Kitabı oku: «Черная банда. Серия «Мир детектива: Франция»»

Yazı tipi:

Переводчик А. Владимирович

Иллюстрация на обложке Иван Федорович Ферапонтов

ISBN 978-5-0056-8772-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Серия «Мир детектива: Франция»

Мари Ж. Ошибка доктора Маделора
Бело А. Королева красоты
Фере О. Запутанное дело
Габорио Э. Адская жизнь
Декурсель П. Сын тайны или два ребенка

Серия «Мир детектива: Россия»
Хрущов-Сокольников Г. Джек – таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни
Александров В. Медуза
Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова
Гейнце Н. Под гипнозом
Ракшанин Н. Загадка Кузнецкого моста
Хрущов-Сокольников Г. Петербургские крокодилы. Рубцов возвратился

Черная Банда

Первая брачная ночь

В один из летних месяцев 1870 года, в церкви св. Августина, в Париже, праздновалась богатая свадьба.

Длинный ряд элегантных экипажей тянулся вереницей по улице. На паперти толпились напудренные, одетые в дорогие ливреи, лакеи.

В церкви венчали молодого герцога Аруия, богатого испанца, бывшего консула в Афинах, и молодую француженку, дочь недавно умершего полковника Албане.

Церемония приближалась к концу.

Молодые направились под звуки торжественной кантаты в сакристию, куда последовали за ними приглашенные гости, для поздравления новобрачных.

Герцогиня Аруия была очень хороша собой, особенно в своем подвенечном кружевном платье, усыпанном цветами. Волосы её были черны как вороново крыло, а из-под длинных, юных ресниц блестели не менее черные глаза.

В пышном, роскошном наряде, она казалась каким-то воздушным созданием; высокая, лебяжья грудь её вздымалась от внутреннего волнения, на алых, страстных губах мелькала улыбка.

Молодая кланялась гостям, подходившим к ней с поздравлениями. Она была мила и приветлива со всеми и не обращала ни малейшего внимания, на одного лишь человека – на своего мужа.

С опущенными глазами, серьезный, стоял он возле красавицы и поклонами благодарил тех, которые как будто мимоходом приветствовал и его.

Но такое невнимание к герцогу было понятно… герцогиня была слишком хороша!

Несмотря на испанское происхождение, волосы у герцога были светло-русые, почти белокурые. На его бледном лице отображались тоска и усталость, он казался гораздо старше своих лет, – по виду ему можно было дать лет сорок, тогда как в действительности он был моложе тридцати.

По всему было видно, что, увлеченный красотой молодой девушки, герцог женился по любви. Иначе трудно было объяснить, почему этот испанский гранд выбрал себе невесту в семействе далеко не аристократическом. Что касается молодой, то она выходила замуж больше по расчёту, чем по привязанности, и это знали все. Ей был нужен не муж, а богатый герцог. Она не могла скрыть своих чувств даже в церкви, спустя несколько минут после венчания.

Свадьба состоялась по настоянию самого герцога и матери молодой. Последняя была весьма небогата, ничего не получив в наследство от мужа, кроме права называться вдовой полковницей, а так как полковница очень нуждалась в деньгах, то обрадовалась несказанно подвернувшемуся случаю пристроить дочь за испанского гранда. Дочь, достойная своей матери и поклонявшаяся золотому тельцу не более и менее, согласилась выйти замуж за герцога. Хотя было немало причин не вступать в этот брак, она знала очень хорошо, что свадьба не понравится многим, но не решилась отказаться от блестящей партии, в надежде, что случай и время помогут ей выйти из неприятного положения.

Один из недовольных свадьбой был в церкви во время венчания. Он стоял в самой сакристии, за одной из колонн, и бросал свирепые взгляды на новобрачных. Когда гости стали подходить с поздравлениями, страшная злоба отразилась на его лице. Не двигаясь с своего места, он кусал себе ногти и бормотал что-то глухим голосом.

У этой личности был чисто-азиатский тип. Лицо смуглое, с выдающимися скулами, покрытое редкой растительностью; телосложение как у Антония, широкие плечи, тонкая талия, мускулистые руки и грудь точно у женщины.

Красиво согнутый нос и два черных глаза, метающие искры из-под черных сросшихся бровей, придавали его лицу вид ястреба, высматривающего намеченную жертву.

