Kitabı oku: «Кордон «Ромашкино»», sayfa 2

Yazı tipi:

– Никак нет, – по-военному отрапортовал Соловей.

– К нам из-за этого недостроя даже мальчики из соседней деревни не приходят. – Катя покраснела. – Вот я и подумала: может, вы разочек свистнете для общей пользы? В оплату, так сказать, маминых услуг.

– А и свистну. Тряхну стариной, – легко согласился Соловей.

Дело в том, что царь, выдав Разбойнику разрешение, определил не только время работы. Он на словах ограничил и уровень производимого шума. Давно Соловью не доводилось насвистеться вволю. А тут такое взаимовыгодное предложение! Кто же откажется…

– Тогда договор! – обрадованно воскликнула Катя и вывела Разбойника из леса. – Меня, кстати, Катей зовут.

Глава 3
Муза Кати Калининой

Впереди расстилался луг. Такого не было ни в одной стране. Даже сказочной. Все мамины пациенты и просто гости считали своим долгом поработать над его внешним видом. Иногда Кате казалось, что таким образом они соревнуются в своих волшебных умениях.

– Обалдеть! – Соловей был ошарашен.

– Да, ничего так картинка, – скромно согласилась Катя.

Откуда-то сбоку, кажется из-за куста, вдруг раздалось густое покашливание, и томный голос произнес:

– На весенней травке… Кх-кх, и что на этой травке? Бесятся козявки? Бегают малявки? Бред! Чушня-лопушня. Начнем снова.

На весенней травке…
расцвели цветочки.

Так, хорошо. Расцвели, и что из этого следует? Расцвели цветочки… Расцвели цветочки… Разорались квочки? О боги, квочки-то тут каким боком?

Ну и хватит, точка? Да какая точка!..

Послышалось невнятное то ли рычание, то ли мычание и тяжкий, самый тяжкий вздох на свете.

Соловей вздрогнул и с тревогой поглядел на Катю.

– Девочка, тебе не кажется, что рядом с нами, в непосредственной близости, мучается живая душа?

– Душа? Ага, еще как мучается! Это Зорька стихи рожает.

– Что за Зорька?

– Наша корова.

Соловей остановился так резко, словно врезался лбом в невидимое стекло. Обернулся.

За кустом калины и вправду стояла корова – обычная рыжая корова. Необычным было только лицо…

А вот ничего подобного, это не ошибка! Если бы вы посмотрели на Зорьку вместо Соловья Разбойника и увидели умнейшие глаза, устремленные чуть вбок и к небу, вы никогда не назвали бы «фасад» ее головы мордой!

Катя, проскочившая на пару шагов вперед, тоже обернулась и спокойно, даже с ленцой позвала:

– Идемте. Не пугайтесь, она уже не заразная. Мама с папой проверяли.

– Это точно? – взволновался Катин спутник.

Конечно, кому захочется прийти к ветеринару с банальной ангиной, а уйти зараженным неизвестной болезнью, из-за которой страдают и вздыхают!

– Стопроцентно! Когда Зорьку пробило на стихи, сначала никто ничего не понял. А у меня как раз день рождения случился. Я весь класс пригласила. Мама, естественно, на Зорькином молоке тортик испекла. И началось…

– Что началось? Медвежья хворь? Животы разболелись?

– Если бы! Стихи начались. Представляете, у всего класса! С утра до вечера. Наша учительница русского и литературы, Надежда Борисовна, сначала словно на крыльях летала. Но потом призадумалась. Правда, острая фаза поэтической «болезни» быстро прошла – неделька, не больше. Вроде гриппа. А вот остаточные явления не проходят уже второй год. Зато теперь у нас в школе большой литературный кружок. Мы, кроме стихов, прозу начали писать. Тоже получается. Так все говорят… Хотите мои стихи послушать? – вдруг оживилась Катя. Ее глаза вспыхнули и забегали. В голосе прорезались хищные нотки.

Не в том смысле, что она хотела съесть своего спутника или ту же Зорьку. Нотки пели про другое: дайте, дайте же мне почитать свои стихи!!!!! И у Соловья тут же появились сомнения: а истинны ли результаты лабораторных исследований Зорькиного заболевания?

