Kitabı oku: «Час медведицы»

Глава 1

Погода изменилась, когда до Ярославля осталось несколько километров. Свинцовые тучи спрятали голубое небо. Первые капли дождя, плюхнув по лобовому стеклу, сползли дорожками слез. Крылья молний прорезали темноту, гром зарокотал над крышей маленького автомобильчика. Показатели приборной доски, зловеще подмигнув, погасли. «Что за чертовщина!» – выругалась Вероника, сворачивая на обочину.

Дождь расходился. Ветки деревьев, словно набожные старухи, гнулись к земле.

– Придется подождать, – сказала Вероника, поворачиваясь к дочери.

Олеся провела ладошкой по запотевшему стеклу и тихо, словно для себя, сказала:

– Не надо нам туда ехать.

– Малыш, но нет другого выхода. Я сто раз объясняла.

Олеся резко повернулась к матери. Властный огонёк полыхнул в глазах. Темные волосы упали на лицо, а растопыренными пальцами правой руки она провела по голому колену, на котором, словно от когтей, проступили красные следы. Вероника вздрогнула: ей показалось, что в облике дочери промелькнуло что-то звериное.

– Я всё понимаю, – через минуту голос девочки уже звучал спокойно, черты лица разгладились. – Нам пришлось сдать квартиру в Москве, чтобы рассчитаться с долгами. И тут вовремя подвернулось предложение тетушки пожить в ее квартире, – в темно-карих глазах девочки зажглись и тут же погасли желтые огоньки. – Но нам не стоит туда ехать.

– Но почему? Чем этот город отличается от любого другого? – Вероника с трудом сдерживалась, в данный момент ее больше беспокоили неполадки с машиной, чем капризы дочери. – Ты ведь никогда не была в Ярославле.

– Нехорошее предчувствие. Как в тот раз, помнишь?

Самолёт, на который Вероника опоздала, когда Олеся устроила истерику, столкнулся с другим самолётом. Как она плакала в аэропорту от счастья, что осталась жива. Тогда и дала себе слово, что будет прислушиваться к предсказаниям дочери. И вот опять поступила вопреки её воле.

В тетушкиной квартире Вероника тщетно пыталась расшевелить Олесю, но та, свернувшись клубочком на стареньком диване, включила телевизор и отказалась от ужина.

Женщина встала перед мутноватым зеркалом тетушкиного трюмо. Покрутилась, любуясь стройной фигурой в обтягивающих черных джинсах. Сняла заколку, густые каштановые волосы упали волнами, обрамляя бледное лицо с грустными темными глазами.

«Иногда красота вместо удовлетворения причиняет боль, – подумала Вероника. – Почему рядом со мной нет мужчины, который бы любил бы меня?» Вопрос повиснул в воздухе, кольнув глубоко сидящей в сердце занозой одиночества. Слишком долго бизнес-леди в строгом костюме с холодным взглядом и компьютером вместо мозга упивалась своей ролью. Пусть личная жизнь не задалась, зато карьеру сделала, дочку смогла поднять в одиночку. Даже квартиру в Москве купила. А ведь начинать пришлось с «нуля», да еще с ребенком на руках. Но ничего, справилась, открыла собственный магазин женской одежды. Осуществила свою детскую мечту. Пришлось, конечно, кредит взять, но три года назад это казалось правильным: костюмы ее быстро расходились. А потом кризис грянул: женщины стали реже покупать одежду. Какое-то время она, не привыкшая сдаваться, пробовала выплыть. Ей бы тогда закрыть фирму, а она еще прикупила зимнюю коллекцию – вечерние платья для Нового года. Да только, похоже, этот Новый год, как и предыдущий, все дома встречали. Разукрашенные стразами и перьями наряды пришлось продавать ниже закупочных цен. А чтобы расплатиться с кредитом еще и собственную квартиру сдать.

Вероника забралась на продавленную софу с ногами и уткнулась в пахнущую нафталином подушку, вспоминая прошлое.