Стоя за колонной, он, видимо, использовал все усилия, чтобы подавить душившее его волнение. Одна рука его была засунута под жилет, и по ее нервным движениям было заметно, что он ногтями раздирал свою грудь.

Что ему было нужно? Что возбуждало гнев этого человека?

По невольному содроганию, пробегавшему иногда по телу герцогини, внимательный наблюдатель заметил бы, что она знала о присутствии стоявшего за колонной человека.

Двое из гостей, менее заинтересованных самой свадьбой, и больше окружающей обстановкой, обратили внимание на таинственного гостя и на впечатление, производимое им на герцогиню.

Это были два репортера, приглашенные в церковь, для написания в газеты сообщений о состоявшейся богатой свадьбе.

Один из них, Шапюи, обратился к своему товарищу и спросил его, указывая на беснующегося за колонной господина:

– Послушай, Гаэтан, ты все знаешь. Скажи, пожалуйста, что это за господин за колонной?

– Это? – ответил Гаэтан с видом человека, который, действительно, уверен, что он всегда все знает, – это никто иной, как соперник герцога Аруии.

– Стало быть, по твоему мнению, герцогиня уже… – шепнул Шапюи.

– Милый, – продолжал Гаэтан с самодовольной улыбкой, – все женщины без исключения обычно бывают в том же положении… дело только в деньгах! Луидор, или миллион… а результат один и тот же.

– Однако, как же после этого она могла выйти замуж за испанского гранда? Каким образом явился свидетелем на свадьбу сам испанский посланник? Ведь молодая-то, кажется, не очень древнего происхождения, – осведомился Шапюи, желая воспользоваться сведениями коллеги для своего отчета.

– Любовь, мой друг, любовь, любовь, – продолжал ораторствовать Гаэтан, довольный тем, что он может хвастнуть перед репортером другой газеты своими обширными познаниями великосветского Парижа, – ты видишь почтенную матушку, полковницу Албане, физиономии которой почти не видно под толстым слоем румян и белил, – так вот, эта матушка, прежде чем сделаться настоящей полковницей, была очень хорошенькой девушкой и меняла любовников чуть ли не по три раза в месяц; вследствие чего приобрела себе обширные знакомства в дипломатическом мире. Воспользовавшись протекцией некоторых старых друзей, она и пристроила свою дочь. Но, впрочем, довольно… я знаю, какой монетой платят гонорар господа дипломаты и военные, когда их пробирают в газетах… и потому могу…

– Да кончай же, палач! – воскликнул с нетерпением, навостривший было свои уши Шапюи.

– Понимаю! Ну, нет, брат, шалишь! Будет с тебя и десяти строчек задарма. Ты знаешь теперь, что молодых сосватали в испанском посольстве, по просьбе почтенной матушки; к этому я еще прибавлю, что со свадьбой нужно было поторопиться, так как, в противном случае, полковнице и её красавице дочке, вместо герцогской короны, пришлось бы надеть на головы косыночки и отправиться в Лондон, и там стирать белье для солдат в богоугодном заведении, которое профаны называют… тюрьмой. Сказав это, Гаэтан вдруг замолчал, прикусив язык, – ему показалось, что он сболтнул лишнего.

– Да продолжай же, варвар, – лепетал Шапюи, – ты жаришь меня на медленном огне.

– Если я скажу тебе еще слово, то ты будешь знать ровно столько же, сколько и я, – а это вовсе не входит в мои расчёты; я хотел только доказать тебе, что я настоящий репортер и знаю все, – а ты ничего… как… шушера.

Пока репортеры разговаривали, гости мало-помалу разместились по экипажам и разъехались; Гаэтан также вскочил в первый попавшийся фиакр, оставив своего разочарованного собрата на паперти церкви.

Лишь некоторые из гостей последовали за новобрачными в Сен-Жермен, где их на квартире ждал свадебный обед. Молодой герцог ревновал теперь уже свою молодую жену ко всем на свете и не хотел показывать её никому, с чем вполне согласилась его важная родня, которая, хоть и совсем по другим причинам, не желала, чтобы женитьба герцога стала слишком известна в большом свете.

В полночь молодые должны были уехать на недавно купленную виллу в окрестностях Парижа и провести там, вдали от света, медовый месяц.