– Подожди, подожди! – Разбойник смахнул со лба испарину. – Ты еще успеешь это сделать. Лучше объясни, как ваша корова подцепила заразу. Кто-то занимался проблемой?

– Ой, да тут и так все ясно, – пробубнила Катя, разочарованная нежеланием Соловья насладиться ее стихами. – Зорька сорвалась с привязи – мы ее обычно на лугу перед домом оставляем – и ломанулась в лес, к источнику с живой водой. Она ее обожает. Я не сразу сообразила, где искать. А когда нашла, корова уже успела набить брюхо пограничной травой. Мама ей слабительного дала, думала, на том дело и кончится. Как бы не так! Пронесло Зорьку ого как! Мы навозом целую огуречную грядку удобрили. Но часть травяного сока успела попасть в кровь…

– А откуда такая говорливость? Тоже трава с нашей стороны виновата? Так коровы у нас больше доятся, чем разговаривают.

– Сама удивляюсь. Я даже Зорьку спросила.

– Весьма любопытно. И что она?

– Сказала, будто ее стихи – это разговор со Вселенной словами любви. Что любовь понятна всем. А мало или много стихов – так это уже от вдохновения зависит. Вот…

– Невразумительный ответ.

– И я так же считаю. Но что поделаешь, принимаем как есть, доится же… Послушайте, может вам все-таки почитать стихи? Чуть-чуть…

– Потом. Обязательно.

– Правда?

Перспектива слушать Катины стихи Соловья не прельщала: не все любят поэзию. Но не согласиться было бы весьма опрометчиво: у юной поэтессы мама – ветеринар. Пришлось кивнуть. Катя расцвела и, не дав Соловью возможности передумать, открыла перед ним дверь в домашнюю лечебницу.

– Прошу!

Глава 4
«…Пейте, дети, молоко, будете здоровы!»

В прихожей пахло гарью. Определенно пахло! Катя шмыгнула носом.

– Воняет, – сказал Соловей.

– А я думала, мне показалось. Подождите вот здесь, на стульчике. На нем все ждут.

Катя вошла в комнату.

Вполне рациональное действие. Ввести в дом Разбойника, даже если и знакомого, и сразу тащить его в комнаты – до этого только какая-нибудь бестолочь может додуматься.

Мама была дома. В белом халате она стояла рядом с зубоврачебным креслом…

Когда к ней повалили со своими проблемами феи, царевны и царевичи, пришлось обзавестись и этим нехарактерным для ветеринара оборудованием.

…и ковырялась в широко раскрытой пасти дракона. К счастью, одноглавого.

Почему «к счастью»? А был когда-то в пациентах и трехглавый. Между прочим, с хорошей репутацией. Так вот, его головы ссорились и обзывали друг друга так, что семья Калининых считала минуты до полного излечения грубияна. Катя тогда была совсем маленькой и как губка впитывала каждое новое слово. Если бы трехглавый задержался подольше, юная леди изъяснялась бы совсем не как леди.

Мама свою дочь не заметила. Не до того было. Дракон – рептилия немаленькая. По этой же причине Кате потребовалось время, чтобы сообразить, что к чему. Зато потом кроме «обалдеть» ничего в ее лексиконе не нашлось.

А что еще можно сказать, если основная часть чудовища нервно топталась на улице и только длинная, как пожарный рукав, шея была просунута в открытое окно. Шея заканчивалась головой, покоящейся на зубоврачебном кресле. Пасть страдальца была распахнута настежь. Из нее время от времени извергались невыносимые стоны.

– Предыдущий был помельче, – задумчиво сообщила о своих наблюдениях Катя.

– А, доченька… Извини, не заметила, как ты вошла. Подожди, пожалуйста. Я тут вот этого воробышка подлечу… – Яна Семеновна пшикнула чем-то в драконий рот, предусмотрительно отдернув руку. Клацнули зубы. Пациент взвыл. – Потерпите, голубчик. Скоро полегчает. Вы, птенчик, сами виноваты. Просил же царевич не заниматься над его хоромами высшим пилотажем. Вы, дружок, не послушали. И получили маслица на язычок.