Замуж вышла в восемнадцать лет и по любви. Каким счастьем тогда казались их отношения. Подруги завидовали – повезло. А потом как-то быстро, погрязнув в быту и борьбе с нищетой, исчезло их волшебное чувство. А она беременна. Муж чуть ли не силком на аборт тащил, но она уперлась: можешь уходить, я оставлю ребенка. Он не заставил себя долго упрашивать:

– Вот и справляйся сама, если ты такая дура. Мне спиногрыз не нужен.

Она хорошо помнила, как приехала к подруге и рыдала, уткнувшись ей в колени. Алла, как мама в детстве, гладила по волосам:

– Ты правильно поступаешь, Ника. Внутри тебя растет маленькая девочка, и если ты сломаешься, она никогда не увидит весны, не почувствует запаха цветущих яблонь.

– Причем тут яблони, Алка? – подняла мокрое от слез лицо Вероника. – Я не вытяну этого ребенка. Мне надо платить за комнату, учиться, работать. А меня тошнит весь день, и я с трудом заставляю себя подняться с постели. Мы вдвоем с Димой еле-еле концы с концами сводили. У тебя же своя квартира, ты не представляешь, как отдавать больше половины зарплаты за съем жилья. И куда я приведу малышку – никто из них не сомневался, что родится девочка – в комнату в коммуналке? И буду мыть ее в ржавой ванной?

– А ты переезжай ко мне.

– Да что ты такое говоришь?! – помотала головой Вероника. – Я буду тебе мешать. Тебе надо строить свою жизнь, заканчивать институт, выходить замуж.

– Замуж пока никто не берет, а институт вместе закончим. И, вообще, ты мне мешать не будешь. Так что давай съездим за вещами и начнем устраиваться.

– Но я не могу стеснять тебя…

– Можешь. Я уже решила.

Тогда Вероника поверила в женскую дружбу. Что бы она делала без Аллы?!

Вероника взяла телефон и набрала номер подруги.

– Алла, привет! Доехали! Тоска здесь такая, хоть плачь.

– Я же говорила – пожили бы у меня.

– Нет уж, хватит. Я достаточно долго пользовалась твоим гостеприимством.

– Как там Олеся?

– Уткнулась в телевизор. По дороге опять говорила, что не надо сюда ехать.

– Вот и у меня нехорошее предчувствие, – вырвалось у Аллы.

– Да ну вас с вашей тонкой организацией. Что с нами может случиться?! Поживем здесь, подышим чистым воздухом. Олесе будет полезно, а то за последнее время у нее два приступа астмы было. А ты приезжай к нам на выходные – погуляем по Ярославлю.

Глава 2

 Владимир редко вспоминал о матери, но сегодня ночью она приснилась: сетовала, что не ходит к ней на могилку.

«Странный обычай ухаживать за куском земли, где гниют кости близких людей, – рассуждал он сам с собой. – Мертвым это не нужно, нужно живым, а он был против захоронения. Но кто его спрашивал? И как не выполнить последнюю волю?»

Молодой человек передернул плечами: в языческие времена трупы сжигали, чтобы души вкупе с дымом отправились на небо. Там же все и сходились: мать встречала дитя, отец сына, брат сестру и жили на небесах вечно. Уход из жизни считали спасением. Похоронные обряды сопровождались тризнами.

Владимир почувствовал злость – что, вообще, осталось от Руси? От её веры в языческих Богов? Веками молились на Перуна – бога грозы, войны и оружия, на супругу его, Макошь, богиню плодородия, воды и женских работ, на Велеса – покровителя скота, домашних животных и богатства. А потом вдруг порушили прежних богов и стали поклоняться Христу. А что стоит народ, который отрекся от веры своих предков?

Владимиру вздохнул, поражаясь силе детских воспоминаний, нахлынувших на него. Ему тогда было лет шесть, когда мать – до этого работавшая в оркестре – вдруг поверила в Бога, стала посещать церковь и устроилась петь в церковном хоре. Это «вдруг» Володю раздражало, он пытался найти логическое объяснение. Что мать находила в церкви? Покой и поддержку? Лишний повод упрекнуть отца, любителя женщин и выпивки?

