Kitabı oku: «Опаленная молодость»

Yazı tipi:

Предисловие

Книга рассказывает о боевом пути моего отца, минчанина Петербурцева Анисима Михеевича. Поводом для написания этой книги послужило то, что после опубликования в 2006 г. мемуаров отца под названием «Судьбы и войны. Воспоминания жителей деревни Журавель» мне подумалось, что отец рассказал не все. Что-то не сохранила его память в силу его возраста и времени, а что-то он попросту и знать тогда не мог. Например, стратегию тех военных операций, в которых он участвовал. А главное – захотелось охватить более широким и подробным взглядом историю прошедшей войны и роль в ней самого дорогого в моей жизни человека – отца. Он был одним из многих: рядовым, младшим сержантом – винтиком, из которого складывался механизм Победы на пути к мирной жизни. Человек он был предельно скромный, даже закрытый. Пишу эти строки 16 июля 2011 года, в день второй годовщины со дня его смерти со смешанным чувством скорби и радости, что он был в моей жизни и дал мне очень многое. А именно – понимание того, как надо жить и любить свою Родину – уголок, в котором живешь, реку, лес, историю семьи и отечества, книги, музыку, народные песни. За Родину он шел на смертные муки на фронте, да и умирал в мирное время в муках, как солдат-фронтовик – мужественно, молча, без жалоб, в конце жизни поцеловав фотографию своей матери.

Глава 1. Родная кровь

Мне как верному сыну, дорог
И навеки мне люб и мил
Этот край, где кровавый ворог
Светлых радостей нас лишил.

Я пройду через все невзгоды,
Наступления и бои
За твою, Беларусь, свободу,
За поля и леса твои!

(Из сборника фронтовых песен)

Эта глава посвящается двум белорусам, двум родственникам, участникам Смоленского сражения 1941 года, один из которых пал смертью храбрых в этом сражении. Оба они – уроженцы Могилевщины, родившиеся, когда она еще была Могилевской губернией. Один – в 1916-м, другой – в 1903-м. Первый – мой отец, Петербурцев Анисим Михеевич, второй – его родной дядя, Хромченко Михаил Николаевич. Отцу моему повезло вернуться после двух войн живым и дожить до преклонного возраста. Он умер в 2009 году в 93-летнем возрасте. А дядя его, Михаил Хромченко, погиб в 1941 году в возрасте 38 лет. Они не были знакомы в мирной жизни, не довелось им встретиться и на войне. Но фронтовые пути их пересекались, и не однажды. Воевали они в 1941 году в одной армии – в 20-й, под командованием П. А. Курочкина. Восстановить хронологию событий и участие в этих событиях отца и двоюродного деда мне помогли воспоминания отца, которые он написал на склоне лет, военно-историческая литература, книга «Память. Чериковский район», письма внучки М. Н. Хромченко, москвички Ирины Балашовой, а также данные из Интернета, любезно предоставленные мне Могилевским поисковым объединением ВИККРУ, за что им особая благодарность. Именно сведения из Интернета явились отправной точкой для изучения биографии Михаила Николаевича Хромченко.

Начало жизни дяди и племянника. Стоит оглянуться лет на более девяносто назад, в детские и юношеские годы моего отца и его дяди. А годы были непростые, переломные.