– И что с того? – Катя с интересом сунулась прямо в пасть, но Яна Семеновна отработанным жестом оттолкнула дочь к стене.

– Куда лезешь? Забыла о технике безопасности? Учишь тебя, учишь…

– Да ладно, ма. Что он сейчас может?! Вон какой несчастненький.

– Кто ж его знает? Иногда боль пациента ослабляет, но бывает и наоборот…

– Ну ты все-таки скажи, что с драконом?

– Царевич угостил нашего красавца маслом. Траектория движения извергаемой плазмы изменилась. Зубам – крышка. Рот я обработала, обезболила, насколько это возможно. Ожоги заживут, но нужно будет протезировать зубы.

– У нас?

– А где же еще? В избушке на курьих ножках?

Про избушку было сказано не для красного словца. Баба Яга частенько переходила границу для обмена лекарским опытом. Иногда, в легких случаях, Яна Семеновна делилась со знахаркой пациентами. Но зубным протезированием старуха, конечно, не владела..

– Мам, а где он жить будет? Такой огромный… И это… чем его кормить? Он же, наверное, принцессами питается…

– Издеваетесь, сударыня? – прошамкала разинутая пасть.

– Ну что вы! Простое предположение, не более, – скромно ответила Катя.

– Я, доченька, не знаю, чем или кем он питается там у себя, но у нас ему пока придется поголодать. Посидеть на молочке, творожке. А жить…

Да хотя бы и в Зорькином хлеву. Ее сейчас все равно в стойло не загонишь.

– Ага! Творческий подъем в лунные ночи! – хохотнула Катя.

– Вот-вот. А дракону там места хватит. Если хвост и лапы подогнет. – Яна Семеновна снова заглянула в раскрытый рот, удовлетворенно кивнула. – Ну вот и ладненько. Теперь пойдет на поправку. – Обратилась к дочери: – Катюша, отведи господина дракона в хлев. И дай литров десять молока. Если нашего не хватит, попроси у бабы Марфы.

– А что ей сказать, если спросит? Для чего столько?

Яна Семеновна усмехнулась.

– Баба Марфа не спросит. Можешь по этому поводу не волноваться. Иди. И, кстати, на огороде морковка сорняками заросла. Прополи, пожалуйста. Желательно сегодня. Сделаешь?

Катя обреченно вздохнула – вполне красноречивый ответ.

За окном, соседним с тем, в котором торчал дракон, что-то хрустнуло, раздался нечленораздельный звук. Катя подскочила, выглянула, но, не заметив следов чьего-либо присутствия, снова подошла к маме.

– Подожди… Я еще одного привела… За дверью сидит.

– Еще одного дракона? – Брови Яны Семеновны подскочили и выгнулись коромыслом. – Они что, теперь стаями ходят?

– Нет. Соловья. Разбойник который.

– Этого еще нам не хватало.

– Ой, мам, он ничего себе дядечка. С документом. У него резонанс пропал.

– Так, ясно. Разберемся. – Яна Семеновна открыла дверь. – Заходите, уважаемый. А ты, Катя, иди, иди…

Дракон ждал ее под окном.

Конечно, не будь Катя дочерью своих родителей и не имей того опыта, который приобрела, опять же, как дочь пограничника, обморок был бы ей обеспечен. Почему? Ну, тут, кажется, пояснений не требуется. Однако перед Катей был пациент. Существо болеющее, а значит, несчастное.

– Как зубы? – спросила Катя. Вопрос был лишним – и так ясно. Но нужно же с чего-то начинать разговор!

– Уже лучше. Мать твоя обезболила. А до того думал, помру. Чтоб этому царевичу…

– Кстати, о царевиче. Он красивый? Или так себе?

Может нормальная девчонка, выросшая на сказках, не поинтересоваться на данную тему? Не может. Вот Катя и поинтересовалась.

– Как и положено – красавец. Чтоб ему, заразе, кикиморы по ночам снились!

– Ой, так нельзя ругаться! Вы разве не в курсе, что мысли материальны?

– Потому и говорю, чтобы они материализовались, – огрызнулся дракон. – Я бы ему и не такого пожелал!

