Kitabı oku: «Великая иллюзия», sayfa 4
Глава 8. Фотографии
В доме покойной Регины Гришиной, о которой они пока не знали ничего – ни как она умерла, ни как жила, Катю (возможно, здесь сыграли роль слова домработницы Карлы) действительно несказанно поразило обилие фотографий в рамках, расставленных везде, во всех комнатах. И еще портрет.
Дом оказался просторным, светлым, обставленным и декорированным с большим вкусом – с камином в холле-гостиной, дорогой итальянской мебелью, большой стильной кухней, застекленной террасой и комнатами наверху – спальней хозяйки, ее ванной, кабинетом и вместительной гардеробной с зеркалами.
Фотографии не гармонировали с модной современной обстановкой, старые выцветшие снимки теснились на консоли в гостиной, на камине, на комоде в спальне хозяйки и в коридоре на втором этаже, на рабочем столе в кабинете.
На них были изображены две женщины, непохожие друг на друга внешне, но обе в цирковой одежде. Часть фотографий, как определила Катя, относилась к началу прошлого века – примерно к десятым-двадцатым годам. На них была запечатлена женщина средних лет, на более поздних ей можно было дать уже все шестьдесят. Она снималась то в профиль, то смотрела прямо – породистое лицо, волевой подбородок, пышная прическа с локонами. Обсыпанное блестками цирковое платье в пол, на голове тиара с черным и белым пером по моде двадцатых. На других снимках – ранних, относящихся к десятым годам, – женщина сидела, снявшись на фоне то ли циркового занавеса, то ли бархатных штор – в тиаре и парчовом платье. На подставке рядом с ней – раскрытая книга и череп. Катя подумала, разглядывая снимок, что незнакомка напоминает ей сивиллу со знаменитой картины. На других фотографиях женщина снималась с цирковыми воронами на плечах, в костюме одалиски. Она улыбалась и смотрела так пристально и зорко, словно хотела что-то поведать – через время и расстояние. На фото двадцатых годов она, уже пожилая, сильно накрашенная, запечатлена в черном сатиновом клоунском цирковом трико. Она сидела на… электрическом стуле, пристегнутая к нему широкими ремнями за руки и за ноги.
Она смотрела прямо перед собой и торжествующе улыбалась.
Среди фотографий, расположенных на каминной полке, имелись и другие – не менее поразительного вида. Катя некоторые взяла даже в руки, чтобы детально рассмотреть. Юная девушка в белом платье и прозрачной свадебной фате. И надпись внизу по-английски: The Phantom Bride3. На другом снимке именно она парила в воздухе в горизонтальном положении, повернувшись к зрителю и опираясь локтем на длинную трубу – словно ангел Страшного суда на фресках. Призрак невесты поднялся над ареной примерно на полтора метра. Однако все это, конечно же, было фотографическим фокусом, результатом специальной обработки пленки. Так в тот момент решила Катя.
Еще имелся выцветший снимок цирковой афиши, раскрашенный в стиле «техноколор». Женщина, одетая одалиской, с ятаганом в руке. Катя смутно признала в ней ту самую даму с фотографий, хотя сходство было относительное. Рядом – обезглавленное женское тело с протянутыми в мольбе руками. Отрубленная голова на пьедестале улыбалась змеиной торжествующей улыбкой. И скелет, парящий в небесах, цепко вцепившийся мертвыми костяшками пальцев в лавровый венок. Надпись по-английски: «Аделаида Херманн. Великая магия».
На совсем уже затертом выцветшем снимке, испещренном трещинами, заключенном в овальную дубовую тяжелую рамку, был запечатлен цирковой укротитель на пустом манеже во время репетиции – в венгерке и сапогах, в окружении тринадцати львов и львиц, которые восседали на тумбах и высоких подставках за его спиной. Три льва лежали у его ног. На гриву самого большого льва укротитель поставил ногу в лаковом сапоге.