Мы не станем описывать свадебный парадный обед, который был таким же скучным, как все подобные обеды, где в первый раз в жизни встречаются люди почти незнакомые друг с другом. Не будь заздравных тостов, право, было бы трудно отличить этот веселый пир от похоронных поминок.

Одна только молодая герцогиня старалась развеселить общество. Что касается герцога, то он от шампанского осовел окончательно, и было видно, что в душе он был готов прогнать милых гостей ко всем чертям.

Поминутно смотрел он на старинные стенные часы, проклиная стрелки, движущиеся черепашьим шагом. Его трясла лихорадка и он не мог дождаться той минуты, которая соединит его, наконец, с предметом своего обожания.

Около одиннадцати часов герцогиня сказала вдруг, что ей что-то не здоровится.

Полковница-матушка поспешила рассказать эту новость всем гостям, чем навела на всех еще большую тоску. Позевав украдкой два-три раза, все встали со своих мест и, распростившись с хозяевами, поехали восвояси. Опытная во всех делах мамаша сказала герцогу, что его молодая жена, действительно, нездорова и что ее нужно отвести скорее в виллу, а так как там некому за ней присмотреть, то изъявила желание проводить дочь сама. Герцог поморщился, но делать было нечего: нельзя же было выгнать матушку в день свадьбы.

Через четверть часа элегантная карета уже везла мать и дочь к роскошной вилле, предназначенной быть свидетельницей горячих поцелуев влюбленных голубков.

Нездоровье молодой было, понятно, вымышленное: матери нужно было поговорить еще раз с дочерью наедине и дать ей некоторые инструкции относительно того обстоятельства, о котором, не без основания, упомянул газетный репортер.

Выйдя из кареты, мать и дочь вступили в богато убранное помещение и прошли прямо в спальню.

Эта комната была отделана с особенным изяществом и роскошью. Стены были обиты атласом, вся мебель была золоченая, огромная кровать стояла на возвышении под высоким балдахином из шелка и кружев, несколько ступеней, покрытых алым бархатом, отделяли брачное ложе от пола.

Войдя в спальню, полковница заперла дверь на ключ, и затем мать и дочь спокойно расположились на мягком диване, не заметив потайной двери, скрытой за широким балдахином кровати. Нервным движением сорвала герцогиня свой венок с головы и швырнула его под кровать.

– Уф! – вздохнула она полной грудью, – я думала, что в самом деле заболею там, проговорила она сердитым голосом. – Какая тоска! Я воображаю, как я буду скучать с моим дураком! Ох, мамаша, я, кажется, уже всерьез жалею, что нам не придется поселиться в известной вам келье, ожидавшей нас за воровство бриллиантов!

– Тише, тише! – вскрикнула полковница, вскакивая с места и озираясь испуганно во все стороны. – Не говори об этом так громко, – не выдавай нашей тайны и не увеличивай моих страданий… мне и так уже тяжело расставаться с тобой, и поэтому я хотела еще раз поговорить наедине, прежде чем твой муж навсегда отнимет тебя у меня.

Полковница кинулась обнимать свою дочь, она целовала её волосы, глаза и голые плечи… эти чудные, белоснежные плечи, с которых коварная сирена сбросила вуаль новобрачной…

– Как ты хороша, дочь моя, какая ты красавица!

– Стоит быть красавицей для этого Аруия! – ответила дочь, топая нетерпеливо ногой по ковру, – для этого герцога, который купил меня, как покупают заводскую лошадь, – он не потрудился даже поухаживать за мной и сторговался прямо с вами!

– Разве не нужно было ускорить свадьбу, чтобы скрыться под герцогской мантией от позора, который нас ожидал?

– И этот позор мне пришлось выкупить своим телом! Но, матушка, вы, по крайней мере, знайте, что любви в нашем доме не будет.

– Однако, герцог влюблен в тебя.

– Тем хуже для него.

– Я знаю, что ты предпочитаешь ему своего молдаванина, но видеться с ним теперь нельзя… помни это… слишком рано еще, – сказала, улыбнувшись, почтенная матушка.

– А вы думаете, что он будет терпеливо ждать! – крикнула герцогиня, стукнув кулаком по столику! Вы не знаете его! Вы не заметили его в церкви! Я думала, что он кинется на герцога прямо перед алтарем! О, у него в жилах течет кровь, – у моего молдаванина, тогда как герцог – это… ледяная сосулька, и ничего больше!