– Что же мешает? – хитро сощурилась Катя.

– Так эта самая материализация, будь она неладна. Где гарантии, что царевич не пожелает мне того же или еще похуже? Нет уж, спасибочки! С меня хватит!

– Может, познакомимся? Мне теперь для вас молоко десятками литров несколько дней таскать. Поговорить захочется. Неудобно просто выкать.

– Горыныч я.

– Ух ты! Змей Горыныч?! А скажите, вы в биологическом смысле к кому относитесь?

– Не понял, уточни.

– Ну, змей – это змея? Или другой кто-то?

– Сама ты змея, – огрызнулся дракон. – Я что, на гадюку похож?

Катя смерила взглядом гигантское тело.

– Не особенно. Скорее, на длинноногого крокодила. Я вообще думаю, что вы – дракон.

– Ну да, дракон. Или змей по-нашему. Все от места жительства зависит.

– Как это?

– В царствах живут змеи, в королевствах – драконы. Ты зови, как хочешь, не обижусь.

– Понятно. Интересно, как это у вас с такой массой получается летать да еще и фигуры высшего пилотажа выписывать?

– Крылья хорошие. Большие. И формы аэродинамические.

Разговор уже давно проходил рядом с Зорькиным хлевом. На слове «большие» Катя измерила Горыныча взглядом и мысленно вписала в прямоугольник коровника. Получилось.

– Ладно, мы пришли. Располагайтесь, отдыхайте. А я за молоком сбегаю.

Проследив за тем, как втянулся в помещение стрелообразный драконий хвост, Катя довольно хмыкнула и, прикидывая в уме, что говорить бабе Марфе, чтобы та не догадалась о гостях, пошла за ведрами.

Между прочим, задача, которую предстояло решить, была непростой. Соседка обладала острым умом и внимательными колючими глазками. Кроме того, она всегда обо всех все знала. Иногда Кате казалось, что баба Марфа и сама пришла с той стороны. Вот взять бабу Ягу. Могли у нее быть какие-то дети? Вполне. Где они? Почему нет никаких сведений? Может Марфа оказаться дочкой Яги? Разумеется, может.

* * *

– Здравствуйте, бабушка Марфа! – обратилась Катя к широкой, чуть сутулой спине.

Спина, естественно, была не сама по себе, а являлась частью вполне нормального целого человека.

– Младшенькая Калинина, что ль, пожаловала? Входи, внученька, входи! – отреагировала соседка, не отвлекаясь от молочной струи, тянущейся от огромного оцинкованного ведра к вместительному алюминиевому бидону. – Молочка парного не желаешь?

– Желаю, – закивала Катя как китайский болванчик. – Еще как желаю!

– Головой-то так не тряси. Отвалится, – усмехнулась Марфа. – Погоди, сейчас налью.

– Бабушка Марфа, я не себе. Мама просила передать, что нам нужно целое ведро. Или даже больше.

Соседка оживилась. Ее не по возрасту быстрые глазки забегали так, словно вознамерились заглянуть Кате за спину.

– Никак гости пожаловали?

– Угу.

– До молочка охочи?

– Угу.

– А ваша-то красотка чего? Не доится?

– Угу.

Тут, во избежание ошибки, стоит остановиться. Если кто-то когда-то захочет охарактеризовать нравственные качества Кати Калининой, он вполне может утверждать, что, несмотря на юный возраст, девочка была недостаточно честной и откровенной. И на первый взгляд будет совершенно прав. Но существует еще второй взгляд. И даже третий, открывающий совершенно другую истину: Катя была не скрытной, а осторожной, не банальной врушкой, а человеком, умеющим хранить тайны.

Подумайте сами. Неужели нужно доказывать соседке, что у коровы сейчас творческий отпуск? Что доить поэта неэтично? Да и небезопасно, судя по самой Кате и ее друзьям.

– Что заухала, точно филин? Я же все понимаю, так своей маме и передай. Запомнила? Скажи: баба Марфа все понимает и молока даст столько, сколько потребуется.

Соседка замялась, покряхтела, пару раз шмыгнула носом и все-таки спросила:

– А кто пожаловал-то?

