Kitabı oku: «Невинные убийцы. Как три обычные девушки стали кошмаром для нацистов и героями Второй мировой», sayfa 2

Глава 2

Харлем, древний и красивый город, возник между рекой Спарне и прибрежными дюнами вдоль Северного моря примерно в XII веке. В Средневековье он превратился в один из крупнейших голландских городов, соперничая с Дордрехтом, Дельфтом, Роттердамом, Лейденом и Амстердамом в качестве центра коммерции и культуры.

Его сердцем стала огромная готическая церковь, Гроте-Керк, расположенная на мощенной булыжником рыночной площади. Возвышающаяся подобно оплоту веры среди рыночного шума и суеты церковь, заложенная в первые годы XIII века, пережила немало реноваций, трансформаций и религиозных восстаний. Изначально она была католической и именовалась в честь Святого Баво, который, по легенде, спас Харлем от нападения кеннемеров – племени, жившего на побережье. В период реформации в XVI веке церковь стала протестантской. Она славилась своим гигантским органом, который до XVIII века являлся самым большим в мире и на котором играли Мендельсон, Гендель и десятилетний Моцарт в 1766 году ²³. Один из величайших художников золотого века голландской живописи, Франц Халс, уроженец Харлема, похоронен под каменными плитами этой церкви вместе с другими знаменитыми горожанами.

Харлем лежит у западной границы Амстердама. С приходом железных дорог в Западную Европу в XIX веке путь от одного муниципалитета до другого стал занимать не больше двадцати минут – примерно столько же, сколько на велосипеде, который для голландцев стал основным средством перемещения с начала XX века.

Большую часть богатой и уникальной истории Голландии Харлем рос и процветал. Он был построен, как и все Нидерланды, в низине близ побережья. В Cредние века его основными источниками дохода были текстиль, корабельные перевозки и пивоварение. Город пережил несколько пожаров, эпидемию чумы, которая вспыхнула там в 1378 году и унесла почти половину населения, а также длительную осаду испанской армии в XVI веке.

Тюльпаны стали появляться на полях вокруг Харлема в следующем столетии, и очень скоро город стал эпицентром безумия, разгоревшегося вслед за этим. В период «тюльпановой лихорадки» луковицы тогда еще экзотического цветка (в Европу он попал из Турции, а туда по торговым путям из Центральной Азии) продавались на первых в истории человечества фьючерсных рынках. В 1630-х редкие и драгоценные луковицы покупали за суммы, равные цене нового дома. Большого дома. Рынок в Харлеме вырос вокруг множества таверн, которые строились в городе для приема приезжих. Недавно вырытый канал, первый буксирный канал в Голландии, связывал Амстердам с Харлемом паромами, которые тянули по реке. Купцы заседали в полных дыма городских тавернах – курение трубки было давней привычкой голландцев, – выпивали и торговали луковицами до самого рассвета ²⁴.

Тюльпаны остаются важной составляющей экономики Харлема вплоть до нынешнего времени. Город по-прежнему окружен тюльпановыми полями, простирающимися от Алкмаара на севере и в сторону Гааги и Роттердама на юге. Начиная с цветения крокусов в середине марта, за которыми расцветают гиацинты и нарциссы, а потом, в конце апреля и мая, тюльпаны самых невероятных цветов, прогулка на велосипеде по полям вокруг Харлема сравнима по разнообразию красок с палитрой художника.

К северу от Харлема, вдоль Нордзе-Канала, расположены многочисленные торговые и промышленные городки: Вельсен-Норд, Вельсен-Зюйд, Эссмуйден, Вестерборк, Сантпорт-Норд и Сантпорт-Зюйд. Канал был построен в XIX веке в самой узкой точке в Голландии между Амстердамом и Северным морем. Он обеспечил финансовой и деловой столице Нидерландов быстрый доступ к океану и морской торговле.

Вдоль канала близ побережья стоят деревни – Бевервик, Хемскерк и Норддроп. Дальше в глубину континента, где канал разветвляется, деревень становится больше; к ним относятся, среди прочих, Лиммен, Акерслот и Кроммени.

