Kitabı oku: «Угодный богу», sayfa 9

Египет.

В эту ночь верховный жрец Такенс не смыкал глаз. Среди жертвенных факелов храма Амона ждал он возвращения своих собратьев. И пришли они к нему растерянные и раздосадованные, и жаловались мудрому Такенсу на гнев властелина Обеих Земель, грозящего им немилостью.

– Нас предали! – восклицали они. – Асахадон нас предал!

Увидев страх в их глазах, верховный рассвирепел:

– Проклятый мальчишка! Как смел он замахнуться на священных служителей своего бога!

– Теперь мы не можем показаться на глаза фараону, – беспомощно бормотали Салех и Куш, робко поглядывая на Такенса. – О, мудрейший, куда нам деваться? Мы вне закона! Где искать защиты от царского гнева?

– Верьте мне! – покрывая их лепет, провозгласил верховный. – Фараон будет усмирен, – и торжественно добавил. – Я знаю, что теперь нужно делать, – глаза его горели ненавистью.

Нижний Египет.

Сон Маабитури был похож на большинство детских снов: она летала над дельтой Хапи, как маленькая мушка, садилась на головы распустившихся лотосов и трогала их руками. Над ней в радужном нимбе вставало солнце, а рядом с ним блистали звезды. И вдруг она увидела очень богатые залы, дворцы, утопающие в зелени сада; все покрывала ночная тьма, но Мааби видела отчетливо каждый предмет и любовалась прекрасными постройками. Спокойный тихий сад дремал, окруженный надежным каменным забором. Все внушало умиротворение.

Но вдруг, словно упавший с неба камень, среди деревьев возник высокий человек в черной накидке. Мааби увидела очень близко с собой его свирепое лицо со щеками, изборожденными двумя глубокими морщинами, и руку, сжимающую кинжал. Мааби вскрикнула и в испуге зажала рот руками, но злодей ее не слышал: он, вглядываясь в темноту, пробирался по дорожкам к прекрасному дворцу. Мааби опередила его, влетев через открытое окно в комнату, где среди чудесных роз на ложе спала женщина, такая прекрасная, какую можно увидеть только во сне. Она была так же беззащитна, сколь и прекрасна. Почему-то Мааби понимала, что именно ей грозит опасность.

– Проснись, – зашептала она на ухо спящей. – Проснись же, тебя хотят убить!

Но женщина не просыпалась. Мааби видела, что злодей уже близко, в полутора-двух плефрах от дворца; ему мешала темнота, он двигался медленно и осторожно, но неумолимо приближался.

Мааби смотрела на спящую и в смятении не знала, как ее спасти.

– Кто поможет мне? – в отчаянии вырвалось у девочки. – Кто сделает это?!

И тут она почувствовала, как вылетает из дворца и несется в глубину сада, к высокому роскошному павильону. Она прошла сквозь стены, поросшие густым плющом, и оказалась в огромной комнате, где спал долговязый нескладный мужчина.

Мааби сразу узнала фараона.

– Да, я его помню, – сказала она, обращаясь неизвестно к кому. – Ты говорил о нем и показывал мне его. Я попробую, – добавила она и приблизилась к лежащему:

– О фараон! Проснись! Амонхотеп, встань!

Мужчина спал. Девочка попробовала еще раз разбудить его. И опять ничего не получилось.

– Ну почему ты меня не слышишь?! – в исступлении закричала она. – Смотри!!!

Египет. Резиденция фараона.

После посещения жрецов Амонхотеп IV долго не мог успокоиться. Он решил не тревожить Нефру среди ночи и остался спать в павильоне. Мало-помалу гнев его проходил и сны, путанные и бессвязные, уже начинали роиться в его голове, как вдруг он словно наяву увидел спящую у себя в комнате Нефру.

– Амонхотеп! Ей грозит опасность! – услышал он в собственной голове. – Смотри, Амонхотеп!

Он увидел свою комнату в павильоне, факел, одиноко горящий у входа, и заснувших слуг.

– Открой глаза, Амонхотеп! – властно приказал тот же голос, принадлежащий ребенку.

Повинуясь, фараон открыл глаза, но картина не изменилась, словно он смотрел сквозь веки, сделавшиеся прозрачными.

От этого увиденное во сне представилось таким реальным, что фараон незамедлительно позвал слуг, велел поднять стражу и прочесать все в саду, ища злоумышленника.