Миша Хромченко родился в 1903 году в деревне Монастырек Чериковского уезда Старинской волости Могилевской губернии в большой крестьянской семье. Отец его (он же дед моего отца и мой прадед), Николай Петрович Хромченко, овдовев, женился вновь, и от двух браков у него родилось 13 детей, Миша – 11-й по счету. Николай Петрович Хромченко держал большое хозяйство: несколько коров, пару лошадей, мелкий скот. С раннего детства дети приучались к крестьянскому труду. Глава семьи был человеком волевым, детей воспитывал в строгости и православной вере. Сам же он, в свободное от работы время, охотился на тетеревов, глухарей, в изобилии водившихся в лесах тогда, а впоследствии полностью истребленных. Участвовал в засадах на волков, что говорит о его смелости и решительности. Такими же он хотел видеть и своих сыновей, стремился дать им образование, какое было ему доступно в то время. В гимназию крестьянских детей не принимали, поэтому вначале братья Хромченко закончили приходскую школу в Монастырьке, затем – высшее начальное училище в Черикове. После революции братья продолжили учебу во вновь открывшейся в Черикове средней школе. С дочерьми Николай Хромченко не церемонился: по исполнении им 17–18 лет выдавал замуж, образования им также не полагалось. Одну из семи дочерей, мою бабушку Прасковью, выдали замуж за Михея Степановича Петербурцева в деревню Журавель, расположенную на противоположном берегу реки Сож. По существующей семейной легенде название деревни Монастырек возникло не случайно – говорят, что на этом месте существовал маленький женский монастырь, монахини которого были за какие-то провинности расстрижены игуменьей. Возможно, моя прабабушка была одной из этих монахинь – это только мое предположение. Но вот подлинный фундамент дома игуменьи сохранился до сих пор.

Трое средних сыновей Николая Хромченко – Антон, Михаил и Прокоп приняли революцию и сразу включились в новую жизнь. Они были в числе первых комсомольцев деревни Монастырек. Самый старший из них, Антон, родившийся предположительно в 1900 г., вступил в ряды Красной Армии. Он оказал большое влияние на младших братьев, возможно даже, что по его примеру Михаил выбрал карьеру военного. Антон рано погиб, в 1919-м году, при установлении Советской власти в Черикове. Вскоре Михаилу и Прокопу комсомольская ячейка поручила открыть в деревне избу-читальню, для чего братья уговорили отца разрешить им занять для этих целей половину родительского дома. Братья активно взялись за новое дело: Михаил стал заведующим избой-читальней, Прокоп – библиотекарем. Они вместе с такими же молодыми ребятами организовали сельскохозяйственный кружок для односельчан, ставили спектакли, читали лекции о международном положении, проводили курсы для взрослых по ликвидации неграмотности. Рассказ об этой избе-читальне есть в книге «Памяць. Чэрыкаўскi раён. 1994 г.».

В 1924 году Михаил получает от военкомата Черикова направление для поступления на курсы Кремлевских курсантов и уезжает в Москву. А надо сказать, что был он очень красивым парнем. С этого момента его военная карьера начала успешно продвигаться. Прокоп же, закончив сельскохозяйственную школу, стал первым председателем колхоза им. Буденного в родной деревне Монастырек.

В 1932 году в Москве открывается военная Академия механизации и моторизации (позднее она получает название военная Академия бронетанковых войск), куда поступает и Михаил Хромченко. По окончании Академии, в 1937 году, он, в звании капитана, получает назначение в Читу, в Забайкальский военный округ, семья уезжает с ним. О его участии в военных действиях на восточной границе мне пока ничего не известно. Надеюсь изучить этот период, поскольку в Подольском архиве хранится личное дело Михаила Николаевича Хромченко с послужным списком. С большой долей вероятности думаю, что он участвовал в боевых действиях в 1937–1938 годов, так как видела в Интернете на сайте «memorial», что в 1940 г. ему было присвоено звание подполковника. В Москве сохранилось много фотографий Михаила предвоенного периода, на некоторых он с орденом боевого Красного Знамени на груди. В том же, 1940 году, Хромченко назначен начальником штаба 13-й танковой дивизии вновь создаваемого 5-го механизированного корпуса во вновь сформированной 16-й армии под командованием генерал-лейтенанта Михаила Федоровича Лукина. Так заканчивается период предвоенной биографии Михаила Хромченко. Тревога надвигающейся войны уже витала в воздухе…