Циничное замечание дочери пришлось как нельзя больше по вкусу полковнице, и она разразилась громким смехом, которому вторила молодая герцогиня.

Раскаты весёлого хохота не успели смолкнуть, как открылась потайная дверь и в ней показался мужчина.

Это был тот самый человек, который стоял у колонны в церкви, – тот самый молдавский князь, у которого, по словам герцогини, текла кровь в жилах.

Он был бледен, но в его глазах отражалась злоба. Явившись столь неожиданно в спальне герцогини, он был похож на привидение, женщины испугано вскрикнули от страха.

– О, – воскликнула герцогиня, – вот он, вот он, мой князь, мой молдаванин, – я сказала вам, что он не станет ждать!

– Безумец, что ты делаешь! – заревела старуха, бросаясь ему на встречу.

Молдаванин так сильно толкнул полковницу, что она покатилась на пол. Потом, подойдя к герцогине, стоявшей на одном месте, как статуя, он проговорил глухим голосом:

– Я поклялся, что первую ночь твоего замужества ты проведешь со мной. Пойдем, нас ждет карета, я увезу тебя с собой!

Но не успела ответить герцогиня, как у входной двери послышался громкий стук. Слышен был голос герцога, который кричал:

– Тут смеялись, я различаю голос мужчины, что здесь происходит?

Стук возобновился сильнее прежнего.

– А, я понимаю, меня обманывают… но я убью тебя, негодную…

Молдаванин, старуха и герцогиня были поражены, но князь ожидал всего. Отправляясь на виллу, он прихватил револьвер, который вынул теперь из кармана. Он ждал мужа, силившегося выломать дверь, и решился убить его.

Увидев револьвер, старуха закричала что есть мочи. Снаружи удары становились все ожесточеннее, причем герцог в возбуждении кричал что-то невнятное, из чего можно было расслышать только следующее:

– Сударыня! Вы увезли свою дочь только для того, чтобы передать ее в руки любовника, но погодите, я убью его, этого любовника…

– Да… если я не убью вас раньше! – ответил голос молдаванина.

Герцогиня бросилась к князю и обвилась руками вокруг его шеи, как будто желая защитить его от нападения мужа.

В эту минуту дверь с треском распахнулась.

Показался герцог, бледный как мертвец, с поднятым револьвером в руке.

Князь и герцог смотрели друг на друга…

Муж не решался стрелять, опасаясь ранить жену, висевшую на шее противника.

– Стреляйте же, герцог! – крикнул князь, смеясь вынужденным смехом. – Стреляйте, если вы не боитесь убить вашу жену, которая прикрывает меня точно нагрудник.

– Так умрите оба… подлые, мерзкие! – крикнул герцог и хотел было спустить курок, – но, сделав, при этом, шаг вперед, он наткнулся на что-то лежавшее на полу, это была старуха-полковница, упавшая в обморок при виде мужа и любовника, стоявших друг против друга с поднятыми револьверами. Толкнув свою тещу ногой, герцог снова прицелился в своего противника, – но в эту минуту в комнату ворвался какой-то человек в маске, появившийся словно неизвестно откуда. Он схватил герцога за руку и вырвал пистолет.

– Прежде чем совершить двойное убийство, – сказал человек в маске, – узнайте прежде, кто есть та, из-за которой вы хотите стать убийцей, – это воровка и дочь воровки, благодарите лучше князя, что он избавляет вас от этих мерзких тварей.

Сказав эти слова, человек в маске нагнулся к старухе и сунул ей под нос флакон со спиртом.

– Вставайте, мадам, – проговорил он, толкая полковницу под бок, – вам не стоит терять время… нужно удирать, а то вас потащат в префектуру.

– О, это сон! Я проклят! – прошептал герцог разбитым голосом, смотря на молдаванина и на свою жену, не менее его озадаченных появлением незнакомца.

Вдруг герцог, опомнившись немного, спросил, человека в маске:

– Кто вы, объяснитесь, наконец?

– Кто я?.. Я – вожак лондонских карманников, и явился сюда за своей сообщницей, чтобы спасти ее от преследования французской полиции. Вот почему я надел маску, желая скрыть от вас свое лицо, на всякий случай.

