Дейзи Джонс & The Six

Билли: Камилла сделала свой выбор, и с досады я постоянно думал: «Ну и ладно, буду, значит, один. Посмотрим, как ей это понравится».

Грэм: Билли прямо с катушек съехал в той поездке.

Род: Надо сказать, вовсе не женщин я опасался тогда в отношении Билли. Хотя и женщин рядом было предостаточно. Но Билли настолько нажирался в хлам после каждого концерта, что к следующему вечеру я его будил самыми настоящими пощечинами – в такой он бывал отключке.

Камилла: Мне было тошно без него. Я злилась на себя, кусала локти. И так каждый день. По утрам просыпалась в слезах. Мама все говорила, чтобы я поехала за ним. Чтобы вернула наши отношения. Но мне казалось, уже слишком поздно было все исправить. Он двинулся по жизни без меня. Он стремился воплотить свои мечты. Чего, собственно, и следовало ожидать.

Уоррен: Когда мы прибыли в Лос-Анджелес, Род разместил нас в нескольких номерах отеля Hyatt House.

Грег МакГиннесс (бывший консьерж отеля Continental Hyatt House): О чел, я бы мог сказать, что, разумеется, помню, как к нам заселились The Six и как они у нас весело проживали. Но я этого не припомню. Тогда столько всего вокруг происходило, столько разных групп у нас перебывало, что и не уследишь. Помню, позднее я встречался с Билли Данном и Уорреном Родсом, но тот момент – их первый к нам приезд – как-то в памяти не отложился.

Уоррен: Род обзвонил своих людей, и мы стали давать более масштабные концерты.

Эдди: Лос-Анджелес был для нас просто улёт! Куда ни глянешь – везде народ, любивший играть музыку, любивший погудеть-повеселиться. Я даже подумал: «Какого черта мы сюда раньше не приехали?!» Девчонки там были раскрасавицы, бухло – дешевое.

Билли: Мы дали сразу несколько гигов недалеко от Голливуда. В Whisky, в Roxy, в P. J’s. Я как раз написал тогда новую песню «Вдали от тебя» о том, как сильно тоскую по Камилле, как далеко я от нее.

Когда мы попали на бульвар Сансет-Стрип, казалось, будто мы действительно очутились наконец на своем настоящем месте.

Грэм: Все мы стали гораздо лучше одеваться. В Лос-Анджелесе хочешь не хочешь, а приходилось реально подниматься над собой. Я начал там носить рубашки с застегнутыми лишь наполовину пуговицами. Мне казалось, это чертовски сексуально.

Билли: Примерно тогда я не на шутку прикипел к… Как это нынче называют? К «канадскому смокингу»? Я носил джинсы и рубашку из денима буквально каждый божий день.

Карен: Мне казалось, что когда я одета в мини-юбку с сапогами или во что-то в том же духе, то не могу полностью сосредоточиться на игре. То есть мне нравилось, как я в этом выгляжу, но все же чаще всего я носила джинсы с высокой талией и водолазку.

Грэм: Карен в этих своих водолазках была просто безумно сексуальна!

Род: Когда ребята начали притягивать к себе достойное внимание публики, я организовал им концертик в ночном клубе Troubadour в Западном Голливуде.

Грэм: «Вдали от тебя» была песня суперская. И сразу ощущалось, что Билли ее глубоко прочувствовал. Билли вообще никогда не умел прикидываться. Когда он страдал от боли или исполнялся радостью – это невозможно было не понять.

В ночь, когда мы выступали в Troubadour, я посмотрел на Карен – она вся была поглощена игрой. Потом посмотрел на Билли – тот пел, изливая свою душу. И я подумал: «Блин, это наш лучший гиг!»

Род: В какой-то момент в конце зала я увидел Тедди Прайса. Тот стоял и с интересом слушал. Мне еще не довелось с ним познакомиться, но я знал, что он продюсер, сотрудничающий со звукозаписывающей компанией Runner Records. У нас с ним даже было несколько общих друзей. После концерта он подошел поближе, отыскал меня и сказал:

– Мой помощник слышал ваших ребят в P. J.’s. Я обещал сходить послушать.

