Kitabı oku: «Я Пилигрим», sayfa 13

Глава 12

Самолет компании «Американ эйрлайнс» прибыл в Нью-Йорк рано утром. Темные облака закрывали город, лил дождь, порывами дул неистовый ветер.

Через два часа после вылета из Парижа на табло появилась надпись: «Пристегните ремни». Метеорологические условия быстро ухудшались, на борту самолета прекратилось всякое обслуживание: ни еды, ни выпивки. Заснуть тоже было невозможно. Оставалось только надеяться, что скоро все изменится к лучшему.

Я путешествовал, имея при себе превосходно изготовленный канадский дипломатический паспорт, что не только объясняло мое место в первом классе, но и позволяло избежать многих вопросов американских иммиграционных властей. Я быстро миновал контроль, получил свой багаж и вышел под проливной дождь. Я вернулся домой, но не испытывал от этого ощущения комфорта, на которое рассчитывал. Так долго отсутствовал, что теперь едва узнавал свою страну.

Восемнадцать часов прошло с тех пор, как я покинул чету Брэдли в «Плаза Атени». Поняв, что мое убежище раскрыто, я уже знал, что должен делать дальше. В курсе подготовки спецагентов недвусмысленно говорилось об этом: бежать, укрыться, где сможешь, а если не удастся, что ж, тогда остается только писать завещание. Может быть, еще неокончательное, но именно в таком тоне инструктировали агентов, проваливших явку.

Я думал, что США – самый лучший выбор: врагу будет труднее найти меня среди миллионов соотечественников. Чтобы обеспечить собственную безопасность, мне необходимо первым делом уничтожить всякие следы своей прежней жизни, иначе могут найтись желающие пойти путем, проложенным Беном и Марси.

Расстояние между «Плаза Атени» и своей квартирой я преодолел за шесть минут и, едва войдя, тут же принялся обзванивать авиакомпании. По счастливой случайности остался один билет первого класса на ближайший нужный мне рейс.

До чего же странно работает наше подсознание. В суматохе поспешных сборов и оплаты счетов я вдруг вспомнил о двух письмах, присланных адвокатом Билла и Грейс. Я обнаружил их в папке со старой корреспонденцией, сунул в ручную кладь и занялся содержимым сейфа.

В моем зарегистрированном багаже невозможно было разместить три пистолета, сто тысяч долларов в самой различной валюте и восемь паспортов. Если металлоискатели или рентгеновские лучи их обнаружат, то не поможет даже дипломатическая неприкосновенность: я непременно буду подвергнут тщательному досмотру. Если же выяснится, что у меня фальшивый паспорт, а это при серьезной проверке выплывет наверняка, придется многие недели объясняться: сперва относительно своей подлинной личности, а затем и по поводу всего прочего. Пистолеты, паспорта на чужое имя и прочее мне полагалось сдать, когда я увольнялся из «Дивизии».

Я разрезал матрас по шву, удалил из него часть набивки, связал бечевкой свои орудия труда и засунул их внутрь. Когда я окажусь в Америке, попрошу Франсуа, вечно шмыгающего носом консьержа, обратиться в транспортную компанию, чтобы они доставили мою мебель домой. Теперь все было надежно спрятано, я заклеил шов, починил обшивку матраса и вызвал таксиста, велев ему ехать в аэропорт Шарля де Голля.

Через десять часов я уже прибыл в аэропорт Кеннеди и стоял под дождем, ожидая такси, чтобы ехать в центр города. По дороге туда я заскочил в «Четыре сезона», один из отелей, в которых уже сам их размер гарантирует анонимность, и забронировал себе номер.

После трех дней хождения по риелторским агентствам я снял небольшую мансарду. Утром отыскал письма адвоката, позвонил ему и назначил встречу.

На закате того же дня мы сидели в просторном офисе, выходящем на Центральный парк. То, что я узнал от юриста про имущество Билла, навсегда изменило мою жизнь.