– Господи! Что я переживаю! – воскликнул герцог, хватая себя за голову, – я… испанский гранд… я подвергаюсь такому позору… двойному позору…

Нога его наступила на твердый предмет… он нагнулся и увидел свой револьвер, стремительно схватил его, приставил к виску и спустил курок…

Послышался выстрел – и с окровавленной, раздробленной головой герцог упал на ковер… Смерть последовала мгновенно.

На несколько минут свидетели этого неожиданного самоубийства остолбенели, забыв о том критическом положении, в котором они находились.

Человек в маске опомнился первый, зная, что на выстрел сбегутся все жители дома.

– Живей, бежим! – крикнул он, потащив за собой едва стоявшую на ногах старуху, – нам не поздоровится, если нас застанет здесь полиция.

Князь был также озадачен – не столько тем, что он видел, а тем, что услышал от вожака лондонских карманников.

Его любовница – воровка! Это открытие сильно покоробило его и внезапно охладило страсть.

Герцогиня инстинктивно почувствовала, что происходит в душе молдаванина. Нужно было уничтожить во чтобы то ни стало неблагоприятное для нее впечатление. Она подошла к трупу мужа и, протянув над ним руку, проговорила торжественным тоном:

– Князь, я клянусь вам, что все, сказанное этим человеком, ложь… Он говорил все это с целью убедить герцога отказаться от меня. Князь, вы только что предлагали уехать… двери открыты… чего же вы еще ждете?

Всем известно, что у влюбленных своего рассудка нет, а князь был по уши влюблен в герцогиню, не удивительно, поэтому, что он поверил ей на слово. Он обнял ее и увлек за собой через потаенную дверь.

Не успели они скрыться, как слуги, привлеченные звуком выстрела, прибежали со всех сторон.

Их изумленным взорам предстал окровавленный труп герцога, распростертый на полу, с револьвером в руке.

Через час полицейский комиссар явился на виллу и составил протокол, в котором значилось, что со слов прислуги, герцог лишил себя жизни, застав свою жену с любовником в день свадьбы.

Когда происшествия брачной ночи дошли до слуха двух известных нам репортеров, они обрадовались и написали две невероятно длинных статьи, наполнив их подробностями, почерпнутыми из богатой фантазии. А драматическая новость дня, разлетевшаяся с поспешностью, достойной поощрения, и двойного гонорара, поставила бы их, наверное, на три ступени выше всех остальных собратьев по ремеслу… не появись в тот же день другое, подавляющее все остальные известие…

Была объявлена война с немцами.

На вокзале Кале, перед отходом поезда

В марте 1872 года, то есть два года спустя после описанной нами брачной ночи, в одном из залов вокзала в Кале, за одним из столиков сидели четыре подозрительных личности. Их неспокойные взгляды были устремлены на двери, выходящие на платформу.

Приближалось время отхода поезда.

По знаку одного из собеседников, младший встал и подошел к входной двери, заглянув в соседний зал, он кивнул товарищам головой, желая дать знак им, что ничего подозрительного не видно и что они могут спокойно разговаривать о своих делах.

Трое оставшихся за столом продолжили перешептываться между собой.

– И так, Грасс, ты уверен в том, что эти триста тысяч франков уже отнесли в багажный вагон? – спросил человек, одетый в коричневое пальто, с повязанным вокруг шеи широким кашне.

– Я видел собственными глазами, мистер Бонсон. А еще видел владельцев денег, то есть, господина Морана, поверенного торгового, дома Мильтон, и господина Альфреда, уполномоченного парижского дома Муаро, – ответил Грасс.

– Которым по счету прицеплен багажный вагон? – продолжал интересоваться Бонсон.

– Вторым за локомотивом.

– Вы уверены в успехе, несмотря на присутствие Сторера, который может догадаться, в чем дело?

– Уверен, что дело удастся, так как вы, мистер Бонсон, и Дилон на нашей стороне, – ответил Грасс с лукавой улыбкой.

– Ну, ладно, – остановил Гросса мистер Бонсон, агент секретной полиции, – поезд сейчас отойдет, возьмите билеты.

– Ступай сюда, Кри-Кри! – позвал Грасс парнишку, караулившего у дверей. Кри-Кри – худой, измученный молодой парень, над которым вечно подтрунивали и смеялись все члены банды.

– Будет смешно, если дело сорвется, – продолжал Грасс насмешливым тоном, обращаясь к агенту полиции, который, несмотря на свою причастность к банде, обычно обращался к ним свысока, – вы, Бонсон, направленный следить за нами, первый очутитесь в кутузке.

