Kitabı oku: «Зависимость. Тревожные признаки алкоголизма, причины, помощь в преодолении», sayfa 3

Глава 5. Аяна

Она лежала в больничной кровати уже третий день. Засыпала, обнимая казенную подушку, просыпалась, час-два-три смотрела в полудреме на недавно покрашенную кремовым стену перед лицом и снова через приятную истому уходила в глубокий сон.

Ей было хорошо. Спокойно и безопасно почти до слез. Здесь от нее никто ничего не хотел. Здесь она никому ничего не была должна. Здесь она была наконец заперта от вещества. В мрачной, с решетками на окне и удобствами на этаже, четырехместной палате клиники она чувствовала себя как в материнской утробе. Пожалуй, следовало скучать по детям, переживать о работе и прочее. Но мир был слишком сложен и невыносим. Место, где переставало быть страшно и больно, – здесь.

Вечерами на час выдавали телефоны. Звонить никому не хотелось. Но нужно было сказать матери, где она. Зачем? Муж наверняка уже позвонил теще. Ему нужна будет помощь с детьми… Но она взяла из обув ной коробки с гаджетами всех больных, стоящей на сестринском посту, свой мобильный и пошла в туалет. На полу комнаты с умывальниками была выложена дореволюционная плитка в бело-коричневую шашечку.

Набирая номер, начала ходить взад и вперед, стараясь наступать только на белые квадраты. Белый. Белый. Белый.

– Алло!

– Да, мам, это я. Я в клинике.

– Опять.

– Да, мам, опять.

– С детьми все хорошо?

– Да, все хорошо. Он с ними. Все хорошо, мам.

Тишина. Белый. Белый. Белый.

– Что же делать? Что делать? Как это все остановить? Как тебе остановиться? Как же дети? Что ты будешь делать? Что там, в больнице, они могут сделать?

Она молчала. Столько бессмысленных, каждый раз одинаковых вопросов, на которые она сама не знала ответов. Так больно от них внутри… Слезы близко… – Мам, я не знаю. Я правда не знаю. Если бы можно было отрезать руку и все это кончилось, я бы согласилась. Поверь, я бы согласилась.

В этот момент она поняла, что говорит абсолютно серьезно, примериваясь внутри, какой бы руки она была готова лишиться. Не обнимать детей, не держать их больше на руках, не рисовать, не реставрировать мебель, не мастерить всякие мелочи, не ухаживать за чертовым газоном, не работать дизайнером… Она и была ее руки. Оставить культю вместо одной из них, чтобы все закончилось… Она всем телом почувствовала, как это – быть без руки. Да. Если нужно, то да.

– Мам, я справлюсь. Я постараюсь. Они что-нибудь еще предложат. Мам, я хочу. Очень хочу, мам…

Слезы потекли по лицу…

– Все будет хорошо, мам. С детьми все хорошо. Пожалуйста, узнай, нужна ли помощь ему.

– Я позвоню. Конечно. Постарайся, пожалуйста.

– Я постараюсь, мам. Пока.

– Пока.

Белый. Белый. Коричневый квадрат плитки на полу. Оступилась. Все. Проиграла. Она стояла на этой «неправильной» плитке и представляла себя с одной рукой. Страшно не было. Скорее, была в этом какая-то правильность. Справедливость. Достаточность. На ум пришло слово «искупление». Если бы все было так просто…

В этот раз она провела в клинике три недели. Врачи хотели отпустить через две, но она очень попросила оставить ее подольше. Совсем не была готова выходить в мир.

Пролежав почти неделю в кровати, она захотела чем-то заняться. Попросила у сестер бумагу с ручкой и решила начать рисовать, что последний раз она делала только в старших классах школы. Вставала утром, шла в столовую или к столу в коридоре и до вечера рисовала. Сложные, с большим количеством деталей картинки штриховкой. Рыбы, индюк, осенние листья, еще рыбы, иссушенные яблоки на ветках. Один раз ей удалось добыть на час цветные карандаши, и она нарисовала единорога для дочки. Передала картинку с мужем, попросила его привезти еще десяток ручек. Слишком быстро они заканчивались.

Водили на всякие тесты. Надевали какую-то шапку на голову и смотрели работу мозга. Просили ходить по беговой дорожке и слушали сердце. Один раз ее пригласил психиатр, и она заполняла долгий тест на ассоциативное мышление, логику и прочее. Оказалось, что ее показатели близки к гениальности.

– Что же ты делаешь, девочка, с собой. Не всем Бог дает столько, сколько есть у тебя, – подняла на нее глаза пожилой психиатр, подсчитав результаты.

– Хороший вопрос. Что-то от его подарков мне не легче. Может, не то дал, – иронично отшутилась она в ответ.

