Kitabı oku: «Теория праздного класса»

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Предисловие

Задача настоящего исследования состоит в том, чтобы обсудить место и значение праздного класса как экономического фактора современной жизни, однако выяснилось, что практически невозможно сузить рассмотрение данного вопроса до заранее намеченных пределов. Некоторое внимание по необходимости придется уделить происхождению и истории развития институции праздного класса, а также тем признакам общественной жизни, которые обыкновенно исключаются из числа признаков экономических.

В отдельные моменты изложение будет опираться на экономическую теорию или на обобщенные факты этнологии, которые могут оказаться до некоторой степени незнакомыми читателю. Вводная глава раскрывает в достаточной мере природу этих теоретических предпосылок и тем самым позволяет, как хочется надеяться, избежать неясностей и двусмысленностей. Более четкое и подробное изложение исходных теоретических положений содержится в ряде статей, опубликованных в четвертом томе «Американского журнала по социологии» (American Journal of Sociology), в разделах «Инстинкт мастерства и изнурительность труда», «Зарождение собственности» и «Статус женщин в эпоху варварства». Впрочем, наши доводы не основываются лишь на этих отчасти совершенно новых и потому непривычных обобщениях, поскольку иначе им грозила бы опасность совсем утратить свою возможную ценность как часть экономической теории в том случае, если бы указанные новые обобщения оказались в представлении читателя недостаточно обоснованными или недостаточно авторитетными.

Отчасти из соображений удобства, а отчасти по причине того, что возможность ошибочного истолкования тех явлений, которые знакомы всем людям, не слишком велика, те данные, которые приводятся для иллюстрации или для подкрепления теоретических выводов, взяты непосредственно из повседневной жизни, почерпнуты из наблюдений или являются общеизвестными, то есть их никак нельзя отнести к сведениям из малоизвестных или недоступных широкой публике источников. Смею надеяться, что никто не сочтет себя оскорбленным с литературной или научной точки зрения ввиду подобного обращения к обыденным фактам и ввиду той вольной, как может почудиться порой, трактовки вульгарных явлений или феноменов, сокровенное положение которых в человеческой жизни исключало их, бывало, из рассмотрения под углом экономической теории.

Те теоретические предпосылки и подкрепленные фактами свидетельства, извлеченные из менее доступных публике источников, наряду с любыми теоретическими рассуждениями или выводами, заимствованные из этнологической науки, также относятся к числу наиболее известных и знакомых: их не составит труда отыскать и выявить в источниках для всякого начитанного и сведущего человека. Поэтому в настоящей книге не соблюдается правило обязательного цитирования и ссылок на научные авторитеты. Те немногочисленные цитаты, которые все же встречаются в тексте (в первую очередь ради иллюстрирования теоретических положений), обычно узнаются достаточно легко без указания источника цитирования.

Глава 1
Введение

Институция праздного класса получает свое наивысшее развитие на более поздних стадиях варварской культуры, например в феодальной Европе или феодальной Японии.

В таких сообществах очень строго соблюдаются различия между классами, а наиболее поразительной с экономической точки зрения особенностью этих классовых черт является различие между видами деятельности, свойственными и подобающими конкретным классам. Верхние слои общества обыкновенно, по традиции, освобождаются от производственных занятий или остаются от них в стороне, они придерживаются того образа жизни, который диктуется представлением о чести. Главным среди таких почетных занятий в феодальном обществе выступает военное дело, а второе место после него обычно занимает священнослужение. Если варварское сообщество не отличается воинственностью, то священнослужение может выдвигаться на первое место, а военное дело отступает и занимает подчиненное положение.