Племянник Михаила Николаевича Хромченко, мой отец, Анисим Михеевич Петербурцев, родился в 1916 году во время Первой мировой войны, когда отец его (мой дед по отцу), рядовой царской армии, Михей Степанович Петербурцев, был мобилизован на фронт. Родился Анисим Петербурцев в деревне Журавель, расположенной на правом берегу Сожа как раз напротив деревни Монастырек. Эти деревни (их уже нет в действительности) разделяли река и два километра заливного луга. Анисим был самым младшим, 8-м ребенком. В семье и в деревне его почему-то звали Лева, Левка – так пожелала его назвать домашним именем мама. До самой старости его в деревне так и звали, а меня – Таня Левкова. Есть народное поверье, что наличие у человека второго имени оберегает его от смерти. Возможно, это в какой-то степени и сыграло роль в судьбе моего отца. Мать его, Прасковья Николаевна, приходилась Михаилу Хромченко родной сестрой по отцу и была старше брата на 26 лет.

Мой отец рассказывал, что уже в семилетнем возрасте запрягал коня. Чтобы достать до шеи коня, он привязывал его к забору, а сам влезал на забор и после этого уже мог запрягать. С 10 лет, вынужденный по просьбе матери оставить школу, он уже работал «в парубках» на хуторе приемного сына своей тетки, Митрофана Яскевича. Хутор располагался на окраине деревни Ушаки, на речушке Сенна (притоке Сожа). Мальчишкой отец пас босиком корову, заготавливал с хозяином дрова, нянчил его ребенка. Во время Великой Отечественной войны Митрофан Леонтьевич Яскевич попал в плен и оказался в лагере военнопленных в Масюковщине (сейчас территория Минска). Он умер от голода и болезней в лагерном лазарете 3 декабря 1941 года, о чем я узнала недавно из книги «Памяць. Мiнск, том 5». Отыскав дочь Митрофана, 87-летнюю москвичку Веру Митрофановну, я спросила по телефону, знает ли она, где похоронен ее отец и знала ли она о мальчике, работавшем в их семье в 1926 году. Вера Митрофановна ответила: «Знаю о мальчике по рассказам родителей. Только звали его не Анисим, а Лева». А ведь это как раз и было домашнее имя моего отца! Ребенком же, которого нянчил мальчик Лева, и была сама Вера Митрофановна, родившаяся в 1925 году. И о могиле Митрофана она знает. Внук Митрофана, сын Веры Митрофановны, москвич Александр Яскевич, работник УВД Москвы, бывая в командировке в Минске, посещает братскую могилу в Масюковщине, где покоится его дед.

Отец мой, очень желая учиться в школе, все же сбежал из дому в лес на два дня, когда за ним приехал на коне Митрофан Яскевич нанимать работать на второй срок. Бабушка со слезами уступила отцу и сшила ему из льняного полотна новые штаны, рубашку и торбу для книг, отправив в школу. Успешно закончив начальную 4-классную школу в деревне и среднюю в Черикове, отец поступает на педагогические курсы, а затем во вновь открывшийся Могилевский педагогический институт. И опять же его поддержала мать на семейном совете. Братья и сестры отца остались крестьянствовать в колхозе. Учился он в институте с 1934 по 1938 год. Время тогда было очень голодное, помощи из дома быть не могло. Поэтому, чтобы не умереть с голоду, отцу пришлось, как и другим студентам, по ночам разгружать вагоны, а днем еще и подрабатывать учителем в вечерней школе. По окончании института его направили в г.п. Наровля Полесской области. Ему удалось один год поработать учителем истории и географии в сельской школе деревни Головчицы недалеко от Наровли.

Отец. Финская война

Все его мирные планы нарушила финская война. Вот что он пишет в своих воспоминаниях:

«До 1939 г. учителя средних и начальных школ, расположенных в сельской местности, пользовались отсрочкой от призыва в армию. Однако, учитывая сложившуюся к осени 1939 г. международную обстановку, были отменены отсрочки для ряда профессий, в том числе и для сельских учителей. Поэтому в ноябре 1939 г. тридцать учителей Наровлянского района, ранее пользовавшиеся отсрочками, были призваны в ряды Красной Армии. В это число попал и я. Нас собрали в военкомате Наровли и дали наказ служить честно на благо Родины. Из 30 человек нас, 20 призывников, направили в артиллерийские части, остальных 10 – в танковые. В ноябре 1939 г. наша группа учителей получила направление в 134-й гаубичный полк 95-й стрелковой дивизии, дислоцировавшейся в окрестностях города Котовск Молдавской ССР. В полк прибыли 12 ноября 1939 г. Всех нас, вновь прибывших, зачислили в полковую школу с расчетом, что по окончании ее, после 6 месяцев учебы, мы должны были сдать экзамены на звание младшего лейтенанта. Однако эти планы были нарушены. На 4-й месяц нашей службы, в начале февраля 1940 г., 95-я стрелковая дивизия была направлена на Финляндский фронт, на Карельский перешеек. Полковую школу распустили, а нас распределили по артиллерийским батареям. И вот к вечеру мы прибыли в Ленинград. Срочно разгрузились на станции Витебский вокзал-Товарная и пешим маршем отправились на станцию Песочная. Ленинград в то ночное время был затемнен, только тусклым светом горели регулировочные огни на улицах. Погода за городом встретила нас 25-градусным морозом и сильной метелью. Шли мы всю ночь и весь следующий день. Только к 5 часам вечера следующего дня мы дошли до казарм на станции Песочная. Мы так устали, что, не ев почти сутки, не стали ждать ужина, а уснули моментально. Назавтра мы получили зимнее обмундирование: стеганые телогрейки, ватные штаны, валенки, подшлемники. На следующее утро был продолжен пеший марш на фронт, в сторону Териок, а затем на Выборг. Зима 1940 года отмечалась сильными морозами. Даже в Белоруссии было минус 40–45 градусов, от чего вымерзли почти все сады. Морозы же на Карельском перешейке были еще сильнее. По пути к линии фронта снова поднялась сильная метель при сильном морозе. Первые сутки мы шли пешком со скоростью 5 километров в час. Однако при приближении к фронту движение нашей колонны замедлилось. Все чаще приходилось останавливаться из-за пробок, от того, что при встречном движении достаточно машине чуть свернуть с накатанного пути, и она застревала в снегу, толщина которого доходила до метра. Мы шли пешком от окрестностей Ленинграда к фронту уже вторые сутки без отдыха, не считая остановки в населенном пункте для приема пищи на самое короткое время. Я, впервые в такой ситуации, заснул в буквальном смысле слова, на ходу. До этого никому не поверил бы, что человек может спать, когда идет.… Вдвойне было тяжелее по причине того, что в Финляндии не было возможности зимой выкопать землянку. Только в низких местах почвенный грунт был более полуметра, а в остальных – не более полуметра. Зато в низинах, под верхним слоем почвы, стояла вода. Мы пробовали на ночь ставить палатки, но палатка спасала только от ветра, но не от мороза, который по ночам достигал 40 градусов. Для штабов полка, дивизии выдавались зимние палатки с печкой-буржуйкой, солдаты же такой роскоши не имели. Вот тогда-то я и обморозил ноги, которые болят и сейчас. Ведь нужно было неподвижно лежать в окопе на земле по нескольку часов. Как-то нас, 5 человек, вызвал командир взвода, выдал кирки и лопаты и направил на наблюдательный пункт дивизии, чтобы выкопать укрытие для командного пункта. С 8 утра до 13 часов мы долбили ячейки, затупили все инструменты, а в землю углубились только на 5-10 сантиметров. Сплошной скальный грунт. В таких тяжелых морозных условиях раненый солдат на переднем крае, не доставленный в санроту, при потере крови быстро погибал от мороза.

На фронт мы прибыли, когда наши войска были уже на подступах к Выборгу, сломив сопротивление финских войск на основных укреплениях линии Маннергейма. Только внешнее кольцо линии Маннергейма опоясывали три линии эскарпов – непроходимых препятствий для наших танков. Эскарпы – это вырытые в земле в шахматном порядке каменные глыбы. Проходы для танков нам нужно было пробивать, разрушая эскарпы прямой наводкой из тяжелых орудий.