– Зачем это тебе, о божественный? – прежде чем исполнить волю фараона, спросил Хоремхеб. – Тебе приснился плохой сон?

– Да, мой сановник, – сдержанно ответил Амонхотеп IV. – Это только сон. Но я хочу проверить, как охраняют меня мои стража и полиция.

– Сад будет прочесан, – поклонился ему Хоремхеб.

Человека в накидке схватили в тот момент, когда он влезал в окно спальни царицы. Он был силен, отчаянно отбивался, порезал троих охранников, прикончил случайно оказавшегося рядом раба и хотел бежать, но подоспевшая на подмогу стража все же поймала его.

Нефру проснулась от шума за окном, выглянула в сад и, ничего не понимая, смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами.

Такой ее и видела Мааби, счастливо улыбаясь во сне. Рядом с ней в душной тесноте грязной хижины все спали. Не было на месте только старика Хануахета. Он в это время шел при свете звезд, прямой, как его палка. И двигался навстречу Хонсу, чей час еще не настал.

Но вот, пробившись через горные цепи, из-за горизонта показался лунный диск, и длинная черная тень легла за спиной Хануахета, будто желая дотянуться до покидаемого им дома и задержаться подле спящей девочки по имени Маабитури. Но всему свой срок, старик это знал. Он остановился, поднял к небу подбородок, взял обеими руками палку и замер так на несколько мгновений, а затем ноги его, казалось, оторвались от остывшей почвы, от черной тени и невесомое тело ночного странника взмыло в плотный воздух. Хануахет не двигался, он летел куда-то на восток, с каждым мгновением делаясь все меньше и меньше, и вскоре стал неразличим в обманчивом неосвещенном небе. Он был спокоен, потому что его ученик оставался под серьезной защитой.

Амонхотеп же в этот момент у себя в павильоне допрашивал схваченного злоумышленника:

– Кто ты? – тот угрюмо молчал.

– Как у тебя хватило безумия проникнуть в сад, чтобы убить свою царицу? – фараон тяжело вздохнул. – Сознаешь ли, что ожидает тебя и того, кто тебя подослал?

– Меня никто не подсылал! – поспешно ответил преступник.

– Да, личная месть побудила тебя влезть в окно царицы, не так ли? – Амонхотеп, сощурившись, смотрел на злодея.

Ответа не последовало.

– Где вы договорились встретиться с тем, кто тебя нанял? – преступник молчал.

– В храме Амона-Ра, – с уверенностью заключил фараон и, уловив смятение в лице наемника, решил воспользоваться этим. – Видишь, я знаю. Верховный жрец выдал тебя, он был здесь и разговаривал со мной. Нет смысла таиться.

– Ему… незачем… ме-меня выдавать, – спотыкаясь на каждом слове, заговорил злоумышленник.

– Ты не знаешь Такенса, – покачал головой Амонхотеп IV. – Он попал в немилость и теперь пытается вновь завоевать мое расположение и вернуть себе утраченное.

– Но я…

– Да, тебя использовали, как последнего глупца, – ровно говорил фараон, следя за злодеем краем глаза. – Вокруг тебя завязались дворцовые интриги. А ты осознаешь, чем для тебя это кончится?

Преступник молчал, глядя в пол.

– Но ты не думай, что Такенсу это сойдет с рук, – продолжал фараон, равномерно прохаживаясь по павильону. – Я еще должен проверить часть его слов. Так отвечай же, где он назначил встречу?

– Возле бокового входа в подземелье, – после минутного раздумья выдавил злодей.

– Мне это известно, – невозмутимо произнес Амонхотеп. – Но он не будет ждать тебя там. Он слишком коварен и поджидал бы тебя в подземелье, чтобы убить, если бы я не поверил ему и не приказал прочесать сад, застав тебя на месте преступления. Убив убийцу царицы, Такенс скрылся бы, довольный твоей работой. Он ловкий человек, этот мудрый жрец, он бы отомстил мне за себя… Что ж, уведите преступника, – велел фараон после небольшой паузы. – Снимите с него накидку и положите здесь вместе с кинжалом, которым он намеревался убить царицу Египта.

Слуги выполнили его приказ.

Нефру следила за всей этой сценой через окно павильона, заплетенного плющом. И как только стража увела пленника, а советник удалился, она впорхнула внутрь и очутилась рядом с мужем.

