Kitabı oku: «Свет в алтаре», sayfa 2

Я подхватила Верочку – и обернулась на детские крики: лопоухий мальчишка драл Наденьку за локон.

– А у нас есть орешки! Возьмите, угоститесь! – я вытащила горсть из мешочка на поясе.

Не задобрила. Наденькина кукла полетела белыми кудрями в песок.

Константин отволок проказника за кружевной воротник:

– Это наш брат Серёжа, тот ещё сорванец.

Гувернёр-англичанин бежал с веткой крапивы. Серёжа с ехидными глазами наступил присевшей Наденьке на платье – и шмыгнул в смородину. «В хлебе не без ухвостья», подумалось мне, прости Господи.

Однако, будучи в настроении, двенадцатилетний Серёжа любил рисовать. В тот благословенный день я первый раз увидела его рисунок. Это был портрет.

Мы вернулись с девочками с прогулки. Моё веснушчатое лицо так обгорело на солнце, что стыдно было в люди показываться. В классной комнате Серёжа за столом штриховал тени.

– Можно ли посмотреть?

Он подвинул мне бумажный лист.

– О, да вы чудесно рисуете! А чей это портрет?

– Брата – Николая.

Серёжины запачканные пальцы крутили итальянский карандаш. Этот проказник ещё и рисовал с даром иконописца?

Я думала, по портрету, что у старшего брата тёмные кудри. А они оказались русыми. Но карандаш Серёжи не обманул: большие глаза Николая под надломленными дугами ореховых бровей смотрели, как с иконы.

За обедом он сидел по правую руку от отца и говорил с ним по-французски. Мой взгляд крался по льняной скатерти к матово-синему рукаву, к белому уголку шейного платка, выпущенному из-под булавки листком сливы. Ямочка на выдающемся подбородке, верхняя губка – пухлее нижней. Его черты я назвала бы нежными по-девичьи, если бы не большой нос – прямовыточенный, с чуть заметным, благородным намёком на горбинку…

– Вера ловит в щах фрикадельки! Руками! – шепнула мне Наденька. – Если маменька увидит, будет ругаться!

***

Летние солнечные вечера на лугу перед домом. В воздухе вертелись кольца. Подпрыгивали мячи. Ломающийся голос Серёжи спорил с восторженно-детским голоском Наденьки. Хвойный ветер от елового леса на холмах, рыбный запах близкого пруда. И комары, комары! Это стало моей жизнью.

Сам тайный советник, позванивая орденами на мундире, отбивал взлетающие воланы.

В игры звали и меня – и, если бы не Вера, я показала бы, как умею бегать. Но Верочка ещё не могла играть в лапту и в барры. И что мне оставалось? Сидеть с ней в беседке и отбивать кленовой веткой комаров.

Николай со смехом уворачивался от мячей. Серёжа в сердцах кричал ему:

– Тебе на войну надо! В тебя ни один француз не попадёт!

В дождливую погоду по гостиной носились белые платья: девочки резвились наперегонки. Старшие играли в шарады. Глаза Николая на нежно-бледном лице притягивали, как приютный свет в окне тёплого дома. Необыкновенные глаза… Какого цвета они были? Тёмно-серого? Или синего? Я никогда не видела близко его глаз и не могла угадать. А рука Николая то и дело ныряла в конфетницу на чайном столике.

Константин обошёл гостиную и предложил каждому вытянуть из шляпы бумажку. Мне досталось слово «победа». Я должна была загадывать Николаю. Он смотрел на меня, с конфетой за щекой. А за его спиной от канделябра рассеивался свет вокруг его головы – и рассеивался мой рассудок.

– Первая часть слова – река в Италии. Вторая часть… случится, если Наполеон нападёт на Россию.

Николай задумался:

– Река в Италии – По. Если Наполеон нападёт… Повойник?

Смеялась даже Верочка, ткнувшись матери в колени:

– Какое смешное слово! Мама, что такое повойник?

– Ты проиграл! – заливался смехом Константин. – Теперь ты должен надеть повойник и изобразить танец с шалью!

Я ахнула:

– Прости-и-те-е!

– Дайте ваш платок! – попросил Николай.

Я стянула с плеча серую косынку.

Моей косынкой с каплей лилейных духов Николай обернул голову. Подколол концы бриллиантовой булавкой со своего галстука. Его глаза, только что удивлявшие меня нежностью тёмной глубины, теперь смеялись с озорством мальчишки.

Матушка бросила ему в руки малиновую шаль, вышитую розанами, и села за клавикорд. А ведь это я была виновата – не так, не так надо было загадывать!