В первой половине марта 1940 года Красная Армия начала штурм Выборга. А 13 марта 1940 года в 12 часов дня боевые действия на Карельском перешейке были прекращены. Наступил мир. Надо было видеть, сколько было радости у нас, солдат! По всему лесу, где стояли наши войска, слышны были крики «Ура!»

После окончания военных действий наш полк был отведен на станцию Песочная под Ленинград (недалеко от Парголова). Здесь нас, солдат первого года службы из 134-го гаубично-артиллерийского полка, передали в состав 24-й Куйбышевской стрелковой дивизии Ленинградского военного округа, а 95-я стрелковая дивизия вернулась на прежнее место дислокации – в Котовск Молдавской ССР» (9).

Судьба 95-й Молдавской стрелковой дивизии в 1941–1942 гг. сложилась трагически. Она почти вся полегла в боях под Севастополем в составе Приморской армии, до этого отважно сражаясь при обороне рубежей на реке Днестр, а также при обороне Одессы. В Приморской армии позднее, с 1942 года, воевал связистом родной брат отца, Степан Михеевич Петербурцев. Об этом мне удалось узнать из наградного листа дяди Степана. И еще одно удивительное пересечение судеб: Николай Иванович Крылов (с 20 июня 1944 г. командующий 5-й армией, в которой отец воевал в 1944–1945 годах, в период операций «Багратион» и в Восточно-Прусской) в 1941–1942 годах был начальником оперативного отдела штаба Приморской армии. Из его книги мемуаров «Не померкнет никогда» я и узнала о героическом боевом пути 95-й стрелковой дивизии, в которой мой отец начинал службу.

«В 1940-м, в мае, продолжилась учеба в полковой школе, восстановленной в 134-м гаубичном полку, в районе станции Песочная. В середине июня учеба вновь была прервана: полк направлялся в Эстонию, в город Пыльтсаамо, где мы, курсанты, пробыли до конца июля 1940-го, затем были отправлены в Молодечно, войдя в состав 161-й стрелковой дивизии под командованием генерала Галицкого, где учеба в полковой школе продолжилась до осени 1940 года. Я получил назначение командиром отделения артиллерийской разведки в артбатарею под командованием старшего лейтенанта Юрьевского» (9).

В марте 1941 года 140 солдат и младший командный состав были выведены из состава 161-й стрелковой дивизии и вошли в состав вновь сформированной 36-й танковой дивизии, штаб которой располагался в Несвиже, в замке Радзивилла» (9).

В своих воспоминаниях отец указывает, что дивизия эта входила в состав 18-го механизированного корпуса. Однако в недавно вышедшей книге Алексея Исаева «Неизвестный 1941. Остановленный блицкриг» 36-я танковая дивизия числится в составе 17-го мехкорпуса (стр.471). Те же сведения есть и в книге-энциклопедии Руслана Иринархова «Красная Армия в 1941 году». Думаю, ошибся отец. Хотя меня поражает и вызывает уважение тот факт, сколько подробностей из тех роковых лет сохранила его память. Например, он пишет по памяти следующее:

«В состав дивизии (36-й танковой) входили 2 танковых полка, находившиеся в самом Несвиже (они были без танков, если не считать 10 легких учебных танков БТ и Т-27); артиллерийский полк, который получил перед самой войной пушки-гаубицы 120-миллиметрового калибра, но без снарядов и тягачей; затем стрелковый полк, находившийся около Греска, также разведбатальон, мотопонтонный батальон и зенитная батарея, к началу войны не имевшая снарядов» (9).

По сведениям из книги Руслана Иринархова «Красная Армия в 1941 году» 36-я танковая дивизия в составе 17-го механизированного корпуса находилась в Западном Особом военном округе.

Великая Отечественная война.