Отделение было платным, сюда ложились люди не только с зависимостями, но и с проблемами сна, депрессиями, попытками суицида. Как-то в ее палату под руки привели Аяну. Бурятку за пятьдесят привез ее сын. В молодости Аяна была известным и очень уважаемым у себя в регионе хирургом, а потом что-то случилось, и у нее начались видения наяву. Еще молодой тогда бурятке диагностировали шизофрению. Уже больше двадцати лет она периодически уходила в мир своей болезни. Сын привез мать с очередным приступом.

Аяна не была опасной, но если ей начинали видеться духи – могла громко с ними разговаривать, прогоняя из палаты или туалета, чем пугала остальных больных. Через день оказалось, что бурятке нравится смотреть, как она рисует. С этого момента Аяна всегда была рядом. А если уходила пошугать духов, сестры ей ласково говорили: «Аяна, пойдем-ка посмотрим, как рисуют» – и приводили обратно.

Бурятка часами смотрела, как ручка штрихует маленькие детали очередной картинки. Наверное, ее это успокаивало. Покачиваясь из стороны в сторону, пела колыбельные на бурятском. Иногда, если была в себе, говорила, как переводится с русского на ее родной язык то или другое слово, сбивчиво рассказывала, как однажды пошла туда, куда живым нельзя ходить, в какое-то поле мертвых, и с тех пор начала болеть.

Она была рада Аяне. Ее рассказам, ее нежным грустным песням, ее видениям. Аяна не пугала, а скорее казалась шаманкой, которая умеет пересекать границу миров и может много интересного рассказать о том, как там, с той стороны. А еще бурятка точно не считала ее странной или слабой, как, ей казалось, думают другие пациенты отделения. Иногда бурятка просила дать ей ручку и пририсовывала что-то на картинке. Бывало, могла объяснить, что написала на бурятском «мышь» или «рыба», но чаще сама не понимала, что нарисовала.

Когда ее уже выписывали, вшив в конце третьей недели очередную капсулу под лопатку, от которой в случае употребления станет очень плохо, у Аяны был приступ. Она уже час стояла в туалете и разговаривала с демоном. Шаманка была в другом мире, с ней было не попрощаться.

Она с грустью собрала в папку все рисунки, рассматривая надписи, сделанные Аяной, получила свой телефон и верхнюю одежду, тепло попрощалась с сестрами, которые в очередной раз сказали: «Чтобы мы больше тебя здесь не видели!» – и пошла по коридору к лестнице, спустившись по которой на три этажа, открыла дверь на улицу. Прощай, Аяна. Вдохнула холодный влажный воздух всей грудью. Пахло гниющей листвой…

Почему я не хочу, но пью? Почему пьет мой партнер или родитель, если очевидны все негативные последствия употребления? Что управляет пьющим человеком? На эти вопросы может ответить небольшое знакомство с биохимической реакцией нашего организма на этанол.

Алкоголь так же, как кофе, считается напитком «социальным».

То есть человек не выбирает его по вкусовым качествам (попробуйте предложить детям крепкий кофе без молока или глоток коньяка), но знакомится с ними в социуме, где есть традиция употребления. Уже после первых глотков «гадкого» для вкусовых рецепторов напитка мозг понимает, что за неприятным вкусом следуют крайне приятные телесные и эмоциональные ощущения (тепло, снятие напряжения от алкоголя или повышение количества энергии от кофе). И как только эти состояния связываются с определенным вкусом, запахом, ритуалом – нам начинает нравиться и вкус. Скорее, даже вкус становится не столь значимым, как получаемый эффект.

Один из самых легких способов сделать алкоголь более привлекательным – это подсластить его и, конечно, несколько разбавить, ведь чистый спирт жжется.

Молекула этанола очень мала, оттого быстро всасывается, а значит, уже через несколько минут вы чувствуете, как состояние изменилось, напряжение ушло, а мир засверкал новыми красками.

Как и любой наркотик, алкоголь встраивается в человеческую биохимию, становясь ее частью. В этом смысле алкоголь – один из самых неизбирательных психоактивных веществ, потому что связывается со множеством различных рецепторов и таким образом действует на большую часть нейронов мозга, а их порядка 200 млрд.

Нейроны мозга, в свою очередь, между собой имеют так называемые синаптические щели, и передача информации от одного нейрона к последующему идет химическим путем с выделением нейромедиаторов, несущих, в зависимости от вида, определенный сигнал соседнему нейрону.

Под действием этанола количество нейромедиаторов в синаптических щелях резко повышается. Выделяется гамма-аминомасляная кислота (она как сигнал «выкл.» для всех систем), и вы ощущаете эффект расслабления, который при продолжении употребления может перейти в выключение способности рассуждать или в целом к потере сознания.