Впрочем, при незначительных исключениях в целом соблюдается следующее правило: верхние слои общества, будучи воинами или священнослужителями, не заняты производственной деятельностью, и эта свобода есть экономическое выражение их высокого социального положения. Индия эпохи господства брахманов¹ служит наглядной иллюстрацией общества, в котором оба указанных класса освобождены от производственных занятий. В более развитых варварских сообществах наблюдается значительное расслоение на подгруппы того социального класса, который, обобщая, можно охарактеризовать как праздный класс, и между этими подгруппами тоже налицо распределение видов деятельности. Праздный класс как таковой объединяет знать и священнослужителей, к которым присоединяется их многочисленное окружение. Соответственно разнообразны и занятия этого класса, но им присуща общая экономическая особенность: такая деятельность носит внепроизводственный характер. Эти непроизводительные виды деятельности высших слоев общества можно в первом приближении разделить на области управления, военного дела, исполнения религиозных обрядов и развлечений.

На относительно ранних, но вовсе не начальных стадиях варварства праздный класс пребывает в менее дифференцированном состоянии. Ни классовые различия, ни различия между областями деятельности праздного класса еще не проявляются столь четко, а сами занятия не дробятся. На примере обитателей островной Полинезии довольно хорошо прослеживается данный этап общественного развития, но следует учитывать то обстоятельство, что ввиду отсутствия на островах крупной дичи охота обыкновенно не занимает здесь почетного места в жизненном укладе. Также наглядным примером тут может выступать жизнь в Исландии в эпоху составления саг². В подобных сообществах налицо строгое разделение на классы, а занятия четко распределяются между классами. Ручной труд, производство и все, что непосредственно связано с повседневным добыванием средств к существованию, является занятием, вменяемым в обязанность исключительно низшим слоям общества. К таковым принадлежат рабы и прочие зависимые от хозяев люди; кроме того, в число тружеников обычно включались и все женщины. При наличии деления аристократии на несколько ступеней женщины высокого положения освобождались, как правило, от производственной деятельности или по меньшей мере от наиболее вульгарных разновидностей ручного труда. Мужчины из высших слоев общества не просто освобождаются от производства, но, согласно предписывающему обычаю, вообще не допускаются к участию в производственной деятельности. Область их занятий строго ограничена. Как отмечалось ранее, на более высокой стадии развития общества это управление, военное дело, религиозная служба и развлечения. Эти четыре направления деятельности определяют образ жизни высших слоев общества, а для тех, кто занимает высочайшее положение (вождей, царей и королей), они являются единственно возможными видами деятельности, которые допускаются обычаем или здравым смыслом сообщества. Там, где эта схема надежно утвердилась, даже спортивные занятия и развлечения не считаются безусловно приемлемыми для представителей наивысшей знати. Для более «скромных» слоев праздного класса возможны некоторые другие виды деятельности, но все равно это будут те виды, которые дополняют собой одни или другие типичные занятия праздного класса. К примеру, здесь допускаются изготовление оружия, военного снаряжения и боевых кораблей, содержание и дрессировка лошадей, собак и охотничьих птиц, подготовка утвари для священнослужения и так далее. Низшие классы лишены возможности заниматься этими «вспомогательными» видами почетной деятельности, за исключением тех из них, которые носят явно производственный характер и лишь отдаленно связаны с типичными занятиями праздного класса.

Если сделать шаг назад от этой культуры позднего варварства и вернуться к более ранним варварским обществам, мы не найдем праздного класса, который успел вполне сформироваться. Однако и для низшей ступени варварства характерны те обычаи, причины и обстоятельства, из которых возникает институция праздного класса, а также возможно проследить начальные стадии ее становления. Кочующие охотничьи племена в различных частях света выступают наглядным примером указанных начальных этапов расслоения общества. Нагляднее всего тут в качестве иллюстрации будут племена охотников Северной Америки. Едва ли можно утверждать, что эти племена выделялись присутствием сложившегося праздного класса. Но им было свойственно разделение функций, которое влекло за собой разделение на классы, хотя освобождение от труда высших слоев общества еще не зашло настолько далеко, чтобы мы смело могли употреблять применительно к ним выражение «праздный класс». Племена, принадлежавшие к этому уровню экономического развития, уже достигли того предела экономической специализации, при котором проявляется заметное различие в занятиях мужчин и женщин, причем эти занятия противопоставляются друг другу. Почти во всех североамериканских племенах женщины по предписывающему обычаю занимались теми видами деятельности, из которых впоследствии возникли собственно производственные занятия. Мужчины освобождались от подобной вульгарной деятельности, дабы они могли воевать, охотиться, развлекаться и соблюдать религиозные обряды. Здесь, кстати, мы сразу обнаруживаем все признаки дискриминации.