22 июня 1941 года. Эту дату не забудет ни один фронтовик…

Петербурцев Анисим Михеевич:

«В день начала войны, 22 июня, мы были в лесу на учениях. Сообщение о начале войны привез нам вестовой, приехав на мотоцикле. Не имея данных об оперативной обстановке, в ночь на 24 июня вся дивизия пешком, без боеприпасов, направилась в сторону Барановичей. В эту же ночь я, как писарь 5-й части штаба дивизии, вместе с зенитной батареей дивизии и с начальником тыла дивизии капитаном Савостьяновым выехал в Барановичи на охрану штаба механизированного корпуса. Уже перед заходом солнца немецкие бомбардировщики бомбили станцию Барановичи. Когда же стемнело, над городом появился немецкий самолет, разбросавший осветительные бомбы-фонари, а затем при свете этих фонарей налетели немецкие бомбардировщики, началась бомбежка города и станции. Никакой противовоздушной обороны не было. Даже наша зенитная батарея прибыла в Барановичи, не имея ни одного снаряда. В 5 часов утра следующего дня в небе над аэродромом, на высоте до одного километра, появились 18 немецких самолетов-штурмовиков Ю-87. Зенитки аэродрома открыли огонь по самолетам, но, не успев выпустить и десяти снарядов, были полностью подавлены. Немецкие самолеты спокойно разбомбили оставшиеся на аэродроме самолеты, а затем, по-одиночке разлетевшись над городом и станцией, беспрепятственно расстреляли эшелоны на станции и другие объекты города и станции.

Не зная, что наша 36-я танковая дивизия получила приказ повернуть путь следования на восток, на Могилев, мы с раннего утра поджидали наши части на окраине города со стороны Несвижского тракта, рядом с аэродромом. И только к 12 часам дня нас поставили в известность, что дивизия отходит на восток, не имея ни боевых танков, ни боеприпасов. Вернувшись 24 июня снова в Несвиж и погрузив в грузовик 12 семей комсостава штаба дивизии, которые должны были эвакуироваться в Саратов, я сопровождал их вначале в Греск, где находился в гарнизоне стрелкового полка дивизии начальник тыла Савостьянов. От него я получил указание везти женщин и детей в Минск, сдать их коменданту станции, а самому возвращаться с машиной в Греск. Капитан снабдил меня картой с нанесенным маршрутом следования проселочными дорогами во избежание бомбежек. Не доезжая 15 км до Минска, я узнал, что поезда со станции Минск уже не отправляются, вокзал разбомблен. Мы объехали Минск южной стороной, добрались до Пуховичей, где я и сдал семьи комсостава коменданту станции, а сам с водителем вернулся к вечеру 25 июня в Греск, доложив капитану Савостьянову о сложившейся обстановке, о бомбежке Минска. Загрузив полуторку стрелковым оружием и боеприпасами со склада полка, мы выехали в сторону Могилева. Подъехав к развилке дорог Бобруйск – Могилев, стали совещаться, куда нам направиться. Вот здесь и повстречался нам старик с большой бородой, житель ближайшей деревни. Он сообщил нам, что Бобруйск уже занят немцами, посоветовав ехать прямо на Могилев. Вот что сказал тогда старик: «А ведь мы в свое время по-настоящему воевали в 1904 году с японцами. Почему же вы без боя оставляете наши белорусские земли? Ведь я же знаю лозунг и песню, что своей земли мы не сдадим ни пяди!» Конечно, нам стало стыдно перед стариком. Действительно, где же наша военная сила, когда мы бежим на восток, не давая врагу настоящего отпора? Сказать в ответ старику нам в тот момент было нечего…

В район Могилева мы прибыли 28–29 июня. Здесь, в лесу, около автозавода, находились отдельные подразделения штаба 36-й танковой дивизии, так и не вооруженной. В течение недели к нам прибывали отдельные офицеры дивизии, выходившие из окружения кто как мог. Командир одного из танковых полков выходил вместе с маршалом Куликом, переодевшись в крестьянскую одежду, с топором за поясом и с пилой в руках. Через 6–7 дней личный состав 36-й танковой дивизии был отведен на переформирование в район населенного пункта Починок, под Смоленском, где мы участвовали в тяжелых оборонительных боях, а затем в село Знаменское восточнее Смоленска» (9).