– Скажи, Амонхотеп, неужели это правда? – осторожно спросила она, заглядывая ему в глаза.

– Что «правда»? – не понял фараон.

– А то, что верховный задумал эту игру, чтобы вернуть твое доверие?

– Нефру, – Амонхотеп ласково посмотрел ей в глаза. – Разве Такенс оставит свои интриги? Неужели он выдаст своего наемника? Его планы наверняка более обширны, чем убийство царицы. Он хочет власти, а не преданной службы фараону. Будь его воля, он поставил бы себя во главе государства и ужаснул бы мир необузданностью своих желаний! – Амонхотеп помедлил, прежде чем сказать: – Сегодня ночью боги предотвратили страшное злодеяние, задуманное против нас обоих! Нефру! – он вдруг сбивчиво и быстро заговорил, сразу став похожим на одного из тех мальчишек, с которыми Нефру играла в детстве. – Это выше моего понимания, но я увидел во сне… да, дорогая моя, во сне сегодня ночью я видел, как этот негодяй, которого только что увели, влезает с ножом через окно к тебе в спальню.

– Боги! – в испуге воскликнула царица, крепко сжимая руки мужа своими внезапно похолодевшими пальцами.

– Да, – продолжал он. – Это так отчетливо врезалось в мою память, что я не знаю, сон ли это был? И голос, детский голосок! Он просил меня помочь тебе!

– Это чудо?

– Может быть. Но главное, что ты жива, и мы вместе, прекраснейшая моя! – фараон нежно обнял царицу. – Никогда не расстанусь с тобой! – пылко произнес он. – Клянусь, только смерть разорвет наши узы.

– Не сможет, – спокойно и буднично ответила Нефру.

– И никогда я не отступлюсь от этой клятвы!

Они помолчали, уносясь мыслями в неизвестное будущее, затем царица встрепенулась:

– Откуда ты узнал, что убийца подослан верховным жрецом?

– Я действовал наугад, – усмехнулся Амонхотеп. – Я не был уверен, что Такенс опустится до убийства. Я уважал его. К тому же две попытки за одну ночь – это чрезмерно для рассудительного человека. Но, оказывается, Такенс не из их числа. Я разочарован.

Нефру не совсем понимала, о чем идет речь, но не решалась пускаться в расспросы, полагая, что Амонхотеп сам ей все расскажет.

– Что же теперь ты хочешь предпринять?

– А вот что, – фараон указал на пол, где лежали накидка и кинжал.

Нефру, как заговорщица, улыбнулась ему. Амонхотеп молча кивнул.

Египет. Храм Амона-Ра.

В маленьком помещении подземелья маячил голубой огонек, ничего не освещая вокруг себя и не давая тени. В кромешной темноте прямо под ним стоял, прислонившись спиной к стене, человек в одежде жреца. Ступени лестницы были освещены луной и вели наверх. Неожиданно на них упала чья-то тень: человек спускался в подземелье. Жрец двинулся навстречу.

Они остановились у подножья лестницы, и вошедший встал спиной к свету, так что невозможно было различить его лица, скрытого под капюшоном накидки, тогда как луна прекрасно освещала лик жреца. И этим жрецом был сам Такенс.

– Ты сделал это? – шепотом спросил жрец.

– Она мертва, – так же шепотом ответил гость.

– Об этом уже знают?

– Нет, все обошлось без шума.

– Тогда получи, – жрец вложил в руку собеседника тяжелый слиток золота. – Я доволен тобой.

– Это не много, – заметил вошедший.

Такенс, нехотя, добавил еще кусочек драгоценного металла, но человек в накидке продолжал вымогать награду:

– Я подвергал себя опасности. Дай мне свое украшение, то, что ты носишь на шее.

– Это именная вещь, – возразил жрец. – Ты все равно пойдешь ее продавать, и тебя спросят, где ты ее взял. Так и до меня доберутся.

– Я сотру имя, – упорствовал человек в накидке.

– Это слишком большая драгоценность!

– Царица тоже не желала расставаться с жизнью, однако я ее уговорил, – сдержанно усмехнулся собеседник. – А твоя золотая штучка поможет мне молчать о случившемся и забыть о тебе.