– Молчи – идут, – ответил Бонсон, вынимая кошелек, с намерением расплатиться за выпитое вино.

Четыре типа сели на свои места при приближении гарсона. Как только он удалился, получив деньги за бутылку бордо, мошенники вскочили и отправились поодиночке на платформу. Здесь они принялись высматривать вагоны третьего класса.

Вся почтенная банда только сегодня прибыла из Англии, вслед за добычей, намеченной заранее.

С первого взгляда покажется странным, что в их число входит агент секретной полиции, но для тех, кто знаком с английской полицией, этот факт не станет новостью. В таких случаях, когда секретные агенты находили, что им выгоднее идти рука об руку с ворами, они недолго думая переходили, на темную сторону, оставляя за собой право действовать по закону, как только дело начнет проваливаться. Так было и теперь, – агент Бонсон был подкуплен Жаком Дилона, предводителем банды.

В то самое время, как Сторер, один из директоров английской полиции, собирался поймать Жака Дилона, известного лондонского вора, его помощник, Бонсон, приехавший официально с той же целью, стал сообщником мошенника.

Бонсон обязался защищать вора или же выпустить его, как если сложится неприятная ситуация.

В то самое время, когда происходила описанная нами сцена, в зале первого класса расхаживали два изящно одетых господина. Они какое-то время ходили мимо друг друга, точно, незнакомые, но потом, не говоря ни слова, сошлись и стали вполголоса что-то обсуждать.

Один из них был высокого роста, брюнет, с узкими черными бакенбардами, крючковатым носом, веселыми, живыми глазами и тонким ртом, с которого не сходила саркастическая улыбка. Вся его фигура дышала энергией. Другой был блондин или, лучше сказать, рыжий англичанин. Цвет его лица был бледно матовый, точно у женщины, глаза светло-голубые. Он не носил ни бороды, ни усов и имел вид наивной девушки, но не трудно было догадаться, что наивность эта была напускная.

– Жак Дилон, за каким дьяволом очутились вы во Франции? – спросил брюнет, отводя блондина к окну.

– За таким же дьяволом, как и вы, – ответил Дилон, смотря куда-то в пространство.

– Значит, вы так же, как и я, собираетесь погулять по Парижу? – переспросил брюнет, который был никто иной, как начальник Бонсона, Уильям Сторер.

– Да, мистер Сторер, я собираюсь покутить, – сказал Дилон, которому совсем не нравился допрос директора полиции.

– Покутить и… пошарить в карманах парижан!

– Мистер Сторер, вы не очень великодушны, – остановил его мошенник, – вот два года уже, как я отсидел, а к тому же я не в Лондоне, а во Франции… и советую вам забыть, кто я, при этом условии и я забуду, кто вы. Нечего напоминать о виселице человеку, который пользуется свободой по закону.

– Однако, вам не трудно стать опять достойным виселицы, – заметил Сторер, не выпуская руку своего собеседника.

– Не будем говорить о таких гадких вещах, мистер Сторер, особенно здесь, где наше с вами присутствие может и вовсе оказаться не столь приятно господам, которые нас окружают,

– Послушайте, – вы, кажется, пытаетесь дерзить? – сказал Сторер, повышая голос.

– Я еще скажу вам, если вы не оставите меня в покое. Вы не имеете никакого права одергивать меня здесь!

– Может быть прикажете мне рассыпаться в любезностях перед вами?.. Вы, вероятно, не знаете или забыли, что я имею право схватить вас в любой момент, когда пожелаю, для того, чтобы вернуть на готовую для вас квартиру – в Пентонвильской тюрьме?

– Перестаньте угрожать мне, мистер Сторер! – запальчиво возразил Дилон, – вы становитесь schoking¹! Еще одно слово – и я отомщу вам.

– Желал бы я знать, как вы это устроите?

Мошенник не ответил.

Последовало молчание. Эти два человека, находящиеся в совершенно разных жизненных условиях, бросали друг на друга гневные взгляды, точно два противника, имеющие равные шансы в бою.