Билли: Мы спускаемся со сцены, и Род подводит к нам нереально высокого и тучного дядьку в очень приличном костюме и говорит:

– Билли, хочу познакомить тебя с Тедди Прайсом.

И первое, что говорит мне Тедди (а ты, может быть, помнишь, что у него был очень сильный аристократический британский акцент):

– У вас чертовски талантливо выходит писать об этой девушке.

Карен: Тогда Билли вел себя как пес, который находит себе хозяина. Билли так хотелось угодить Прайсу, так хотелось получить контракт на звукозапись. У него едва слюни не капали от этого желания.

Уоррен: Тедди Прайс был страшен на лицо как смертный грех. С такой физиономией, которую лишь родная мама способна любить. [Смеется. ] Я, конечно, сгущаю краски. Но все равно он был ужасен. Но что мне нравилось – что сам он, похоже, вообще не парился этим вопросом.

Карен: Вот оно – счастье родиться мужчиной. Отвратная наружность для тебя – еще не приговор.

Билли: Я пожал Тедди руку, и он поинтересовался, есть ли у меня еще такие же замечательные песни, как те, что он только что слышал.

– Да, сэр, – кивнул я.

– И каким вы видите будущее своей группы через пять лет? Или, скажем, через десять?

– Мы станем лучшей в мире группой, – не раздумывая ответил я.

Уоррен: В ту ночь я впервые оставил свой автограф на титьках. Подходит ко мне одна деваха, расстегивает блузку и говорит такая: «Подпиши!» Ну, я прямо на ней и расписался. Знаешь, скажу я тебе, такое запоминается на всю жизнь.

Уже на следующей неделе Тедди навестил музыкантов на их репетиционной площадке в долине Сан-Фернандо и прослушал семь специально подготовленных для этой встречи песен. Вскоре после этого группу пригласили в офис компании Runner Records, представили главному ее руководителю Ричу Палентино и предложили подписать контракт на запись и распространение композиций. Тедди Прайс лично выступал продюсером их альбома.

Грэм: Где-то около четырех часов дня мы подписали контракт, и как сейчас помню: выходим мы на бульвар Сансет, всей шестеркой, солнце сразу бьет по глазам, и впервые чувствуем, как Лос-Анджелес широко раскрывает для тебя объятия: «Вливайся, детка!»

Несколько лет назад я увидел на одном пацане футболку с надписью: «На мне темные очки, потому что мое будущее слишком ослепляет». И я подумал тогда, что тот мелкий грызёныш, что ее носил, и понятия не имеет, о чем там говорится. Он никогда не стоял на бульваре Сансет – так, чтобы солнце слепило глаза, чтобы рядом с тобой были пять твоих лучших друзей, а в заднем кармане лежал контракт на запись первого альбома.

Билли: Вечером вся наша компания отмечала это знаменательное событие в Rainbow, а я ушел из заведения и дошагал до ближайшего уличного телефона-автомата. Только представь: ты достиг, казалось бы, самой дикой своей мечты – и чувствуешь внутри себя пустоту. Все это ничего для меня не значило, пока я не разделю это с Камиллой. И вот я позвонил ей.

Когда послышались гудки, сердце у меня заколотилось как бешеное. Я пощупал пульс – он бился неимоверно сильно. Но когда Камилла сняла трубку, возникло ощущение, будто я опустился в постель после долгого, трудного дня. Даже просто услышав ее голос, я сразу почувствовал себя намного лучше и спокойнее.

– Я тоскую по тебе, – сказал я. – Мне кажется, я не могу без тебя жить.

– Я тоже по тебе тоскую, – отозвалась она.

– Зачем мы это делаем? Ведь нам с тобою предназначено быть вместе.

– Да, я знаю, – ответила она.

Мы оба помолчали, и я спросил:

– Будь у меня контракт на звукозапись, ты бы вышла за меня замуж?

– Что? – встрепенулась она.

Камилла: Окажись это правдой, я бы ужасно обрадовалась за него. Ведь он столько работал ради этого!

Билли: Я спросил ее снова:

– Если бы у меня был контракт на запись альбома, ты бы вышла за меня замуж?

– Ты подписал контракт?! – вскрикнула она.

Вот именно в тот момент я и осознал до конца, что Камилла – моя вторая половина, моя подруга сердца. Новость о контракте на запись моего альбома взволновала ее куда сильнее, чем нечто другое.

– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнил я.

– Так ты подписал контракт? Да или нет?

– Ты выйдешь за меня? Да или нет?

Долгое мгновение Камилла ничего не отвечала, потом тихо произнесла:

– Да.

И тогда я тоже ей ответил:

– Да.

Тут она от радости завопила, заулюлюкала.

– Езжай ко мне сюда, милая, – сказал я. – Давай поженимся.

Тусовщица

1972–1974

Всерьез нацелившись сделать себе имя далеко за пределами Сансет-Стрип, Дейзи Джонс начала писать собственные песни. Вооруженная лишь бумагой и авторучкой, без какого-либо музыкального образования, Дейзи создала целый сборник песен, который довольно скоро увеличился в объеме и вместе с черновыми набросками насчитывал уже более сотни текстов.

Как-то раз вечером, летом 1972 года, Дейзи отправилась на концерт группы Mi Vida в клубе Ash Grove. Она встречалась тогда с их фронтменом Джимом Блэйдсом. В конце выступления Джим пригласил Дейзи на сцену спеть вместе с группой кавер «Сын проповедника».

Симона: Дейзи на ту пору отрастила длиннющие волосы и избавилась от челки. Притом она постоянно носила в ушах крупные кольца и никогда не надевала туфли. В целом же смотрелась просто потрясающе.

В тот вечер в Ash Grove мы с ней сидели в самом конце зала, и Джим пытался вызвать Дейзи на сцену, а она все отнекивалась. Но поскольку он уговаривал чуть ли не всю ночь, Дейзи наконец все-таки вышла к нему петь.

Дейзи: Ощущение у меня было совершенно нереальное. Все эти люди смотрели на меня во все глаза, ожидая, что вот-вот что-то произойдет.

Симона: Когда она начала петь вместе с Джимом, то казалась поначалу робкой, зажатой, так что я даже удивилась. Но по мере исполнения песни Дейзи все больше и больше втягивалась и где-то на втором припеве наконец раскрепостилась. И вот она засияла улыбкой. Она была счастлива на сцене. И публика просто не могла оторвать от нее глаз. Уже в самом конце композиции Джим перестал петь, предоставив ей возможность заканчивать одной. Дейзи буквально взорвала зал.

Джим Блэйдс (солист группы Mi Vida): Дейзи обладала совершенно невероятным голосом, немного грубоватым, но нисколько не скрипучим. Казалось, будто у нее в горле камни, по которым перекатывается звук. И за счет этого все, что она пела, сразу казалось каким-то более насыщенным, более интересным и, я бы сказал, даже непредсказуемым. Сам я никогда не обладал особым голосом. Если твои песни достаточно хороши, то, чтобы исполнять их, нет надобности иметь какой-то вокальный дар. Но Дейзи – воистину! – обладала им в полной мере.

Она всегда пела как-то из глубины себя, из самого нутра. У людей годы уходят на то, чтобы этому научиться, а Дейзи делала это совершенно естественно, без напряга – сидя рядом с тобой в машине или складывая вещи после стирки. Я постоянно пытался уговорить ее петь вместе со мной, но она все время отказывалась – до того вечера в Ash Grove.

Думаю, мне удалось все же убедить Дейзи петь на публике лишь потому, что ей очень хотелось прославиться в качестве автора. Я сказал ей: «Самое главное, что ты можешь сделать для своих песен – это исполнять их самой». Величайшим ее преимуществом на сцене было то, что люди не могли оторвать от Дейзи взгляд. И я посоветовал ей непременно этим пользоваться.

Дейзи: Мне показалось, Джим на самом деле хочет сказать, что всем совершенно плевать на то, что я там пою, если они смогут на меня пялиться. Джиму всегда удавалось меня взбесить.

Джим: Если не изменяет память, она даже швырнула в меня губной помадой. А потом, подуспокоившись, спросила меня, где бы ей попытаться выйти со своими песнями.

Дейзи: Мне хотелось, чтобы мои песни услышали. И потому я начала понемногу выступать по Лос-Анджелесу. Исполняла то тут, то там пару-тройку собственных песен, кое-что пела вместе с Симоной.

