго живет, – донеслось с порога. Они обернулись и увидели молодого человека в синем махровом купальном халате: невысокого, хрупкого, чем-то смахивающего на Киану Ривза из «Маленького Будды» и одновременно на Георгия Шипова. – Здравствуйте, с приездом. Вы – Сергей, – он крепко пожал руку Мещерскому. – Видите, я угадал. А вы Вадим. Очень приятно. Андрей. – И он подал Кравченко влажную после купания ладонь.
И голос его, хотя и несколько высокий, но вполне мужской, – и это дружеское рукопожатие произвели на приятелей весьма благоприятное впечатление. Мещерский, например, вообще готовился узреть в лице Андрея Шипова нечто уж совсем женоподобное – трансвестита какого-нибудь. Но все оказалось вполне в рамках приличия.
– Ты, Агахан, лучше потрудись меня разбудить пораньше, а ребятам дай поспать с дороги, – усмехнулся Шипов. – Сергей, Марина Ивановна просила меня узнать, как здоровье Елены Александровны?
– Передайте – все в порядке, для ее возраста, конечно.
Певец кивнул и, пожелав напоследок гостям спокойной ночи, вместе с Файрузом покинул комнату. Последнее, что Мещерский видел перед тем, как погрузиться в сон, был Кравченко, с независимым видом направлявшийся в ванную смывать с себя пыль этого чересчур уж затянувшегося дня. Дня, с которого, как они впоследствии убедились, и начались все загадочные и трагические события.