Володя был еще слишком мал, чтобы сопротивляться матери, таскавшей его за собой! Ему становилось трудно дышать, когда он входил в церковь, а всё, на что падал его взгляд: потрескивающие свечи, темные иконы, люди, стоящие на коленях, пугало его. Он убегал и ждал мать на улице. Мать выходила со строгим лицом и, не замечая его, вновь поворачивалась к храму, чтобы перекреститься. Только потом подходила к нему:

– Ну что с тобой, поделаешь?! Почему ты не стал молиться? Вырастешь таким же безбожником, как твой отец. Прости его, Господи, и вразуми! – она снова крестилась.

Отца Володя не любил, но был признателен ему, что тот брал его в лес. А для него, мальчугана, ничего не было лучше леса. Только там, а не в городе, в душной маленькой квартирке, он чувствовал себя счастливым. Шумевшие деревья и мягкий ковер травы, пусть ненадолго, но вносили умиротворение в его душу. Часами Володя мог бродить по лесу с отцом, заядлым грибником, не жалуясь на усталость и не собирая грибов; у него и без того было много занятий: на мху попрыгать, понаблюдать за полетом стрекозы с прозрачными крылышками, послушать пение птиц.

Владимир потряс головой, отгоняя воспоминания. Надо одеться, позавтракать. Он выпустил поверх просторных брюк льняную рубаху на пуговицах и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Борода выглядела неопрятно, он расчесал ее и бережно подправил острыми ножницами. Вновь с удовлетворением взглянул на себя, подумав, как опрометчиво поступают мужчины, уродующие свое лицо, прикасаясь к нему лезвиями. «Глупо все это, – рассуждал Владимир. – Забыли люди, что борода и волосы являются символами жизненной силы, изобилия и счастья. И не было на Руси хуже наказания, чем лишение бороды».

Владимир зло ухмыльнулся: чужая вера, а как укоренилась! И мать его, несмотря на все, что он ей рассказывал о древних богах, только отмахивалась, по-прежнему называя его безбожником. И была права по-своему: даже организм его христианского бога не принимал.

Когда ему минуло пятнадцать, мать – он сам не помнил, как такое могло произойти – уговорила его покреститься. И началась с того дня у Володи бессонница: всю ночь он таращился в потолок, а когда надоедало, брал книгу и читал, пока не начинали слезиться глаза. Тогда выключал свет, засыпал на пару часов, а там уже и мать в школу будила. Так продолжалось несколько месяцев. Конечно, нельзя сказать, что он совсем не спал, но этих жалких часов отдыха было недостаточно.

Начинались его ночные бдения всегда одинаково: закрывал глаза, мысли начинали путаться, он погружался в дрему и вдруг ощущал что-то вроде удара. Пугался, вздрагивал и больше не засыпал.

То, что ему был послан знак свыше, молодой человек осознал, когда цепочка разорвалась, и он потерял крест. Выслушав упреки матери, он почувствовал странное освобождение, и в первую же ночь после потери спал как убитый.

За воспоминаниями Владимир не заметил, как проглотил свои бутерброды с сыром и выпил кофе. Взгляд случайно упал на календарь: тридцатое апреля. Мужчина хлопнул себя по лбу. Сегодня Родоница, день поминания предков. «Летите, милые деды…». Он усмехнулся. Знала бы мать, в какой день она ему явилась во сне.

На скромном маленьком холмике выцветшая табличка, на которой с трудом можно разобрать фамилию. Кроме него, единственного сына, сюда никто не приходит. Владимир долго смотрел, как сквозь старые листья пробиваются первые стрелки молодой травы. Весна! И он, посланный на землю самим Велесом, должен выполнить свою миссию.

Мужчина выкинул старые листья в овраг, постоял, облокотившись на березу, глядя на могилку.