И замерла, с интересом наблюдая за метаморфозами Катиного лица.

Вот оно, испытание настоящего шпиона! Как ответить, чтобы и репутацию не подмочить, и дело не загубить, и отношения с хорошим человеком не испортить?

Катя замялась, но лишь на секунду. Затем быстренько прикинулась дурочкой: самый выгодный способ снять с себя всю ответственность за происходящее.

– Та я не поняла еще. Дядька какой-то. И еще один…

Кто, намеренно не уточнила. «Один» мог быть и человеком, и заграничной нелюдью.

– Ну, ладно, ладно… Молодец ты, девонька. Хорошо маме помогаешь, – не стала продолжать допрос Марфа. – Сейчас полведерочка молока дам. Выпьют ваши гости – за второй половиной приходи. Сразу такую тяжесть тебе все равно не унести.

* * *

До вечера Катя успела дважды напоить Горыныча молоком. В том числе и Зорькиным.

Закончив очередной опус, поэтесса на радостях решила подоиться. А поскольку молока требовалось больше, чем могла выдать корова бабы Марфы, Катя не стала отказываться от этого подарка судьбы. Разумная девочка не знала, что накануне Зорька, измученная поиском рифмы, вновь побывала на границе. Со всеми вытекающими последствиями…

Молоко пошло Горынычу на пользу. Огонь во рту почти остыл, и несчастная рептилия смогла…

Как-то плоховато звучит в отношении дракона фраза в женском роде. Пусть будет не по-русски, зато по уму:

…несчастный рептилий смог прикорнуть, положив голову на свежее сено. Действие безопасное, поскольку об извержении пламени из пострадавшей глотки можно было забыть минимум на неделю.

Соловей, успокоенный доктором, тоже уснул, едва его голова коснулась подушки. Видимо, царская служба и толпы туристов давались Разбойнику нелегко, и возможность выспаться оказалась сильнее всех остальных переживаний.

Дважды Катя приносила ему молока и дважды оставляла на столе, понимая, что иногда здоровый сон полезнее любых лекарств.

Только к вечеру, до смерти уставшая, девочка вспомнила о непрополотой грядке и поплелась в огород, представляя, как будет в сумерках отыскивать сорняки между многочисленными листьями моркови.

Кто хоть раз в жизни полол, поймет, о каких трудозатратах идет речь.

О, чудо! Из взрыхленной земли молодцевато торчали хорошо и, главное, правильно разреженные морковины. Сорняки густо закрывали межрядную тропинку.

– Эт-т-то ч-ч-что?

Да, буквы в Катиной речи двоились, троились и множились. Тут любой начнет заикаться.

Никто, конечно, на эту чечетку не ответил.

Катя проследовала вдоль грядки. В самом ее конце она увидела небольшой букетик васильков и вырезанное из какой-то открытки сердечко. Ей мгновенно вспомнились утренние ромашки, а также неопознанный шум под окном как раз в тот момент, когда мама просила прополоть грядку. Краска хлынула в лицо. Из груди вырвался писк, способный составить конкуренцию вокализациям охрипшего Соловья. Катя быстро, словно боясь, что кто-то перехватит послание, нагнулась и схватила букет. Прижала к животу и со счастливой, глуповатой улыбкой понеслась домой.

Она уже засыпала, когда из кустов, в которых переминалась с копыта на копыто Зорька, послышалось довольно громкое покашливание, затем мычание и наконец:

Любовь? Ко мне? Не верится. Пора?
Ждала давно и, кажется, готова
Прочесть всеоживляющее слово —
Короткий росчерк вышнего пера.

Катя приподнялась на локте, потянулась всем телом к звуку. Это были стихи! И они на все сто процентов совпадали с ее настроением!

В тот же момент из окна второго этажа раздался голос Соловья, успевшего-таки усвоить несколько стаканчиков Зорькиного молочка:

Скажи, любовь, кем в дом ко мне пришла —
Хозяйкой или гостьей на минутку?
Одно молю: не окажись ты шуткой.
Вокруг хватает подлости и зла.