Грег МакГиннесс: С кем только Дейзи тогда не встречалась! Прикинь только, чел, какая драка разыгралась между Тиком Юном и Ларри Хэпменом возле Licorice Pizza, когда Тик аж рассек Ларри бровь. Оба как с цепи сорвались! Я видел это своими глазами. Отправился купить себе диск «Темная сторона Луны»^[14]. Когда, бишь, это было? В конце семьдесят второго, кажется? Или в начале семьдесят третьего? Помню, сунулся на улицу – а там Тик сцапал Ларри в «стальной захват». Народ, топтавшийся рядом, сказал, что они дрались из-за Дейзи.

А еще я слышал, что Дик Поллер и Фрэнки Бейтс пытались подбить ее записать с ними песню и что она отказала им обоим.

Дейзи: Внезапно как-то сразу много разных мужичков стали убеждать меня записаться. Причем каждый из них изъявлял желание сделаться моим менеджером. Но я-то уже понимала, что это означает. В Лос-Анджелесе полно подобных деятелей, только и ждущих, когда какая-нибудь наивная девочка поверит в их трепотню.

Хэнк Аллен показался мне наименее вкрадчивым, а еще он был единственным, кого я могла подолгу выносить.

К тому моменту я уже уехала из родительского дома и поселилась в отеле Chateau Marmont. Сняла у них коттеджик позади главного здания. Так вот, Хэнк постоянно отирался у моих дверей, оставляя мне всевозможные послания. Впрочем, он был единственным из всех, кто говорил не только обо мне, но и о моих песнях.

И я наконец сказала ему: «Ну ладно, хочешь быть моим менеджером – будь им».

Симона: Когда мы познакомились с Дейзи, я была пробивнее и круче ее, потому что я старше. Но в начале семидесятых Дейзи меня быстро опередила.

Помню, однажды я была у нее в Marmont и заглянула в стенной шкаф. А там битком набито халстоновских^[15] длинных платьев и комбинезонов. Я спрашиваю:

– Когда ты только успела накупить столько?

– А, да мне их просто прислали, – отмахивается она.

– Кто?

– Некто, работающий у Халстона.

И это девица, еще не выпустившая ни единой своей работы! Ни альбома, ни даже сингла. И в то же время она была во всех тогдашних журналах на фото с рок-звездами. И все ее уже любили!

Что греха таить, я тогда тоже прибарахлилась по случаю халстоновскими нарядами.

Дейзи: Я отправилась в Larrabee Sound на запись песни, которую попросил сделать Хэнк. Кажется, это была одна из песен Джексона Брауна. Хэнк желал, чтобы я спела ее каким-то слащавым тоном, а это было совсем не мое. Я спела ее так, как хотелось мне. Немного грубовато, с легким придыханием. Тогда Хэнк сказал:

– А не могли бы мы просто сделать хоть один заход, чтобы ты спела это спокойно и гладко, может, на тональность выше?

– Не-а, – отрезала я и, схватив свою сумочку, ушла.

Симона: Вскоре после этого она подписала контракт с Runner Records.

Дейзи: Меня ничто на самом деле не привлекало, кроме сочинения песен. Петь, конечно, было здорово, но мне не хотелось оставаться куклой, исполняющей кем-то там написанные слова. Мне хотелось петь собственные тексты.

Симона: Дейзи не ценила то, что давалось ей легко, само собою. Ни деньги, ни внешность, ни даже голос. Она хотела, чтобы люди ее услышали.

Дейзи: Я заключила договор с Runner Records. Но текста контракта даже не прочитала.

Мне не хотелось читать контракт и тратить время на то, чтобы узнать, в качестве кого они меня там видят, за что собираются платить и чего от меня ожидают. Мне хотелось лишь писать свои песни и ловить кайф.

Симона: Они назначили Дейзи так называемое стартовое совещание. Я заранее приехала к ней домой, мы вместе подобрали для нее идеальный наряд, прогнали сборник ее песен, чтобы все выглядело в лучшем виде. Когда в то утро Дейзи отправилась в студию, то казалось, она плывет по воздуху.

Однако пару часов спустя она пришла ко мне домой, и я сразу же поняла: у нее что-то не слава богу.

– Что стряслось? – спросила я.