– Так ты, мать, ничего и не поняла, – вздохнул он. – Не смог я тебя переубедить. Ну что ж, воля твоя и Христос тебе судья.

Молодой человек вынул из сумки купленные по дороге блинов и положил на могилку. Выходя из ворот кладбища, привычно обернулся назад и прошептал: «Именем Велеса заклинаю: Навье оставайся в Нави, а живое живи в Яви! Да будет так!»

Глава 3
 Олеся чувствовала, как силы по капельке покидают ее, делая тело лёгким и невесомым. Боль, поселившаяся в затылке, исчезла. Новое ощущение, когда она видела себя сверху, показалось забавным.

Кто-нибудь пробовал разглядывать свою комнату с потолка? Вот её маленький полированный столик, на котором лежит раскрытая книжка «Белоснежка и семь гномов». Олеся хотела бы оказаться на месте героини и жить в лесу с гномами. Ну и с мамой, конечно. Только вряд ли мама бы согласилась: лес она совершенно не любит. Надо ей рассказать, как интересно сидеть на потолке и как здорово, когда у тебя ничего не болит.

Так что тут у нас в комнате? Кукла Ариша до сих пор спит в маленькой кроватке, шкафчик с ее нарядами, коляска. Слонёнок Тима слегка завалился на бок, как будто устал, а вот…

Олесю отвлёк шум в коридоре: лёгкие мамины шаги, хлопнула дверь, раздался знакомый голос. «Ах, это дядя Валера приехал, – подумала Олеся. – И, наверно, привез мне подарок».

Дверь открылась, на цыпочках в комнату прокралась мама. Осторожно присев на краешек кровати, положила Олесе руку на лоб.

«Почему я не чувствую прикосновения?» – удивилась девочка.

– Мама я здесь! На потолке.

Вероника убрала руку со лба и вздохнула.

– Что с тобой, милая? Лоб опять горяченный.

Олеся смотрела на свое тело. Да, лицо бледное-пребледное, растрепавшиеся темные косички лежат на белой подушке мертвыми змейками. А нос кажется острым.

Но у неё ничего не болит, совсем ничего, пока она на потолке. Но мама её не слышит, придётся снова забираться в тело, чтобы поговорить с ней.

Девочка застонала: ох, как же здесь больно. Она с трудом приподняла тяжеленные веки:

– Пить!

Вероника прислонила к губам чашку с водой. Олесе удалось сделать несколько глотков.

– Мам, я была на потолке.

– Доченька, да что ты такое говоришь?! Температура опять поднялась. Подожди, сейчас лекарство тебе дам.

«Ну вот, мама не поверила», – подумала Олеся.

Дядя Валера просунул голову в приоткрытую дверь.

– Ника, я зайду на минутку. У меня для Олеси подарок.

– Да какой подарок?! Не знаю, как температуру сбить?! Таблетки не действуют.

– У меня есть для нее одна вещь. Я на минутку.

Тяжёлые мужские шаги. Олеся с трудом открыла глаза, пытаясь улыбнуться.

– Привет больным! Смотри, что я тебе принёс, – Валера достал из пакета коричневого медвежонка и посадил на постель. – Теперь ты обязательно поправишься: мишка принёс здоровье. На улице весна, косолапый только проснулся, вышел из берлоги, в которой сладко проспал всю зиму…

Дядя Валера ещё что-то рассказывал, Олеся выпила лекарство. Почувствовала, словно проваливается куда-то…

– Валер, это что такое ты Олеське на шею нацепил? – накинулась Вероника на брата, когда они вышли на кухню.

– Это мой талисман – медвежий клык, – смущённо пояснил мужчина.

– Только этого не хватало! – возмутилась Вероника. – Больному ребенку всякую заразу в постель тащишь.

– Послушай меня, Ника. Несколько лет назад, лет пять или шесть, подожди, посчитаю. Сейчас у нас две тысячи второй год. А тогда был девяносто восьмой. Ага, значит, пять лет назад…

– В том году Олеська родилась, – заметила Вероника. – Ты ближе к делу можешь?