Однако все это составляло лишь часть обширной коллекции в доме Регины Гришиной. Еще более странная партия фотографий уже примерно тридцатых – пятидесятых годов представляла совсем другую женщину – яркую брюнетку с бледным напудренным лицом и накрашенными губами. На снимках, где ей можно было дать лет тридцать, она позировала тоже в костюме цирковой одалиски с воронами, сидящими на ее плечах и голове. На более поздних фотографиях она – уже постаревшая и обрюзгшая – стояла перед камерой как в цирковых костюмах, усыпанных блестками, так и в шелковых платьях с плечами. На двух снимках фотограф запечатлел какой-то цирковой номер – постаревшая брюнетка, облаченная в костюм одалиски, правда, закрытый, в окружении помощниц и рабочих в униформе на манеже рядом с огромной вазой, полной воды. На другом снимке – целая группа людей, некий цирковой коллектив, окружающий брюнетку, превратившуюся из зрелой дамы в старуху с сильно напудренным лицом в парике цвета воронова крыла. Женщины и мужчины в цирковых трико и в обычной одежде – костюмах и платьях. На первом плане этого фото были дети – две девочки, постарше и помладше, и темноволосый маленький мальчик. У него, как и у брюнетки, на руке сидел цирковой ворон.
Два фото у кровати заставили Катю снова пристально и с какой-то даже неясной пока тревогой вглядываться в них. Фотография 1925 года (цифры намалевали на снимке в нижнем углу белой краской) изображала еще один странный цирковой коллектив – на фоне черных полотен где-то в парке с античными статуями снялись молодые люди – артистки в костюмах коломбин и волшебниц вокруг красивого молодого мужчины во фраке, сидящего в кресле. Он держал за кончики пальцев вставшую на цыпочки в балетной позе хрупкую брюнетку с атласной челкой, облаченную в костюм черного Пьеро. Артисты-мужчины, затянутые в черные трико, изображали символы смерти – скелеты.
Другой снимок оказался фотографией гравюры странного вида. Совершенно обнаженная женщина, закрывшая лицо веером из черных страусовых перьев. А у ее ног – крупная ящерица – то ли варан, то ли вообще что-то фантасмагорическое, вставшая на задние лапы и держащая в пасти конверт, запечатанный сургучом.
Катя, разглядывая фото, подумала, что она никогда бы не стала держать такие вещи у себя на прикроватной тумбочке, особенно ночью, когда в спальне гаснет свет…
Она внимательно осмотрела спальню – домработница Карла говорила про маленький гардероб, который Регина Гришина постоянно при ней закрывала на ключ.
Белые дверцы в нише спальни. Катя коснулась ручки, отчего-то радуясь, что на ней сейчас резиновые перчатки.
– Клю-ю-юч! – захрипел над Катиным ухом загробный голос. Едва не подпрыгнув к потолку, она обернулась.
Гектор – он вошел в спальню бесшумно. Стоял за ее спиной.
– Гек! У меня сердце… не сметь ко мне подкрадываться в этом чертовом доме! Вы видели фотографии? Не соврала домработница – от некоторых прямо в дрожь бросает.
– Я вас потерял, Катя, я скучал. – Он сразу состроил гримасу – надулся (Гектор тот еще лицедей!), и голос его, столь изменчивый, то высокий, то низкий, обидчиво по-детски дрогнул. – Мы с экспертом и Сеней на кухне судачили, а вы откололись от компании, наверху затаились. Фотки я видел. Чудесатые они. – Он взял с тумбы групповой снимок 1925 года. – Здесь изображена та же артистка, что и на других цирковых фотографиях из серии – сове-е-етский ци-и-ирк нуждается в слона-а-ах, – пропел он на мотив циркового марша. – Дамочка в костюме черного Пьеро, а на других снимках она уже старушка в парике и гриме.
– Есть фото еще одной цирковой артистки.
– Да, прям какой-то домашний цирковой музей наша покойница у себя собрала. – Гектор протянул руку в резиновой перчатке и легко открыл маленький гардероб в нише. Он не был заперт.