Она лишь мотнула головой и прошла мимо меня на кухню. Там взяла бутылку шампанского, которое мы купили специально, чтобы отметить событие, выбила пробку и отправилась в ванную. Я поспешила за ней. Она уже наполняла ванну. Дейзи стянула с себя одежду и улеглась в воду. Глотнула шампанского прямо из горлышка бутылки.

– Расскажи, что случилось-то, – сказала я.

– Я им не интересна, – отозвалась она.

Как я поняла, на стартовой встрече ей вручили список песен, которые от нее ожидали услышать. Какой-нибудь набор из популярного каталога. Что-нибудь вроде «Улетаю на реактивном самолете» Джона Денвера, которую кто только не пел.

– А с твоими песнями что? – спросила я.

– А мои песни им не понравились.

Дейзи: Они просмотрели весь мой сборник, но не нашли там ничего – вообще ни единой песни, – что, по их мнению, я могла бы записать.

– А как же вот эта? – стала показывать я. – Или эта? Или эта вот песня?

Я сидела за столом для совещаний перед Ричем Палентино и в панике листала свой песенный сборник. Я решила, что они, должно быть, его просто не читали. А они всё твердили, что мои песни еще «сырые» и что я еще, мол, не готова заявить о себе как автор-исполнитель.

Симона: В ванне она надралась в дупель, и все, что мне оставалось, – это позаботиться о том, чтобы, когда она там вырубится, вытащить ее и уложить в постель. Что я, естественно, и сделала.

Дейзи: Наутро я уехала к себе. Попыталась избавиться от своих мыслей и переживаний, плавая в бассейне. Когда это не помогло, выкурила несколько сигарет, потом зашла в дом, втянула одну за другой несколько «дорожек». Затем явился Хэнк и попытался меня успокоить.

– Выпутай меня из этого как-нибудь, – попросила я его.

А он принялся говорить, будто я сама не хочу ниоткуда выпутываться.

– Нет, хочу! – вскричала я.

– Нет, не хочешь!

Я настолько разозлилась, что прыгнула в машину и умчалась так быстро, что Хэнк не смог меня догнать. Я приехала к Runner Records. Лишь на парковке до меня дошло, что я по-прежнему в лифчике от купальника и джинсах. Я прошагала прямо в кабинет Рича Палентино и разорвала наш контракт. Рич только рассмеялся и сказал:

– Хэнк мне позвонил и предупредил, что ты можешь такое выкинуть. Солнышко, с контрактами такой номер не проходит.

Симона: Дейзи была как Кэрол Кинг, как Лаура Ниро. Она могла бы быть даже как Джони Митчелл. А они хотели, чтобы она стала как Оливия Ньютон-Джон.

Дейзи: Я вернулась к себе в Marmont. Я вовсю ревела, тушь текла по всему лицу. Хэнк ждал меня, сидя на крыльце дома.

– Не хочешь это дело просто переспать? – посоветовал он.

– Я не смогу спать. Я приняла слишком много кокаина и еще много дексиса.

Тогда он сказал, что у него для меня кое-что есть. Я решила, он хочет всучить мне какой-нибудь транквилизатор – типа, лучше что-то, чем ничего. Но он дал мне секонал. Я отключилась в мгновение ока, а когда проснулась, то почувствовала себя намного лучше. Ни похмелья, ни каких-либо остаточных ощущений – ничего. Впервые в жизни я спала сном младенца.

Вот с тех самых пор дексис служили мне днем, а «красненькие», то есть секонал, – ночью. И заливалось все это шампанским.

Хорошая жизнь, верно? Вот только ничего хорошего мне такая хорошая жизнь не принесла. Но тут уж я забегаю немного вперед.

Дебют

1973–1975

The Six между тем обосновались в Лос-Анджелесе, в каньоне Топанга, арендовав домик в горах. Они готовились записывать свой первый студийный альбом. А Тедди вместе с командой звукотехников под руководством звукорежиссера Арти Снайдера тем временем обустраивали себе мастерскую в звукозаписывающей студии Sound City Studios в районе Ван Найс, в пригороде Лос-Анджелеса.