Тем временем под влиянием этанола отключается префронтальная кора, отвечающая за контроль и оценку происходящего, ваша психика растормаживается, и вы неожиданно открываете в себе таланты танцовщицы на шесте или бесстрашного покорителя строительных кранов. Вы ли это? Вы, но без тормозящей части себя, которая тоже вы.

Кроме того, повышение уровня алкоголя в крови усиливает эффект серотонина, отчего всё вокруг вам кажется привлекательнее, вы чувствуете себя счастливее, а выделившиеся в синаптические щели эндорфины организуют эмоциональный подъем.

«Никакой другой наркотик не может разом активировать гамма-аминомасляную кислоту, серотонин и дофамин и при этом блокировать глутамат и норадреналин. Алкоголь смешивает в нашем мозге настоящий коктейль из эффектов нейротрансмиттеров»³.

Одновременно, защищаясь от действия алкоголя, мозг старательно выделяет моноаминооксидазу, призванную нейтрализовать некоторый избыток нейромедиаторов. Именно повышение количества моноаминооксидазы приводит к росту толерантности при регулярном употреблении. И, к сожалению, идея о том, что человек независим, если может много выпить, – ошибочна. Если человек стал толерантен к этанолу, он уже внутри процессов зависимости. Но то, что многие исследователи биохимии зависимости считают самым важным, – алкоголь способствует выбросу дофамина. Вы чувствуете себя бодрее, активнее и воодушевленнее. И если вы начинаете все чаще обращаться к алкоголю как инструменту кратчайшего получения удовольствия, то в вашем мозге все чаще случаются дофаминовые потопы, в попытке адаптироваться к которым он наращивает количество дофаминовых рецепторов.

Представим, что вы очутились на море, или в горах, или еще в каком-то очень приятном месте. Вам по-настоящему хорошо. Соответственно, один нейрон передал десять молекул дофамина на десять дофаминовых рецепторов соседнего нейрона. Мозг расценивает этот сигнал как некое блаженство и достаточность. При систематическом употреблении алкоголя, как мы уже выяснили, количество дофамина увеличивается, а соответственно увеличивается и количество рецепторов. Через несколько лет вы опять на том же берегу моря: нейрон передал, возможно, все те же десять молекул дофамина рецепторам соседнего нейрона, но к тому моменту рецепторов уже в два раза больше (их количество увеличилось, чтобы выдерживать дофаминовые штормы, организуемые этанолом), а значит, сигнал изменился с «блаженство» на «нормально», «жить можно». И одновременно в вас слышна вот эта вот легкая тоска по тому, что можно почувствовать утерянное ощущение достаточности, стоит лишь переместиться в бар и заказать себе пару коктейлей покрепче. Сама идея поднимает волну дофамина в крови (ведь он отвечает в том числе за предвкушение), и ноги вас уже сами несут к выпивке. Кто сможет отказаться заменить потерянную чувствительность, апатию и депрессию на возможность почувствовать себя снова живым?

Параллельно со всеми ранее описанными процессами мозг привыкает к доставке химии извне, и собственные нейротрансмиттеры почти перестают вырабатываться. Отсюда состояние подавленности после употребления (особенно несколько дней подряд). Кроме тяжести от интоксикации, стимуляция химией привела к выбросу слишком большого количества нейромедиаторов, и мозг остался в каком-то смысле «на мели».

При частом употреблении вся биохимия организма как бы перестраивается на существование только в партнерстве с этанолом, и отказ переживается все сложнее.

Хорошо, скажете вы. То, что алкоголь оказывает наркотическое действие, в общем-то очевидно. Но почему со временем отношения с веществом становятся хроническими, до конца неизлечимыми даже после разрыва?

Начну с красивой, хотя и не упоминаемой в профильной наркологической литературе истории. В 30-е годы прошлого века женщине-врачу, занимающейся исследованиями мозга, понадобился материал для опытов. Где можно найти ненужный мозг? В морге, у умерших бездомных, которых не будут хоронить родственники.

В ходе изучения мозга недавно умерших бездомных людей в тканях многих из них она обнаружила вещество, очень напоминающее героин. Это THIQ (тетрагидроизохинолин), который образуется при частичном разрушении героина. Когда человек употребляет героин, определенное его количество превращается в THIQ. Но ведь бездомные не были героиновыми наркоманами! Зато, как часто бывает с людьми, оказавшимися в подобном положении, многие из них были алкоголиками.