На двух верхних полках Катя увидела дорогие сумки – Луи Вюитон, Шанель, Прада. Средняя и нижние полки пустовали.
– Жадная покойница запирала шкафчик от домработницы, боясь, что та стибрит у нее ее парадный it bag, – хмыкнул Гектор.
Внезапно он наклонился и поднял что-то с пола гардероба.
– А это что еще за дрянь?
На его ладони лежало нечто бурое и сухое, чешуйчатое, свернутое в комок. Гектор осторожно пальцем расправил находку.
– Похоже на змеиную кожу, – сказала Катя.
– Да, выползок. Вот хвост… а тут, пардон, лапки. Это кожа ящерицы.
Катя внезапно ощутила приступ тошноты. Глянула на снимок на прикроватной тумбочке, где голая женщина с веером и ящерица-варан.
– Скажите эксперту, пусть возьмет на исследование. И я попрошу Блистанова, чтобы он изъял все фотографии.
– Зачем изымать старье? – Гектор пожал широкими плечами. – Снимков самой хозяйки дома только три, и все они в гостиной на каминной полке. Вы их видели?
– Наверное. У меня все уже перепуталось, – призналась Катя. – Здесь их столько… Покажите мне снимки Гришиной. А остальные я хочу забрать, потому что…
Она запнулась. Странное какое чувство.
Как там Карла говорила? Дом влияет… Нет, не дом, а те, что на снимках, которые смотрят…
– Почему? – спросил Гектор.
– Я попытаюсь узнать, кто на них изображен.
Они спустились в холл – гостиную, по которой рассеянно бродил капитан Блистанов, следуя за экспертом и его помощником по пятам. Гектор отдал кожу ящерицы эксперту, тот положил ее в пакет, повертел-повертел, сунул равнодушно к другим изъятым образцам.
Гектор показал Кате фотографии Регины Гришиной. На двух она была в черном деловом брючном костюме – где-то в Сити и в дорогом пальто на фоне сталинской высотки. Жилистая худощавая женщина неопределенного возраста с резкими чертами лица и светлыми крашеными волосами. На ногах лоферы от Прада. В руках сумка Эрме. Минимум косметики на лице и стрижка каре.
Но третий снимок снова поразил Катю – Регина Гришина была запечатлена… в костюме одалиски: шелковые шальвары, бабуши на ногах, шелковый открытый лиф, стягивающий обвисшую грудь. На голове тиара с черным пером и вуаль. Дряблое тело. Голый живот. На плече Регины сидел попугай. Снимок был отличный, постановочный, из тех, которые делают в фотосалонах в рамках «костюмной» сессии за очень большие деньги, где клиент сам выбирает, в каком образе хочет предстать.
Но самое тревожное, если не сказать зловещее чувство в этом доме исходило от портрета.
Он висел в гостиной. Именно к нему было развернуто тяжелое мягкое кресло – спиной к огромному телевизору.
Портрет изображал молодого человека, сидевшего на стуле на фоне спокойного голубого моря. Парень лет двадцати со светлыми волосами, абсолютно обнаженный, освещенный закатным солнцем. Правая рука на колене. Левая согнута и приподнята – на ней сидит черная птица, ворон. И они пристально смотрят друг на друга.
Катя подошла очень близко к картине – это не живопись, это фотография, покрытая текстурным лаком.
На кухне загремели.
Завороженная Катя с трудом оторвалась от созерцания портрета. Вышла из гостиной.
На кухне распахнуты все шкафы – верхние и нижние. Гектор и эксперт что-то обсуждают. Капитан Арсений Блистанов слушает их, как мальчишка взрослых.
– Мы посудой занялись, – объявил Гектор вошедшей на кухню Кате. – Тарелки у нее все разные. А вот чашки и чайник – от сервиза. Катя, скажите, сколько обычно в чайном сервизе чашек и блюдец?
– Шесть. – Катя все еще была под впечатлением от увиденного «вернисажа».