Так описывал первые дни войны мой отец. Мне не удалось пока проследить путей отступления 17-го механизированного корпуса, в который входила 36-я танковая дивизия. Лишь только в книге В. Муратова и Ю. Городецкой (Лукиной) «Командарм Лукин» на стр.79 в описании обороны Смоленска есть следующее:

«Тем же приказом (Главкома Западного фронта Тимошенко, приблизительно от 14 июля 1941 г.) в распоряжение Лукина передавался 17-й механизированный корпус генерал-майора Петрова. Но Лукин так и не увидел этот корпус в районе Смоленска» (17).

Через несколько дней после выезда моего отца из Несвижа город был оккупирован, а в замке Радзивилла расположился со своим штабом немецкий генерал Гудериан, командующий 2-й танковой группой немецких армий «Центр». Об этом он пишет в своей книге «Воспоминания солдата». Его 2-я танковая группа 14 июля оккупировала родную деревню отца, а 15 июля – город Чериков. Эта группа в октябре 1941-го сомкнула кольцо окружения наших войск под Вязьмой, соединившись с 3-й танковой группой Гота. В Вяземском кольце остался отец…

Через 4,5 года после войны, в январе 1950-го, в Барановичах, родилась я. Мог ли отец в июне 1941-го предполагать, когда бомбили на глазах отца станцию Барановичи, что именно в Барановичах он начнет свою мирную семейную жизнь, а также карьеру железнодорожника, что получит впоследствии награду «Почетному железнодорожнику»? Скажи ему об этом кто-нибудь тогда, в 1941-м, не поверил бы!

Михаил Николаевич Хромченко перед началом Великой Отечественной войны находился за несколько тысяч километров от Западной границы, в Забайкалье, в составе 16-й армии под командованием генерал-лейтенанта Михаила Федоровича Лукина.

Командующим 16-й армией Михаил Федорович Лукин был назначен в начале 1940 года, когда только что было принято решение о ее создании. Армия должна была дислоцироваться в приграничной полосе, чтобы в случае нападения Японии принять на себя первый удар. Лукин получил от Наркома обороны С. К. Тимошенко задачу – в кратчайшие сроки построить новый укрепленный район, надежно прикрывающий Читинское оперативное направление, и без промедления приступить к обучению войск умению вести боевые действия в современных условиях.

Среди сопок, недалеко от станции Борзя, была развернута защитного цвета палатка. Здесь размещались штаб и политотдел 16-й армии. С этой брезентовой палатки и начиналась ее жизнь.

25 мая Лукин встречал нового командующего войсками Забайкальского военного округа генерал-лейтенанта П. А. Курочкина, сменившего на этом посту генерала И. С. Конева. Генерал Курочкин остался доволен боевой подготовкой войск.

Неожиданно Лукин был вызван в Читу, в штаб округа. Приказ из Москвы гласил, что 16-я армия передислоцируется в другой округ. Командарму Лукину приказывалось взять боевое расписание войск и немедленно явиться в Генеральный штаб за получением указаний. Полковнику Шалину и дивизионному комиссару Лобачеву организовать отправку эшелонов. Приказ был неожиданным.

– Куда направляется армия? – спросил Лукин.

– На запад… Но конечный пункт не указан, – развел руками Курочкин. – Эшелоны отправлять ночью. Никто не должен знать об уходе армии. А вы, Михаил Федорович, спешите в Москву, там все станет ясно.

В Москве, в Генштабе, заместитель начальника Оперативного управления комбриг А. М. Василевский выслушал Лукина и вручил командарму папку с документами и картами Кавказа и Ирана. Согласно директиве Генштаба, 16-я армия должна была следовать в Иран. Когда план действий 16-й армии был разработан, Лукин доложил об этом начальнику Оперативного управления генерал-лейтенанту Ватутину, затем с планом ознакомился начальник Генерального штаба армии генерал армии Жуков, и все вместе пошли на прием к Наркому обороны. Маршал Тимошенко внимательно изучил план, разработанный Лукиным, и приказал ждать. Ждать вызова пришлось довольно долго.