С запада и севера Харлем окружен городками, которые составляют общую с Амстердамом метрополию, где сосредоточена большая часть населения Северной Голландии. Ближе к морю, на западной границе города, на побережье расположены пригороды Овереен и Зандворт, а также поселок богачей Бломендаль с роскошными виллами и особняками. Он был и является местом жительства некоторых богатейших семейств в Нидерландах.

Центр Харлема сохранил средневековый флер даже в XXI веке. Тесно застроенный, с узкими улочками, где двери магазинчиков, кафе и жилых домов открываются прямо на мостовую, по которой шагают пешеходы и проезжают велосипеды, Харлем таит немало сюрпризов. В городе есть множество потайных садов – в основном во внутренних двориках домов призрения, которые богачи строили в старину для вдов, оставшихся без средств к существованию.

Есть в Харлеме и несколько лесов, включая Харлеммерхут – небольшой лесок на южной окраине города, который считается самым старинным общественным парком в Нидерландах, основанным в XVI столетии. Многие дорогие виллы в западной части города выходят задней стороной на леса вдоль Вагенвег – старой «тележной дороги». На востоке река Спарне проходит через центр старого города и течет дальше, к Нордзе-Каналу.

К востоку от Спарне, близ Харлеммерхута, располагался квартал Шластхюйсбурт (бойня), где в скромных домах и квартирах селились бедные жители города, включая, в разные периоды, семью Оверстеген.

На западном берегу реки, к северо-западу от центра Харлема и по пути к Бломендалю, вырос более престижный жилой район под названием Клеверпарк.

Именно там маленькая Янеттье Йоханна Шафт, Йо Шафт, как называли ее родители, и Ханни Шафт для истории, росла, словно в сказке про Ханса Бринкера и серебряные коньки ²⁵, в очаровательном домике через дорогу от парка на улице Ван Дортстраат, близ ветряной мельницы.

* * *

Каждое утро с книгами под мышкой и с кудрявыми рыжими волосами, плещущимися на ветру над воротом вязаного свитера, Йоханна робко проходила через нарядный жилой квартал в северной части Харлема по пути в начальную школу на Теттероденстрат.

Волосы и веснушки заставляли ее стесняться себя, как стесняются только рыжие. В их цвете не было никакого сомнения – светлые пряди не мешались в них с рыжими, чтобы Йоханну можно было назвать блондинкой. Они были рыжие, и только рыжие, и с первого дня в начальной школе другие ученики дали Йо Шафт понять, что она не такая, как все.

Она выделялась не только по этой причине. Йо училась на отлично и всегда тянула руку, когда учитель задавал вопрос, вызывая неизбежную зависть и недовольство одноклассников.

Кроме того, Йо росла единственным ребенком в семье, и родители, Питер Шафт и Аафи Талеа Вриер, потерявшие вторую дочь, баловали и оберегали ее.

Анни, их старшая, родившаяся в 1915 году, в 1927‐м умерла от дифтерии, когда Йо было всего семь лет. Болезнь, начавшаяся как обычная простуда, стремительно развилась до приступа удушья, и девочка скончалась у отца на руках. Семья была раздавлена. Племянница Питера позднее писала, что родители Йо Шафт после этого «отгородились от всего мира» ²⁶.

В результате над Йо постоянно дрожали; в разгар лета она должна была ходить в теплом свитере, чтобы не заболеть. Хотя семья и раньше жила в благополучной части Харлема, после смерти Анни родители перебрались в еще более безопасный район, в дом 60 по Ван Дортстраат близ Клеверпарка, напротив которого начинался луг, а рядом стояла небольшая ветряная мельница ²⁷. Тем не менее они настаивали, чтобы она была предельно внимательна, когда переходит улицы и площади по пути в школу Теттероде.