– А здесь четыре. – Гектор указал на полку. – И пятая такая же чашка на столе в саду. И там еще ложка десертная позолоченная. Здесь в ящике тоже подобные ей. Сколько ложек бывает в наборе?
– Обычно шесть. – Катя подошла и заглянула в ящик.
– А здесь опять всего четыре.
– В наборах может быть и четыре, и пять.
– А сколько в наборах обычно бокалов для вина? – задал Гектор новый вопрос. – Один из зеленого стекла на садовом столе. И здесь таких четыре штуки. Всего пять. Но их ведь шесть должно быть.
– Гек, сейчас покупают поштучно кому сколько надо, можно купить шесть, а можно пять.
– Гектор Игоревич, я не понимаю, к чему вы клоните, – взмолился капитан Блистанов.
– Мы пока все детально осматриваем, Сеня. С выводами не торопимся. Сейчас глянем ее сейф. – Гектор вернулся в гостиную, отодвинул панель телевизора на кронштейне. За ней, как и говорила домработница, в нише прятался домашний сейф.
– Не вскрыт, не взломан, целехонек, – констатировал эксперт. – Да и нам его с вами сейчас не открыть. Сенсорно-электронный с кодом. Надо его выпилить из стенки – этим экспертно-технический отдел займется. И вскрывать уже в лаборатории.
– Обойдемся без техников. – Гектор подошел к сейфу, коснулся панели – система сразу потребовала код.
– Сеня, ты покойницу по сайту госуслуги пробил?
Блистанов покорно кивнул.
– Назови мне дату ее рождения.
Капитан Блистанов глянул в мобильный и назвал.
Гектор ввел цифры. Замигало, запищало.
– Облом, Гектор Игоревич. – Блистанов сразу оживился. – Мимо.
– Еще что ты про нее узнал, пробив?
– Номер ее ИНН – он километровый. Потом адрес ее дома на Арбате и… все пока. Не откроете вы ларчик с секретом, спорим?
– Спорим, открою? – Гектор глянул на Катю. – Не такое вскрывал.
Он подошел к портрету и снял его со стены.
На обороте Катя увидела цифры – как пишут на надгробьях: дата рождения и дата смерти.
– Голый Антиной – это ее покойный сын, – объявил Гектор. – Мне сразу в глаза их сходство родственное бросилось. Дата его рождения…
Он вернулся к сейфу и ввел цифры даты. И опять все замигало, запищало.
– Мимо! – воскликнул Блистанов. – Дату смерти введите, попробуйте.
– Нет. Такие коды порой требуют не только цифры, но и буквы. – Гектор набрал код гораздо более длинный, чем предыдущие.
И… щелкнуло! Дверь сейфа автоматически открылась.
Внутри они увидели пачки денег в рублях и валюте и много ювелирных коробок. Регина Гришина часть нажитого капитала хранила дома.
– Гек, а какой код вы сейчас ввели? – с любопытством спросила Катя.
– При покупке такого сейфа фирма предлагает свой, но его обычно клиенты запомнить не в силах. Когда система требует двенадцать знаков, вообще невозможно запомнить что-то не «родное», а записывать ненадежно, всегда можно потерять. В мобильных такие вещи тоже не хранят, понятно. Все держат в уме. И шифр должен быть такой, какой забыть просто невозможно. Это обычно дата рождения – собственного или детей. А буквы – имя свое или опять же кого-то близкого.
– Но мы не знаем имени ее сына.
– Я ввел дату его рождения, а буквы имени самой хозяйки. И угадал с кодом. Это ее маленькие хитрости – два в одном, микс. Несложно, для дилетантов.
– Потому вы и в покер никогда не проигрываете, Гектор Игоревич, а только ставки взвинчиваете, – резюмировал Блистанов. – Другой бы с вашим риском давно бы все фамильное достояние генеральское спустил, а вы приумножаете.