Такое разделение труда совпадает с разделением на работающий и праздный классы, характерным для более развитых варварских сообществ. По мере дальнейшей специализации производства и диверсификации по видам деятельности все четче вырисовывается соответствующая разграничительная линия, отделяющая производственную деятельность от непроизводственной. Мужские занятия, присущие ранним стадиям варварства, отнюдь не служат той первоосновой, из которой впоследствии развивается какая-либо ощутимая часть производственной деятельности. Позднее все эти занятия распространяются на ту область деятельности, которую нельзя отнести к производственной: это война и политика, спортивные состязания и развлечения, образование и богослужение. Единственными заметными исключениями тут выступают отчасти рыбный промысел, а также те занятия, каковые не представляется возможным безоговорочно отнести к производственным, скажем, изготовление оружия, игрушек, охотничьих и спортивных товаров. Фактически весь ряд производственных видов деятельности «произрастает» из занятий, которые причислялись к женским в ранних варварских сообществах.

Мужской труд на начальных стадиях варварства не менее необходим для выживания коллектива, чем работа, выполняемая женщинами. Не исключено, что мужчины своим трудом обеспечивали добывание пищи и других предметов потребления, насущных для коллектива. В целом этот «производственный» характер мужского труда столь очевиден, что в учебниках по экономике охота обыкновенно относится к типичным образцам первобытной производственной деятельности. Но варвары воспринимали подобный труд совершенно иначе. В собственных глазах мужчины-варвара он вовсе не был тружеником, и в этом отношении его нельзя ставить в один ряд с женщинами, а его труд нельзя приравнивать к повседневной женской работе, как работу или производственную деятельность, то есть попросту непозволительно отождествлять его свершения с женскими занятиями. Во всех варварских сообществах отмечалось несомненное и выраженное неравенство между работой мужчин и работой женщин. Мужские деяния могли способствовать поддержанию жизни коллектива, но считалось, что эти труды исполнены такого мастерства и такой дееспособности, каковые невозможно, не умаляя их достоинств, сравнивать с повседневным женским прилежанием.

Продолжая двигаться вспять по культурной шкале, мы достигаем стадии диких групп, на которой разделение труда еще менее заметно, а дискриминирующие различия между классами и видами деятельности менее последовательные и менее строгие. Отыскать наглядные примеры первобытной «дикой» культуры сегодня довольно нелегко. Лишь отдельные группы или сообщества, причисляемые ныне к «диким», не выказывают признаков упадка, свидетельствующих о том, что некогда они могли похвалиться более высокой ступенью развития. Но все же встречаются группы, которые с некоторой точностью воспроизводят (причем в ряде случаев это явно не результат социального регресса) черты первобытного дикарства. Их культура отличается от культуры варварских сообществ отсутствием праздного класса, а также отсутствием, в значительной степени, того предубеждения или духовной предрасположенности, на которой, собственно, и зиждется институция праздного класса. Эти сообщества первобытных дикарей, где нет иерархии экономических сословий, составляют лишь малую и пренебрежимую долю человеческой расы. Лучшими среди доступных нам образцов таких групп могут служить племена андаманцев или тода с холмов Нилгири³. Уклад жизни этих племен к моменту первых контактов с европейцами характеризовался, по-видимому, почти полным отсутствием праздного класса. В качестве дальнейшего примера можно привести айнов с Йезо⁴ и, пусть это менее достоверно, некоторые группы бушменов и эскимосов. К той же категории, вероятно, стоит отнести и отдельные сообщества индейцев-пуэбло⁵. Подавляющее большин-ство, если даже не все указанные сообщества следует трактовать как примеры вырождения более развитого варварства, не усматривать в них носителей той культуры, которая никогда не поднималась выше своего нынешнего уровня. Если это так, то в нашем исследовании нужно принимать данный факт во внимание; впрочем, эти группы все равно могут служить свидетельством в пользу нашего вывода, как если бы они действительно принадлежали к «первобытному» населению.