– Обстановка меняется, – сказал нарком Тимошенко после возвращения из Кремля. – Ваша армия передислоцируется в Орловский военный округ.

Но не успел еще Лукин изучить эти документы, как Генеральный штаб поставил ему новую задачу: 16-я армия, не разгружаясь, перенацеливается на Украину, в Киевский Особый военный округ. В приказе были указаны и районы сосредоточения: Винница, Бердичев, Проскуров, Шепетовка, Изяславль, Староконстантинов. Лукину было приказано немедленно выехать в Киев, в штаб округа.

Штаб 16-й армии должен был разместиться в Староконстантинове, а Лукин отправился в Винницу, куда должны были прибыть части 5-го механизированного корпуса Алексеенко, в котором насчитывалось около 1300 танков.

С 26 мая 1941 года в район Проскуров, Хмельники, Шепетовка началась переброска войск 16-й армии, полное сосредоточение которых ожидалось с 15 июня по 10 июля 1941 года.

Командующие перебрасываемых на западное направление армий в июне были вызваны в Генеральный штаб и получили конкретные задачи для своих войск» (17).

«К 21 июня в движении находились войска 20-й и 22-й армий, выдвигаемые на территорию Белоруссии и России» (6, с.396–397).

«20-я армия (командующий – генерал-лейтенант Ремезов) была сформирована в мае – июне 1941 года на территории Орловского военного округа. В ее состав вошли 61-й, 69-й стрелковые и 7-й механизированный корпуса, 18-я стрелковая дивизия, другие воинские части.

Армия в июне 1941 года была переброшена в район Днепра, где заняла оборону на 125-километровом участке от Бешенковичей до Шклова, а 2 июля включена в состав Западного фронта» (6, с. 153).

На период с 22 июня по 2 июля 1941 г. подробными данными о судьбе 5-го механизированного корпуса генерал-майора танковых войск И. П. Алексеенко, в состав которого входила 13-я танковая дивизия, я не располагаю.

Вот какие сведения о периоде начала войны приводятся в книге «Командарм Лукин» В. Муратова и Ю. Городецкой (Лукиной):

«Обстановка на юго-западном направлении с каждым днем усложнялась. Первая танковая группа Клейста прорвалась на стыке наших 5-й армии генерала Потапова и 6-й генерала Музыченко. Клейст бросил в этот прорыв около 800 танков. Поддерживаемая большим количеством самолетов, эта танковая армада наступала через Сокаль, Луцк, Дубно, Радехов, Броды, Ровно. Здесь развернулось крупнейшее танковое сражение начального периода войны. Отчаянно дрались наши механизированные корпуса. Они не только оборонялись, но и переходили в контратаки.

Всей этой обстановки Лукин не знал из-за отсутствия связи. Он продолжал принимать прибывающие части и соединения своей армии в ожидании конкретных указаний штаба фронта. Но где же пятый механизированный корпус? Штаба 16-й армии нет. Командующий без штаба – не командующий.

А время идет. Совинформбюро передает сводки одну тревожнее другой. Когда же поведет он своих забайкальцев навстречу врагу?

Вскоре Лукин выехал в Шепетовку, где должен был выгружаться механизированный корпус генерала Алексеенко.

Соединения и части 16-й армии были укомплектованы техникой и оружием, наиболее современными по тому времени. Лукин понимал, что во взаимодействии с соединениями, действующими южнее 16-й армии, можно нанести серьезный урон врагу, оттягивая на себя войска противника, быстро продвигающегося в направлении на восток. Каково же было его удивление, когда, прибыв в Шепетовку, он увидел, что 17-я танковая дивизия полковника Корчагина не разгружается, а наоборот, грузится в эшелоны. Был получен приказ Ставки Верховного Главнокомандования о перенацеливании эшелонов с войсками шестнадцатой армии на Смоленское направление. Всем военным комендантам железнодорожных станций были сообщены номера эшелонов, которые приказано срочно повернуть в район Орши. Те части, которые разгружались в местах сосредоточения, было приказано погрузить вновь и отправлять по указанному маршруту.