На протяжении нескольких следующих дней я допоздна бродил по городу, прокручивая в голове полученную от адвоката информацию, пытаясь, как выразился бы психолог, усвоить ее. Я шел, куда несли меня ноги, минуя переполненные бары и рестораны, обходя стороной модные клубы и кинотеатры, где демонстрировались новейшие фильмы. В конце концов, смертельно устав, я понял, как мало приспособлен к так называемой нормальной жизни, и начал осознавать сказанное юристом. И только теперь подумал о том, как мне уничтожить следы своего прошлого.

Первый звонок я сделал инспектору ФБР, женщине, которой передал европейские файлы «Дивизии» после того, как наше управление было расформировано. Она позвонила одному из заместителей директора, потихоньку сообщила ему, что некогда я был Синим Всадником, и уже на следующий день мы вместе сидели в обшарпанном конференц-зале безликого небоскреба в деловой части города.

Вняв просьбе оставить меня наедине с их боссом, два его помощника вышли. Я сообщил, что номер социального обеспечения Скотта Мердока уничтожен, и объяснил, какую опасность это представляет для меня. Заместитель директора не сразу мне поверил, после чего долго ругал нерадивого исполнителя и распорядился, чтобы номер восстановили.

– Я лично возьму это на контроль, – сказал босс. – Обещаю: если кто-то будет интересоваться этим вопросом, мы предупредим вас. Что-нибудь еще?

– Нужно изменить базы данных в компьютерах. Там полно информации обо мне, есть вымышленные имена, которыми я пользовался, – все это необходимо стереть.

– Вы имеете в виду государственные или частные компьютеры?

– И те и другие. Все сведения, начиная от документов ассоциации выпускников школы под названием Колфилдская академия до множества сообщений в Федеральном реестре.

– На это нет никакой надежды, – объявил заместитель директора. – К базам данных применимы законы стриптиза: Верховный суд говорит, что их можно смотреть, но нельзя трогать. Я неправомочен даже назвать человека, который мог бы вам помочь.

Я пытался надавить на него, сказал, что много лет честно служил своей стране, объяснил, почему мне необходимо, чтобы он нарушил правила.

Замдиректора сперва лишь задумчиво кивал, но в конце концов вышел из себя и стал кричать:

– Нарушить правила?! Вы просите, чтобы я поощрял хакерство, отдал распоряжение влезть в компьютеры? Да вы имеете хоть малейшее представление, насколько это опасно для общества? Речь сейчас идет не об одиночках, помешанных на компьютерах, – это было давным-давно. Киберпространство превращается в зону, открытую для налетчиков! Взломать сайт, игнорируя нанесенный ущерб, похитить ценную информацию…

Я был ошеломлен. Меня не интересовали Верховный суд или проблемы развития киберпреступности, я просто хотел навести порядок в своем прошлом. Наверное, я задел какой-то важный нерв и рисковал навредить собственной безопасности.

Босс разошелся не на шутку и не желал останавливаться:

– Здесь уровень повыше, чем у налетчиков! Это, скорее, воры-домушники. Они проникают в компьютер, берут то, что им нужно, и никто даже не догадывается, что они там побывали. Настоящие мастера своего дела. Один парень украл пятнадцать миллионов файлов с информацией об ипотечных кредитах. Пятнадцать миллионов! В каждом файле содержатся данные кредитной карточки, номера социального обеспечения и банковского счета, домашний адрес. Вы знаете, что он хотел с этим сделать?

– Некий хакер совершил кражу персональных данных? – спросил я, недоумевая, почему мы до сих пор говорим об этом.

– Именно. Но этот тип не собирался пользоваться добычей сам. О нет, это слишком тяжелая работа! Он рассчитывал продать эту информацию русской мафии. Парень сам нам во всем признался. Первый миллион файлов – по доллару за штуку, чтобы заинтересовать их и вовлечь в это дело. Потом он намеревался повысить ставки, доведя цену файла до десяти долларов. Таким образом мерзавец заработал бы сто миллионов, не отходя от компьютера. А знаете, сколько в среднем имеет грабитель банка? Девять тысяч долларов и реальную возможность получить пулю. Как вы думаете, у кого из этих двоих более прибыльный бизнес?