– Не хвали меня, Сеня, зазнаюсь. – Гектор глянул на деньги и драгоценности Регины Гришиной. – Опись надо составить. Звони в финансовый отдел Главка, изымешь ценности ты, а хранить они будут все у себя, пока дело не прояснится. Итак, наша покойница не была ограблена. Из дома ее ничего не пропало. Вся обстановка тут свидетельствует о том, что…
– Что она находилась на момент смерти одна, и все было как обычно, никакого насилия со стороны, – заметил эксперт. – Я вам уже сто раз говорил.
– Еще глянем на сарай в саду. – Гектор закрыл сейф, электронный замок звякнул.
Они шли через сад, уже тонувший в закатном солнечном свете – тучи, что так и не пролились дождем, ушли с горизонта, и оранжевое небо над Полосатово расчистилось. В незапертом сарае хранился садовый инвентарь. На полках выстроились пластиковые бутылки и канистры.
– Санитайзеры, дезинфекторы, бытовая химия. – Эксперт все осмотрел. – Она в доме подобное не хранила.
– И это еще. – Гектор нагнулся и снял с нижней полки пластиковую упаковку с брикетами. – Сельскохозяйственный яд бродифакум. Продается в брикетах. Он у нее в доме.
– Выходит, все-таки она сама отравилась? – спросил капитан Блистанов. – Самоубийство?
– Похоже, что так. – Гектор разглядывал упаковку. – Вскрытый брикет.
– Прямо гора с плеч. – Капитан Блистанов просиял. – Сочиню отказной – и в архив.
– Сначала надо установить наличие бродифакума в ее останках и на изъятой посуде.
– Сделаем, сделаем. – Эксперт тоже засуетился. – Печально, конечно, что суицид. Но для нас работы меньше.
– Мне для отказного надо проверить еще ее дом в Москве на Арбате, я сейчас туда и рвану, чтобы уж все сразу, и потом домой спать! – Блистанов уже открыто ликовал. – Вы тут заканчивайте осмотр, дом закрывайте, опечатывайте и потом все результаты доследственной проверки мне.
– Мы с коллегой из пресс-службы тоже хотели бы осмотреть ее второе жилище. – Гектор глянул на Катю. Он был задумчив, смотрел то на брикет бродифакума, то на стол в саду, с которого уже собрали всю посуду, изъяв в качестве вещдоков.
– Да ради бога, вам же все равно в Москву из моего Полосатово возвращаться, – тоном удельного помещика разрешил капитан Блистанов.
Глава 9. Одалиска
Домовладение номер два Регины Гришиной, располагавшееся в тихом тупике рядом с Плотниковым переулком напротив знаменитого некогда фитнес-клуба «Чацкий», снова поразило Катю – одноэтажный старинный особняк из тех, что строили некогда богатые мещане и купцы средней руки. Было странно сознавать, что одинокая немолодая, пусть и обеспеченная женщина – не жена олигарха, не родственница министра или главы корпорации – может позволить себе владеть подобной собственностью в пределах арбатской «Золотой мили».
До Москвы и Арбата они добирались каждый на своей машине, вбив в навигатор адрес. Весь путь Катя видела – Гектор на своем внедорожнике следует за ней. Порой он догонял ее, и они ехали рядом. Еще на старте, изучив маршрут, он попросил Катю свернуть с Садового кольца, не доезжая Смоленской площади, и показал на экране мобильного на карте тупичок у Могильцева переулка.
– Сюда, Катя, припарковаться можно во внутреннем дворе, а то разоримся на одной парковке в центре.
Он подъехал туда вместе с ней, нажал на пульт – ажурная решетка отодвинулась, и они очутились в тесном внутреннем дворике.
– Тайная спецчасть? – поинтересовалась Катя, закрывая свой маленький «Мерседес Смарт».
– Музыкальная школа имени Людвига какого-то там. Моцарта-Баха, короче. – Гектор улыбался. – До нужного адреса прогуляемся пешком.
– Так это у вас называется, читала я в Сети. – Она оглядывала музыкальную школу. – А еще «сводный оркестр музыкантов» – так ЧВК в Сети именуют.
– Я заведовал в сводном оркестре исключительно литаврами.