По словам двоюродной сестры, Йо в одиночку разыгрывала небольшие представления, чтобы повеселить родителей. В то же время она ужасно стеснялась своей внешности. Ох уж эти рыжие волосы, эти веснушки! Двоюродный брат, Ааф Дилс, однажды застал маленькую Йо стоящей перед зеркалом в доме Шафтов. Йо повернулась к нему и спросила: «Я уродина?» ²⁸

Родители Йо активно интересовались политикой и были сторонниками социалистической партии. Питер работал учителем в старшей школе и иногда писал статьи для социально-демократической газеты. Он также писал материалы об образовании для местной газеты в Харлеме, которыми якобы рассердил муниципалитет, поскольку там содержались социалистические высказывания ²⁹.

Как и Оверстегены, Шафты пострадали в период Великой депрессии. Правда, от самых тяжелых последствий им удалось уберечься благодаря тому, что Питер сохранил работу учителя. Зарплату ему сократили, но в отличие от Триентье ван дер Молен и ее дочерей и сына Робби Шафтам никогда не приходилось стоять в очереди за пособием с так называемыми карточниками в контору социальной службы в Харлеме. Но политика и ее обсуждение в семье стали такой же частью воспитания для Йо Шафт, как для Трюс и Фредди Оверстеген.

Изоляция Йо продолжалась и в период обучения в средней школе в Сантпотерплейн. Родители ждали от нее отличных оценок, и если изредка какая-нибудь подруга заглядывала к ним в дом, ее обязательно расспрашивали, как Йо справляется по сравнению с остальными в классе. Ее по-прежнему оберегали – вплоть до того, чтобы попросить освобождение от занятий физкультурой на улице. Отметка в личном деле за 1935 год гласит, что мать Йо, Аафи, приходила побеседовать с учителями об объеме домашней работы, которую задают в школе. Аафи жаловалась, что домашние задания утомляют ее дочь.

Ааф Дилс также вспоминал, что Аафи не позволяла курить в доме: смелый поступок в обществе, где курение – вторая натура, как и езда на велосипеде. Если друзья и родственники приходили к ним на обед, то получали сигареты и сигары в виде прощального подарка, чтобы выкурить их у себя, а не в доме Шафтов ³⁰.

Несмотря на бесконечные заботы о здоровье Йо, ее политической активности родители никак не препятствовали и даже, наоборот, поддерживали. Семья сильно беспокоилась о том, что происходило в Германии в 1930-х, и Йо с родителями часто обсуждали Гитлера, нацизм, гонения на евреев и подъем NSB в Нидерландах.

Йо была сторонницей прогрессивных взглядов. Она написала сочинение о вторжении итальянцев в Эфиопию в 1935–1936 годах, где возмущалась тем, как мировые державы позволили фашисту Муссолини подмять под себя Африку, пока недавно созданная Лига Наций беспомощно стояла в стороне. Йо искренне сочувствовала абиссинцам, которых итальянцы жестоко уничтожали современным европейским оружием.

В другом сочинении она выражала недовольство современным устройством мира. В Европе евреев и левых преследовали только по национальному и политическому признаку, писала она. В Азии и Африке людей угнетали просто потому, что они родились на землях, богатых нефтью или минералами, на которые богачи стремились наложить свою лапу. Йо восхищалась пацифистами из разных стран: Махатмой Ганди, Альбертом Швейцером, немецким журналистом и лауреатом Нобелевской премии мира Карлом фон Осецким, который поведал миру планы Германии по перевооружению и погиб в концентрационном лагере ³¹.

В школе Йо училась на отлично, отдавая предпочтение литературе, истории, географии, экономике и немецкому языку. Поначалу она собиралась поступить в институт и стать учительницей, но беспокоилась, как справится с целым классом непослушной ребятни. Медицина ее пугала; в конце концов она решила заняться юриспруденцией и в 1938 году, с полного одобрения родителей, сдав вступительные экзамены, поступила в Университет Амстердама.

* * *

Для Европы то было тревожное время, и кампус Университета Амстердама не составлял исключения. Осенью в результате Мюнхенского соглашения Великобритания и Франция фактически отдали Чехословакию Гитлеру в обмен на пустое обещание не развязывать войну в Западной Европе. Каждый день Йо отправлялась на поезде в Амстердам и каждый вечер возвращалась в родительский дом. В первый год ей еще удавалось участвовать в традиционных студенческих развлечениях вроде гребли на лодках по Амстелу и катанию на лошадях за городом. Однако природные склонности Йо и дух времени быстро перенаправили ее в более серьезное русло ³².