Я пожал плечами. Откровенно говоря, меня все это очень мало волновало.

– Этому парню всего двадцать три, и он, наверное, лучший хакер в мире.

– Какой срок ему светит?

– Решение пока не принято. Возможно, его вообще не посадят, если он станет сотрудничать с нами и поможет обуздать взломщиков-самураев, которые практикуют не менее скверные фокусы. Мы называем его Бэттлбо – такой у него был «ник», кличка, которая используется в Сети.

– Бэттлбой? – переспросил я, не будучи уверен, что правильно расслышал.

– Бэттлбо, – поправил меня собеседник. – Он латиноамериканец. Вырос в Майами, но живет здесь поблизости, на Кэнэл-стрит, в том здании, где находится офис аптечной сети «Уолгринз», только этажом выше.

Он посмотрел на меня, и наши взгляды встретились. И тут я сообразил, зачем замдиректора рассказал мне эту историю.

– Ладно, хватит о наших проблемах, пора остановиться, а то еще выболтаю ненароком что-нибудь лишнее, – сказал он. – Я могу еще чем-то помочь вам?

– Нет, вы и так сделали для меня более чем достаточно. Огромное вам спасибо, – рассыпался я в благодарностях.

Заместитель директора поднялся и направился к выходу. В дверях повернулся ко мне:

– Я рад, что сумел вам помочь с номером социального обеспечения. Мы вас хорошо знаем и очень ценим вашу безупречную репутацию. Для меня большая честь познакомиться с самим Синим Всадником.

Он говорил с неподдельным восхищением, а его рукопожатие было столь сильным, что могло бы превратить уголь в алмаз. Меня это поразило. Заместитель директора и его помощники наблюдали в тишине, с нескрываемым почтением, как я иду к лифту. Я был польщен, но в голову лезли мысли о том, что человек разочаровывается в жизни намного быстрее, чем обретает репутацию.

Выйдя на улицу, я взял такси и поехал через весь город, разглядывая лица прохожих. Вечерело, тени удлинялись, и я вновь испытал странное чувство отчужденности, словно был иностранцем в собственном отечестве. Я знал: тот, кто и дальше идет этой дорогой, умирает для окружающего мира. Можно увидеть людей, подобных мне, сидящих в полном одиночестве на скамейках в парках, в читальных залах публичных библиотек, на железнодорожных вокзалах. Я подумал, что и меня ждет такое же будущее. Но я не мог ничего изменить: как говорится, собака лает, а караван идет. Я безоговорочно похоронил свое прошлое.

Такси остановилось перед офисом «Уолгринз». Обогнув здание, я нашел неприметную дверь. Переговорное устройство было только одно, а рядом – надпись на японском. Круто!

Гадая, правильно ли понял босса из ФБР, я нажал кнопку.

Глава 13

Неприветливый мужской голос ответил по-английски. Я сказал, что обратиться к нему посоветовал наш общий друг, работающий на двадцать третьем этаже соседнего здания. Меня впустили, и я поднялся по лестнице, отметив про себя, что кто-то очень старался скрыть четыре установленные здесь камеры наблюдения. Очевидно, боятся русской мафии, предположил я.

Я повернул в коридор и, когда мои глаза приспособились к темноте, увидел его: Бэттлбо стоял в проеме стальной двери, которой мог бы гордиться притон, где торгуют наркотиками. Этот высокий молодой человек весил не менее четырех сотен фунтов, но больше всего меня поразило то, что он был одет как средневековый японский даймё. Этакий взломщик-самурай первого порядка.