Эти сообщества, лишенные сложившегося института праздного класса, похожи друг на друга также некоторыми другими общими чертами социального устройства и образа жизни. Это малые группы с простым (архаичным) устройством, обыкновенно они ведут миролюбивую и оседлую жизнь; они бедны, а индивидуальная собственность не является преобладающей чертой в их системе экономических отношений. Но необходимо отметить, что отсюда отнюдь не следует, будто это мельчайшие из существующих сообществ, будто их социальная структура во всех отношениях оказывается менее дифференцированной или будто в эту категорию обязательно включаются все первобытные сообщества, у которых нет сложившейся системы индивидуальной собственности. Однако в данную категорию входят наиболее миролюбивые – возможно, характерно и показательно миролюбивые – первобытные группы. Им всем свойственна общая черта, которая бросается в глаза, а именно некая дружелюбная беспомощность при столкновении с враждебной силой или обманом.

Свидетельства, предоставляемые обычаями и культурным укладом сообществ на низкой ступени развития, позволяют предположить, что институция праздного класса появляется постепенно при переходе от первобытного дикарства к варварству, или, точнее, при переходе от миролюбивого к последовательно воинственному образу жизни. Условия, очевидно необходимые для такого развития, следующие: 1) хищнический уклад жизни сообщества (война или охота на крупную дичь – или то и другое), то есть мужчины, составляющие зарождающийся праздный класс, должны привыкнуть наносить урон силой и военной хитростью; 2) средства к существованию должны добываться сравнительно просто, дабы появилась возможность освободить значительную часть сообщества от постоянного труда по заведенному распорядку. Институция праздного класса развивается из раннего разграничения видов деятельности, согласно которому одни виды труда признаются почетными, тогда как другие считаются недостойными. В соответствии с этим древним разграничением почетными занятиями оказываются те, которые можно отнести к подвигу, к героическим деяниям, а недостойными – те насущные повседневные занятия, которые не содержат в себе ощутимых признаков подвига.

Данное разграничение не имеет большого значения для современного индустриального общества и потому почти не удостаивается внимания на страницах учебников по экономике. С точки зрения современного здравого смысла, который определяет развитие экономической мысли, это разграничение кажется формальным и несущественным. Но даже в наши дни оно упорно продолжает сохраняться уже в качестве банального предрассудка, что явствует, например, из хорошо знакомого всем нам отвращения к мелким повседневным обязанностям. Это разграничение личного свойства, разделение между превосходством и подчинением. На ранних стадиях развития цивилизации, когда личная сила человека значила куда больше для формирования хода событий, элемент принуждения играл важную роль в повседневной жизни. Это обстоятельство в немалой степени обуславливало образ жизни. В результате любое последующее разделение общества на этом основании казалось важнее и строже, чем выглядит в наши дни. Как факт последовательности общественного развития это разделение нужно признать существенным, поскольку оно зиждется на достаточно веских и убедительных основаниях.