Она стала преданной последовательницей профессора гуманистической философии по имени Г. Х. Пос, помогавшего создавать в Амстердаме так называемый комитет бдительности. Комитет устраивал лекции, семинары и конференции, публиковал памфлеты, направленные на сдерживание Национал-социалистического движения Антона Мюссерта в Нидерландах. Йо также вызвалась собирать пожертвования для испанских беженцев и в процессе познакомилась со студенткой-еврейкой Филин Полак. Они быстро сдружились, а вскоре к ним присоединилась еще одна студентка, тоже еврейка, как Филин, Соня Френк. В университете они всегда обедали втроем и делились своими мыслями.

На втором курсе Йо продолжала заниматься не только учебой, но и политикой. Вторжение Германии в Польшу осенью 1939 года усилило напряжение в Амстердаме, Нидерландах и всей Европе. Йо отправляла через Красный Крест посылки пленным польским офицерам и с двумя подругами, Анни ван Калсем и Нели Лютинг, основала женский политический клуб, который они назвали «Гемма».

Когда в мае немцы захватили Нидерланды, Йо уехала домой в Харлем, чтобы быть с родителями. Но после бомбежки Роттердама, когда ужас от нападения улегся и Голландия зажила более-менее обычной жизнью, она вернулась к занятиям в Амстердаме и к своим подругам-еврейкам, Соне и Филин. Все они снова сидели в аудиториях и сдавали экзамены – летнюю сессию.

Конечно, ничто не могло быть прежним под нацистским правлением. Новый режим прилагал немало усилий к тому, чтобы жизнь в Голландии летом 1940 года внешне не отличалась от той, что была до 10 мая. Однако гнев граждан Голландии от ежедневных встреч с немецкими солдатами на улицах трудно было не замечать. Политические взгляды Йо становились все более радикальными и, несмотря на присутствие реакционеров из NSB в университетском кампусе, все более открытыми. Бегство королевы в Англию, когда она бросила свой народ на произвол судьбы, оставило в душе Йо горький привкус.

В ту осень Йо решила переселиться в Амстердам, ближе к своим подругам и участницам клуба «Гемма», Анни ван Калсем и Нелли Лютинг. Они делили небольшую чердачную квартирку на Микаэльангелострат, и Йо впервые в жизни чувствовала себя свободной от всевидящего ока родителей. Она стала модно одеваться, подчеркивая зелеными и коричневыми оттенками рыжину своих волос. Девушки в кампусе общались с парнями, но к себе их не приглашали – время все-таки было консервативное. В первые несколько недель после переезда родители часто навещали ее, просто чтобы убедиться, что с дочерью все в порядке.

Йо становилась все более решительной, смелой и острой на язык, особенно когда доходило до политических взглядов. Девушки читали подпольные газеты и слушали «Радио Оранье», голос голландского политического Сопротивления, вещавшее из Англии (немцы быстро запретили любые радиостанции, вещающие не из Третьего рейха) ³³. Помимо этого голландские студенты – и вообще жители страны – мало что могли сделать наперекор немцам, разве что отворачиваться от солдат вермахта на улице и холодно пожимать плечами, если те спрашивали, как куда-то пройти. Если они приходили в театр или на концерт и там сидели немецкие солдаты, они разворачивались и покидали зал.

* * *

Девочки Оверстеген – Фредди уже исполнилось пятнадцать, а Трюс должно было вот-вот сравняться семнадцать лет – пытались снова наладить свою обычную жизнь. Спустя месяц после начала войны они решили устроить загородную вылазку с друзьями в Нордвикерхут – в дюны к юго-западу от Харлема, в сторону Гааги. Они знали там ферму, принадлежавшую человеку по имени де Вит, – там был кемпинг, которым они раньше пользовались вместе с другими членами Голландской федерации молодежи, их социалистического кружка. Вместе с друзьями из организации они на велосипедах отправились на ферму к де Виту.