На нем были чрезвычайно дорогое шелковое кимоно и традиционные японские белые носки с раздельным большим пальцем; темные волосы смазаны каким-то жирным лосьоном, зачесаны назад и туго стянуты в пучок. Если бы кому-нибудь понадобился латиноамериканский борец сумо, этот парень подошел бы идеально. Он слегка поклонился, что означало необходимый минимум хороших манер, – по-видимому, не очень сильно любил нашего общего друга с двадцать третьего этажа – и отступил в сторону, чтобы дать мне пройти.

Его феодальные владения включали лишь четыре комнаты с видом на переулок, но пол был застлан красивыми татами, ширмы шоджи разделяли помещения, на стене висел антикварный каминный экран с изображением Фудзиямы. Бьюсь об заклад, эта вещица стоила двадцати тысяч его самых дорогих файлов.

Не успел я пересечь порог, как едва не нарушил этикет, в последний момент сообразив, что должен снять обувь и надеть взамен пару гостевых сандалий. Расшнуровывая свои варварские ботинки, я спросил, как к нему обращаться.

Это изрядно озадачило хозяина.

– Они что, вам не сказали?

– Сообщили только ваше прозвище, но, мне кажется, не слишком этично называть человека в лицо Бэттлбо.

– Не заморачивайтесь понапрасну, меня это нисколько не беспокоит, – сказал он, пожимая плечами, и указал на пару подушек, лежащих на полу.

– Заместитель директора упомянул, что вы с ним сотрудничаете, – попытался я начать разговор в таком тоне, словно босс из ФБР наделил меня всеми необходимыми полномочиями.

Бэттлбо с отвращением посмотрел на меня, но не стал ничего отрицать, а лишь поинтересовался:

– Чего вы хотите?

Мы сидели на полу, скрестив ноги. Я объяснил ему, что надо удалить все упоминания о Скотте Мердоке из баз данных ассоциаций выпускников школ, где тот учился. Решил, что для начала этого вполне хватит.

Хакер спросил, кто такой этот Мердок. Я ответил, что и сам не знаю.

– Было решено уничтожить его прошлое – остальное не наша забота.

Бэттлбо уточнил у меня дату рождения Мердока, поинтересовался некоторыми подробностями, задал уйму других вопросов. Объяснил это тем, что он должен быть уверен, что ищет нужного мне человека. Выслушав ответ, одернул кимоно и сказал, что мы приступим к работе через пару минут.

– Cha, neh? – спросил он по-японски как бы между прочим, но я уловил подтекст: Бэттлбо важно было смутить меня и дать почувствовать свое превосходство. Но не на такого напал.

Покопавшись в памяти, я извлек оттуда воспоминания об одном давнем лете. Я нахожусь на пропитанном кровью пляже. Вокруг множество японцев обезглавливают друг друга, совершают ритуальные самоубийства. Иными словами, я провел целые каникулы, читая «Сёгуна». Из этого эпоса я помнил несколько ключевых фраз. «Cha» означало «чай».

– Hai, domo, – ответил я, надеясь, что память меня не подвела и я говорю: «Да, спасибо», а не «Пошел в задницу».

Должно быть, я угадал.

– Вы говорите по-японски? – спросил хозяин с удивлением и не без доли уважения.

– Так, самую малость, – скромно признался я.

Бэттлбо хлопнул в ладоши, и одна из ширм раздвинулась. Стройная миловидная латиноамериканка в красном шелковом кимоно отвесила мне поклон. Увидев ее, я задал себе вопрос, который с незапамятных времен не давал покоя величайшим философам: почему некрасивым парням сплошь и рядом удается заполучить привлекательных женщин?

Девушка была на пару лет его моложе, с большими глазами и чувственным ртом. При более близком рассмотрении становилось ясно, что подружка Бэттлбо приспособила традиционное кимоно к своей фигуре: оно туго обтягивало бедра и грудь красавицы, чего в Токио, конечно, не увидишь. Чтобы облегчить движения, она сделала разрез на спине от подола до бедра. Когда девушка ходила по комнате, шелк струился, облегая тело, и было ясно, что ни трусиков, ни лифчика на ней не было. Эффект получился чрезвычайно соблазнительным.