– Ну ладно, – верховный снял с шеи украшение из бус и золотых пластинок и протянул гостю. – Твоя работа стоит того.

Человек в накидке принял дар из рук жреца и поднес к глазам, рассматривая надпись на пластинах.

– Теперь у тебя есть средства, чтобы покинуть Египет, – удовлетворенно уронил Такенс.

– Зачем? – удивился человек в накидке. – Меня никто не видел, мне незачем опасаться преследования. А вот тебе наверняка придется оставить этот чудесный храм, который ты очернил собою. Обещаю, тебя-то действительно будут искать и преследовать, если ты немедленно не уйдешь отсюда, – голос говорившего был спокойным и очень ровным, а низкие звуки, растекающиеся по каменному помещению, казались Такенсу очень знакомыми.

Внезапно его осенила догадка:

– Фараон! – воскликнул он в ужасе и бросился к лестнице, чтобы бежать.

– Подожди, о мудрый! – преградил ему дорогу Амонхотеп. – Я не все сказал тебе. Ты больше никогда не будешь верховным жрецом…

– Это не тебе решать! – огрызнулся Такенс.

– Мне, твоему повелителю, сыну Амона-Ра! – настойчиво произнес Амонхотеп IV. – Ты не будешь служить в храме, потому что слишком грязен и зол душой. Я помню твои наставления в первые дни моего пребывания на троне. Как они отличались от тех, что ты давал мне здесь, в этом храме. Помнишь ли ты их сам? О, мудрейший жрец Амона-Ра! Вспомни, что двигало тобой, когда ты подбивал своих собратьев возвести на трон Египта оставшегося без внимания старшего сына фараона? Ведь тогда ты еще был человеком, моим учителем и другом. Или только корысть, расчет и гордыня повелевали тобой? Неужели ты думал, что твой воспитанник, падающий на колени перед тобой и целующий твои руки, будет продолжать этим заниматься и будучи властелином Египта? Я был почтителен, и ты решил, что я вам предан. Я был послушен, и ты подумал, что имеешь власть надо мной. Я терпеливо внимал твоим словам, и ты посчитал, что я нуждаюсь в советах. Единственный человек, которого я слушал, был Хануахет, но ты убил моего мудрого учителя!

– Он предал Амона! – в остервенении взвизгнул Такенс. – Он заслужил смерть!

– В чем его вина? – жестко спросил Амонхотеп.

– Он предал наши законы, он обошел их с коварством змеи.

– Разве в этом кроется порок? – вдруг произнес фараон. – Ты же сам учил меня выкарабкиваться из зыбучих песков законов и правил, утверждая, что все люди грешны и даже лучшие из них недостойны богов. Ты учил не останавливаться ни перед чем при достижении своих идеалов, потому сам убиваешь и подсылаешь убийц.

– Амон-хо-теп… – процедил верховный сквозь зубы.

– Мое имя Неферхепрура – Ваэнра, – дерзко отозвался фараон. – Я не забываю лжецов и негодяев, я помню их в лицо, чтобы не подпускать к себе близко. Уходи, Такенс, ты не можешь оставаться здесь, ибо за все твои злодеяния тебя следует предать смерти, но я этого не хочу, потому что не желаю становиться похожим на тебя. Уходи, – фараон уступил Такенсу дорогу, но тот еще некоторое время неподвижно стоял, исподлобья глядя на своего повелителя.

Наконец он нашелся, чем ответить:

– Ты говорил о моей подлости, божественный? Но ведь и ты прибегнул к этому орудию, переодевшись и выманив у меня именное украшение. Ты сам не замечаешь, как действуешь вопреки своим убеждениям. Ты хочешь использовать мое имя против меня? Ведь так?

– Ты рассудил о моих действиях таким образом, как если бы сам оказался на моем месте, – спокойно отвечал Амонхотеп IV. – Я до последнего момента надеялся, что мои подозрения не оправдаются, что какой-то негодяй нарочно порочит твое имя. Но вот в руках моих именная ведь, принадлежащая Такенсу, верховному жрецу Амона. Сомнения мои разгромлены. Я не стремлюсь к мести. Это недостойно человека. Мне не нужна твоя драгоценность, возьми ее, – фараон протянул Такенсу украшение. – Но знай, что с ней тебя очень скоро отыщут и приведут ко мне. И даже без нее тебя найдет полиция: твои приметы известны очень многим. Уходи из Египта, Такенс.