Их встретили нерадостными новостями. Госпожа де Вит рассказала, что молодая пара, часто наезжавшая в кемпинг из Роттердама, погибла при бомбардировках города. Когда к ним присоединились товарищи из Федерации молодежи, приехавшие в кемпинг из Гааги и Роттердама, настроение у них немного улучшилось. Однако один из новоприбывших, юноша по имени Юп из Роттердама, снова огорчил всю компанию. Оказалось, что подруга Юпа, Элске, которая тоже приехала на ферму де Вита, беременна. Как Трюс и Фредди, они были еще очень молоды – Юпу исполнилось восемнадцать, а Элске была на месяц старше Трюс.

Их жизнь полностью переменилась – и не только из-за беременности. Юп с Элске описывали, что случилось с ними во время бомбардировки. В разгар нападения Юп искал Элске среди развалин, наконец нашел, и они сумели спрятаться в подвале, где сидели, пока над ними грохотали взрывы и рушились здания. Двое юных влюбленных, совсем одни, в ужасе ждали неминуемой смерти. Однако затем взрывы прекратились. Обломки перестали падать, и они выжили, но теперь столкнулись с жизнью, ставшей полностью непредсказуемой. Они ждали ребенка в стране, захваченной нацистами, изменившейся до неузнаваемости.

Дюны в Нордвикерхуте, хорошо им знакомом по предыдущим поездкам, теперь казались чужими. Они сели на велосипеды и поехали обратно в Харлем. Страну было не узнать. Немцы украли у них молодость.

Это было последнее путешествие девочек в Нордвикерхут. Вскоре нацисты объявили дюны запретной территорией и расставили на побережье установки противовоздушной обороны. Возле Нордвикерхута появился военный аэропорт, а де Витов вынудили покинуть ферму и переехать в Гаагу ³⁴.

Глава 3

Изначальные меры, предпринятые нацистскими оккупантами в Голландии, были преимущественно административными. На пост рейхскомиссара страны был назначен австриец, доктор Артур Зейсс-Инкварт, и правительство Королевства Нидерланды в один момент оказалось не у дел. Зейсс-Инкварт – высокий, лысеющий адвокат из Вены в очках с толстыми стеклами – был бюрократом до мозга костей и выглядел соответственно. Живя в Австрии, в тесном соседстве с Германией, он с ранних пор разделял убеждения НДСАП, то есть Гитлера. Зейсс-Инкварт сыграл одну из главных ролей в составлении договора об Аншлюсе, практически передав родную страну Гитлеру и немцам. В результате в Берлине он заслужил репутацию успешного дипломата и был направлен в Амстердам, чтобы применять свои навыки в управлении Нидерландами.

Первые меры, предпринятые Зейсс-Инквартом и оккупантами, были, скорее, примирительными, то есть весьма нехарактерными для нацистов. Германское верховное командование распорядилось освободить всех голландских солдат, взятых в плен в ходе пятидневных военных действий. К сожалению, солдаты вернулись в Голландию голодными и измученными. Кроме того, в стране для них не было работы. Чтобы частично решить проблему роста безработицы, новая администрация решила задействовать этих солдат для наращивания личного состава полиции, что вскоре оказалось очень полезно, поскольку репрессивному режиму предстояло проявить свою истинную сущность ³⁵.

Немцы, хотя и понимавшие, что в Голландии поначалу им будут не рады, все же рассматривали голландцев как своих «кузенов» и надеялись, что те увидят преимущества членства в Третьем рейхе и пойдут на него добровольно. Тот факт, что Зейсс-Инкварт сам был австрийцем, уже являлся уступкой голландцам, для которых австриец на этом посту был более приемлем, чем немец. Тем не менее голландцы с самого начала отнеслись к нему со скептицизмом. На голландском фамилия Зейсс-Инкварт произносится так же, как 6¼ – zes en een kwart, – и потому он сразу получил это слегка насмешливое прозвище ³⁶. Вскоре после прихода к власти Зейсс-Инкварт поехал в разрушенный Роттердам, чтобы объявить, что с учетом доброты голландцев к австрийским детям после Первой мировой войны он договорился о программе помощи: двадцать тысяч голландских детей проведут лето в Австрии, где о них будут хорошо заботиться и сытно кормить. Эта программа широко освещалась и превозносилась нацистской прессой, дети действительно наслаждались солнцем и обильной пищей, но усилия пропаганды были практически сведены на нет тем фактом, что в Австрию поехало всего шесть тысяч детей вместо двадцати тысяч и большинство из них было из семей голландских фашистов, членов NSB ³⁷.