– Чаю? – спросила она по-английски.

Я кивнул, а Бэттлбо повернулся ко мне и представил девушку:

– Это Рэйчел-сан.

Она обратила взор в мою сторону и едва заметно улыбнулась.

Бэттлбо? Рэйчел-сан? Феодальная Япония над офисом «Уолгринз»? Что бы там ни думали в ФБР по поводу способностей хозяина квартиры, я не слишком верил в успех этой затеи. Похоже, я имею дело с парочкой психов.

Через три часа я был вынужден решительно изменить свою точку зрения. Лоренцо (по крайней мере, так его однажды назвала Рэйчел-сан) не только стер все упоминания обо мне в документах Ассоциации выпускников, но и сказал, что способен проделать то же самое с гораздо более сложными сайтами Колфилдской академии и даже Гарварда.

– Вы можете уничтожить все упоминания о присутствии Скотта Мердока в Колфилде и Гарварде, словно он никогда там и не учился? – изумился я.

– Почему бы и нет? – рассмеялся Лоренцо. – Сейчас на этой гребаной планете развелось так много народу, что любой из нас не более чем строка программы на жестком диске. Достаточно убрать эти строки – и мы уже не существуем. Стоит их вернуть обратно – и мы снова что-то собой представляем. Желаете получить профессорское звание? Только назовите мне факультет. Мечтаете сорвать куш в сто миллионов? Обождите, пока я не проведу необходимые манипуляции с двоичным кодом. Если хотите, можете называть меня богом.

– Нет уж, мне больше нравится Бэттлбо, – улыбнулся я.

Был уже поздний вечер, когда он отправил в электронный вакуум последние академические достижения доктора Мердока.

– Ну до чего же обидно! Столько усилий было потрачено на учебу, и вот все исчезло, – сказал Лоренцо.

Я мало что мог сказать в ответ: на поверхность памяти выплыли воспоминания. Самое яркое – приезд в Бостон Билла на своем старом «феррари»; приемный отец был единственным, кто поздравил меня с окончанием университета.

Лоренцо был доволен, что нашел доступ к данным Мердока и уничтожил все упоминания о нем. После этого я перешел к следующему пункту своего списка – из компьютеров правительственных учреждений требовалось удалить информацию о назначениях на должности.

– Сколько сообщений?

– Пару сотен, может, даже больше.

На лице Лоренцо появилось такое выражение, словно я приглашал его совершить харакири.

– Это очень срочно? – Впрочем, вопрос был чисто риторическим. – У вас есть копии этих сообщений или нам придется откапывать их самим?

Я медлил с ответом. Вся информация имелась у Бена Брэдли и его жены, но мне страшно не хотелось обращаться к ним с такой просьбой.

– Пожалуй, тут мне надо подумать, – сказал я.

– Если мы начнем поиск с чистого листа, он может занять многие месяцы. Дайте мне знать о вашем решении, – сказал Лоренцо, закрывая жесткие диски.

Провожая меня к выходу, он настолько расслабился, что позволил себе реплику на постороннюю тему:

– Я три года занимался японским, дьявольски трудный язык. Как вы его выучили?

– «Сёгун» помог, – лаконично ответил я и, когда Бэттлбо справился с изумлением, поблагодарил его за то, что он уделил мне время и оказал нам добровольную бескорыстную помощь.

– Ага, добровольную и бескорыстную! – Он искренне, от души расхохотался, услышав такое заявление. Гора плоти колыхалась, глаза искрились, а смех звучал так заразительно, что я внезапно понял, что нашла в нем Рэйчел. – Ну конечно, охотно потратил на вас целых шесть часов! – сказал Лоренцо, вытирая слезы. – Да уж, попробовал бы я отказаться!

Как известно, совместное веселье сближает, и, когда я надевал ботинки, он спросил:

– А чем конкретно вы занимаетесь в ФБР?

– Я… как бы это объяснить… Ну так, ничего особенного, можно сказать, выполняю чисто техническую работу.