Дилон первым прервал молчание и, указывая пальцем на стоящего в некотором отдалении мужчину громадного роста, сказал:

– Вы должны знать князя Яга? Узнаете – да? Очень рад! Около него стоят два молодых человека, – один из них офицер, который приехал сюда, в Кале, на встречу к своему другу, с тем, чтобы проводить его в Париж, в торговый дом улицы Шарло, а этот дом, кажется, нам обоим хорошо знаком, мистер Сторер, – не так ли?

– Негодяй! – воскликнул Сторер, побледнев как мертвец. Появление князя было для него ужасным напоминанием о встрече, случившейся два года тому назад между молдаванином и герцогиней Аруия.

Видно было, что появление князя, поставило директора полиции в неприятное, даже зависимое положение. Мошенник торжествовал.

– Будьте благодарны, мистер Сторер, и не оскорбляйте меня, – сказал он, саркастически улыбаясь, – вспомните лучше, что, два года тому назад, я отправился, по вашей просьбе, замаскированный, в виллу герцога Аруия для того, чтобы спасти герцогиню и ее мать, вашу бывшую любовницу, которым нельзя было оставаться больше в Париже, несмотря на то, что мы, опытные воры, оказывали им всевозможную протекцию. Согласитесь сами, мистер Сторер, что и вор иногда может быть годен для чего-нибудь.

– Замолчишь ты, мерзавец, или нет! – шипел Сторер, все больше и больше бледнея, – ведь я погиб, если кто-нибудь тебя услышит!

– Я это знаю, поэтому и говорю.

– Ты, значит, спас мою бывшую любовницу и передал мою дочь в руки ее любовника только для того, чтоб иметь всегда возможность угрожать мне чем-нибудь? – продолжал Сторер в сильном волнении.

– Положим, что вашу любовницу и вашу дочь, герцогиню Аруия, я спас потому, что они были в моей шайке, тут вы почти что ни при чем, и для того, чтобы держать вас в своих руках, у меня имеются совсем другие данные. Если я, господин директор полиции, в ваших списках занесен в категорию воров, то вы, мистер Сторер, записаны у меня как убийца.

– Довольно! Довольно! – пробормотал Сторер, сжимая изо всей силы руку Дилона. Молчи – ради меня и ради самого себя!

– Ну, вот это другое дело, – теперь вы стали умницей, – сказал спокойным тоном мошенник, высвобождая свою руку от Сторера.

Но Дилону пришлось торжествовать недолго. Всматриваясь пристальнее в лицо одного из молодых людей, стоявших возле молдавского князя, Сторер узнал его. Схватив снова мошенника за руку, он проговорил со злорадством:

– Постой, почтенный, теперь пришла моя очередь озадачить тебя. Этого молодого человека я также знаю хорошо. Это будущий компаньон дома Мильтон в Лондоне и должен жениться на твоей дочери, честнейший Жак, не зная, кто её отец, точно так же, как кроме нас, никому неизвестно, что герцогиня Аруия – моя дочь. Ты силен, мистер Жак, но и я, дружок, немало знаю про тебя.

От этих слов полицейского чиновника Дилон отскочил, как ужаленный, потом, подойдя ближе, он сказал взволнованным голосом:

– Послушайте, у нас друг против друга одинаково сильное оружие, – давайте бросим уже воевать и сохраним свое инкогнито. Так будет, умнее.

В эту минуту вошел в залу сторож и громким голосом прокричал: «Сен-Пьер-Кале-Булонь – прошу садиться!»

Через несколько минут Сторер сидел в купе первого класса, а рядом с ним сидел вор Дилон. На другом конце вагона разместились друг против друга князь Яга, поверенные дома Мильтон, – Моран, и поверенный дома Муаро, – Альфред Булишар.

Дилон нагнулся к полицейскому чиновнику и сказал ему на ухо:

– Нас, как видно, так и тянет к любовникам наших дочерей!

Дилон не знал, что Стореру было поручено следить за ним после доноса, сообщившего лондонской полиции о намерении этого ловкого вора захватить сумму в триста тысяч франков, которые Моран вез в Париж для дома Муаро в улице Шарло. Вор полагал, что директор полиции направляется в столицу Франции по собственным своим делам, впрочем, отчасти он был прав, – потому что не только Сторер, но и князь Яга, и Моран, и Булишар, равно как и он сам, мчались в Париж для того, чтобы дать, наконец, разыграться давно душившим их эмоциям.

1.шокирующим (англ.) – Здесь и далее прим. переводчика.