Капитан Блистанов припарковался на патрульной машине с мигалкой прямо у особняка Гришиной: ему нипочем грабительская парковка – служба-с спишет-с! Он приехал с пакетами из «Макдоналдса», жевал бигмак и хлебосольно начал их тоже угощать, суя гамбургеры и чизбургеры в коробках. Катя отказалась, поблагодарив. Гектор, глянув на нее, тоже – объявив «фруктовый разгрузочный день».
Ключи от дома он еще раньше нашел в ящике комода в гостиной Регины Гришиной и отдал их Блистанову. Тот, зажав промасленные пакеты под мышкой, отпер крепкую дверь, и они вошли в особняк.
Пыль, пыль, пыль… Ремонт, известка, мешки с цементом, банки с краской, стройматериалы – все это покрылось пылью, брошенное здесь не один месяц назад.
Особняк состоял из шести больших комнат с высокими потолками. Две вообще залы просторные – хоть танцы устраивай. Имелась еще ванная комната и что-то типа кладовой-гардеробной. В одной из комнат почти до потолка громоздилась старая мебель, покрытая слоем пыли. В других все указывало на начавшийся там ремонт, который бросили на полдороге.
Они обследовали особняк быстро – смотреть было, если честно, не на что. В зале в центре стоял старый дубовый стол – прямо под пыльной люстрой с хрустальными гирляндами. Гектор обошел его, созерцая люстру, и направился к мешкам со стройматериалами у стены. Вытащил из-за них картину, которую засунули туда – всю в известке.
Катя увидела, что это снова не живопись, а большой фотопринт на холсте – постер. Фотография изображала обнаженного молодого парня – того самого, что и на портрете в доме в Полосатове. Только снимали его теперь со спины. Он стоял в море по колено, освещенный закатным солнцем. Руки он широко раскинул в стороны, и на них сидели четыре черные птицы – вороны. По две на каждой.
– Фотоколлаж, птицы потом были добавлены. – Гектор положил картину на стол. – И снова сынок нашей Регины запечатлен в чем мать родила. Что бы это значило, интересно?
– Уже без разницы, мало ли как люди прикалывались. – Капитан Блистанов доел последний гамбургер. – Все, дело в шляпе. Отказной! Дом пуст и закрыт давно. В нем не жили. Ну вы же сами мне сказали, что Гришина после смерти сына находилась в депресняке тяжелом.
– Интересно, откуда у нее вообще такой дом на Арбате? – удивилась Катя.
– И это уже не наше дело. Ариведерчи! – Блистанов опять ликовал.
Он попрощался с ними у особняка, плюхнулся за руль патрульной машины и был таков. Катя и Гектор направились к музыкальной школе на парковку.
– Что-то не радует меня, как Сеню-Полосатика, такой молниеносный делу венец, – заметил Гектор.
– Я тоже как-то сбита с толку, – призналась Катя. – Но вы сразу выдвинули версию яда бродифакума, а потом мы его у нее в сарае обнаружили. И она была одна на момент смерти. Решила с горя покончить с собой. Отравилась.
– Одна ли? – Гектор открыл пультом ворота парковки. – Концентрация бродифакума в брикетах против вредителей такова, что Гришиной надо было два-три брикета раскрошить и съесть с тортом или с пирогом… Это маловероятно. Можно проглотить клочок бумаги, но пачку листов съесть невозможно, понимаете? Однако возможен другой вариант – у нее же было сердце больное, она после инфаркта. Да, она приняла бродифакум сама, сколько смогла проглотить. Организм среагировал в форме приступа, ее сердце не выдержало.
– Может, она на это и рассчитывала – отравиться и умереть.
– Тогда, выходит, она обладала редкими познаниями в фармакологии и ядах, чему я не верю. Есть еще третий вариант.
– Какой?
– Мы что-то упустили в Полосатове. – Гектор открыл свой внедорожник. – Катя, а слабо еще раз прокатиться туда – кое-что проверить? Или вы устали?