И глухо, мечтательно, из коровьего хлева пророкотал драконий бас:

Любовь, скажи, как выбрала меня
Из юных звездноглазых миллионов?
Не ведаю пока твоих законов,
Но в холод ты добавила огня.

Катя вскочила, подбежала к окну, высунулась так, что чуть не выпала в мокрую от росы траву, хотела выкрикнуть, но постеснялась. Она зажала руками пылающие щеки и прошептала:

И я в ответ затеплила свечу.
Входи, любовь, тебя узнать хочу.

Глава 5
Бакалейно-авиационная

Прошла неделя. Было бы опрометчиво утверждать, что Катя всю неделю трудилась. Не остались без должного внимания ни купания в речке, ни вылазки по грибы-ягоды в одиночестве и с друзьями, ни болтовня на завалинке.

Соловей за это время пошел на поправку.

На самом деле никуда он не ходил. Лежал целыми днями в комнате или в гамаке и попивал молочко.

Горыныча же не переставали мучить зубные боли, к которым очень скоро добавились муки голода.

Попробуйте прокормить молоком гигантского динозавра с крыльями – и мигом все поймете!

В один из дней Катю окликнул Соловей.

– Иди сюда. Поговорить надо. По-моему, наш змей не в себе.

– Да? А в ком?

– В мыслях. Пагубных.

– Откуда такие выводы?

– Мне его поэзия перестала нравиться. Категорически! Дрянь какую-то строчит. Сплошная бакалея с гастрономией. Лучше бы о любви писал.

– Так он о ней и клепает свои опусы, – усмехнулась Катя. – Любовь многогранна!

– И какая грань из него выперла?

– Горыныч зубы еще не долечил. Ему есть охота. Смотри, как похудел!

Вообще-то змею хотелось не просто есть, а жрать. Смысл один, эмоциональная окраска разная. Но это слово писать в культурной книжке некультурно, вот и пришлось найти синоним.

– Ничего, меньше будет над замком пилотировать. Летчик-ас выискался! Пойдем к коровнику, послушаешь эти опусы.

Горыныч не спал. Он творил. Даже в нескольких шагах от коровника слышалось одухотворенное бормотание с вкраплениями членораздельной речи:

– О, булка! Твои пышные бока
Лишают сна и будоражат мысли.
Приди ко мне, родимая, пока
Как тесто эти мысли не прокисли.
Приди ко мне, банан, приди, грейпфрут!
Я тут, скорее же, друзья, я тут!
Глаза мои не врут, а рот открыт.
Я голодом уже по горло сыт!
Тарелка супа, даже корка хлеба,
Как жить без вас?
Гляжу с тоской на небо.
Там клецки – облака. Луна – головка сыра.
И все не мило. Да, друзья, не мило!

В образовавшуюся паузу тут же вклинилась деятельная и возмущенная муза Соловья. Довольно подло вклинилась:

– И поделом. Летать не надо было!
Царевич же тебя предупреждал,
Но над дворцом ты все равно летал.
И долетался. Булка – твоя муза.
Балдею я от данного союза!

– А?! Что?! – подскочил от неожиданности Горыныч. – Соловей, ты, что ли?

– Дух отца Гамлета. Гамбургер принес.

– Давай! – Из змея вытек ручеек слюны и исчез в соломе, застилавшей коровник.

– Я пошутил.

– Плохие у тебя шутки, друг Соловей, – обиделся Горыныч.

– Какие стихи, такие и шутки, – огрызнулся Разбойник. – К тебе талант пожаловал, а ты – про клецки? Между прочим, настоящий поэт должен быть голодным. Представь переевшего, икающего Александра Сергеевича, пишущего за Татьяну письмо к Онегину! Так что тебе повезло, брат-поэт, ты голоден. Только везение это нужно использовать в правильном направлении.

Пока шла перепалка, Катя пыталась вставить хоть слово, но ничего не получалось.

– Каком таком «правильном»?

– Не понимаешь, да? Ладно, начинаем с азов. Представь что-нибудь возвышенное. Готово?

– Вроде бы.

– Говори! Сразу. Стихами. Поехал!

– Я вас любил…

– Хорошо. Хоть и не оригинально.