Опора для привычного различения каких-либо фактов меняется вместе с изменением привычной точки зрения на эти факты. Характерными и существенными оказываются те признаки рассматриваемых фактов, которые наделяются значимостью благодаря преобладающим потребностям эпохи. Всякое конкретное основание для различения этих фактов покажется малосущественным тому, кто привык оценивать указанные факты и ценности с иной точки зрения. Привычка различать и классифицировать цели и направления деятельности везде и во всем преобладает над необходимостью, ведь без этого невозможно выдвинуть действенную теорию или схему общественной жизни. Особая точка зрения, или особая характеристика, которая выбирается для классификации жизненных фактов, зависит от интересов, по которым производится различение фактов. Следовательно, основания разграничения и процедурные нормы классификации фактов постепенно и последовательно меняются с развитием общества, ведь меняется точка зрения на эти факты, то есть переосмысляется отношение к жизни. Признаки деятельности или черты социального слоя, которые воспринимались как характерные и показательные на одной стадии развития общества, лишаются своего относительного значения для классификации на всех последующих стадиях.

Но изменение норм и смещение точек зрения происходит постепенно и редко приводит к сомнениям или полному отрицанию однажды принятого взгляда. Привычка побуждает сохранять некогда усвоенное разделение между производственными и непроизводственными занятиями, и сегодняшнее разделение труда есть преобразованная форма разделения эпохи варварства – между подвигом и повседневной работой. Такие занятия, как война, политика, богослужение и публичные развлечения, общество воспринимает как деятельность, исходно отличную от труда, подразумевающего производство материальных средств существования. Сегодня разграничение проводится не в точности там, где линия раздела пролегала в эпоху раннего варварства, однако разделение как таковое по-прежнему налицо.

Сегодня это разделение по умолчанию, диктуемое здравым смыслом, допускает, утрируя, что всякие усилия следует считать производственными, пока их конечной целью является использование вещей. Принудительное использование человека человеком не воспринимается как производственная функция, тогда как любые усилия, направленные на улучшение человеческой жизни посредством внечеловеческой среды, трактуются в совокупности как производственная деятельность. Те экономисты, которые лучше прочих сохранили и развили классическую традицию, провозглашают характерным признаком производственной деятельности «власть человека над природой». Эта промышленная власть над природой понимается как власть человека над жизнью животных и над всеми стихийными силами. Тем самым ставится граница между человеком и неразумным тварным миром.

В иные времена и среди людей, исполненных иных предрассудков, эта граница пролегала вовсе не там, где мы проводим ее сегодня. В укладах жизни первобытного или варварского общества она ставилась в другом месте и другим образом. Всем сообществам варварской культуры было присуще обостренное ощущение противопоставления двух обширных групп явлений: к одной группе варвар относил самого себя, а во вторую включал съестные припасы. То есть экономические явления противополагались неэкономическим, но понималось это различие иначе, нежели сегодня: граница ставилась не между человеком и неразумным тварным миром, а между одушевленным и неодушевленным.

Возможно, в наши дни покажется чрезмерным разъяснять, что варварское мировосприятие, которое здесь передается словом «одушевленный», отнюдь не было тождественно понятию «живой». Слово «одушевленный» охватывает далеко не все живое и при этом обнимает множество иных явлений. Такие поразительные природные явления, как грозы, болезни, водопады, «одушевлялись», но вот плоды и травы, наряду с мелкими животными и насекомыми, скажем, мухами, личинками, мышами или овцами, обыкновенно не воспринимались как «одушевленные» – разве что только собирательно. Мы под этим словом, в том значении, в каком оно здесь употребляется, не обязательно подразумеваем наличие условной души или духа. Понятие одушевленности охватывает явления, которые в анимистическом мировоззрении дикаря или варвара считались грозными вследствие фактического или приписываемого им свойства совершать враждебные действия. К этой категории относится множество разнообразных естественных объектов и явлений. Указанное разграничение между пассивным и активным до сих пор проявляет себя в образе мышления тех, кто не склонен к размышлениям, и оказывает сильнейшее воздействие на распространенные представления о человеческой жизни и природных процессах; впрочем, оно все-таки не затрагивает нашу жизнь в той степени и с теми далекоидущими практическими последствиями, которые были характерны для ранних стадий развития культуры и веры.