– Да успокойся ты, сестрёнка, – Валера обнял её за плечи. – Говорю тебе – поправится наша Олеся. Так вот, слушай. У меня знакомый есть, Лешка, мы в армии подружились. Он с Ростова. Даже не с Ростова, а из посёлка какого-то. У них там развлечения – охота да рыбалка. Ну и водка ещё, – Валера улыбнулся и погладил недавно отросшую бородку. – Как-то приехал я к нему на охоту. Да неудачно вышло, кабаниха, защищая деток своих, мне ногу клыком пропорола. Рана неопасная, да видать зараза попала. Температура у меня тогда поднялась, как у Олеси. Врач заговорил об ампутации. А Лёха привёл местного знахаря, который лечил меня травами да заговорами. Я плохо помню, как это происходило – без сознания был. Только потом заметил, что лекарь крест мой серебряный с шеи снял, а вместо него надел медвежий клык на шнурке. Я когда поправился, сходил к моему спасителю. Оказалось, он до сих пор поклоняется языческому богу Велесу, поэтому и крест мой снял. Сказал, что клык заговорённый, здоровье приносит. Вот я его Олесе и передал. Пусть ей поможет.

– И ты в это веришь? – поморщилась Вероника.

– Видела бы ты меня тогда, так бы не говорила, – оборвал её Валера. Он вдруг вспомнил последнюю фразу старика: через тебя этот амулет попадет к тому, к кому нужно.

– И ты теперь вместо креста медвежий зуб стал носить? – ехидно спросила Вероника.

– Ну, – Валера опять смутился и начал пощипывать бородку, – крест-то ведь не помог… Знахарь мне много рассказывал про нашу старую веру. Я даже как-то проникся. Он верит, что в две тысячи десятом году прежние боги вернутся.

– Неужели? – скептически сузила глаза Вероника, с подозрением относившаяся к любой религии. – А почему именно в этом году?

– Исполняется тысячелетие, с тех пор, как было уничтожено последнее капище. Это там, где богам молились и жертвы приносили, – пояснил он.

– Дурак ты, Валерка, – отмахнулась Вероника. – Хотя я готова поверить в твой талисман, если Олеся поправится. И зачем я только Аллу послушалась, потащила ее в церковь, – нахмурилась Вероника.

– О чем ты?

– Я про крещение, – Вероника опустилась на табурет и прислонилась спиной к стене. Солнечный луч осветил маленькую кухню, и Валера заметил, как осунулось и побледнело за время болезни Олеси лицо сестры.

– Боюсь об этом думать, но.... – взгляд Вероники заметался по комнате, прежде чем она взглянула в глаза брата. – Мне бы, конечно, и в голову не пришло – ты знаешь мое отношение к религии, – но Алла настояла. Как вошли в церковь – Олеська такая странная сделалась – побледнела, глаза огромные, полные слез и только головой во все стороны вертит и что-то шепчет.

– И что дальше?

– Батюшка ее окунул в купель с головой, а у нее волосы, сам знаешь, какие густые. Ну, я и подумала, что она заболела из-за того, что простыла, – молодая женщина посмотрела на брата слегка виновато. – Ветер тогда был сильный, а мы шапку дома оставили. Священник еще сказал, что у нее имя нехристианское. Пришлось другое выбирать.

– И какое взяли? – поинтересовался Валера.

– Ольга, – отмахнулась Вероника. – Какая разница? Кто ее так называть будет? Алла попробовала, но Олеська крикнула, что ей не нравится.

Оба замолчали. Валера уткнулся в скатерть на кухонном столе, словно разгадка была в желтых подсолнухах на красном фоне. Потом вдруг решился, поднял голову.

– Вот все думаю, если вы ее недавно крестили, то почему креста на ней нет?

– Как это нет?! Никто не снимал с самого крещения.

– Да нет ни креста, ни цепочки! Я же ей медвежий клык надевал, я бы заметил.

– Может, потерялся? – Вероника зябко передернула плечами, почувствовав, как по спине пробежал холодок.