– Вы и есть Скотт Мердок?

Я вновь рассмеялся:

– Неужели вы думаете, что, имея такую квалификацию, я сидел бы тут и точил с вами лясы?

Я выбрал нужный иронический тон: когда надо, могу убедительно соврать.

– Кто бы вы ни были, у вас, наверное, тесные отношения с двадцать третьим этажом?

– Вовсе нет. А почему вы спрашиваете?

– Надеялся, что вы замолвите за меня словечко перед этим боссом из ФБР. Вы же в курсе, в чем меня обвиняют.

– Я так понял, что если вы согласитесь с ними сотрудничать, то никакого дела против вас возбуждать не будут.

– Ну конечно, – горько усмехнулся Бэттлбо. – Именно поэтому они создали специальное подразделение для борьбы с киберпреступностью. Это их дивный новый мир. Да они сначала выжмут из меня все подчистую, а потом обманут. Примерно накажут, чтобы другим неповадно было.

Я покачал головой, сказав, что это параноидальные страхи: в ФБР такие методы не используют. На самом деле Бэттлбо оказался прав. Через несколько месяцев люди, о которых он говорил, действительно обрушили на него всю тяжесть обвинений, потом предложили сделку со следствием, условия которой выполнены не были. Лоренцо истратил все свои средства на адвокатов, дошло даже до того, что он продал свой драгоценный каминный экран с изображением Фудзиямы и подписал все бумаги. И тем не менее его приговорили к пятнадцати годам заключения в тюрьме Ливенворт.

Там бы он и томился, всеми забытый, если бы вскоре наши поиски Сарацина фактически не зашли в тупик, едва начавшись.

Глава 14

Сарацин добрался до сирийской границы перед обедом, сойдя с прибывшего из Бейрута автобуса с кожаным медицинским саквояжем в одной руке и невзрачным чемоданом в другой.

С тех пор как он, получив диплом с отличием, стал врачом, прошло пять лет. То были трудные голодные годы. Я потратил много времени, чтобы отследить все его передвижения в этот период, но одно было несомненно: к тому моменту, когда Сарацин предстал перед сирийским сотрудником иммиграционной службы, он решил задачу, которая не давала ему покоя днем и ночью. Теперь он знал, как атаковать Америку.

Сарацин выдавал себя за врача, направлявшегося работать в один из многочисленных лагерей для беженцев. Ливанский паспорт молодому человеку проштамповали без всяких проблем. Обойдя стороной шоферов такси и разнообразных жуликов, он повернул налево, к усеянной мусором автостоянке, где отыскал автобус, следующий до Дамаска.

На главном автовокзале города Сарацин сдал багаж в камеру хранения, вышел через боковую дверь и отправился в путь пешком. Чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания, он не стал даже брать такси.

Больше часа саудовец шел по пыльным дорогам. Кварталы становились все более мрачными: Дамаск служил прибежищем для двух с лишним миллионов людей, пятьсот тысяч из которых составляли неимущие палестинские беженцы.

Наконец на пересечении двух автострад он нашел то, что искал. Под эстакадой находилась ничейная земля – окаменелый лес бетонных опор, почерневших от дизельных выхлопов. Это место, где продавали подержанные автомобили, было украшено разноцветными огнями, обвисшими флагами и цитатами из Корана, которые взывали к честности собственников.

Среди автомобильной рухляди Сарацин выбрал старенький «ниссан». Не слушая, как продавец расхваливает прозорливость клиента, сумевшего разглядеть сквозь ржавчину настоящую жемчужину, Сарацин расплатился наличными. Он добавил еще пять сирийских фунтов, чтобы обойтись без лишних формальностей, и выехал на плохо освещенную дорогу. Машина потребляла много бензина, но Сарацина это не слишком заботило: автомобиль в первую очередь должен был стать для него жильем. Даже в дешевых отелях люди запоминают слишком много. Он три часа кружил по городу, прежде чем нашел безлюдное место на задворках супермаркета, где и обосновался.