Фараон положил украшение на ступени и стал медленно подниматься по лестнице.

Жрец бросил взгляд на лежащую вещь, поднял ее и, попробовав на пальце острый край пластинок, неожиданно кинулся на фараона. Он хрипел от охватившей его жажды крови, смерти этого человека. Он хотел разрезать его на куски, полоснуть по горлу, по глазам, по сердцу, в слепой ярости не соображая, что выбрал для этого неподходящее орудие, мягкое, недостаточно острое даже для того, чтобы сделать рану.

Амонхотеп оказался проворнее и отбросил от себя озверевшего Такенса. Тот тяжело упал на ступеньки, и украшение зазвенело по полу.

– Прощай, Такенс, – поправляя накидку, через плечо бросил фараон. – Ты недостоин даже того, чтобы называться мудрым. Разум изменил тебе!

– Я не умалишенный! – прохрипел тот, но Амонхотеп уже его не слушал; его тень мелькнула по перекошенной от ненависти физиономии Такенса и растворилась в лунном сиянии ночи.

Глава 9.

Двуречье.

Тотмий остановил свою лошадь на берегу широкой реки. Не один месяц он добирался сюда, а путь еще предстоял неблизкий. Дорога его не страшила, он готов был стерпеть все тяготы путешествия ради того, чтобы когда-нибудь очутиться в стране своих детских снов. Он понимал, что она может оказаться совсем другой, чем представлялась ему когда-то. Но верил, что она будет лучше всего остального мира, с которым ему довелось столкнуться за эти годы.

Ну-от-хаби не поскупился и сам снарядил в дорогу Тотмия, купив ему лошадь и подшучивая над тем, как за время пребывания в рабстве молодой человек значительно вырос не только по части мастерства, но и в прямом смысле. Ну-от-хаби делал вид, что рад тому, что Тотмий уезжает. Но все же в его шутках и в движениях было что-то иное. Тотмий никогда не видел, чтобы учитель плакал, да и сам давно разучился это делать. В каких пустынях на пути в Китай остались его слезы? Ну-от-хаби отобрал и сложил в сумки самые лучшие работы Тотмия – маленькие скульптурки из дерева и камня – дал денег и провизии и посмотрел, как молодой человек влезает на лошадь, а потом сказал всего два слова и, махнув рукой на прощанье, ушел в дом. Тотмий поехал прочь, и слова учителя долго звучали в его ушах: «Верь себе». Он еле сдерживался, чтобы не гнать лошадь слишком быстро и следовать советам учителя. Как велел Ну-от-хаби, Тотмий пристроился к одному из караванов, везущих китайские ткани в сторону заходящего солнца. Караванщики недоуменно поглядывали на юношу, сбитые с толку его китайским нарядом и совершенно не подходящей к ней внешностью чужеземца. Один из караванщиков был другом Ну-от-хаби и объяснил остальным, что Тотмий – раб, отправленный в подарок императору Египта. И те подивились, как раб может путешествовать самостоятельно? Они следили за тем, чтобы Тотмий не отбился от них и не сбежал. Караван двигался медленно, и прошло еще очень много дней, прежде чем Китай остался позади; они пересекали земли, заросшие буйной зеленью тропических лесов. Там им попадались диковинные животные, которых Тотмий никогда раньше не видел. Они были похожи на движущиеся серые холмы; караванщикам удалось убить одного из этих зверей, и его мяса хватило каждому.

Тотмий даже не мог подумать, что мир так неповторим и прекрасен в каждом своем проявлении. Он не знал, что непроходимые заросли будут звучать потрескиванием сочной зелени, журчанием воды и стрекотом невидимых птиц, а запахи гигантских цветов вызовут чувство опьянения и головную боль. Он не подозревал, что глаза его начнут уставать от пестроты красок, а сердце будет так сильно колотиться, что он испугается возможности умереть от переполнявшего его ощущения прекрасного. Тотмий понимал, что устал восхищаться, но не восхищаться не мог. Он любил и чувствовал каждый лист, каждый цветок, каждую птицу. Он не знал, сколько сможет вместить в себя, но полагал, что ему это необходимо: душа его оживала тем быстрее, чем больше красоты входило в него. Быть может, когда-нибудь ей суждено будет пролиться в его работах?..