Немцы быстро учредили собственную полицию, которая функционировала параллельно с уже существовавшей голландской. Шефа этой полиции назначил лично Гитлер; им стал еще один австриец, Ханс Альбин Раутер, прибывший в Нидерланды представлять Гиммлера. До аншлюса он был в Австрии членом нацистского подполья и сделал стремительную карьеру у Гиммлера в СС, после чего получил назначение в Амстердам ³⁸.

Нацистская полиция в Нидерландах состояла из двух главных ветвей: полиции безопасности и полиции общественного порядка.

Полиция безопасности включала Службу безопасности (Sicherheitsdienst des Reichsführers SS) – аналог гестапо, – которая боролась с политической преступностью. Эта секретная служба, или СД, исполняла функции следственного органа в Полиции безопасности и указывала полицейским на инакомыслящих. Со временем у СД появилось большое количество агентов под прикрытием, так называемых V-mann, людей-V, которые внедрялись в ряды Сопротивления с целью выявления противников рейха.

Полиция порядка, ОД, была больше на виду, чем СД. Одетые в зеленую форму, за которую они вскоре получили прозвище «зеленых полицейских», ее члены патрулировали улицы голландских городов, устраивали массовые рейды и аресты, подавляли забастовки и поддерживали порядок на публичных казнях. По словам одного из историков, «зеленая полиция» «стала олицетворением немецкого полицейского террора» ³⁹. Поначалу к инструментам подавления общественного недовольства правительство Зейсс-Инкварта прибегало лишь в крайних случаях; Раутер решил сперва дать голландцам привыкнуть к особенностям нового режима. С целью постепенного приучения голландского общества к немецким ценностям, которому нацисты уделяли особое внимание в начале оккупации, Зейсс-Инкварт объявил, что пресса в Нидерландах будет получать от Германии лишь рекомендации – никакой цензуры он не вводит. Газетчиков специально пригласили к нему, чтобы еще раз подтвердить: они имеют право публиковать то, что считают нужным ⁴⁰. Вместо полного нацистского контроля газетам будут предлагаться «рекомендации» насчет подходящих тем и содержания публикаций. Отдел прессы в правительстве составил список вопросов, по которым могли высказываться члены недавно учрежденной Нидерландской ассоциации журналистов. Вот как получилось, что вскоре голландские газеты стали полниться историями, прославляющими немецкие ценности, и открытая пропаганда начала сменять ежедневные новости.

Зейсс-Инкварт настаивал на том, что голландская пресса долгое время находилась в шорах предубеждений против Германии и ее фюрера. Теперь пришло время познакомить народ Нидерландов с настоящим Гитлером и его благотворным правлением. Зейсс-Инкварт выпустил и активно распространял брошюру с фотографиями, на которых добрый Адольф Гитлер руководил своим счастливым, улыбающимся народом. Там были снимки фюрера со школьниками, с собаками, отдыхающего в своем домике в Баварских Альпах, кормящего лошадей, здоровающегося с красавицами из берлинского высшего общества. Предлагая такой ревизионистский взгляд на Гитлера голландскому народу, Зейсс-Инкварт напоминал в предисловии к брошюре, словно лично представляя читателю своего любимого лидера: «Все, чего я хочу добиться, это показать вам истинное лицо фюрера как человека – человека великого и непревзойденного, который, конечно, может быть и жестким, но только когда это необходимо» ⁴¹.

Нидерланды ответили возвратом тысяч экземпляров брошюры назад в офис Зейсс-Инкварта в Амстердаме – преимущественно за счет получателя.