Следующие пару недель Сарацин был настолько поглощен сбором информации, необходимой для осуществления своего плана, что забыл даже о личной гигиене. Одежда его сильно загрязнилась. Это, конечно, противоречило его обычному стилю жизни, но выбора не было: для успеха задуманного он должен был убедительно сыграть роль бездомного. И вот, совершив, так сказать, разведывательную поездку на место будущего сражения, наш герой наконец был готов.

На окраине Дамаска стояло одинокое четырехэтажное здание из стекла и бетона. На его фасаде красовалась вывеска: «Сирийский государственный институт передовых методов медицины», но его настоящее предназначение было непонятно, поскольку никто не мог припомнить, когда лидеры нации лечились где-нибудь, помимо частных клиник Лондона или Парижа.

Разведывательные службы Запада подозревали, что здание используется для ядерных и биологических исследований, поэтому один из восьми американских спутников, патрулирующих Ближний Восток, держал институт под постоянным наблюдением. Через окна фотографировались лица сотрудников, регистрировались поставки грузов, контролировался химический состав выбросов в окружающую среду, однако никаких снимков бездомного, который, по запоздалому сообщению сирийской тайной полиции, выглядел сущим оборванцем, сделано не было.

Однажды вечером, в пятницу, охранник, проходивший через сад на задворках здания, увидел старый брезент, натянутый между двумя пальмами поблизости от водопроводной трубы, используемой для поливки растений. Через несколько дней там же появились маленькая походная плитка, поврежденный газовый баллон и изношенный холодильник. Но множество людей, которые шли от автостоянки к входу в институт, так и не увидели новосела, даже после того, как к его вещам добавились Коран в потрепанном переплете и два старых одеяла.

К тому времени уже было поздно принимать меры: начался Рамадан, девятый, священный месяц исламского календаря. Коран, лежащий на одеяле, служил для всех молчаливым напоминанием, что согласно исламу необходимо заботиться о нищих, путешественниках и бедняках. Разве найдется правоверный, который во время Рамадана выгонит бездомного с насиженного места?

Лишь тогда обретший защиту в религии Сарацин, оставив «ниссан» на стоянке супермаркета, явил себя миру, выйдя из сухого кустарника и расположившись под брезентом, словно всегда там сидел. Судя по всему, он действовал согласно тщательно продуманному плану. Бородатый и оборванный, в своем безликом длинном одеянии и головном уборе, он ничем не отличался от бесчисленных палестинских беженцев. Бродяга открыл кран на трубе, налил себе воды и принялся читать Коран.

В предписанное время он наполнял кастрюлю, совершал омовение, предшествующее пяти ежедневным молитвам, и расстилал свой коврик, обращаясь в сторону Мекки (или туалета для охранников – в зависимости от того, как на это посмотреть).

Никто не выражал недовольства по поводу его присутствия – первый барьер был взят. На следующее утро он приступил к работе: мыл окна припаркованных машин, подметал мусор, а в остальное время охранял институтскую автостоянку номер три. Как и большинство беженцев, он никогда не просил денег, но выставлял блюдце на пешеходную дорожку, на случай, если у кого-то возникнет желание заняться благотворительностью.

По любым меркам проделано все было блестяще. Через несколько недель, когда было обнаружено изуродованное тело одного из руководителей института, его здание и окружающую территорию заполонили полицейские и тайные агенты. Заподозрив в убийстве бездомного, они попытались создать его фоторобот. Все опрошенные сошлись во мнении: рост около шести футов, густая черная борода – и больше ничего определенного.

В мире спецслужб историю жизни – маску, выдуманную, чтобы скрыть подлинную личность человека, – называют легендой. Бродяга-оборванец с автостоянки номер три, уроженец Саудовской Аравии, выпускник медицинского факультета Бейрутского университета, герой Афганской войны, создал легенду палестинского беженца столь мастерски, что она сделала его фактически невидимым. Даже для профессионала это было бы большим достижением, если же говорить о любителе, не имеющем средств и специальной подготовки, такой результат и вовсе следует признать выдающимся.