Для варварского мировосприятия переработка и употребление всего того, что способна дать неодушевленная природа, было деятельностью, принципиально отличной от занятий, к которым варвар приступал, взаимодействуя с «одушевляемыми» объектами и силами. Граница тут выглядит размытой и подвижной, но само разделение было достаточно ощутимым и веским для того, чтобы оказывать влияние на уклад жизни варваров. Той категории явлений, которые воспринимались как одушевленные, воображение варвара приписывало целенаправленную деятельность. Именно такая понимаемая телеологически деятельность превращала любой объект или явление в «одушевленное». Всякий раз, когда непросвещенный дикарь или варвар сталкивались с действиями, которые в чем-либо им препятствовали, они истолковывали эти действия в том смысле, какой единственно был ему доступен, то есть в смысле, который диктовался представлениями об их собственных поступках. Благодаря этому подобная деятельность как бы ассимилировалась в круг человеческих действий, а активные объекты по той же причине уподоблялись человеку как агенту действия. Явления такого типа, в особенности те, которые проявляли себя угрожающе или внушали смятение, приходилось трактовать иначе, видеть в них нечто, отличное от привычных неодушевленных явлений. Успешное взаимодействие с «одушевляемыми» явлениями – это своего рода героическое деяние, а не рутинная работа. Тут важна доблесть, а не прилежание.

Вследствие такого наивного разграничения неодушевленное и одушевляемое действия первобытной социальной группы делились, как правило, на две категории, которые, пользуясь современным языком, можно назвать доблестным трудом и производством, или индустрией. Индустрия есть действия, призванные создавать новые вещи с новым назначением, придаваемым предмету творческим порывом изготовителя, который работает с пассивным («диким») материалом; а доблестный труд, если он приводит к результатам, полезным для агента, представляет собой употребление в собственных целях тех энергий, каковые ранее направлялись на какую-либо другую цель другим агентом. Мы все еще говорим о «грубом», или «диком», материале, отчасти вкладывая в эти слова то глубинное понимание, каким, несомненно, обладал когда-то варвар.

Различение подвига и повседневной работы совпадает с различием между полами. Два пола различаются не только телосложением и силой мышц, но и, быть может, даже более радикально – по темпераменту, и данное обстоятельство, полагаю, издавна воспринималось как повод для соответствующего разделения труда. В целом те действия, которые как бы предусматривали подвиг, выпадали именно мужчинам, ведь они крепче, крупнее телосложением, способнее к внезапному и сильному порыву, более склонны к самоутверждению, активному соперничеству и агрессии. Различия в весе, физиологии и темпераменте среди членов первобытной группы могли быть незначительными, и наблюдения показывают, что дело обстоит ровно так у некоторых наиболее архаичных из известных нам сегодня примитивных сообществ – например, у племен Андаманских островов. Однако, если разделение функций происходит по направлениям, задаваемым различиями в телосложении и мировосприятии, исходное различение полов неизбежно должно усугубляться. Сам процесс приспособления группы к новому распределению занятий происходит быстрее в тех случаях, когда место обитания или фауна, с которыми группа находится в постоянном взаимодействии, требуют постоянного напряжения сил и физической нагрузки. Привычная погоня за крупной дичью вынуждает чаще проявлять мужские качества (нужны плотное телосложение, ловкость и жестокость), так что она, вполне естественно, углубляет разделение функций между полами. Едва группа людей вступает во враждебное взаимодействие с другими группами, распределение функций обретает зрелую форму различия между доблестным трудом и индустрией.