Карен: Когда мы только заселились в этот дом, я подумала: «Ну, прямо как на свалке!» Старая, покосившаяся входная дверь со скрипучими петлями, в окнах – потрескавшиеся витражи. Мне там ужасно не понравилось. Но где-то неделю-другую спустя в Лос-Анджелес приехала Камилла. Она прокатилась по длинной подъездной дороге сквозь лес, выбралась из машины, прошла в дом и воскликнула:

– Ого! С ума сойти, как тут здорово!

Ну, а когда она сказала, что дом у нас вообще классный, я и сама стала воспринимать его иначе.

Камилла: Дом окружали густые заросли розмарина, и мне это невероятно понравилось.

Билли: Представляешь, как замечательно получилось, что Камилла снова со мной! Так чудесно было снова сжимать ее в объятиях! Мы собирались пожениться, и я поселился в Лос-Анджелесе и готовился вместе с братом записать студийный альбом. Вся моя жизнь словно озарялась тогда золотым сиянием.

Уоррен: Грэм и Карен выбрали по отдельной комнатке рядом с кухней. Пит с Эдди заняли гараж. Билли с Камиллой пожелали жить в мансарде. Так что мне досталась единственная спальня с уборной.

Грэм: У Уоррена в спальне был туалет. Он всем говорил, что у него своя уборная, но это не так. На самом деле в его комнате стоял толчок. Просто толчок в углу спальни.

Билли: Тедди оказался «совой». Так что мы все вместе с вечера отправлялись в студию и работали там до глубокой ночи, а то порой и до утра.

Когда мы делали запись, весь прочий мир переставал для нас существовать. Представляешь: ты сидишь в темной студии, и в мыслях – одна лишь музыка.

Мы с Тедди вообще… ну, просто по уши ушли в это дело. То меняли темп мелодии, то тональность, то я подыгрывал на каком-нибудь новом инструменте – пытались перепробовать буквально все. В студии я полностью отдавался музыке. Но потом возвращался домой и видел спящую Камиллу посреди помятых простыней. Обычно малость подшофе, я тихонько проскальзывал в постель с нею рядом.

А вот все свои утренние часы я проводил с Камиллой. Знаешь, как многие пары выходят куда-то вместе поужинать – так же мы с Камиллой выбирались завтракать. Самыми излюбленными моими утрами стали те, когда у меня по возвращении из студии даже не возникало желания сомкнуть глаз. Камилла просыпалась, и мы с ней ехали на машине в Малибу и завтракали где-нибудь у шоссе Пасифик-Кост.

Каждое утро она заказывала одно и то же: чай со льдом без сахара и три ломтика лимона.

Камилла: Чай со льдом, три ломтика лимона. Или содовая с двумя ломтиками лайма. Или мартини с двумя оливками и луком. У меня особенный выбор напитков. [Смеется. ] У меня вообще во многом особенный выбор.

Карен: Знаете, многие считают, будто Камилла повсюду следовала за Билли, постоянно заботилась о нем, но это не совсем так. Она была значимой силой, с которой необходимо было считаться. Она умела получить то, что желала. Почти все и всегда. Она умела быть напористой и добиваться своего – хотя при этом ты ни сном ни духом не подозревал, что тебя подавляют. У нее всегда имелось собственное четкое мнение, и она знала, как достичь своей цели.

Помню, было раз такое, что они с Билли спустились утром в гостиную – где-то уже около полудня. Мы все сидели там, как были ночью, в джинсах, и в студию в тот день собирались отправиться намного позже. Камилла предложила:

– Как насчет грандиозного завтрака? С блинами, вафлями, жареным беконом, яичницей – по полной программе?

Но Билли уже прослышал, что мы с Грэмом собирались поехать загрузиться по бургеру, и захотел отправиться вместе с нами.

А потому Камилла сказала:

– Так я вам всем сделаю сейчас по бургеру.

Ну, мы ответили «ладно». И вот она послала Билли в ближайший магазин за мясом для гамбургера и велела ему заодно прикупить и бекон. А еще и яйца на завтра.

А спустя некоторое время разожгла гриль и зашла нам сказать, что мясо, которое привез Билли, на ее взгляд, совсем не «ах», так что она просто поджарит бекон. А пока бекон готовится, может заодно сделать яичницу. А раз уж все равно достала яйца, то приготовит еще и блинчики.