Через неделю после своего появления Сарацин в самые жаркие часы обычно сидел сгорбившись с Кораном в руках в пальмовой роще у входа в здание института, наслаждаясь прохладным ветерком от кондиционера. Люди посмеивались над изобретательностью бродяги, но на самом деле жара нисколько его не беспокоила: этому человеку приходилось жить в раскаленном аду афганского лета, после которого осень в Дамаске казалась вполне терпимой. Но эта позиция под кондиционером давала ему возможность в мельчайших деталях видеть через толстое листовое стекло, как осуществляется проверка, которой подвергался всякий вошедший в здание. Убедившись, что детально понял эту процедуру, Сарацин стал мысленно прикидывать вес – в прямом и переносном смысле – людей, работавших в этом учреждении.

Заместитель директора института всегда уходил одним из последних. Его звали Башар Тласс, возраст – за пятьдесят. Он имел родственные связи в правящей элите, был когда-то видным сотрудником сирийской тайной полиции и законченным негодяем.

Однако ни его высокое положение в обществе, ни квалификация инженера-химика, ни садистская манера душить людей во время допросов в пору работы в тайной полиции – все это никак не объясняло, почему именно он был избран в качестве жертвы. Для всех, включая и самого Тласса, было бы большой неожиданностью узнать, что причиной этому стал его вес – сто восемьдесят пять фунтов (так, во всяком случае, на глазок оценил его врач, сидевший в тени пальмовых деревьев).

Сарацин наметил жертву, и теперь ему оставалось только ждать. В мусульманском мире тридцать дней Рамадана, сопровождаемых постом, молитвами и сексуальным воздержанием, заканчиваются настоящим взрывом пиршеств, раздачи даров и щедрого гостеприимства – праздником разговения, называемым Эйд-аль-Фитр. Накануне вечером почти все рано заканчивают работу, чтобы подготовиться к ритуалу молитвы на утренней заре, после чего наступает день безудержного чревоугодия.

Дамаск в этом смысле не является исключением. К четырем часам дня банки и офисы сирийской столицы закрылись, дороги опустели. Тласс вышел из дверей института и услышал, как охранники на своем посту приводят в действие электронное устройство блокировки. Это означало, что здание совершенно пусто. Тласс прекрасно знал, что, как только он скроется из виду, охранники полностью включат систему защиты здания и спокойно разойдутся по домам, чтобы готовиться к празднику.

Много лет назад директор попытался заставить охранников работать во время праздника Эйд-аль-Фитр. Но они этому воспротивились и нашли поддержку в лице имамов мечетей, в которых молились сотрудники института. Так что администрации волей-неволей приходилось закрывать глаза на это нарушение дисциплины. И уж конечно, никто лучше Тласса не знал, что Сирия – полицейское государство. Неужели найдется хоть один идиот, который возьмет на себя смелость вломиться в правительственное учреждение?

Он получил ответ на этот вопрос всего через несколько минут, когда направлялся к своей машине по дорожке, разделяющей два сада. Окружающие здания и парковки были пустынны, поэтому замдиректора слегка встревожился, когда, повернув за угол и оказавшись в окружении живых изгородей и пальм, услышал за спиной шорох. Тласс резко обернулся и едва сдержал улыбку, убедившись, что это всего лишь глупый палестинец, тот самый, что всякий раз норовит вымыть ветровое стекло его внедорожника, хотя он ни разу не бросил и пиастра в оловянное блюдце бродяги.

Теперь этот нищий, как видно, решил, что загнал его в угол: он беспрерывно кивал, подходя к нему и протягивая свое блюдце, чтобы Тласс положил туда деньги, бормоча традиционное приветствие: «Эйд Мубарак» (то есть «Благословенный праздник»). Тласс ответил на него, как того требует обычай, но ничего не дал, отведя блюдце в сторону, чтобы продолжить свой путь.