Если вы не алкоголик, то, употребляя алкоголь, ваш организм произведет обычный процесс расщепления этанола сначала до ацетальдегида, после – до уксусной кислоты, а далее превратит в воду и углекислый газ. В организме же человека зависимого небольшое количество ацетальдегида не распадается, а попадает в мозг, где проходит сложный биохимический процесс, а вещество трансформируется в THIQ.

Именно скопление THIQ в мозге образует так называемую зону тяги, которая никогда никуда из мозга уже не денется. Как только тяга активизируется – потребность выпить встает на первое место. Часто выше потребности удовлетворить голод или, простите, сходить в туалет. Проходили эксперименты на животных, которые показывали, что даже после нескольких лет воздержания зона тяги в мозгу оставалась неизменной.

При длительной ремиссии зона «затухает», перестает быть такой активной. Процесс можно сравнить с сиреной на подводной лодке, которая сначала мигает и орет с утра до вечера, но с каждым месяцем сигналы бедствия и полной боевой готовности звучат все реже. Вставший на путь выздоровления зависимый имеет дело с первобытной системой мотивации, которую должен контролировать. Это я к тому, что нужно еще выдержать сильнейшие сигналы глубоких, животных слоев мозга, чтобы на эту самую ремиссию как-то выйти.

Также выздоравливающие зависимые сталкиваются с тем, что после длительного, многолетнего воздержания срыв происходит такой скорости и силы, словно все это время человек продолжал употреблять и болезнь прогрессировала. Научного объяснения этому факту нет, но сам феномен упоминается в наркологической литературе.

Если отходить от спорной теории о конкретной зоне, так же как, собственно, нейронауки отошли от идеи строго ограниченных функций правого и левого полушарий или идеи, что мозг эволюционировал слоями (мозг рептилии – мозг млекопитающего – неокортекс), остается и сама идея необратимых изменений мозговых структур, невосстановимой поломки биохимии.

Помните, я упоминала об увеличении количества дофаминовых рецепторов? Вот это самое увеличение со временем никуда не исчезает, а скорее постепенно неиспользуемые рецепторы как бы «засыпают». И вот как можно метафорически описать это состояние «заснувших» дофаминовых рецепторов.

Представьте себе, что есть река, исток которой находится где-то в горах. Там тающие снега сотни лет стекают в определенном количестве в определенное время года, формируя русло этой самой реки.

Но вот однажды сходит лавина, несущая в себе слишком большое количество будущей воды. Русло переполняется, река выходит из берегов. Лавины сходят снова и снова, и постепенно вода пробивает в ландшафте новые ответвления. Река становится совсем другой. Из извилистой полоски она превращается в широкую ленту с большим количеством ответвлений.

А теперь представьте, что лавины снега – это влияние алкоголя на биохимию мозга. Высвобождение большого количества одних химических элементов и вытеснение других. Если зависимому удается взять употребление под контроль – он укрепляет берега первоначального русла (работает над границами и ответственностью), заботится о том, чтобы лавины большой силы не сходили (следит за честностью и ясностью с собой и другими, чтобы не допустить слишком большого внутреннего напряжения), выстраивает связи, чтобы обратиться за помощью в лавиноопасной ситуации. Река более-менее возвращается в свои первоначальные очертания. Но! Новообразовавшиеся когда-то ответвления никуда не исчезают. Да, какие-то неглубокие, возможно, стали незаметны, в каких-то выросли деревья и цветы, но стоит не удержать очередной мощный сход воды с гор – и весь ландшафт тут же примет уже известные ему очертания. За дни все вернется к тому, на что первоначально требовались годы.

Так вот в мозгу химически (!) зависимого есть необратимые изменения, называй их хоть зоной тяги, хоть временно затухшими дополнительно появившимися рецепторами, хоть поломкой эндокринной системы.

Оттого ремиссия – это бесконечная работа, забота о себе, растущая степень осознанности.

Но никто никогда не может сказать наверняка, в какой момент человек не справится с внутренней или внешней лавиной и его первобытная система мотивации возьмет верх над ограниченным контролем, на который способна кора головного мозга.

По этой же причине невозможно «бороться» с зависимостью. Нельзя выкинуть из себя бомбу. Можно только исследовать механизм, осознавать провоцирующие моменты, постоянно не упускать эту часть себя из виду. То есть по-хорошему не «бороться» с собой, а с точностью до наоборот: постоянно слушать себя, заботиться, смиряться с ограничениями и пополнять инструменты собственного «хорошо» без химии.

У выздоравливающих зависимых есть такая присказка, что выздоровление – это всегда движение вверх по эскалатору, движущемуся вниз. И если в какой-то момент ты расслабишься, засмотришься, решишь, что можно больше не прилагать усилий, – очень быстро ты окажешься в самом низу. Там, где начинал свой путь.