И как-то так оказалось – а было уже полвторого, когда мы все дружно уселись за стол к позднему завтраку, – что ни единого бургера у нас не наблюдалось. Все было, конечно, обалденно вкусно, и никто, кроме меня, даже и не заметил, что именно сделала Камилла.

Вот это качество мне в ней ужасно нравилось! Она вовсе не была тихоней, вечно ждущей чего-то у стеночки. Просто для того, чтобы разглядеть это в ней, требовалось внимание.

Эдди: Все наши почти всегда отсутствовали – по крайней мере, большую часть времени, – и я как-то предложил Камилле, чтобы она немного помогла по дому. Прибраться там, может, – ну, сама понимаешь. Однажды я сказал ей:

– Может, пока нас нет, ты приберешься тут хоть немного?

Камилла: Я ответила:

– Хорошая мысль.

И даже не притронулась к уборке.

Грэм: Времечко было напряженное. Билли все время писал песни. Мы постоянно отрабатывали то один фрагмент, то другой. Только в студию и обратно – даже спали порой прямо там.

И столько раз ночами мы с Карен просиживали там до самого восхода – отрабатывая какой-то рифф или целую тему.

Уоррен: В ту пору я отрастил усы. Прикинь, ведь многие мужчины не могут отрастить себе нормальных усов. Но у меня это получилось. Я отрастил их, когда мы записывали наш первый альбом, – и больше их так и не сбривал.

Хотя нет, однажды было дело, я их сбрил – и чувствовал себя потом точно кот без шкуры, так что быстро отрастил их снова.

Грэм: Запись альбома – а уж тем более дебютного – требует чуть не всего тебя. Билли же вообще зациклился на этом. Думаю, именно поэтому – когда все могли при желании нюхнуть кокса прямо в студии, – именно поэтому он начал делать себе «дорожки» каждый день. Чтобы всегда оставаться в ударе.

Билли: Я преисполнился решимости сделать все, чтобы наш альбом стал величайшим творением всех времен и народов. [Смеется. ] Или скажем так: я тогда был еще не в курсе, что некоторые вещи можно до поры оставить в перспективе.

Эдди: Билли подгреб под себя чуть ли не все, что относилось к записи альбома. И Тедди этому попустительствовал.

Билли не просто сочинял для нас песни – он прописывал партию для каждого. Он всегда во все совал свой нос. Он, видишь ли, смыслил и в гитаре, и в клавишных, знал, чего хочет от ударных. Разве что на Пита он не давил так сильно, ему Билли позволял немного больше свободы. Но всем остальным он постоянно диктовал, что и как играть, и все легко с этим мирились.

Я все поглядывал то на одного, то на другого – может, кто-то хоть что-то на это скажет? Но никто и ничего не говорил. Похоже, я был единственным, кого это напрягало. А когда я пытался дать Билли отпор, то Тедди всякий раз его поддерживал.

Арти Снайдер (звукорежиссер альбомов «Семь… Восемь… Девять» и «Аврора» группы The Six): Тедди считал, что Билли – самый талантливый в группе. Хотя он ни разу мне это открыто не высказывал. Но за долгие годы мы с ним немало времени просидели бок о бок в контрольной комнате. И частенько, когда группа отправлялась домой отдыхать, мы с ним ходили куда-нибудь пропустить по чуть-чуть, съесть по бургеру. Тедди был из тех, кто любил хорошо покушать. «Давай-ка по винцу», – бывало, предлагал я, а Тедди отзывался: «И по мясцу». Это я к тому, что очень хорошо на самом деле его знал.

И он действительно особенно выделял из всей группы Билли. Тедди интересовался его мнением, хотя ни у кого больше ни о чем не спрашивал. И всегда глядел на Билли, когда разговаривал со всей группой.

Не поймите меня неправильно, они все были одаренными ребятами. Как-то раз я, помнится, использовал сыгранный Карен трек как наглядный пример, чтобы показать другому клавишнику, как следует играть. А однажды я слышал, как Тедди говорил другому продюсеру, что Пит с Уорреном в один прекрасный день станут в роке лучшей ритм-секцией. Так что он на них на всех возлагал надежды. Но особенно обращал внимание на Билли.