Но вот буйные лес остались позади, и начались ровные голые пространства, которые в первое время казались чрезмерно скромными и убогими. А потом Тотмий увидел закат среди этих равнин, и песня солнца разлилась по его сердцу, питая теплом и светом все его существо. Издалека он наблюдал животных, охотящихся друг на друга, но не находил в этом жестокости, а лишь гармонию со всем миром, видя только некую закономерность, как закаты и рассветы.

Караванщики доставили его в страну, лежащую среди двух широких рек. Там их путь заканчивался, а Тотмий должен был двигаться дальше. Ну-от-хаби хотел, чтобы он пристроился там к другому каравану, идущему глубже на запад, но в тот день его не оказалось, а юноша не мог ждать. От седобородого караванщика он узнал, что ему еще предстоит преодолеть море, горы и пустыню, чтобы выйти к самому Уасету, столице Египта. Почему-то караваны обходили страну пирамид стороной, предпочитая торговать в других землях, не оставляя вниманием и завоеванные Египтом территории. Но государство, где правил фараон, внушало им непреодолимый страх.

Был вечер, и хотя вокруг все зеленело, знойное дыхание пустыни чувствовалось даже здесь, на берегах Тигра и Евфрата. Друг Ну-от-хаби уговаривал Тотмия заночевать вместе с караванщиками, но юноша наспех распрощался и отправился в дорогу. Он торопился навстречу мечте.

Оставив в стороне небольшую деревушку, он добрался до реки, напоил лошадь и наполнил флягу чистой водой, потом достал из седельной сумки хлеб и съел его, запивая водой и глядя на чудесный закат. А когда стемнело, прилег подле колышка, к которому привязал лошадь, и безмятежно заснул.

Он проснулся среди ночи от того, что кто-то ощупывал его; он вскочил, готовый к драке, его крепко схватили за руки, но он вырвался и вновь был схвачен.

– Стой, дурак! – крикнул смуглокожий бородач, на голову которого был накинут кусок черной ткани. – Мы не собираемся тебя убивать!

Тотмий не понимал его слов, но сдаваться не собирался. Грабителей было трое: один держал за повод лошадь, а другой повис у Тотмия на руках, пока третий ощупывал его одежду.

– Где золото? – после безуспешного обыска недовольно спросил бородатый.

Пленник не издал ни звука.

– Ты же караванщик, мы следили за тобой, у тебя должно быть золото!

– У этого болвана ничего нет, – крикнул тот, что держал лошадь, человек с густыми черными усами, и весело присвистнул. – Пора посмотреть, что у него в сумках.

Тотмий дернулся, когда увидел, как на землю летят его миниатюрные скульптуры, как грабители топчут их ногами. Следом полетели запасы еды. Юноша стиснул зубы и отвел глаза.

– Посмотри-ка! – загомонили разбойники, и по оживленности их голосов Тотмий понял, что они добрались до золота, которое дал ему в дорогу Ну-от-хаби.

Тот грабитель, что держал молодого человека, ослабил хватку, и руки его скользнули по запястьям юноши.

– Что это у тебя? – в волнении прохрипел разбойник, нащупав браслеты. – Вы только посмотрите сюда!

Молодой человек принялся вырываться.

– Взгляните, что у этого мерзавца под халатом! – кричал грабитель, не выпуская Тотмия.

– Ты хочешь показать нам его шелудивое тело? – засмеялись разбойники, подходя ближе и держа в руках добычу.

Тотмий вырвался, но они все трое повисли на нем.

– Смотрите! – выдохнул тот, что держал юношу; он задрал один из рукавов халата пленника, и браслет, увидевший свет луны, блеснул всеми своими алмазами.

Разбойники охнули.

– У него еще один такой же! – похвастался грабитель и уже собирался доказать правоту своих слов, как Тотмий со всей силой ударил его кулаком в подбородок и, расшвыряв остальных, кинулся к лошади, вскочил на нее и пустился прочь.

– Остановись, негодяй! – кричали разбойники ему вслед, но даже не стали пытаться его догнать, потому что были пешими.

Тот, кого ударил Тотмий, с ненавистью посмотрел ему вслед и сказал, зло сплевывая кровь:

– Пусть сдохнет в пустыне!

А потом все трое поплелись по направлению деревни, ступая по скульптурным фигуркам и со злостью отшвыривая их ногами.