– Я не устала. Но там ведь дом закрыли, опечатали. А что вы хотите найти, Гек?
– То, что я, возможно, не нашел сразу. То, что там есть изначально, но мы не увидели. И в дом, уже опечатанный, нам не надо, нам нужен участок, территория. А калитку я вскрою не глядя.
– Кто бы сомневался, – по укоренившейся уже привычке заметила Катя и села в его внедорожник, оставив свой «Смарт» на бесплатной тайной парковке.
И они вихрем помчались назад в Полосатово – благо вечером в субботу не было убийственных километровых пробок.
По пути Катя спросила:
– Как ваш отец, Гек? Как его здоровье?
– Все по-старому. Улучшений не будет никогда.
Катя вспомнила, как они с Вилли Ригелем видели генерал-полковника Борщова в его «поместье» в Серебряном Бору – в инвалидном кресле, когда он не узнал не только их, но и собственного сына.
– Ему операция по удалению катаракты предстоит, – продолжил Гектор. – Он одним глазом видеть перестал, с его больной психикой перспектива ослепнуть крайностями чревата. Я когда уезжал в командировку и потом когда в госпитале лежал сам на операции, как и прежде, его на сиделку оставил и горничную. Две старухи и он, больной безумный старик, – дергался я весь, как они там.
– Я тоже за вашего отца переживала, – призналась Катя. – Но сиделку я помню, она надежная, не страшно на нее оставить больного.
– Она у меня двенадцать лет работает. Старшей медсестрой в госпитале была, выходила меня после того ранения. – Гектор смотрел прямо на Катю, не опускал взор, не отводил глаз. – Я ее потом через несколько лет к отцу переманил сиделкой, заплатил в три раза больше. Она никогда замуж не выходила, самых строгих правил. Меня все воспитывала, когда я домой вдрабадан приезжал. А горничная – ее школьная подруга из Ярославля, она у меня пять лет работает. У нее умер муж, сын – пьяница, она внукам помогает материально. Весь мой дом на них держится – и сиделка с поварихой сватьей бабой Бабарихой накормить его хотят! Жарят, парят и коптят! Суровые, деятельные старушки, с ними не забалуешь.
Катя вспомнила аскетичный генеральский дом на огромном, заросшем лесом участке на Третьей линии Серебряного Бора у Бездонного озера. Дом – больничная палата, монашеская келья и спортзал для всех видов единоборств.
Запертую и опечатанную калитку участка Регины Гришиной, к которой они подкатили уже в сгустившихся сумерках, Гектор открыл разогнутой скрепкой, которую достал из кармана пиджака. Вынул из багажника армейский фонарь, и они вошли на участок. Он двинулся сразу вдоль забора, светя на доски, иногда постукивая по ним кулаком. Крепкий забор. Катя следовала за ним по пятам. Она недоумевала – что он хочет здесь найти?
Участок шел под уклон, ведь дом свой Регина Гришина построила на лесном холме. Следуя вдоль забора, они достигли сарая. Ядовитые брикеты забрал оттуда эксперт для биохимической экспертизы.
Но не сарай на этот раз интересовал Гектора. Он повел Катю за сарай, и они сразу почувствовали, как уклон участка стал круче. Дальше шли заросли кустов, не облагороженные замыслом садового дизайнера. Гектор направил на них фонарь. Сломанные ветки, словно через кусты кто-то пробирался. Они двинулись в самую чащу. Гектор шел впереди.
Уклон участка, ветки, сорванная листва и…
Катя в сумерках едва не споткнулась о что-то валявшееся в траве.
У самого забора – легкая металлическая лестница.
– Забор здесь ниже почти на метр из-за холмистого рельефа. – Гектор одной рукой поднял лестницу. – Вот что мы упустили. Катя. Путь.
– Хотите сказать, что кто-то перелез через забор? Но лестница внутри, не снаружи.
Гектор приставил лестницу к забору, поднялся, светя фонарем.
– Что там? – Катю уже мучило любопытство. – Я тоже хочу посмотреть, Гек!