Как-то ночью, когда мы уже шли к нашим машинам, Тедди мне сказал, что Билли единственный, кто обладает тем, чему совершенно невозможно научить. И мне кажется, это так и есть. Я до сих пор считаю, что это истинная правда.

Грэм: Билли постоянно беспокоился: не попробовать ли записать песню еще раз, не следует ли побольше повозиться с миксом. А Тедди всякий раз говорил нам, что хочет оставить все как можно более «сырым», шероховатым. Тедди массу энергии тратил на то, чтобы пытаться заставить Билли оставаться просто самим собой.

Билли: Тедди мне однажды сказал:

– В твоих песнях звучит чувство. Именно это нам и надо. Это как раз то, что превыше всего.

– И что там слышишь ты? – помнится, спросил я.

Ведь писал-то я о любви. Пел я тогда с этаким легким рыком. Мы играли тяжелый рок на бас-гитарах с настоящими блюзовыми пассажами. Так что я предполагал, что Тедди скажет, ну, что-то вроде «как провожаешь девчонку из бара домой» или «как летишь на скорости в авто с опущенным верхом», или нечто подобное. То есть что-нибудь веселое и одновременно сопряженное с опасностью.

А он сказал мне:

– Это нечто неизъяснимое. Если бы я мог найти ему определение, от него бы не было никакой пользы.

И этот его ответ, знаешь, запал мне в душу.

Карен: Это было просто классно! Записывать альбом в самой настоящей студии! Кругом снуют операторы, техники, что-то где-то поднастраивающие. Народ вокруг свой – кто-то устраивается с ланчем, кто-то готов пойти надыбать тебе косячок. Причем каждый день у нас получался такой длинный ланч, что он плавно перетекал в обед.

Как-то было дело, мы записывались – и тут нам приносят примерно дюжину печенин с шоколадной крошкой, которые якобы передал нам какой-то чувак.

– Да у нас и так полно печенья, – удивилась я.

– Только не такого, – ответил принесший их парнишка.

Печенье оказалось с марихуаной. Даже не представляю, кто его мог нам прислать!

Эдди: Композиция «Еще лишь раз» была создана и записана в один день – как раз тогда, когда некто прислал нам печенье с травой. Вообще, эта песня, написанная в основном Билли, но и с моим участием, была о том, что хочется еще раз переспать с девчонкой, прежде чем отправиться в далекий путь. Но для нас она была про то, как мы слопали всю траву и хотим еще хоть по одной печенюшке.

Уоррен: Я умял три печенины и еще одну припрятал про запас. И когда Билли написал песню о том, что хочет «еще разок», я подумал: «Блин! Он просек, что я одну заныкал!»

Грэм: Да-а, классное было времечко! Вообще, великие были времена.

Билли: У меня тогда было такое чувство… Ну, знаешь, когда сознаешь, что это мгновение жизни запомнится навечно.

Грэм: За вечер до того, как мы закончили писать альбом, я вернулся домой не помню откуда и обнаружил, что Карен неподвижно сидит на перилах террасы и вглядывается в даль каньона. А Уоррен сидит рядом на пластмассовом кресле и вырезает из пластиковой ложки нечто похожее на облезлую рождественскую елку.

И Карен произнесла:

– Как жаль, вода мне там по щиколотку. Так хотелось сходить туда в поход, полазить.

– Вы тут чем, ребята, торкнулись? – спросил я тогда. – А еще есть?

Карен: Это был мескалин.

Уоррен: В тот вечер, когда мы с Грэмом и Карен хорошо намескалинились, я, помнится, сказал себе: даже если альбом наш окажется полным дерьмом, я все равно не пропаду. Я ведь ради куска хлеба смогу вырезать ложки. Естественно, озвучивать я эту мысль не стал. Но в мозгу она у меня засела. Нельзя складывать все яйца в одну корзину.

Грэм: Полностью мы записали все, кажется, в ноябре.

Эдди: Мы закончили где-то в районе марта.

Грэм: Хотя еще, пожалуй, месяц-другой Билли с Тедди миксовали все это в студии.

Я временами к ним заглядывал, слушал, что они там делают. Порой у меня возникали кое-какие соображения, и Билли с Тедди всегда меня выслушивали.