У голландских евреев еще оставалась надежда, что им удастся избежать ужасов, с которыми столкнулись евреи в других странах Европы. Немецкие евреи уже подверглись террору Хрустальной ночи и антисемитским «чисткам» нации в лагерях Дахау и Бухенвальде. Польских евреев истребляли в Аушвице. Но когда оккупанты впервые вошли в Нидерланды, они убедили голландцев, что с «еврейским вопросом» в стране разберутся, когда закончится война. Пока что беспокоиться об этом не стоит ⁴².

* * *

В августе, спустя меньше четырех месяцев с начала оккупации, немцы ввели первые меры против евреев, запретив тем любые религиозные службы и ритуалы. Еще через два месяца режим Зейсс-Инкварта потребовал, чтобы все государственные служащие подтвердили свое арийское происхождение. Месяцем позднее евреям запретили исполнять какую-либо государственную службу в стране.

Преследования евреев острее всего проявились в Университете Амстердама. Профессор Пауль Шолтен составил петицию на имя Зейсс-Инкварта, где утверждалось, что еврейской проблемы в Нидерландах не существует и меры, предпринимаемые оккупационным правительством, противоречат голландским ценностям, подразумевающим религиозную и национальную терпимость. Петиция не только не повлияла на Зейсс-Инкварта, но и усложнила положение большинства профессуры Университета Амстердама и университетов других голландских городов, которым теперь также требовалось подтвердить свои арийские корни.

В ноябре, после увольнения евреев – государственных служащих, к которым относились и преподаватели университетов, студенты в университетах Лейдена и Делфта начали забастовку. В Амстердаме, несмотря на растущее недовольство, протесты и стычки между членами NSB и рассерженными студентами, забастовки не последовало ⁴³.

Йо Шафт и ее подруги-еврейки, Соня и Филин, задавались вопросом, какие притеснения последуют дальше? И когда? Было ясно, что антисемитские меры продолжатся. Учиться в таких условиях стало практически невозможно, но Йо продолжала стараться. На лекции один из приглашенных профессоров позволил двоим членам NSB вслух выразить свои фашистские убеждения, и тогда Йо демонстративно покинула аудиторию вместе с большинством других студентов. К сожалению, это было практически единственное, чем они могли ответить.

Тем временем в Харлеме Оверстегены – Трюс, Фредди и Тринтье – начали собственное сопротивление в том же русле, которого придерживались и до нацистской оккупации.

Благодаря связям в социалистическом молодежном движении они познакомились с Кисом Брокманом, издателем антинацистского журнала для молодежи De Koevoet. Он спросил, не смогут ли они распространять журнал в городе, и девочки согласились. Они уже распространяли экземпляры De Vonk («Искра») и De Waarheid («Правда» – запрещенный орган коммунистической партии в Нидерландах, который продолжал подпольно выходить в период оккупации). Тем временем Тринтье, давно державшая дома печатный пресс для выпуска листовок партии, продолжала печатать прокламации, которые Трюс и Фредди раздавали единомышленникам-левым в Харлеме.

Однажды в конце осени Брокман обратился к Трюс и Фредди с предложением. Антон Мюссерт, толстомордый предводитель голландской NSB, должен был выступить в Харлеме перед своими чернорубашечниками из национал-социалистов. Выступление планировалось провести на природе, в Харлеммерхуте, старинном городском парке на южной окраине города. Товарищ Брокмана, Вим Гронендаль, позаимствовал пару кусачек у приятеля-электрика, и вдвоем они планировали перерезать провод от микрофона Мюссерта, когда тот соберется заговорить.

Брокман попросил Трюс и Фредди распространить эту новость среди подростков в Харлеме и сказать им, чтобы они приехали туда на велосипедах. Когда Мюссерт выйдет на трибуну, пусть звонят изо всех сил в велосипедные звонки, заглушая его голос.

План отлично сработал. Когда молодые чернорубашечники из NSB с большой помпой и церемонией вышли к трибуне, сопровождая Мюссерта, столь же внушительная группа молодежи из Харлема начала звонить в велосипедные звонки. Мюссерт встал к микрофону, чтобы всех успокоить и произнести речь, но тут обнаружил, что микрофон не работает. Какофония звонков тем временем продолжалась.