– Тогда поднимайтесь аккуратно, я вас страхую.
Он сунул фонарь за ремень черных брюк, схватился за край забора и подтянулся на руке, освобождая лестницу для Кати. Она начала карабкаться по ней.
– Спокойствие, только спокойствие. – Гектор вскинул свое тело вверх на одной руке, как акробат, – и вот он уже бесстрашно стоит на заборе, выпрямившись во весь свой рост. Он нагнулся и крепко взял Катю за плечи.
– Отпустите лестницу, я вас держу.
– Гек, вы с ума сошли! Мы упадем!
– Кто упадет? Я?
Катя опять глазом не успела моргнуть, он поднял ее легко, сам стоя на заборе, обнимая ее сначала за талию, а затем повернул – и вот он уже держит ее на руках. Катя судорожно вцепилась в него, обняла за шею и…
Он спрыгнул вместе с ней с этого чертова забора.
Секунду он держал ее в своих объятиях уже на земле, широко расставив ноги. Фонарь, засунутый за пояс, светил ему прямо в лицо. И Катя видела, как оно изменилось, как потемнели его серые глаза. Она была словно в железном кольце его рук. Их дыхание смешивалось – так близко они были сейчас. Она разомкнула руки, обнимавшие его за шею, а он сразу отпустил ее, поставив на землю.
И погасил фонарь.
Катя слышала, как он выдохнул.
– Для нас с вами нет препятствий. – Его изменчивый голос охрип.
Он снова включил фонарь. Пятно света заскользило по примятой траве. До них тут кто-то уже явно побывал, как и у забора, где валялась лестница. В зарослях орешника, облепивших забор с внешней стороны, был словно проложен туннель.
Они двинулись вперед. Кусты закончились небольшой поляной – дальше подмосковный лес, спускающийся к реке Липке.
На поляне валялся мусор. Они подошли, Гектор посветил фонарем.
Кукла-статуэтка из раскрашенной глины. Маленькая одалиска в шальварах и лифе с голым животом, изогнувшаяся в восточном танце.
Головка статуэтки была оторвана. Ее разбили ударом о ствол сгнившего дерева, валявшегося на поляне.
– Катя, у вас сохранился пакет от груши? – спросил Гектор. – Выверните его наизнанку. Сойдет как упаковка. Нам надо забрать одалиску и то, что от нее осталось.
На участок они не вернулись, добрались только до калитки. Гектор ее снова закрыл, даже ленту желтую полицейскую вернул на место.
– Гек, что все это означает? – По пути в Москву Катя жаждала объяснений. – Регина Гришина на момент смерти находилась в саду с кем-то, да? Такой вывод вы делаете, обнаружив лестницу, заломы веток на кустах, примятую траву и глиняную фигурку?
– Да. – Гектор кивнул. – Я сразу для себя так решил, как только понял, что чашек и блюдец в доме осталось всего пять и ложек десертных тоже пять, а не шесть. Да и бокалов для вина… Перед нами, Катя, инсценировка дилетанта – талантливая, изощренная, весьма продуманная и тщательная на первый взгляд, однако испорченная промахом с лестницей. И одалиской, на которой убийца выместил то ли ненависть свою к покойной, то ли торжество от содеянного. Да, я теперь убежден, что на момент смерти Регина Гришина находилась в саду не одна. И это не самоубийство. Ее намеренно отравили. Причем убийца терпеливо и хладнокровно ждал ее конца, он не сразу покинул сад, перебравшись через забор. Он должен был быть уверен на сто процентов, что Регина Гришина мертва. Это некто из круга ее общения, кто-то ей знакомый, которого она сама пустила к себе на участок. С кем разделила свое последнее чаепитие. Посмотрим, что еще дадут экспертизы, а их теперь предстоит Блистанову и его криминалисту немало. Но уже сейчас я могу сказать – это дело очень, очень непростое. А убийца – человек жестокий, беспощадный, хотя и не профи, а дилетант.