В такой хищнической группе охотников на долю телесно здоровых мужчин выпадает сражаться и охотиться. Всякая прочая работа достается женщинам, причем те члены сообщества, которые непригодны для мужского труда, тоже причисляются к женщинам. Отметим, что охота и сражения, в которых участвуют мужчины, суть занятия одного свойства. По своей природе это хищнические занятия; воин и охотник, образно выражаясь, жнут там, где сами не сеяли. Утверждение своей силы и сообразительности явно отличается от женского усердного и бессобытийного труда по обработке материалов; перед нами не производительный труд, а скорее приобретение чего-либо путем захвата. Такова деятельность мужчины-варвара, которая в развитом виде принципиально расходится с женским трудом, и всякое усилие, не связанное с утверждением доблести, признается недостойным мужчины. По мере укрепления этой традиции здравый смысл сообщества возводит ее в канон поведения, поэтому для уважающего себя мужчины на этой стадии развития общества никакое занятие и никакое приобретение невозможны с точки зрения морали, если они не зиждутся на доблести, то есть на силе или на обмане. Когда в группе благодаря давней привычке устанавливается такой хищнический образ жизни, общепризнанной экономической функцией телесно здорового мужчины становится убийство, уничтожение соперников в борьбе за существование, истребление тех, кто пытается ему сопротивляться или норовит ускользнуть; он побеждает и подчиняет себе, приводит к покорности те чуждые силы, которые выказывают враждебные намерения во внешней среде. Это теоретическое представление о различии между доблестным трудом и повседневной работой укореняется настолько и становится таким очевидным, что во многих охотничьих племенах мужчине запрещается приносить убитую им дичь: он должен послать за дичью свою женщину, которой подобает это более «низкопробное» занятие.

* * *

Как уже указывалось, различение доблестного труда и повседневной работы представляет собой несправедливое различие между видами занятий. Те виды занятий, которые считаются доблестными, суть достойные, почетные и благородные занятия, тогда как другие, лишенные элемента доблести, в особенности предполагающие услужение или подчинение, суть занятия недостойные, низкие и неблагородные. Понятие о достоинстве, достойности и чести в применении к человеку или к его поведению чрезвычайно важно для становления классовых различий, и потому необходимо остановиться кратко на его происхождении и значении. Психологическую основу этого понятия можно изложить в общих чертах следующим образом.

В силу неизбежного отбора человек является агентом деятельности. По собственному пониманию он сознает себя средоточием нарастающей под влиянием побуждений деятельности, которую можно определить как «телеологическую». Человек есть агент, стремящийся во всяком действии к достижению какой-либо конкретной, объективной и безличной цели. Будучи таким агентом, он наделен склонностью к работе, приносящей результаты, и отвращением к напрасным усилиям. Он отдает себе отчет в достоинствах, которыми обладают такие качества, как полезность и результативность, и не видит достоинств в бесполезности, пустой трате сил или неспособности к труду. Эту склонность, или предрасположенность, можно назвать «инстинктом к работе». Если обстоятельства или традиции общественной жизни ведут к привычному сравнению одного человека с другим по полезности их действий, то инстинкт к работе преобразуется в сопоставление себя с соперником или в подражание другому. Степень, в которой осуществляется такое преобразование, в известной мере зависит от характера группы. В сообществах, где принято проводить подобные завистливые, несправедливые сравнения, зримый успех, как основа уважения, превращается в цель, которой добиваются ради нее самой. Проявляя свои способности в действии, человек обретает уважение и избегает хулы. То есть инстинкт к работе выливается в подражательное соперничество и в демонстрацию своей силы.

На той примитивной стадии социального развития, когда сообщество обыкновенно ведет мирный и, возможно, оседлый образ жизни, в отсутствие зрелой системы индивидуальной собственности, наиболее наглядно и полно полезные способности отдельного человека проявляются в занятиях, направленных на поддержание и улучшение жизни группы. Каким бы ни было экономическое соперничество между членами такой группы, в первую очередь это соперничество в производственной деятельности. При этом побуждение к соперничеству является довольно слабым, а его масштабы невелики.